Текст книги "Реки не умирают. Возраст земли"
Автор книги: Борис Бурлак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)
19
Да, нелегко деятельным натурам на излете жизни, когда она просматривается от горизонта до горизонта, как степь в погожий осенний день: сколько еще ты мог бы сделать доброго с твоим полувековым инженерным опытом, но силенки-то уже не те.
Минувшей зимой Леонтий Иванович увлекся организацией краеведческого музея. У него была редкая коллекция минералов – от первого кусочка ярского хромита, найденного в двадцать восьмом году, до нынешних ураганных проб березовского колчедана. Одной яшмы набралось около сотни образцов: яшма – его слабость. И все это он передал в музей, за исключением самых дорогих для него находок, без которых, пока жив, не смог бы обходиться. Потом сдал часть библиотеки, комплект журнала «Природа» почти с начала века. Из книг, представляющих библиографическую редкость, оставил себе лишь с автографами. Долго не решался сдать геологический молоток, подаренный ему Серго Орджоникидзе, но расстался и с этим молотком.
Его рабочая комната, еще недавно заставленная сплошь самодельными стеллажами, полками, шкафами, заметно опустела. И на душе сделалось неприютно без всего того, что собиралось в течение всей жизни. Ну, это пройдет: то, что отдается людям, конечно, не потеря.
Была и другая забота. С весны он начал понемногу, втайне от домашних, набрасывать что-то вроде записок старого геолога, хотя и недолюбливал мемуары за их чрезмерное ячество.
Писал он по утрам, когда Олег и Саша уходили на работу, Любка – в школу, а Любовь Тихоновна принималась за дела на кухне.
– Тебе нужно побольше двигаться, а не корпеть в своей келье, – ворчала Любовь Тихоновна. – Сад совсем забросил, никуда не годится это.
Он выслушивал ее, привычно склонив голову и улыбаясь, и шел на часок в сад, чтобы поразмяться. Но и в саду ловил себя на том, что продолжает обдумывать новую страницу. Экая болезнь – сочинительство. Недаром графоманией страдают пенсионеры. Так, может, и ты, Леонтий Каменицкий, не избежал сего недуга?
Но слишком заманчивой оказалась цель – попытаться рассказать о прожитом и пережитом. И цель эта понуждала быть настойчивым не в меру. Он испытывал такой душевный подъем, что даже перестал наведываться к врачам со своими хворями.
По вечерам, когда Каменицкие собирались за столом, Любовь Тихоновна обычно заводила разговор о молодежи. Леонтий Иванович, все еще находясь мысленно в далеком прошлом, отвечал ей однозначно – да, нет, да.
– Что ты все витаешь в облаках? – сердилась Любовь Тихоновна. – Саша скоро выйдет замуж, Любка готовится в горный институт, Олег и не думает жениться. Кто станет вести хозяйство? Полы и те некому будет вымыть.
– Не пойму я, что тебя, матушка, тревожит: мытье полов или будущее молодежи, – сказал он сегодня, заговорщицки оглядывая младшего сына и внучек. – Ты, Саша, в самом деле скоро выйдешь замуж?
– Наверное, дедушка.
– Та-ак... В наше время сперва заканчивали образование, а потом уже выходили замуж. Теперь, значит, наоборот.
Она сочла за благо промолчать.
– А ты, стрекоза, уверена, что поступишь в институт?
– Конечно, дедушка, – немедленно отозвалась Любка.
– Похвально. Ну, а ты, Олег, как будешь жить дальше?
Любка и Саша с серьезным видом уставились на молодого дядюшку.
– Что ж, если надо, стану мыть полы.
– Хорош гусь лапчатый!
– И ведь есть на примете девушка, которая ходит за ним как тень, – быстро заговорила Любовь Тихоновна. – Чем Клара Кузнецова не пара ему? Работящая, скромная, хороша собой.
– Мама! – Олег хотел было выйти из-за стола.
– А ты послушай, – сказал Леонтий Иванович.
И он повиновался отцу, хотя эта проработка в присутствии острых на язык племянниц задевала его самолюбие.
– Тут все взрослые. Одна твоя племянница уже на выданье, другая получает аттестат зрелости. Выходит, что детей до шестнадцати лет, которые не допускаются на всякие такие фильмы, я здесь не вижу. Мы с матерью и не отваживаемся учить тебя, однако кто долго выбирает, тот уж обязательно выберет какую-нибудь соломенную вдовушку.
Любка и Саша тайком переглянулись.
Порассуждав еще немного для порядка, Леонтий Иванович ушел в свою комнату. Но сегодня к нему немедленно заявилась Любовь Тихоновна и начала полушепотом рассказывать о том, что Олег-то, кажется, неравнодушен к Метелевой.. Он слушал ее рассеянно, ничего не понимая. Потом, наконец, уловив в чем дело, коротко махнул рукой.
– Пройдет.
– Что ты за отец?
– А что ты от меня хочешь? Все перемелется, мукой станет, – добавил он, не желая продолжать женский разговор.
– Ты, пожалуйста, не проговорись при Георгии, Георгий, может, ничего. не знает.
– Есть мне когда заниматься разной чепухой.
«Ну и семейка, – в то же время подумал он. – Ну и сыночки. То многие годы жили бобылями, то влюбились в одну женщину. Что касается Георгия, то здесь все ясно: Павла еще девочкой увлеклась им, вот он теперь и прозрел, во второй половине жизни. Но что Олег-то, не может найти ровню, что ли? Впрочем, такие женщины одинаково привлекательны для всех – и для мужчин, и для парней...»
А утром, получив свежую почту, он не на шутку рассердился на Метелеву: в газете было напечатано вступление к его «Запискам геолога». Он расстроился, позвонил на междугородную, заказал квартиру Павлы. К счастью, ее дома не оказалось, а то бы под горячую руку не постеснялся в выражениях. «В конце концов сам ты виноват, старый графоман!» – ругал он себя на чем свет стоит.
В прошлый раз он действительно сам – никто же не тянул его за язык! – поделился с Павлой, что пишет книгу, хотя и представления не имеет о литературном деле. Павла обрадовалась и, конечно, выпросила у него отрывок «для первого знакомства». Он с ученической тревогой передал ей часть рукописи, сказав, чтобы она вернула ему со своими замечаниями. Она пообещала, что об этом никто и знать не будет, даже Георгий. Ну как было не поверить серьезной женщине? И вот нате, полюбуйтесь: его опус, достойный публициста районного масштаба, напечатан на три сквозные колонки в солидном, уважаемом издании, что ведет свою родословную от газеты «За индустриализацию».
Сколько подводили его газетчики с их ничем не оправданной спешкой. Подвела, значит, и Метелева. Что ты с ней поделаешь? Теперь-то уж Семен Захарович вдоволь посмеется над тобой, этак мило поиздевается.
Леонтий Иванович ушел в сад и принялся читать свой отрывок с тем смешанным чувством приятного узнавания и в то же время досадной отчужденности, которое свойственно любому автору.
«Земля и Человек... Жизнь наша измеряется не только временем, а и трудом, который расширяет видимые границы жизни. Но если ты геолог, то век твой, каким бы долгим ни был, всегда лишь миг с профессиональной точки зрения – относительно возраста Земли. Даже сердце, энергия которого до сих пор остается для нас загадкой, вдвое уступает суммарным числом своих ударов числу прожитых Землею лет.
И все же геология – одна из самых молодых наук. Сначала появился труд Николая Коперника «Об обращениях небесных сфер», а потом уже труд Михаила Ломоносова «О слоях земных». Да и теперь мы, пожалуй, больше знаем космос, чем земные недра, хотя геология и астрономия должны идти рука об руку. Ведь чтобы взлетать все выше, надо проникать все глубже в тайны родной планеты. Не в этом, ли логика ближайших открытий?
А с чего мы начинали, когда все компасы мира были сбиты с толку Октябрьской аномалией? Счастье русской революции состояло еще и в том, что она располагала несметными природными богатствами. Ленин уже тогда оценил значение КМА для Советской власти. Но геологов в стране было наперечет.
Вспоминается, как бывшие краскомы учились на рабфаках. Палеонтология казалась им слишком отвлеченным занятием в революционное время. На тектонику они смотрели как бы с Пулковских высот, положивших начало образованию нового, красного материка. Да и сама петрография выглядела в их глазах чем-то вроде забавной игры в камешки. Но учились они с завидным ожесточением, перед которым склоняли головы седые профессора. Когда я поступил в Днепропетровский горный институт, то оказался на первом курсе в одиночестве: даже неудобно было сидеть с глазу на глаз с преподавателем, читавшим лекцию для одного-единственного студента. Хорошо, что тут как раз и подоспели неистовые рабфаковцы, тоже немолодые люди в потертых шинелях кавалерийского покроя.
После института многих из нас послали на Урал. Ехал я и думал: ну что мне делать на Урале? В самом деле, что, если там еще с демидовских времен прочно застолблены все клады? Так, мелочишка какая-нибудь осталась, может быть, да не хочется размениваться на мелочи дипломированному инженеру. Поработаю немного и махну опять в Сибирь, закрашивать белые пятна на сибирской карте. Однако Уралу я отдал всю главную часть жизни. И этого оказалось мало, судя по находкам моих преемников.
Начинал с железа – хлеба насущного тяжелой индустрии. Гора Магнитная стояла еще не тронутой, курская руда еще томилась в глубоком подземелье, но железо всегда пробный камень для геолога-разведчика. Моя сибирская «золотая лихорадка» прошла вместе с юностью, и меня потянуло к прозаическим металлам, хотя, чего греха таить, приступы этой «лихорадки» давали о себе знать, тем паче, что государство нуждалось в золоте, собирая его по крупице на ювелирных весах торгсина. И я, бывало, скитался в горах Южного Урала со своей символической рудознатной лозой – веткой орешника, которая для геолога значила не меньше, чем для солдата жезл маршала в ранце. Через год мне посчастливилось найти залежи медной руды с примесью благородного металла. Как-то неожиданно возник сенсационный шумок вокруг этого открытия: понаехали ученые, была наспех создана привилегированная стройка со всеми редкостными благами. Да золота в руде оказалось так мало, что шикарный продснаб, торговавший диковинными яствами, вроде белого хлеба, сахара и сливочного масла, тут же уступил место рядовому орсу с пайковой ржаной горбушкой. Но зато уж медный-то комбинат рос не по дням, а по часам.
Вслед за железом и медью начали искать никель. Полным ходом шла первая пятилетка, вырисовывались контуры второй. Никель нужен был как воздух без него и думать нечего о налаживании производства специальных сталей. Никель, никель и никель!.. В поисках его моя геологическая партия сбилась с ног. Наконец в 1935 году удалось открыть первое месторождение. У всех сразу отлегло, от сердца. На радостях доложили Серго Орджоникидзе. И он снарядил к нам в Ярск одного из главных прорабов первых пятилеток – Сергея Мироновича Франкфурта, основателя Кузнецкого металлургического комбината.
Железо, медь, никель... Это уже основа для развития целого индустриального района, или, как нынче говорят, промышленного комплекса. Но особо налегали мы в первую очередь на никель: война была уже не за горами. Времени для других поисков почти не оставалось, однако нет-нет да и завернешь по пути на какое-нибудь приглянувшееся местечко. Так между делом я начал бурить неподалеку от Березовки, где по всем признакам мог быть колчедан. Приходилось вести разведку вне плана, что называется, из любви к искусству. Теперь кое-кто спрашивает: «Почему ты совсем немного недобурил до уникальных залежей?» Ну, что же, задним числом всего легче упрекать. А тогда один безымянный автор газетной заметки сердито спрашивал меня, почему я вообще осмелился бурить. Но это дело прошлое...
Тут вскоре и нагрянула война. Урал принял на плечи своих заводов всю тяжесть Отечественной войны. Южная, украинская металлургия оказалась под ударом и была выведена из строя; могучая Сибирь не успела как следует расправить крылья; и наш Урал, добытчик и кузнец, стал, по меткому слову поэта, опорным краем державы. Вот когда мудрость всеобщей борьбы за пятилетки, которые мы выполняли в четыре года, сделалась очевидной и для неприятеля. Рабочее время, с такими лишениями сэкономленное на строительных площадках, обернулось выигрышем военного времени для подготовки общего контрнаступления на фронте.
Не пропал даром и труд академика Ивана Михайловича Губкина. Еще в канун войны забили нефтяные фонтаны вдоль западного фасада Уральского хребта. Второе Баку сыграло немалую роль в нашей победе. Центр тяжести нефтяной промышленности в считанные годы переместился на восток. Геологи уже начинали поиски нефти и газа и на южном торце Урала.
Южный торец Урала... Когда-то Александр Евгеньевич Ферсман назвал его жемчужиной России. Он был редким знатоком земных сокровищ. Помню, как он находил в каждом куске яшмы свой пейзаж: то неспокойное, штормовое море с одиноким парусом на гребне волн; то ясное, безоблачное небо над сиреневыми увалами; то майскую степь зеленого предгорья с цветущим тюльпаном на первом плане. Мы слушали колдовские рассказы академика на большом привале и всякий раз поражались, как он умел соединять строгую логику научных доказательств и вольный полет фантазии. Для нас он был разведчиком «божьей милостью».
Геологи вышли из войны намного повзрослевшими, крупные открытия следовали одно за другим. Настал черед и моей Березовки: молодые люди уже послевоенной выучки наконец-то добрались до всех пяти залежей богатейшей медной руды. Все пять к о л о к о л о в этой главной звонницы России гулко ударили на весь Союз. Шутка ли, ураганные пробы показали свыше двадцати процентов чистого металла! Как тут было не позавидовать молодежи святой завистью бывалого разведчика? И только в нравственной атмосфере нашего общества возможно стало такое, что, и человеку, давно ушедшему на пенсию, была присуждена Ленинская премия.
Урал помолодел за эти три десятилетия после Отечественной войны. Его М л е ч н ы й П у т ь с такими звездами первой величины, как Свердловск, Челябинск, Пермь, Магнитогорск, Тагил, протянулся от самого Заполярья до Казахстана. Его геологическая периферия сильно расширилась на запад и восток, перевалив и через границы собственно уральских областей. Когда Урал начал испытывать «медное голодание», вовремя подоспел березовский колчедан. Когда гора Магнитная, сильно поубавившись за войну, потом и вовсе сравнялась с окрестной степью, с легкой руки пилота Сургутанова была открыта Соколовско-Сарбайская аномалия. Когда и запасы никелевых руд неплохо было уже пополнить, недалеко от Ярска, в целинном Притоболье, геологи отыскали новые месторождения. И так разведчики прошлись по всей таблице Менделеева. Какой же здесь может быть разговор о том, не оскудел ли наш Урал?
Ну, да, конечно, тюменские нефть и газ – поистине открытие века! Однако теперь и на Южном Урале найден такой «газгольдер», запасы которого тоже исчисляются триллионами кубометров. И это в тех местах, где люди искони отапливали свои жилища кизяком. Нет, не оскудел и никогда не оскудеет наш батюшка-Урал!..
На заре индустриализации мы учились строить гидроузлы у тех же американцев, которые снисходительно посматривали на большевиков со своих плотин. Ныне мы располагаем крупнейшими в мире гидроцентралями да вдобавок еще и консультируем других, помогаем возводить такие махины, как, скажем, Асуан или дунайские Железные Ворота. На заре индустриализации мы и поиск полезных ископаемых вели отдельными, разрозненными партиями и лишь в отдельных перспективных районах, к тому же дедовским способом, – шурфами. Ныне геологи пользуются радиоактивными методами п р о с л у ш и в а н и я земли, первоклассными станками глубокого бурения. Геологическая служба охватила всю страну, и разведчики действуют не только на суше, но и на море. Да вдобавок к тому мы помогаем находить бесценные клады братским народам социалистического лагеря, молодым государствам Азии и Африки. Советские геологи, превозмогая непривычный для северян зной тропиков, ищут сокровища во всех концах земли, на самых разных меридианах и параллелях. Мало кто знает, что кубинская никелевая руда – сестра уральской. Овеянные партизанской славой горы Сьерра Маэстра как бы становятся рядом с нашим рабочим Уралом.
Да, земля богата неимоверно. Но ее богатства необратимы. И с какой же хозяйской рачительностью должны мы относиться к тому, что́ она н а ж и в а л а в течение миллионов лет. Не пора ли нам оценивать в рублях даже самую малую находку? В какой-нибудь цеховой кладовке у нас все на бухгалтерском учете – каждый болт, каждый килограмм гвоздей, а из кладовых земли всяк берет то, что ему надо, без фактуры, то же, что не ко двору, идет в отвал, хотя оно, может, ценнее ценного. Особенно досадны потери в цветной металлургии: сколько лежит в заводских отвалах всего того, что геологи усиленно ищут в недрах!
В годы войны мы вынуждены были, не считаясь ни с чем, извлекать из полиметаллической руды, скажем, только никель, в котором нуждались танковые и артиллерийские заводы. Все остальное, попутное, оказывалось бросовым. Такое было оправдано чрезвычайной обстановкой: в прифронтовом лесу не до подлеска, когда нужно прокладывать огнем дорогу наступающей пехоте. Но теперь комплексное использование минерального сырья должно стать законом.
Мне вспоминается один любопытный случай. До войны в Ярске построили шоссе из великолепной яшмы, что лежала под рукой. Узнав об этом, академик Ферсман, вообще-то очень мягкий человек, рассердился не на шутку. «Что у вас – мало бута? – жестко выговаривал он начальнику строительства. – В яшму следует одевать города, а вы ее бросаете под ноги, словно ухарь-купец дорогую шубу в грязь!» Стало быть, надобно вести дело так, чтобы нашим потомкам не пришлось разбирать городские мостовые – из поделочного камня – для облицовки своих дворцов.
Мы живем в век технической революции. Что ни год, то очередной бросок вперед. Цепная реакция открытий, следующих одно за другим, приводит в движение доселе не тронутые силы природы. Густо разветвилось и само древо геологической науки. Появились новейшие методы разведки, о которых мы в тридцатые годы и мечтать не смели. Атомные «счетчики времени» позволяют безошибочно определять возраст горных пород (а с каждым возрастом обычно связаны те или иные природные богатства). Но не отрицает ли техника интуицию разведчика? – вот вопрос, который все чаще задает нам, старикам, инженерная молодежь. В былые времена геология считалась наполовину наукой, наполовину искусством. Ну, а как сейчас? Не утратит ли она свой поэтический заряд? Нет, нашей геологии всегда будут нужны романтики, готовые поступиться чем угодно, не говоря уже о городском уюте с его канализацией. И не романтическая ли настроенность – первый признак любого таланта? Обо всем этом приходится напоминать лишь потому, что некоторые молодые люди, начитавшись занимательных романов о геологах, представляют себе их жизнь, как сплошное везение. И, окончив институт, такие книжники очень скоро разочаровываются. Но жаль, что из-за них не попадают в вузы будущие Ферсманы и Губкины.
Если уж речь зашла о славе геолога, то надо сказать прямо: она не отличается ходким шагом – и к этому должен быть заранее подготовлен юный инженер. Слава вообще иногда опаздывает на десятилетия, а то и на целую жизнь. Это – как у лесника, который выхаживает слабые, тоненькие хворостинки, зная, что не ему доведется увидеть их могучий поздний возраст. Далеко не всякое геологическое открытие тут же вызывает оглушительный взрыв славы. Лишь теперь мы полностью оценили масштабы Второго Баку, родоначальником которого был Иван Михайлович Губкин. Только в наши дни, наконец-то, дошла очередь до Курской магнитной аномалии. А сколько можно привести других примеров, когда менее значительные клады вступают в промышленный оборот уже при жизни следующего поколения, и первооткрыватель их так и не сможет порадоваться шумной стройкой. Геологи работают на тех, кто еще не родился. Ну что ж, сочтемся славою, ведь мы свои же люди!..
По единодушному свидетельству первых космонавтов, Земля наша еще прекраснее, когда смотришь на нее со стороны. Теперь уже скоро вместе с командирами межпланетных кораблей отправятся в космос и геологи. Кому-кому, а им-то карты в руки. И базальт Луны, и пыль Луны – все живо интересует бывалых землепроходцев. Неотрывно глядя с небесной верхотуры на привычные контуры наших континентов, словно плывущих в мировом океане, они тоже, наверное, подивятся этим весенним л е д о х о д о м земных материков.
Возраст Земли. Да разве дашь ей пять миллиардов лет? Она была, есть и будет вечно молодой, ровесницей каждого вступающего в жизнь поколения людей, сыновняя любовь которых не дает ей стариться. Велик человек, если он, живя в миллионы раз меньше, чем живут планеты, успевает в считанные годы сделать столько, что и титаническая работа галактик не идет в сравнение с его кипучей, мудрой деятельностью... И скромная задача автора этих беглых записок в том и состоит, чтобы по-отцовски пригласить талантливую нашу молодежь к походному костру геологов-разведчиков».
Леонтий Иванович отложил газету. Что-то очень высокопарно получалось у него. Как видно, старость подвела – она же склонна к библейскому красноречию. Ну да что написано пером, то не вырубишь топором.
– Дедушка, а я вас ищу!
Он поднял голову: рядом с ним стояла вездесущая Любка в своем темно-синем, в белый горошек, сарафанчике.
– Да идите вы скорее к телефону! Междугородная вызывает.
«А-а, это, небось, Павла Прокофьевна трезвонит, – решил он. – Сейчас начнет оправдываться, выискивать виновных». Тяжело поднимаясь на крыльцо, он уже подбирал слова поделикатнее для разговора с будущей снохой.
Каково же было его удивление, когда он услышал голос самого Метелева.
– Поздравляю вас, дорогой старейшина!.. Мы тут с Семеном Захаровичем устроили громкую читку ваших мемуаров. Ждем продолжения. – И пошел расхваливать, не дав произнести ни слова.
– Да будет вам, Прокофий Нилыч, – сказал он наконец.
– Передаю трубку Семену...
Но в это время телефонистка разъединила их. «Оно и к лучшему», – подумал Леонтий Иванович, зная, впрочем, что Голосов теперь не оставит его в покое.
