Текст книги "Реки не умирают. Возраст земли"
Автор книги: Борис Бурлак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)
Он посматривал и на ее в меру полные ноги, туго обтянутые ажурными чулками. Однако тут же подумал, что она может перехватить его взгляд и застичь, что называется, на месте преступления. И действительно, Павла вдруг живо повернулась к нему лицом, застав его врасплох. Они встретились глазами, и Павла Прокофьевна улыбнулась, поняв, что он все время наблюдал за ней. То было невинное мимолетное кокетство, а он уже был на седьмом небе.
– Теперь пойдем смотреть ваш дом, Олег Леонтьевич.
Ему хотелось побыть еще немного с ней, да ничего не поделаешь, придется вести Павлу Прокофьевну в «женский монастырь». По пути на западную окраину города, где возводился целый микрорайон, он уже охотно рассказывал о своих делах, невольно смягчая строительную прозу.
Перед самой площадкой жилстроя была вырыта длинная траншея. Олег в нерешительности остановился.
– Давайте лучше обойдем, тут всего полкилометра, не больше.
Павла оглядела неожиданное препятствие, задорно качнула головой, отчего прядка волос опять косо перечеркнула ее высокий лоб.
– Нуте-ка, держите мою сумку, Олег Леонтьевич.
– Нет-нет, вы и не пытайтесь прыгать!
– А как же, бывало, в молодости?
Он не нашелся, что сказать: напоминание о ее прошедшей молодости резануло слух, – будто уж, в самом деле, была, серьезная разница между ними.
– Да возьмите же сумку, наконец.
– Тогда я буду страховать вас. – Он пружинисто перепрыгнул через траншею и приготовился помочь.
Павла выбрала местечко поудобнее, где меньше глины, отступила назад, оценивающе глянула на расстояние до рва, помедлила несколько секунд и озорно кинулась вперёд. Уже перепрыгнув, она все-таки увязла в рыхлой глине, потеряла равновесие и по инерции упала на колени, – так, что юбка-вздернулась до потайных замочков на чулках. Олег немедленно помог ей встать, но отпустил не сразу. Он даже придумал для себя, что это она сама припала к нему на какой-то миг.
Павла отряхнулась и сказала, будто ничего и не случилось:
– Идемте, Олег Леонтьевич, что же вы?
Теперь он объяснял ей, что к чему, уже рассеянно, невпопад, хотя Павла забросала его вопросами, как только они вошли в недостроенный большой дом.
– Утомила я вас, Олег Леонтьевич? – спросила она.
Тогда Олег взял себя в руки, оживился, заговорил по-прежнему без умолку, тем более, что Павлу интересовала чуть ли не каждая из работниц, а ему надо было казаться при Метелевой солидным наставником зеленой молодежи.
На прощание он осторожно попросил ее, чтобы она не очень-то расписывала его участок. Павла Прокофьевна обещала. И все-таки теперь он с тревогой ожидал появления ее статьи. Хуже нет, когда тебя расхвалят с твоих же слов. Корреспонденты женского пола умеют это делать. Недаром среди них редко встречаются фельетонисты. Злые фельетоны чаще всего пишут мужики, а женщины любят пофилософствовать в газете, умиляясь тем, что они увидели и услышали. Только бы Павла Прокофьевна не поставила его в неудобное положение перед девчатами, перед той же Кузнецовой. Кто-кто, а уж девчата поиздеваются над ним, – в жизни-то они лучшие из всех фельетонистов: «Мы – не рабы прораба».
Так неужели и Метелева посмеивается над ним, неуклюжим кавалером, поняв, что он неравнодушен к ней? Быть этого не может! Она, конечно, не из тех, кто забавляется на этот счет.
4
Профессор Голосов обычно приезжал в Молодогорск на правах вольного пассажира: чтобы никаких встреч на вокзале, никакого переполоха на комбинате. Тем более, что он ездил в командировки налегке, с одним «студенческим» портфелем, и мог свободно обойтись без машины.
Но сегодня на привокзальной площади его будто специально ждало такси. Разбитной паренек-водитель любезно предложил свои услуги.
– Что ж, поедем, дорогой, – сказал Голосов, польщенный истинно провинциальным гостеприимством, которого так не хватает в столичных городах.
– Вас в гостиницу? – учтиво спросил шофер.
– Вообще-то туда, но мы с вами, дружок, немного прокатимся. Давайте на Ковыльный увал.
– Да вы знаете наши места?
– Еще бы!
До Ковыльного увала рукой подать, каких-нибудь шесть-семь километров. Когда «Волга» с разгона вымахнула на высоту и, прижимаясь к зеленой кайме дороги, мягко затормозила, Голосов вышел из автомобиля. Он молодцевато перепрыгнул через кювет и остановился у холмика сурчины, давно покинутой ее обитателями.
Город лежал на пологом косогоре, между голыми, каменистыми увалами, которые на юге отвесно обрывались, – там тек Урал в диабазовых ущельях. Но против самого города речной берег был низким, и к нему почти вплотную примыкали сады-огороды, густо усеянные игрушечными домиками, похожими на ульи. Город строили по всем правилам, с учетом юго-западных, господствующих ветров, и тяжелые дымы комбината, расположенного поодаль, на отшибе, редко застаивались над высоким частоколом труб.
По другую сторону Ковыльного увала, на востоке, находился бывший уездный городок Ярск. Он так разросся, что был равен, пожалуй, трем Молодогорскам. Но в этот ранний час его не разглядеть как следует. Дымы, дымы, одни сплошные дымы, которые выбивались, точно из подземелья, и до краев наполняли всю речную впадину. Лишь в узких просветах возникали на минуту отдельные кварталы и снова исчезали за утренней дымовой завесой. Ярск поднялся в годы войны, когда было не до инженерной планировки, только бы побольше выдавать металла орудийным и танковым заводам.
В Москве Голосов называл эти города своими крестниками: с одним у него была связана кандидатская диссертация, с другим – уже докторская. Его ставили в пример, хвалили, что он умеет крепить связь науки с производством. Но, приезжая в Молодогорск и встречаясь с Леонтием Ивановичем Каменицким, Голосов всякий раз старался публично заявить, что он ученик известного геолога. Правда, серьезный ученик должен идти дальше своего учителя, а это, кажется, не всегда нравилось старику Каменицкому. Вот и опять предстоял сложный разговор. Ничего не поделаешь, надо объясниться еще разок с первооткрывателем здешних руд.
Голосов постоял на каменистом гребне, посмотрел на города-соседи, подумал и, бросив окурок в сурочью нору, медленно пошел к автомобилю. У него сильно закружилась голова. Конечно, оттого, что выкурил сигарету натощак, чего в Москве никогда не делал. Он сел позади шофера, у открытого окна.
– А теперь, дружок, давай в гостиницу.
– Насмотрелись?
– Вдоволь.
– Сейчас рай в степи, не то что летом. Полюбуйтесь! – И водитель протянул ему несколько розовых тюльпанов.
– Когда это вы успели? Я и не заметил, что кругом цветы.
– Кто смотрит под ноги, а кто – вдаль.
– Верно, дружок, верно. Так всю жизнь и отшагаешь по тюльпанам, не замечая их.
– Время такое, – сказал шофер и погнал машину в город.
Да, сегодня Голосову везло на редкость: в гостинице ему сразу предложили «люкс» – безо всякой брони. Он тщательно побрился отличной безопаской, – модных электроштучек терпеть не мог; потом принял душ, надел свежую рубашку. В буфет спускаться не хотелось. Достал из объемистого портфеля сверточек в пергаментной бумаге, позавтракал чем бог послал – московскими бутербродами с икрой и маслом.
Теперь можно и позвонить Каменицкому.
Леонтий Иванович заахал, заохал, услышав его звучный, с раскатцем, баритон.
– Что же вы,голубчик, не предупредили? Да мы бы уж встретили вас по-княжески! Да я тут поднял бы всех на ноги!..
– Ни к чему, дорогой мой. Рабочая командировка есть рабочая командировка. Вот когда станем пускать новую домну...
– А будет новая домна?
– Конечно.
– Так вы приезжайте ко мне сейчас же, сию минуту!
– Лечу, лечу...
Пришлось еще звонить директору комбината, чтобы прислал машину. Директор отнесся к его приезду с меньшим энтузиазмом, но тоже упрекнул за ненужный демократизм и за то, что профессор любит заставать людей врасплох.
– На комбинате я буду только завтра, – сказал Голосов. – Надо проехаться с Каменицким по старым, памятным местам...
Через полчаса он был уже на северной одноэтажной окраине, где жили все больше люди домовитые. Центр города занят молодежью, а тут владения пенсионеров, – они строят свои домики подальше от главных улиц, чтобы иметь под боком фруктовый сад и уютный дворик. Как летит время: вот и в Молодогорске появились свои пенсионеры.
Голосов и Каменицкий не виделись без малого два года и пытливо, внимательно присматривались друг к другу, встретившись сейчас как давние приятели.
– Ба-а, да вы все молодеете, дорогой Леонтий Иванович! – говорил профессор. – Вот что значит полвека отшагать с геологическим молотком. Рад, очень рад за вас.
– Что же мне остается сказать по вашему адресу? Вы, Семен Захарович, уступаете мне добрых три пятилетки, шутка ли! А вам со стороны больше сорока пяти ни за что не дашь.
– Не надо так преуменьшать, дорогой Леонтий Иванович!
– Это молодость всегда преувеличивает, а старость преуменьшает, – лукаво посмеивался Каменицкий.
«Он и в самом деле выглядит бравым не по годам, – думал Голосов. – Ходит твердо, мерно, без старческих запинок. И взгляд ясный, незатуманенный. Прочный мужик, двужильный».
«Но ты, сударь, все-таки сдаешь понемногу, – для себя отметил Каменицкий. – На вид-то прям, подтянут, как и раньше, однако морщин прибавилось на высоком профессорском челе. Наука не дается даром».
– Рассказывайте, что в Москве?
– Да я и не вижу ее, Леонтий Иванович. Все кручусь на академической орбите, даже приземлиться некогда.
– А приземляться надобно время от времени.
– Вот и решил заглянуть к вам на недельку. Не пожелаете ли проехаться в Березовку?
– С превеликим удовольствием.
– Хочу заодно побывать и на медном карьере.
– Вы же теперь служите черной металлургии?
– Временно, временно. Ваш покорный слуга неравнодушен к цветным металлам!
– Тут молодежь столько открыла меди...
– Я рад, что вас не обошли, когда молодым присуждали Ленинскую премию.
– Сам удивляюсь, что кто-то там вспомнил обо мне, так сказать, в порядке преемственности поколений.
– Не скромничайте. А вспомнить о Каменицком есть кому в стольном граде, – многозначительно заметил Голосов.
Леонтий Иванович будто и не обратил внимания на этот намек профессора, только подумал, что пусть и не раз они схватывались в открытую, но спор дружбы не портит.
– Читал я недавно вашу статью «На Урале и восточнее Урала», – сказал он.
– Что, согласны, не согласны, дорогой коллега? – насторожился Голосов. – Думаю, что не согласны. Но поговорим потом, а сейчас поедем. Сегодня у нас день воспоминаний!
В Березовку можно было попасть, минуя Ярск, но Голосову хотелось взглянуть и на него. Круг не ахти какой – лишних полтора десятка километров.
Дымы над Ярском поредели, поразвеялись, не то что утром, когда заводы, словно корабли, густо чадили, набирая ход.
Вдоль никелькомбината тянулись черные отвалы отработанной руды. Каменицкий, сидевший рядом с шофером, коротко махнул рукой в сторону отвалов.
– Сколько добра пропадает.
– Главное – взять никель и кобальт, – сказал Голосов.
– А все остальное кто будет брать? Наверное, наступят такие времена, когда наши потомки станут заново разрабатывать эти искусственные горы и удивляться тому, сколько мы тут оставили всего в отходах...
– Может быть, может быть. Потомкам всегда легко судить. Однако мы строили этот комбинат ради никеля. Помните, вас так и называли в войну – г е н е р а л Н и к е л ь! С легкой руки наркома.
– Любил он громкие сравнения.
– Но вы-то по праву носили свое «генеральское звание». Без вашей руды еще труднее пришлось бы нам на фронте. Ваш никель стрелял из пушек, ходил в танковые атаки.
– Вы, я смотрю, тоже пристрастились к красному словцу.
– Есть грех, Леонтий Иванович. Это у меня от кафедры, от лекций.
Машина, сбавив скорость, шла навстречу длинной колонне самосвалов. Они были совсем новые, без номеров. Легковой автомобиль опасливо прижимался к самому кювету, чтобы – не дай бог! – минские богатыри не задели своими сапожищами. Водители посматривали на утлый легковичок оттуда, с верхотуры, и плавно отворачивали в сторону, узнавая за ветровым стеклом старого геолога. Иные даже улыбались. Голосов замечал в шоферском зеркальце ответные улыбки Леонтия Ивановича, который, кажется, был смущен немного, что его и здесь, на дороге, почти каждый знает.
Он вспомнил изречение Каменицкого: «Бывалый геолог на всю жизнь приписан к своему месторождению». Сколько ни предлагали ему всяких заманчивых должностей в Москве и Ленинграде, Каменицкий остался верен батюшке-Уралу. И вот теперь, в конце жизни, избран почетным гражданином Молодогорска. А еще говорят, что геологи – кочевой народ. Может быть, и кочевой, но до первой большой находки, вокруг которой обязательно должны быть другие клады. И если разведчик не погонится за быстроногой славой, уводящей его все дальше в лес, то слава все равно не проживет одна и рано или поздно вернется с повинной. Так получилось и у Леонтия Ивановича: нащупав медную руду, содержащую малую примесь золота, он не увлекся им, хотя и был соблазн, а продолжал искать медный колчедан вокруг да около; или, открыв полиметаллические руды, не успокоился до тех пор, пока не начали строить комбинаты – никелевый, металлургический, хотя мог бы заняться поисками новых тайников в другом конце страны. Иному разведчику лишь бы з а с т о л б и т ь найденное – и поскорее к следующей удаче. Каменицкий любил приостановиться, подумать, повоевать за то, что уже открыто. Может, потому-то вся жизнь у него и прошла на Урале, который не забыл его стараний и воздал ему должное за постоянство. Были годы, когда фортуна покидала геолога наедине с горькими раздумьями, однако он не гнался за ней на перекладных в Сибирь или в Среднюю Азию, на Дальний Восток или на Крайний Север. И пристыженная слава возвращалась к нему на Урал, даже просила извинения. Он все прощал своей легкомысленной спутнице. Ну, а потом она сама остепенилась, поняв, что без такого однолюба жить не может...
– О чем это вы призадумались, голубчик? – спросил Каменицкий.
– Да все о вас, Леонтий Иванович.
– Пустое! Мало ли на свете ворчливых стариков, которым многое кажется не так да не эдак.
– Я не об отвалах никелькомбината. У каждого из нас есть свои о т в а л ы, в которых остается что-то еще ценное.
– И что же вы нашли там у меня?
– После Каменицкого трудно что-нибудь найти. Чистая работа! Так я ищу после себя.
– Откуда у вас эта самокритика?
– Как видно, от возраста.
– Побойтесь бога! Я в ваши-то годы бегал от шурфа к шурфу наперегонки с сусликами.
– Вы из кремневой породы, у вас и фамилия – кремень.
– Останови-ка, – сказал шоферу Каменицкий.
– Что, решили пройтись по майской травке? – спросил Голосов.
– Идемте, покажу вам одну дудку.
Леонтий Иванович повел его к придорожному холму, на макушке которого был старый шурф. Они поднялись по очень скользкому, будто паркет, ковыльному крутому склону. Шурф давно осыпался, бровки заросли чилигой, приютившей целое семейство жаворонков, которые взлетали прямо из-под ног, когда они подходили к этой дудке.
– Вот она, – сказал Леонтий Иванович и, сдернув соломенную шляпу, отер ладонью пот со лба.
Голосов с недоумением глянул на него, потом на дно шурфа в глинистых натеках.
– Отсюда я начинал разведку Березовского месторождения. В плане его, конечно, не было, копался на свой страх и риск.
– Помню, дружок, помню, – торопливо сказал Голосов и хотел было идти обратно.
– Да вы не спешите, Семен Захарович. Тут недалеко, успеем побывать и у геологов, и на карьере.
– Я не спешу, что вы, Леонтий Иванович. Говорите, говорите!
– Так вот, пробурил я несколько скважин, и все впустую. Пришлось бросить, тем более, что в областной газете появилась сердитая заметка «Деньги на ветер». Шутка ли!..
– Помню, все хорошо помню, дорогой Леонтий Иванович. Но стоит ли бередить старые раны.
– Не побередишь – не вылечишь... И знаете, кто тогда выручил? Был в Ярске один славный человек – Василий Васильевич Крупин, заслуженный чекист. Он еще в тридцать втором помог мне, когда я собрался было ехать в Сибирь, искать хлебные места: пригласил к себе, поговорили мы с ним по душам, а потом он устроил меня в один закрытый распределитель, не имевший никакого отношения к геологам.
Голосов слушал нетерпеливо и все посматривал в сторону меднорудного карьера, где клубилась цветная пыль от приглушенных взрывов.
– Ну, а после войны пришла сюда молодежь, геофизики. Начали разведку сызнова. Другие времена – другая техника. Дело пошло ходко. Вскоре они врезались в первую залежь. Потом открыли вторую, третью, четвертую, пятую...
– Вы же и недобурили-то совсем немного, – сказал Голосов.
– Пустяки недобурил. Но чувствовал, что должна быть тут руда, обязательно должна.
– Без всякой геофизики чувствовали?
– Она, геофизика, штука полезная, однако геологу нужен еще собачий нюх.
Каменицкий снова по-хозяйски оглядел со всех сторон заплывшую охристым илом брошенную дудку и коротко махнул рукой..
– Ладно, поехали, голубчик.
В Березовке они, к сожалению, не застали тех, кого было нужно, и отправились в карьер.
– Да, это зрелище! – громко сказал Голосов, когда машина остановилась около обрыва.
С головокружительной высоты четко просматривались все кольцевые выступы, образующие гигантскую спираль, по которой, натужно гудя моторами, поднимались вереницы груженых самосвалов. Виток за витком описывали они, упруго растягивая за собой мотки густого дыма, который подолгу висел в неподвижном воздухе. На поверхности земли дул свежий ветер, а в карьере стояло абсолютное безветрие. Если бы на всех выступах-террасах, как на трибунах, разместить людей, то здесь, пожалуй бы, хватило места для целого миллиона зрителей. На темно-зеленом поле этого необыкновенного стадиона вместо ворот стояли экскваторы, и порожние самосвалы налегке устремлялись к ним. Тут счет велся на тысячи тонн, и были свои судьи, которые придирчиво следили за тем, чтобы порядок не нарушался. Когда грузовики скапливались в центре поля или у какого-нибудь экскаватора, оттуда долетали зычные автомобильные гудки. Но потом движение опять возобновлялось: порожние машины ловко обходили встречные – с грузом.
Голосов молча наблюдал за ходом м а т ч а на этом медном олимпийском стадионе, где люди, стараясь победить друг друга, сообща побеждали саму матушку-природу.
– Ну, как? – спросил Каменицкий.
– Внушительная картина, дорогой Леонтий Иванович!
– Теперь старые медеплавильные заводы Урала вздохнули с облегчением, руды сколько угодно.
– Но все началось опять-таки с той вашей дудки.
– Мою дудочку в этом оркестре не услышишь. И я показал ее вам не ради стариковского тщеславия, а просто как память о довоенных временах, – для сравнения. Так что зря вы в своей статье отказываете Уралу в новых открытиях.
– Я не отказываю, я пишу о том, что центр тяжести геологической работы перемещается в Сибирь.
– Центр тяжести... Почитают, почитают в Госплане такие статьи, и вовсе отвернутся от Урала, – чего, мол, с него взять, когда он свое уже отдал.
– Сгущаете краски, дорогой Леонтий Иванович, хотя будущее все же за Сибирью.
– Никто не преуменьшает того, что найдено в Сибири, однако нельзя забывать и о нашем Урале.
– Да я и не призываю к этому, батенька мой, – сдержанно отвечал профессор, мило улыбаясь.
– Там, где побывало двенадцать геологов, наверняка можно открыть тринадцатое месторождение...
– Этот ваш афоризм я помню.
– Он не мой. Я его позаимствовал у одного сибирского золотоискателя еще до революции.
Голосову не хотелось спорить, не за тем он приехал, но Леонтий Иванович не привык останавливаться на полпути.
– В геологии сравнения опасны, как и в истории. Нельзя так ставить вопрос: Урал или Сибирь? Такое ни к чему хорошему не приведет. Чтобы освоить богатства Сибири, надо еще покопаться на Урале. А вы клоните к тому, чтобы вовсе прекратить у нас поиски железной руды. Есть, мол, неподалеку кустанайская руда, есть, наконец, КМА. Чего еще нужно? Зачем же тратить деньги на разведку новых уральских месторождений, тем более, что они не прельщают металлургов? Вы простите меня, пожалуйста, Семен Захарович, но тут вы оказываетесь в роли Ивана, не помнящего родства.
– Не обижаюсь. Интересы государства превыше всего.
– Я не слыхал вашей последней фразы, Семен Захарович, вы ее не произносили. Не будем же мы, в самом деле, доказывать друг другу, для кого из нас интересы государства выше, а для кого превыше. Ненужная дискуссия. Но то, что вы не обижаетесь на прямоту, лично меня радует. Мы с вами работали вместе почти двадцать лет. Вы защитили кандидатскую диссертацию, потом докторскую. И все на ярских месторождениях. А теперь публично отрекаетесь от них.
– Что вы, дорогой мой! Я не отрекаюсь ни от одного своего слова. Я был и остаюсь горячим патриотом ярских комплексных руд. Но, поймите вы, если сейчас, в данное время, государству выгоднее эксплуатировать другие месторождения, то упорствовать здесь, ей-богу, вредно.
– Для кого вредно – для вас или для государства?
– И опять не обижаюсь. Знаю, что вы никогда не были каким-то местником.
– Хрен редьки не слаще.
– Не понимаю.
– Ну вот, уже и не понимаете! Когда какое-нибудь ведомство блюдет лишь собственные интересы, не считаясь с интересами других, то это ведь тоже местничество, только возведенное в министерский ранг. Машиностроители голосуют за нашу природнолегированную сталь, а капитаны черной металлургии против. Им, видите ли, экономически не выгодно возиться с ярской рудой. Им, выходит, наплевать, что технически выгодно строить корабли, машины, катать трубы для газопроводов из нашего металла. Формально такие люди тоже борются за государственные интересы, а фактически они пекутся лишь о себе. Нет, Семен Захарович, надобно идти навстречу новым инженерным проблемам, а не плыть по течению доброй, старой металлургической науки...
– Я геолог, не металлург.
– Тем паче.
– Но вы-то сами давно вмешиваетесь в дела металлургические.
– Постольку, поскольку меня касается.
– Завидую я вам, Леонтий Иванович. Неистовый вы человек! Кажется, всего достигли: за никель отмечены Государственной премией, за медь – Ленинской. И до сих пор продолжаете отстаивать еще и ярское железо.
– А кто другой это станет делать? Была надежда на вас...
– Но я оказался по ту сторону баррикады?
– Зря посмеиваетесь. Вопрос тут принципиальный. Дело не в инженерном эгоизме и уж, конечно, не в ущемленном самолюбии какого-то чудака-геолога. Поставлены на карту миллиардные затраты. Кое-кто сейчас вполне серьезно спрашивает: «Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?», «Да был ли смысл-то строить комбинат, может, смысла-то и не было?»
– Опять вы сгущаете краски, батенька мой.
– Был, был м а л ь ч и к, уважаемый Семен Захарович. Вы сами доказывали в своих трудах. Значит, нужда вести начатое дело дальше, а не переводить его, как вы выражаетесь, с узкой колеи на широкую. – Он снизу вверх глянул на профессора и, коротко махнув рукой, сказал по-дружески: – Ладно, посмотрим-ка главную залежь.
– Охотно, – не сразу ответил Голосов, думая о своем.
Машина спускалась в карьер очень осторожно, а никелированный олень на радиаторе готов был кинуться с верхотуры в самую бездну, когда навстречу, упрямо сбычившись, надвигался – тоже никелированный – зубр на капоте самосвала. Зубры шли один за другим, их было много, и застывший в отчаянном прыжке олень, казалось, даже растерялся.
Чем ниже, тем больше зелени на террасах и балконах – нежная окись меди, точно молодая поросль, тут и там пробивалась среди скал, а дно карьера было сплошь зеленым.
Каменицкий целый час показывал гостю все «рудное тело».
– Помните покойного Крейтера? – неожиданно спросил он своего спутника.
Голосов мотнул головой в знак того, что помнит.
– Уж на что был тонкий ценитель меди, но и тот спокойно отдавал мне этакое богатство, не веря, конечно, в его существование.
Голосов хорошо знал Крейтера. Еще бы ему не знать профессора Крейтера, который ввел его в науку! Шеф, бывало, с мягкой иронией рассказывал в НИИ, как одному геологу с Урала везде и всюду мерещится руда; как он, Крейтер, осматривая однажды с этим геологом пустой шурф, сказал ему полушутя-полусерьезно: «Не утомляйте себя, коллега, дальнейшими поисками, я дарю вам березовский колчедан». Французы правы: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Везет старику феноменально...
Они возвращались домой вечером. Ехали нижней дорогой, вдоль Урала, который вплоть до Ярска все убыстрял свой ход, заранее готовясь к решительному прорыву через южные отроги Главного хребта. До глянца накатанный проселок то очень близко подходил к берегу реки, в точности повторяя ее прихотливые извивы, то снова отворачивал в сторону, на лысый взлобок, чтобы круто обойти низину, густо поросшую кустами дикого смородинника. После весеннего разлива уже всюду обнажились, отмели – галечные перекаты. На каждом километре был отличный брод, сверкающий под солнцем перламутром свежих раковин. Удивительная река – Урал. Она то замедляет бег на ковыльном степном приволье, – и тогда кажется, что нет на свете более спокойных рек; то вся покроется бело-желтой пеной, как призовой рысак, и начинает метаться среди камней, предчувствуя новую диабазовую теснину. Потому и своенравны летники в пойменной полосе Урала, который не бог весть сколько воды несет к морю, а уступает по длине лишь Волге и Дунаю.
Голосов наблюдал за тем, как расстояние между проселком и рекой изменялось почти ежеминутно, и думал, что и у него с Леонтием Ивановичем происходит в жизни нечто похожее. Они какое-то время идут строго параллельно, и конечно, хорошо понимают друг друга; но потом резко расходятся (к счастью, ненадолго!), и между ними возникают перепалки, такие, например, как сегодня. Кто же из них первым начинает новое сближение? Редко Каменицкий и чаще всего он, Голосов. Вот Урал течет себе и течет, на глаз почти не меняя коренного русла, а прибрежные дороги слева и справа от него, сколько ни капризничают, однако вновь сближаются с Уралом, особенно в зимнее ненастье, когда вёшки исчезают в суточном буране. Подобные зигзаги случаются и с ним, Голосовым, хотя признаваться в этом ему очень не хотелось каждый раз, после очередной размолвки с Каменицким.
– Вечер-то сегодня какой роскошный! – громко сказал он, чтобы начать невинный разговор хотя бы о погоде.
Леонтий Иванович не отозвался. И Голосов замолчал, приглядываясь к широкой излучине реки перед самым Ярском. Невдалеке работала на огуречной плантации дождевальная установка. Насквозь пронизанная заходящим солнцем, водяная пыль оседала в горячем воздухе, и семицветная молодая радуга обнимала веселый березовый колок на виду у пойменного леса.
– Век бы не уезжал отсюда, если бы не дела в Москве, – опять заговорил Семен Захарович.
И опять Каменицкий не поддержал его лирического настроения. Ему сейчас было не до всяких там искусственных радуг над землей. Леонтий Иванович думал о том, что Голосов приехал, конечно, неспроста, не ради автомобильной прогулки по степи, что, видимо, готовится очередной нажим на молодогорский комбинат с помощью науки. А комбинат и без того из года в год сокращает выпуск природнолегированной стали, все больше становясь самым рядовым металлургическим заводом...
«Волга», разгорячившись, влетела в Ярск, и водитель, сбросив скорость, стал поглядывать на светофоры. Каменицкий с удовольствием откинулся назад, чему-то улыбнулся добро.
– Начинаются наши с вами г о л у б ы е города, Семен Захарович, – сказал он совсем уже миролюбиво, будто заключая спор, возникший на Березовском карьере.
