Текст книги "Реки не умирают. Возраст земли"
Автор книги: Борис Бурлак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)
– Разве характером.
– Вы никогда не рассказывали, как вышли замуж.
– Да-да, расскажите, Полина Семеновна! – поддержала ее Ольга. – Ну, пожалуйста, хотя бы немножко, Полина Семеновна...
Девушки знали только одно: ее муж, капитан Смирнов, был артиллеристом и погиб на Хасане – по времени его злая участь совпадала с военными событиями на востоке. Больше они ничего не знали. Больше им ничего и знать не нужно. Но как она выходила замуж – это совсем другое дело. И Полина, то ли под настроение, то ли уступая девичьему любопытству, рассказала сегодня о тех неимоверно далеких временах.
Она познакомилась с Борисом в летние каникулы в маленьком уральском городке, где, впрочем, был уже аэродром Осоавиахима. Вот на аэродроме и познакомились. Тогда лучшими девушками считались первые парашютистки. Ну и она тоже училась прыгать с вышки, потом с самолета У-2. Борис, окончив военную школу, приехал в отпуск к своим родителям и частенько бывал на летном поле за городом. Новые подруги завидовали ей, Полине, что этот юный красивый командир с двумя кубиками на петлицах выбрал из всех девчат-осоавиахимовок именно нездешнюю студентку. По. вечерам они пропадали в кино: смотрели последние немые фильмы (не зная еще, что кино скоро заговорит во весь голос). Вернее, больше смотрели друг на друга под сбивчивый аккомпанемент старенького клубного пианино. В конце отпуска Борис сделал предложение. Она отказала: слишком мало времени прошло со дня их знакомства, к тому же надо закончить образование, прежде чем выйти замуж. Они расстались, да ненадолго. Борис получил назначение в бывший губернский город, где она жила с детства. Так судьбе угодно было свести их наново. И уж на этот раз отказать такому парню она не решилась, поняв, что любит его. Тетя Вася, ее воспитательница, проворочалась всю ночь и утром сказала: «Ладно, иди, но помни, что вторая любовь случается только в книгах. Все наши бабьи беды происходят от первой ошибки в молодости». И они всплакнули теперь вдвоем, как и полагается накануне свадьбы. Через неделю в деревянном флигельке на берегу Урала собрались сослуживцы Бориса, артиллеристы, и ее однокурсницы-медички. Пели походные боевые песни, танцевали модные фокстроты. Песни нравились тете Васе, однако этих танцев она не одобряла и в заключение попросила гармониста сыграть «Барыню». Как она отплясывала, будто не ее Поленька, а она сама выходила замуж...
На лестнице, ведущей в землянку, послышались чьи-то шаги. Оля и Мелешко переглянулись: кто бы мог быть ночью?
– Не помешал? – спросил Богачев, приподняв угол одеяла, которым был занавешен вход.
– Помешали, – дерзко ответила Ольга.
– Решил навестить в поздний час, завтра будет некогда. – сказал он значительно.
И все поняли, что завтра наступление.
– Чем бы угостить вас, Валентин Антонович? Хотите нашего компота? – предложила Полина.
Майор залпом выпил кружку холодного компота из свежих фруктов.
– Эх, жаль, некому будет собирать яблоки! Пушкари, конечно, постараются, уж они потрясут эти сады, а собрать такую массу падалицы пехоте будет недосуг.
Полина чувствовала себя неловко, когда являлся Богачев: сразу пропадала вся ее солидность, и она, несмотря на годы, оказывалась в роли самой младшей из девчонок, не зная, чем и как занять великовозрастного кавалера. Он не раз выручал ее, выручил и сегодня:
– За вами, Полина Семеновна, шел посыльный штадива, я вернул его, сказав, что сообщу о вызове.
– Да? Тогда нужно идти.
– Идемте, мне по пути.
Девушки понимающе заулыбались, она же всерьез поверила, что ее ждут в штабе дивизии.
Богачев простился с девушками до скорого свидания в Кишиневе и быстро вышел из землянки вслед за Полиной.
Августовская ночь была на диво хороша. Уставшие от непосильной ноши тираспольские сады мирно забылись, задремали под высоким, в бесчисленных звездах, росным небом. Богачев тронул Полину за локоть, она приостановилась.
– Никто вас никуда не вызывал. Так что извините меня за маленький обман. Между прочим, ваша дивизия пока во втором эшелоне. Завтра с утра начнут другие.
– Стало быть, завтра?
– Заряженное ружье должно наконец выстрелить.
– Но вы-то куда направляетесь, Валентин Антонович?
– К своему подшефному генералу Шкодуновичу.
– Как, майор шефствует над генерал-майором?
– Не ловите на слове. Командовать корпусом не собираюсь. Это мы в штабе армии называем подшефными тех комкоров, у которых чаще всего бываем по долгу службы... Не сердись, Полюшка, я не мог не увидеть тебя сегодня.
Он впервые обратился к ней на «ты». Полина искоса, украдкой посмотрела на него. До чего же похудел, вытянулся за лето, как зеленый паренек.
– Берегите себя, Валентин Антонович.
– Это в обороне разведчики охотятся за каждым «языком», а в наступлении знай отсчитывай готовеньких пленных.
– Все равно будьте осторожны... – Она вдруг обняла его с девчоночьей неловкостью, наспех поцеловала в щеку. – Ну, ступайте.
Он удержал ее за плечи, крепенькие, уютные, и она, не в силах противиться ему, повиновалась его ответному порыву. Он целовал ее неспешно, бережно, любуясь ее лицом, будто освещенным пе́рловой плиточкой зубов.
– Да ступайте же... – умоляющим голосом сказала она и отстранилась.
Он безвольно отпустил ее, начал закуривать. А она принялась тщательно одергивать гимнастерку, которая всегда рельефно облегала ее невысокую грудь, гибкую талию, крутенькие бедра. «Как идет ей военная форма», – подивился он. Полина хотела поправить волосы. Но где пилотка? Совсем потеряла голову!
Он поднял с травы пилотку.
Она несмело протянула руку, боясь приблизиться к нему даже на полшага. Так они постояли друг против друга на расстоянии, и Полина, отрезвев окончательно, сказала уже тоном старшей:
– Иди, Валентин, отдохни перед боем.
– Какой тут сон! Скорей бы рассветало.
– У меня завтра тоже нелегкий день, – добавила она и пошла к своим девчатам, еще не знавшим не только поздней, но и первой заоблачной любви.
9Утро 20 августа 1944-года.
Оно тяжело вставало, по-солдатски разгибаясь в полный рост, над затянутым туманцем, седым Днестром, над спящими в тени тираспольских садов траншеями, над зубчатой стеной угрюмой Бендерской крепости, над темной конусообразной высотой «150» – «Суворовой могилой», над синими в переливчатой дали бессарабскими холмами.
Но вот белое августовское солнце уже высветило сторону противника до последнего деревца на кряжистом увале, до самой малой делянки виноградника на ближнем косогоре. Низовой ветерок смахнул с лица земли ночную испарину. Небо засияло пронзительной голубизной прощальных дней лета. И на душе сделалось так же ясно, свежо, прохладно, как и в природе.
Полина стояла около землянки, наслаждаясь утренним покоем в мире. Вдруг плеснулось где-то за лесом отдаленное «ура». Потом еще, за окрестными садами. Еще – совсем близко. Громкое «ура» перекатывалось из края в край, словно на параде, встречные волны эха сшибались над всем плацдармом, не утихая. Одно «ура» – и ничего больше, как в суворовские времена перед штыковой смертельной схваткой. И ни единого выстрела с немецкой стороны: немцы, ошеломленные происходящим, наконец-то с опозданием поняли, что наступает час решающего сражения.
Полина догадалась, что это во всех полках зачитывают обращение Военного совета Третьего Украинского фронта.
Когда заключительное эхо погасло за рекой, установилась иная, напряженная тишина вокруг. На командных и наблюдательных пунктах – от фронтового до полковых – часы, сверенные накануне, синхронно отсчитывали последние минуты. Не поддаваясь нетерпению людей, часовые стрелки слишком медленно приближались к цифре восемь.
И разом, с шумом рассекая упругий, застоявшийся воздух, жар-птицами взмыли к небу сигнальные ракеты. И качнулась, уходя из-под ног, земля. И ударили наперебой дивизионы PC, а за ними тысячи пушек, гаубиц, минометов... Полина торопливо оглянулась: ее девушки выбегали из землянки, проспав самое начало.
В первые секунды еще различались залпы отдельных :батарей, но потом все соединилось в монолитный гул вулканической силы – говорить стало невозможно. Били орудия всех калибров. И сам командующий артиллерией фронта генерал Неделин вряд ли мог сейчас сказать, где тут звонкие подголоски сорокапятки, где голосистые трехдюймовки, а где басы шестидюймовок. Обвальный грохот был невыносимым.
Ольга показала в небо: там плыли, косо перечеркивая большое солнце, длинные вереницы штурмовиков и бомбардировщиков. Но плыли они бесшумно, точно планеры, скользящие по воздушному течению. И бомбовых ударов никто не слышал, хотя самолеты бомбили рядом. Левее Бендер высоко вздымались тучи мельчайшей пыли: она не успевала оседать и, ширясь, охватывала весь запад.
Полина посмотрела на землю, сплошь усеянную яблоками, грушами, ранетками, орехами. (Богачев оказался прав – золотой падалицы сколько угодно, да собирать некому.) Совсем недавно такие грузные, сады налегке раскачивались от буйного наката взрывных волн, которые то немного ослабевали, когда стреляли, как видно, из-за леса, то девятым валом обрушивались на яблони, когда пушки били невдалеке.
Шел второй час артиллерийской подготовки. Вернувшись в землянку, Полина велела девушкам заняться делом, очистить от пыли столы и топчаны. Однако уборка оказалась совершенно бесполезной: сухая глина тонкими струями пробивалась меж потолочных бревен, стекала на пол.
На сто пятой минуте пушечная канонада оборвалась. Но тут же, как мощный аккорд, заключающий орудийную фугу, слитно загремели гвардейские минометы...
Артиллерия сказала свое веское слово. Настал черед пехоты. Кому довелось видеть, как она вымахивает из траншей за огневым валом, тот до конца жизни не забудет этой святой минуты. Полина представила себе общую атаку на всем плацдарме и опять прислушалась: только частые всплески ружейной пальбы да сухой треск ручных гранат. Потом и это все отдалилось. Теперь пушки стреляли, казалось, вяло. Зато самолеты непрерывно гудели над лесом: натужно – те, что в строю шли на бомбежку, и заливисто, весело – что возвращались за Днестр врассыпную.
Раненых еще не было. Полина строила всякие догадки: или дивизия до сих пор находится во втором эшелоне и командир корпуса Шкодунович ждет удобного момента, чтобы ввести ее в прорыв; или немцы уже выбиты из траншей в чистое поле, и тогда скоро надо будет собираться в путь... Поодаль грохнуло несколько снарядов. «Бендерские», – безошибочно отметила для себя Полина. Да, Бендеры ожили. Занимая выгодное положение на правом фланге наступающих, бендерская артгруппа немцев усилила фланкирующий огонь. «Видно, тут, у нас, дело может затянуться», – огорчилась она за генерала Шкодуновича.
Полина знала, что в первые часы наступления, когда солдаты атакуют одну траншею за другой, больше всего потерь. Как ни старательно вспашет землю артиллерия, как ни щедро забросает ее бомбами авиация, но все же именно матушке-пехоте всякий раз приходится, ломать отчаянное сопротивление врага, чтобы полностью расчистить дорогу танкам. Это уже потом, на оперативном просторе, танки и пехота поменяются ролями. А сейчас все надежды на царицу полей.
Раненых привезли поздно вечером. И с этого часа Полина потеряла счет времени.
По числу, а главное, по характеру ранений она убеждалась в том, что на поле боя доходит до рукопашной. Никто в войсковом тылу, кроме медиков, не чувствует так остро, почти физически, весь драматизм происходящего. Верно заметил Богачев: военным хирургам достается самая горечь победы.
Командир санбата прислал в помощь Карташевой еще трех сестер, молодого врача Афанасьева, который и сообщил, что весь батальон прибудет на КП завтра утром. Афанасьеву отвели соседнюю землянку – ее только что освободили офицеры штаба, выехавшие на передний край. Полине стало полегче, хотя раненые все прибывали.
Пожилой, лет пятидесяти, старшина был ранен осколком в правую руку. Когда Полина, осмотрев рану, стала перевязывать, он сделал усилие над собой и улыбнулся.
– Не узнаете, товарищ капитан?
– Разве мы встречались раньше?
– Не помните?.. Оно, конечно, сколько нашего брата проходит через ваши рученьки. А я помню, как сейчас, тот Аульский плацдарм у самого Днепродзержинска. Вы еще отпаивали меня молоком, раздобытым у хозяйки... Видите, выжил, вернулся в дивизию. Легкая у вас рука, товарищ капитан, дай вам бог здоровья.
– Спасибо, – с той же простецкой добротой сказала она, улыбаясь ему в ответ.
– Неужто я теперь отвоевался, товарищ. Капитан?
Она помрачнела, но скрывать не стала:
– К сожалению, да.
– Отвоевался... Я сразу понял, когда меня резануло в локоть. Ну, да поживу остаток левшой. Жалко, поиграть не придется больше.
– Вы что же, гармонист?
– Сызмала. Когда ходил в парнях, то равных не было в округе. Потом играл на чужих свадьбах. Да, выходит, отыгрался...
– Извините. – Полина отошла к другому раненому. На топчане полулежал, привалившись к земляной шершавой стенке, мертвенно бледный молодой солдат, тоже, как видно, из саперов. Около него суетилась Ольга: она сделала укол, распахнула гимнастерку до маленькой, но глубокой ранки под ключицей и размотала мокрую от крови обмотку на левой ноге. Полина начала обрабатывать раны.
– Люда, – позвала она Иванову, – предупредите шофера, чтобы никуда не отлучался. Скоро будем отправлять автобусы в армейский госпиталь.
Солдат, широкоплечий, белокурый молодец, то сдержанно постанывал, то замолкал, стесняясь женщин.
– Ничего, голубчик, до свадьбы заживет, – пыталась ободрить его ласковая Ольга.
– А ты пойдешь за такого, безногого? – спросил он, уставившись на нее до того светлыми глазами, что в них и смотреть-то без слез было невозможно.
– Ясно, пойду.
– Киркаешты, Киркаешты... Столько отшагал по минным полям – и оступился на каком-то разъезде. Если бы еще под Бендерами – куда ни шло... Что, доктор?
– Полежите до осени.
– Мне бы надо довоевать, они моего отца повесили, а над сестричкой... – Он не договорил, стиснул зубы от боли.
Когда отправили в тыл всех тяжелых, Полина присела поесть. Было за полночь. Бой, кажется; совсем отдалился влево. Значит, прорвать, немецкую оборону тут, под Бендерами, не удалось... Этот богатырь-сапер жалел сегодня, что «оступился» на мало кому известном разъезде Киркаешты, Удивительно это солдатское пристрастие, к историческим местам: будто легче оттого, что тебе не повезет у самых стен знаменитой крепости. Русская натура – умирать, так на виду у всех... А где сейчас Валентин? Где Сергей Митрофанович? Только бы военная судьба оградила их, дело же идет к концу. Нет более несправедливой смерти, чем смерть на пороге победы... «Что это я? – спросила себя Полина. – Устала от бесконечных людских страданий? Но сентиментальность противопоказана врачу».
– Галина, Ольга, ложитесь-ка на часок-другой, мы с Людой подежурим.
– Лучше бы вы, Полина Семеновна, отдохнули, – сказала Мелешко.
– Я прилягу на рассвете.
Она вышла наверх подышать свежим воздухом. На севере, под Бендерами, сухо посверкивали оранжевые вспышки орудийных выстрелов: оттуда били вдоль фронта, на юг, где разметалась по горизонту огненная накипь. Еще дальше подрагивало высокое лимонное зарево, которое доставало, может быть, до самого Черного моря. Не днем, а ночью всего лучше ориентироваться в ходе наступления: ночное небо зеркально отражает события на земле. Полина теперь не сомневалась, что немецкий фронт, прорван именно там, на юге, который сплошь охвачен этим адовым сиянием.
Из гущи сада вымахнули, одна за другой, магниевые вспышки. Полина с опозданием кинулась в ход сообщения. Однако новой батарейной очереди не последовало. Она снова поднялась по сыпучей лестнице и долго смотрела в сторону крепости, откуда только что пальнули для острастки по тихому войсковому тылу. Было непонятно, на что еще надеялись немцы, любой ценой удерживая Бендеры, которые не сегодня-завтра будут окружены намертво.
Командующий фронтом опять почувствовал недомогание, как в июле. Выручал лишь душевный подъем, царивший на передовом командном пункте.
К исходу двадцатого августа 37-я армия Шарохина и 46-я армия Шлемена взломали оборону противника на главном направлении – до сорока километров в ширину и более десяти километров в глубину. Только на участке 57-й армии Гагена,наступавшей в районе Бендер, дела шли хуже. Корпус генерала Шкодуновича хотя и овладел первой линией траншей, отбросив немцев за железную дорогу, но дальше продвинуться не мог. Да и вся 57-я армия не выполнила ближайшую задачу. Это огорчало Федора Ивановича Толбухина, тем паче, механизированные корпуса опаздывали с выходом в район прорыва. (Сказывалось чрезмерное уплотнение войсками не ахти какого плацдарма.)
Вечером, подписав донесение в Ставку, Толбухин распорядился подготовить новый командный пункт: в целом наступление развивалось успешно, и надо было не отставать от войск. До сих пор он находился близ приметного Кицканского монастыря. Был даже соблазн подняться на колокольню, откуда, по словам артиллеристов, можно видеть чуть ли не все поле боя. Командующий артиллерией генерал Неделин не удержался, влез на самую верхотуру. Немцы в Бендерах заметили движение на колокольне, ударили из пушек. Генерал со своими наблюдателями по-ребячьи кубарем скатился вниз по шаткой лестнице. Как ни любил его Федор Иванович за талант, за храбрость, но в сердцах отругал за легкомыслие.
И вот настало время покинуть этот монастырь, от которого пошло название плацдарма.
Только-только забрезжил рассвет двадцать первого августа, как бои разгорелись еще жарче. Второй день обычно переломный в ходе наступления. Толбухин выслушивал да телефону командармов, сам наносил обстановку на карту, задумывался на минуту, вставал, подходил к стереотрубе взглянуть хотя бы на то, что видно, и снова шел к рабочей карте, густо испещренной свежими пометками. Иногда он прикрывал глаза ладонью, чтобы мысленно окинуть всю панораму наступления. Там, далеко на северо-западе, денно и нощно атакуют неприятеля войска Второго Украинского под началом Малиновского; в центре искусно демонстрирует активные действия 5-я ударная армия Берзарина на Кишиневском направлении; и здесь, на левом фланге, бьются три армии, собранные в кулак. Эта его, толбухинская, тройка должна лихо завернуть навстречу Малиновскому и отрезать последние пути отхода армейской группировки Фриснера. Лишь бы не упустить ее в Румынию. Лишь бы поскорее замкнуть кольцо за Кишиневом.
Была надежда еще на то, что немцы, начав войну в высоком темпе, утратили свою маневренность после крупных поражений, а под конец войны стали вовсе неповоротливыми. Судя по замедленной реакции генерала Фриснера, он не решался снять дивизии с неатакованных участков и бросить их в места прорыва. Этим нужно воспользоваться: грубая ошибка противника восполняет какой угодно недостаток сил.
Может быть, потому Федор Иванович и был смущен, когда ему доложили, что против 37-й армии немцы перешли в контратаку большой массой танков.
– По-видимому, тринадцатая танковая дивизия, которую они держали в резерве, – говорил начальник штаба фронта Бирюзов.
– Немедленно поверните туда все стволы тяжелой артиллерии, – приказал Толбухин. – Пошлите авиацию.
«Спохватился-таки Фриснер», – подумал он. А вслух произнес с досадой:
– Мы с вами виноваты.
Бирюзов не возражал. Да, надо было еще вчера нанести удары с воздуха по немецким резервам. Грех не заметить целую танковую дивизию на подходе к фронту.
– Вы согласны со мной, Сергей Семенович? – спросил Толбухин.
Бирюзов утвердительно наклонил голову.
– Я сейчас порадовался тому, что Фриснер недальновиден. Но мы с вами тоже хороши! Всю авиацию двинули на тактические цели, словно позабыв о целях оперативных. Утюжим без конца траншеи... Нет-нет, тут воздушная армия ни при чем, генерал Судец действует выше всех похвал. Это мы с вами, мы... – Толбухин круто повернулся к рабочей карте. – А где седьмой мехкорпус Каткова?
– Он потерял время на переправе. Отвесный берег с ходу не одолеешь.
– А как одолел четвертый мехкорпус Жданова?
Бирюзов опять же молча согласился.
– Передайте мой приказ Каткову: всеми силами поддержать стрелковые дивизии Шарохина, не дожидаясь, пока Неделин пушками остановит танки. Действуйте.
– Есть, – козырнул начальник штаба и вышел.
Толбухин устало склонился над расцвеченной картой. Да, второй день – верх напряжения всех сил, моральных и физических. Что-то откладывать на завтра, на третий день, никак нельзя, ни в коем случае. Завтра клещи двух фронтов должны начать сжиматься, и с такой скоростью, чтобы «улов» не ушел ни в Прут, ни в Дунай. На юге десантные полки готовы с помощью речной флотилии с боем форсировать Днестровский лиман. Вообще, крайний юг особого беспокойства не вызывает – там румыны, которых Фриснер оставил на произвол судьбы. Важно тут, в районе Кишинева; не упустить шестую немецкую армию. Опять эта «шестерка»! Немцы проиграли ее на Волге вместе с Паулюсом. Но потом присвоили тот же номер заново сформированной армии. Однако и она вскоре была разгромлена на Днепре. И вот еще одна шестая – в третьем варианте – должна найти себе могилу на Днестре. Если уж удачно биты первые две немецкие ставки на «шестерку», то и эта, последняя, будет, конечно, бита в ближайшие дни...
Федор Иванович взял телефонную трубку. Докладывал Бирюзов:
– В четырнадцать ноль-ноль седьмой мехкорпус введен в прорыв.
– Вот так... – глубоко вздохнул командующий.
Наконец-то оба механизированных корпуса начали развивать прорыв в глубине немецкой обороны. (13-я танковая дивизия притормозила наступление, но остановить его была не в силах.)
Федор Иванович задержал взгляд на Бендерах – последнем опорном пункте Фриснера. Года полтора назад его, Толбухина, пожалуй бы, смутило, что в тылу остается крепость, занятая противником. А сейчас он только поморщился от неудовольствия и решил: «Недолго просидят за каменными стенами». Он еще утром распорядился, чтобы 57-я армия наступала без оглядки на Бендеры, оставив одну из дивизий Шкодуновича для блокирования крепости.
В ожидании новостей Федор Иванович прилег отдохнуть. Он приучил себя на фронте засыпать в любых условиях, когда выкраивал часок-другой. Но сегодня сон не шел: перед глазами плыли номера дивизий, корпусов, армий, длинные пучки красных стрел, что сходились за Кишиневом, и в зубах навязшие бессарабские названия сел и хуторов, через которые, не сбавляя хода, должны пройти танки Жданова и Каткова... Нет, не удастся ему смежить глаза, пока не замкнется наглухо кольцо окружения.
Непривычно коротки южные сумерки. Едва закатилось в дымной немецкой стороне на редкость пропыленное августовское солнце, как загустела тушью вторая ночь наступления. От нее Толбухин ждал многого. И не ошибся. Вскоре на КП вернулся начальник разведки фронта с добрыми вестями: противник поспешно отступает к берегам Прута. Ночь – излюбленное время всех отступающих. Однако что на Кишиневском направлении?
– Думаю, с часу на час и там начнется общий отход, – сказал генерал-разведчик.
В ту же минуту позвонил командующий Пятой ударной армией Берзарин:
– Немцы сделали попытку оторваться под покровом темноты. Не удалось! Переходим к преследованию...
Федор Иванович поздравил командарма с хорошей новостью, легко поднялся из-за столика на козлах. Теперь ему не сиделось, когда весь фронт пришел в движение. Час назад седьмой мехкорпус, действуя на более коротком радиусе, с ходу вырвался на пути отступления кишиневской группировки немцев, а левее его четвертый мехкорпус Жданова смело развернул свои бригады на северо-запад, встречь подвижным соединениям Второго Украинского. И уже не только на штабной карте, на самой бессарабской земле отчетливо виделся большой котел, в который неминуемо угодит шестая армия господина Фриснера.
– Готовитесь к переезду на следующий командный пункт, – сказал Толбухин Бирюзову.
– Не подождать ли рассвета, Федор Иванович?
Толбухин лукаво оглядел его: куда девался штабной лоск у молодца, – пышные волосы и те повяли за двое суток, глаза воспалены, будто в лихорадке.
– Хорошо, тронемся утром, – согласился он. И добавил в шутку: – Говорят, что утро мудренее, но и мудрость этой ночи вы не преуменьшайте, Сергей Семенович. Вот так...
За ночь мехкорпуса продвинулись далеко вперед, сжимая танковое кольцо западнее Кишинева. Тем временем головные отряды стрелковых дивизий, посаженные на грузовики, преследовали немцев по всем проселкам и большакам, над которыми клубились тучи белесой пыли.
Рано утром Бирюзов, немного посвежевший и, как обычно, подтянутый по-курсантски, доложил командующему фронтом последние донесения командармов и комкоров. В конце своего лаконичного доклада он осекся.
– Что еще? Выкладывайте все, – сказал Толбухин, заметив его заминку. – Ну-ну, не томите душу.
– Погиб генерал Потехин... Очень тяжело ранен полковник Родионов...
– Как? Когда? – Федор Иванович грузно облокотился на походный столик, не веря, не желая верить тому, что́ на войне может случиться с каждым в любой момент.
Бирюзов в нескольких словах рассказал о двух разных бедах. Генерал Потехин, заместитель командира четвертого мехкорпуса, лично повел одну из бригад и был сражен в атаке. А полковник Родионов находился на переднем крае южнее Бендер, где и попал под сильный артобстрел.
– Жаль, очень жаль... – Толбухин горестно покачал крупной головой. – Сергея Митрофановича Родионова я знаю с гражданской войны. Совестливый человек. Вместе ходили на белополяков: я тогда служил в полевом штабе пятьдесят шестой дивизии, он комиссарил у нас в лучшем полку. Может, выживет...
– Все готово к переезду, – напомнил Бирюзов.
Федор Иванович встал, окинул скользящим взглядом свое короткое пристанище, взял генеральскую фуражку, но не надел ее и натруженным солдатским шагом направился к машине.
Колонна штабных автомобилей, сопровождаемая автоматчиками, двинулась на запад. Шоферы долго рулили меж бомбовых зияющих воронок, огибая их, но потом, когда выехали на ровную дорогу, набавили ход. Упругая волна утреннего ветра набежала с юга. Федор Иванович подставил лицо под черноморский ветер, чтобы немного освежиться после бессонной ночи.
Наступал день третий Ясско-Кишиневской битвы.
