Текст книги "Реки не умирают. Возраст земли"
Автор книги: Борис Бурлак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)
6
Ян Плесум родился на берегу Балтийского моря, а жизнь прожил на Урале. Отец его здесь и сложил голову в девятнадцатом году, в одной из жарких схваток с казачьей конницей генерала Дутова. Гражданская война поразбросала латышей по земле русской, и многие из них так и не вернулись домой даже после Отечественной войны. Яна Яновича давно окрестили Иваном Ивановичем, только фамилия его сохранила отзвук морской волны, не поддавшись никаким превратностям судьбы. Конечно, при желании он мог бы вернуться на родину: ему не раз предлагали какую угодно работу в Латвии. Да привык, привязался к Уралу. Вдобавок к тому он металлург. А там, в Прибалтике, всего один-единственный Лиепайский металлургический завод, который уступает любому цеху Молодогорского комбината. Плесум же привык не только к Уралу, но и к уральским масштабам.
Помнится, как глубокой осенью сорок пятого года, приехав в отпуск к старшему брату в Ригу, он, Ян Плесум, не удержался, чтобы не заглянуть в Лиепаю. Горько видеть мертвым большой завод, но маленький, пожалуй, еще горше. Тогда было не до реконструкции: в Латвии не хватало любой стали, а военного металлолома в «Курляндском котле» накопилось сколько угодно. Пуск старых мартенов был задачей всех задач. Ян Янович походил денек-другой по заводскому двору, заваленному пушечными лафетами, автомобильными шасси, танковыми башнями, кое-что посоветовал только что назначенному директору из Днепродзержинска, с удовольствием поговорил со сталеварами и с глухим, смутным чувством собственной вины перед земляками вернулся на Урал. Что поделаешь, если привык к другим масштабам... Приняв комбинат, он сначала повел дело, кажется, неплохо: тогда вступали в действие то новая домна, то мартен, то новый прокатный стан. Однако потом начались всякие заминки и диспропорции. Иной раз он уже жалел, что не уехал в Латвию. Но поздно теперь ездить на перекладных, – годы не те, и нужно позаботиться об этом коньке, который должен вытянуть в гору положенные ему четыре миллиона тонн стали. Ну, а если удастся в скором времени вытащить возок и в пять миллионов, то он, Плесум, будет считать свое дело сделанным и охотно уступит дорожку молодым.
Выходной день – лучшее рабочее время для директора. Но сегодня предстояла встреча с профессором Голосовым, на которую он пригласил и Дробота, управляющего строительным трестом, и Леонтия Ивановича Каменицкого.
Первым явился Дробот. Они были почти ровесниками и людьми одного плеча, только Плесум на редкость уравновешенный, немногословный, а Петр Ефимович – порох. Они схватывались частенько: между заказчиком и подрядчиком такое неизбежно. И если бы не северный характер Плесума, то им пришлось бы вовсе трудно работать вместе, но Ян Янович умел сглаживать острые углы. К тому же их объединяла общая точка зрения в вопросах развития комбината. Тут они были единомышленниками.
– Присаживайся, Ефимыч, скоро должен подойти наш уважаемый гость.
– Надоели мне эти встречи на среднем уровне, – сказал Дробот.
– А ты все рассчитываешь на встречу в в е р х а х?
– Пора бы нашим комбинатом всерьез заняться самим министрам.
– Дойдет очередь.
– Пока дойдет, нам с тобой уходить на пенсию.
– Нет, Ефимыч, мы поработаем еще!
– Завидую твоему характеру, Иван Иванович. Расскажи-ка лучше, как слетал в Японию, что видел там. И как они, черти полосатые, не имея собственной руды, вышли по стали на третье место в мире.
– Вот проводим Голосова и устроим свою пресс-конференцию.
– Зря мы с ним потеряем время.
Плесум понял, что его подрядчик настроен мрачно, а ему не хотелось портить отношения с Голосовым, который всюду вхож. Силы у них с Голосовым неравные, с этим приходится считаться.
– Ты, Ефимыч, пожалуйста, сегодня не лезь в драку.
Они весело переглянулись. Налегая сильной, бойцовской грудью на полированный тонкий столик, что упирался торцом в директорский рабочий стол, Дробот заговорил по-дружески:
– Я раньше думал, что латыши умеют только воевать. Помню, с детства завидовал латышским стрелкам. Откуда мне было знать, что из них вышли и дипломаты.
Это уже потом я узнал, что многие латышские стрелки заделались после гражданской войны консулами, советниками, атташе.
– Лаби, только не лукавь.
– Я серьезно. Эх, недостает мне твоего дипломатического таланта!.. Ну, что слышно из министерства?
– Живем пока что одной прозой. На-ка, почитай, – Ян Янович подал ему грозную бумажку.
Петр Ефимович достал из внутреннего кармана старые очки с роговыми дужками, перевязанными тонкой проволочкой.
– Откуда у тебя такая оптика?
– С войны еще. Я ведь тоже немного воевал. Под Москвой в одной контратаке разбил свои золоченые. Тогда солдаты подарили мне вот эти, принадлежавшие какому-то обер-лейтенанту.
– И с тех пор носишь их?
– А что? Очки оказались по глазам, хотя классовые точки зрения у нас с обером, конечно, разные. Давно собираюсь заказать другие – все недосуг да некогда.
– С тобой, Петр Ефимович, не заскучаешь!
Дробот пробежал сердито письмо раз, второй и, ничего не сказав, положил на стол.
– Ну, как?
– Зело строго. Но мы привычные.
– Черт знает, до каких пор будет притормаживаться строительство комбината.
– Пока доктор Голосов не отпустит тормоза.
– Все-таки странно, что один человек решает судьбу предприятия.
– Так он же выступает под высокой эгидой. А если есть эта самая эгида, то и один человек может многое. К тому же Голосов имеет поклонников своего таланта. Вот его и заносит в сторону...
Петр Ефимович снял т р о ф е й н ы е очки, аккуратно положил их в дорогой футляр из тисненой кожи и сунул в боковой карман парусинового пиджака. Ян Янович молча наблюдал за этим симпатичным, рассудительным мужиком солидных лет, которого до сих пор в шутку называют д е с я т н и к о м первой пятилетки.
– Да, вяло, вяло мы строим комбинат, Иван Иванович. Вообще-то у нас умеют, если захотят, вести дело грамотно, широко, поточно. Вон, к примеру, Череповецкий завод. Начали позднее и уже такую махину отгрохали! Завидки берут. А мы хвост выдернем – нос увязнет, нос выдернем – хвост увязнет. Приналяжем на очередную домну, построим, пустим, но где же мартены? Давай расширять мартеновский цех. Потом выясняется, что больно плохо с прокатом, – давай штурмовать, один за другим, прокатные станы. А недавно спохватились, что нужна четвертая доменная печь, будто не ясно было раньше. На первый взгляд, мы даже спешим, но фактически который год все ликвидируем диспропорции. Кто виноват? Доктор Голосов? Черта с два! Он всегда «защищает» государственные интересы: зачем возиться с нашим ярским месторождением, если теперь в казахской степи разведаны такие запасы железных руд. Тогда, может, виноваты лидеры черной металлургии? Нет, они тоже умывают руки: к чему им наша ярская руда, из которой можно выплавлять низколегированный чугун, если проще иметь самый обыкновенный чугунок и добавлять в него, сколько нужно, и никеля и других присадок. Как видишь, Иван Иванович, тут виноватого не сыщешь... Все, дорогой, не так просто.
Дробот, не зажигая спички, по-солдатски прикурил новую сигарету от старой, догорающей, и жадно затянулся.
– А вообще во всем виноваты геологи, – криво улыбнулся он. – Наоткрывали зело мудреных кладов, вот ученые металлурги и ломают голову, как получше подступиться к ним. Один из поклонников Голосова недавно сказал мне без всякого стеснения: «Заварил кашу старик Каменицкий, расхлебывай теперь».
– Неужели прямо сказал?
– Напрямую, без всяких обиняков.
– Распоясались, однако, сторонники Семена Захаровича.
– Они же ни за что не отвечают. У тебя, Иван Иванович, металлургический комбинат, у меня – строительный трест, у Каменицкого – полиметаллическая руда. И тебя, и меня, и даже старика, хотя он уже на пенсии, всегда можно поставить в затруднительное положение. А у Голосова одни статьи, да и то журнальные, рассчитанные на любителя-специалиста. Вот нашего брата бьют и плакать не дают. Но попробуй замахнись в печати на Голосова, он тут же и обвинит тебя в некомпетентности. Недаром иной раз эдак к слову, вскользь, да подковырнет, что зря, мол, ты, Петро Ефимович, не дотянул до инженерного диплома при твоем вечернем-то образовании. Для него все средства хороши, только бы повелевать в технической политике...
Плесум встал. Дробот оглянулся: в кабинет, неслышно открыв массивную дверь, вошел сам Голосов.
– Доброе утро, товарищи!..
Он был прям, сух, молодцеват, несмотря на годы. Овальная лысинка была тщательно замаскирована длинной прядкой выцветших волос. Это мужское кокетство всегда вызывало у Дробота усмешку. Он и сейчас не сдержал ее.
– Я к вашим услугам, дорогие товарищи, – профессор поудобнее сел за стол, на председательское место, которое уступил ему директор.
– Не часто подобное услышишь от министерского начальства, – заметил Дробот.
– А вы все шутите, дорогой Петро Ефимович, – Голосов изучающе приглядывался к управляющему трестом, барабаня пальцами по настольному стеклу.
– Может быть, вам, Семен Захарович, нужна сводка за последний месяц? – спросил Ян Плесум.
– Нет, зачем? Сводками занимаются в главках. Не за сводкой я приехал к вам, товарищи. Меня интересует, что вы думаете о строительстве четвертой домны.
– Давно пора строить, – сказал Дробот.
– Это будет вполне современная печурка, по объему равная двум старым домнам. Комбинат выходит на широкую дорогу...
– И перестает быть комбинатом, – продолжил Дробот.
– Не понимаю вас, Петро Ефимович.
– Ну, как же? Насколько мне известно, руду вы предлагаете возить издалека, а наши собственные рудники будут окончательно законсервированы. Не так ли?
– Не совсем. Примерно до восемьдесят пятого года комбинат еще будет выплавлять и природнолегированный чугун.
– У вас даже сроки установлены?
– Не следует иронизировать, дорогой Петро Ефимович. Интересы государства превыше всего. Нельзя без конца мучиться с бедными местными рудами.
– Но эти б е д н ы е руды весьма богаты никелем!
– Мы с вами работаем на черную металлургию, и все мы тут связаны одной веревочкой, Петро Ефимович.
– Увольте, я из другой с в я з к и.
– Но вы генподрядчик.
– За четверть века можно было отгрохать два таких комбината, если бы министерство захотело.
– Создается впечатление, что мы только тем и занимаемся, что притормаживаем дело?
– А кто же еще тормозит?
– Ах, вот куда вы махнули, Петро Ефимович!..
Плесум с тревожным любопытством наблюдал за поединком между профессором и видавшим виды строительным волком.
– Но вы-то как считаете, Ян Янович? – обратился Голосов к директору.
– Да моя точка зрения известна в министерстве, Семен Захарович. Придется и четвертой домне работать на привозной руде, пока не решена проблема местных руд, но сокращать выплавку природнолегированного чугуна не следует.
– Пошел на компромисс, – тихо заметил Дробот.
– Как вы не можете понять, Ян Янович, что комбинат – не лаборатория! – вскипел профессор, не обратив внимания на шпильку Дробота. – Хватит экспериментировать, хватит! Стране нужен металл, много металла, а мы с вами втянулись в бесконечную дискуссию!..
Голосов докторальным тоном начал доказывать всю экономическую несостоятельность защитников «уникального» комбината, доводы которых начисто опровергла сама жизнь. Он называл на память десятки цифр, то и дело сравнивал технические показатели Молодогорска с Череповцом, даже с Магниткой, ставил их в пример. Его никто не прерывал. Кажется, и Дробот заслушался.
– В конце концов от вас уходят лучшие инженеры, потому что вы еле-еле выполняете план и не можете щедро оплачивать их труд, – сказал в заключение Голосов, откинувшись на мягкую спинку кресла.
– Вот здесь и начинается социология, – заметил Петр Ефимович.
Профессор в упор уставился на Дробота.
– При чем тут социология?
– Модная наука объявилась. По этой самой социологии выходит, что население Молодогорска не только не увеличиваетея, а с каждым годом уменьшается.
– Сгущаете краски, дорогой!
– Что, не верите? Очень редкое, правда, явление. Но все «нах статистик», Семен Захарович. Вы же сами только что сказали, что уходят лучшие инженеры.
– Они составляют какую-нибудь сотую часть населения.
– Но за ними уходят техники, мастера.
– Почему?
– По тому же самому. Для кое-кого все одно – что Молодогорск, что Череповец, хотя технико-экономические показатели у них разные, как вы сейчас убедительно доказывали. Так что, у нас хуже работают? Дело именно в том, что наш комбинат действительно уникальный. Да-да, не улыбайтесь! Но с этим не считаются. В результате одни получают всякие премии и надбавки, а другие ходят в штрафниках. Разве это в духе экономической реформы?
– Не кипятись, – сказал Плесум.
– Говорите, говорите, Петро Ефимович, – Голосов даже приосанился, готовый демонстративно выслушать все что угодно.
– Раз комбинат фактически не строится, то и ассигнования на жилстроительство из года в год урезаются. Отсюда текучесть кадров. Вот она где, социология-то, зарыта.
– Это уже политическое обвинение, – сердито мотнул головой профессор.
– В городе три хозяина – Министерство черной металлургии, Министерство химической промышленности и Министерство промышленности стройматериалов. Три кита, на которых стоит город, но главный кит – ваше уважаемое министерство. Надо бы взять у всех у вас деньги на жилье, создать при исполкоме специальный трест, чтобы он мог строить комплексно, а не разрозненные микрорайоны. Тогда Советская власть спросит с вас положенную долю, никуда не денетесь.
– Опять куда махнули, Петро Ефимович!
– Не лепить же мне бараки на окраине, чтобы размещать строителей той же домны. Зело живучи эти самые времянки: их строишь на пятилетку, а они стоят полвека.
– Решать такие вопросы не уполномочен.
– Я говорил, что необходимо совещание в в е р х а х, – Дробот лукаво подмигнул директору.
Пришел Каменицкий.
– Прошу прощения, опоздал по-стариковски.
– Моя вина, надо было послать машину, – сказал Плесум.
– Я понадеялся на автобус. Товарищ горсовет учредил остановку у моего дома, как только возвел меня в ранг почетного гражданина сего града. Вот и жду сегодня у калитки, а они, автобусы, битком набитые, проходят себе мимо с ветерком. Хоть надевай муаровую ленту через плечо и голосуй!..
Каменицкий занял свободное место у полированного столика, положил на его зеркальную поверхность натруженные руки.
– О чем речь в выходной денек? – спросил он.
– Да о новой домне, – ответил Плесум.
– Скажите, дорогой Леонтий Иванович, вы слыхали что-нибудь о том, что население города якобы уменьшается? – обратился к нему Голосов.
– Не только слыхал, но и цифры подготовил. – Он начал рыться во всех карманах, пока не извлек из внутреннего бокового вчетверо сложенный листок бумаги. – Вот, извольте.
– Вы, значит, тоже социолог? – мило улыбнулся Голосов.
Наступила долгая, томительная пауза. Каменицкий искал еще какие-то свои бумажки, не обращая ни на кого внимания. Плесум сделал вид, что рассматривает висящий на стене генплан завода, где ему уже рисовалась, быть может, новая доменная печь. Дробот встал, прошелся по кабинету валким шагом победителя. А Голосов, прищурившись от солнца, мелко барабанил по столу сухими пальцами.
– Простите, не нашел другой таблички, – Каменицкий коротко махнул рукой и перестал искать. – Мне рассказывали недавно одну любопытную историйку. Жило-было в глухой степи одно тихое сельцо такое: нет, не мазанки, дома добротные, под шифером. Несколько лет подряд стояли там постоем геологи-разведчики. Когда они снялись, мужички и заскучали. А вскоре в тех местах организовался совхоз. Люди зачастили на его центральную усадьбу, где, как в сказке, появились Дворец культуры, школа-десятилетка, телевидение. Потом в один прекрасный день они оставили свои дома под шифером и всем миром перекочевали в новый агрогородок. Что ж, все вполне закономерно: иные неперспективные, деревеньки самоукрупняются. Веление времени. Однако наш Молодогорск – не тихое малое сельцо...
– Я доложу министру, – сказал, наконец, профессор и продолжал с ноткой угрозы в голосе: – Надо вооружать людей перспективой. Нужно убедить их, что город накануне мощного броска вперед, что у него...
– И вооружаем, и убеждаем, но люди, особо молодые, нетерпеливы, Семен Захарович.
– Что в таком случае вы предлагаете?
– Энергичнее строить комбинат и город.
– Петро Ефимович идет дальше. Он считает, что город должен строить специальный трест, получающий деньги от заинтересованных министерств, но подчиненный горсовету.
– А что, это идея!
Голосов недовольно повел плечами.
– Напомню вам что Серго прочил большое будущее ярским рудам, – сказал Каменицкий.
– То была романтика первых пятилеток.
– Вы хотите сказать, что мы стали рациональнее, что главное для нас – экономические расчеты. Но без романтики нет инженерии. Что, не согласны, Семен Захарович? Одержимый мечтатель давно бы нашел оптимальную технологию переработки наших руд.
– Неужели среди всех ученых-металлургов не оказалось ни одного мечтателя?
– А-а, не туда вы клоните, Семен Захарович. Вы прекрасно знаете, что были, были романтики-инженеры! Сколько их собрал под своим крылом тот же Франкфурт, уполномоченный Наркомтяжа по Ярскому промышленному району. Помните?..
– Помню, – сказал Голосов, чтобы только не накалять дальше атмосферу. – Конечно, комбинату не повезло с самого начала.
– Вот это другое дело! Вот теперь мы снова нашли общий язык.
Плесум и Дробот с интересом приглядывались к ним. «А старик-то нападает в лоб, – думал Плесум, затаив улыбку. – И Голосов заметно побаивается его. Ай да почетный гражданин города!» Но Дробот знал лучше историю их отношений и рассуждал иначе: «Умеет маневрировать профессор, ничего не скажешь. Такой не пойдет на окончательный разрыв со стариком, обязательно отступит вовремя. Невыгодно ему ниспровергать авторитеты, которые еще могут пригодиться».
– Вы должны понять меня, товарищи, правильно, – уже ко всем обратился Голосов. – Ваш покорный слуга не первый год отстаивает насущные интересы комбината. Но со мной не соглашаются, и я бываю вынужден проводить техническую политику, которой не симпатизирую. Что ж, доложу вашу точку зрения на коллегии. Но за успех не ручаюсь. Дальнейшее развитие комбината планируется на привозной руде. Единственное, что обещаю, добиться сохранения нынешнего уровня выплавки природнолегированного металла хотя бы года на два. В течение их надо решить проблему.
– Чудес на свете не бывает. Не решили за двадцать лет – кто же решит за два года, – сказал Дробот, поражаясь, как быстро, на глазах, профессор меняет гнев на милость.
Леонтий Иванович промолчал, довольный и этой уступкой Голосова. А Ян Янович заметил сухо:
– Лаби, будем строить новую домну, лишь бы не топтаться на одном месте.
Потом они поговорили о делах оперативных, и Голосов, глянув на часы, поднялся с председательского кресла.
– Мне пора, товарищи, в аэропорт. Вы уж извините.
Прощаясь с Каменицким, Голосов долго тряс обеими руками его жесткую, натруженную руку.
– Я рад, что вы, дорогой Леонтий Иванович, в полном здравии. Все остальное приложится. Я помню, как вы сказали, когда начали строить первую доменную печь: «Только бы дотянуть до ее пуска, а там и на покой». Слава всевышнему, дотянули и до второй, И до третьей. И вот скоро заложим четвертую. Да мы с вами попируем еще на пуске шестой домны. Меньше, чем на полдюжину доменных печей, мы не согласимся!
– Как строить! – вполголоса заметил Дробот.
– Приезжайте почаще, Семен Захарович, – сказал Каменицкий, тронутый его добрым словом.
– Непременно загляну при случае!..
Директорская «Чайка» помчалась по глянцевитому шоссе в Ярск, за которым, близ Яшмовой горы, находился старый аэродром, облюбованный в том месте еще во времена Осоавиахима.
Дробот и Каменицкий постояли у заводоуправления, пока машина не скрылась за увалом, разделяющим два соседних города, и пошли к центру. Улицы теперь выглядели пустынными: все горожане – и стар и мал – с утра отправились на берег Урала, вдоль которого тянулся пойменный лесок, густо усеянный разноцветными домишками, в самом деле похожими на рамочные ульи. Редко кто называл их дачами. Русский человек издавна испытывал глухую неприязнь ко всякого рода дачникам. Куда проще: сады-огороды. Хотя на любой делянке тут же появлялось какое-никакое сооруженьице, обраставшее к осени верандами, застекленными или пока открытыми. Строили их каждый на свой манер, из тех материалов, что бог пошлет. Тут все шло в дело: забракованные панели для типовых домов и уцелевшие доски от бараков, дикий камень-конгломерат и списанный как бой целехонький кирпич, заводская и кустарная столярка, даже ящики, купленные по дешевке на торговых базах. И не удивительно, что архитектура таких дачек всецело определялась достатком и предприимчивостью хозяев, Но как бы там ни было, а люди старались заиметь свой уютный уголок на берегу Урала, где можно отдохнуть с семьей летним вечером, где вокруг домишек зеленеют яблони, ранетки, вишни, целые чащобы смородины, крыжовника, малины вперемежку с грядками пахучих огурцов и розовыми клумбами. Чем же это не дачи? И все-таки молодогорцы упорно называли свои райские места садами-огородами. Впрочем, слово «сад» прибавилось к слову «огород» не сразу. Первоначально, после войны, здесь были просто, огороды, восполняющие недостаток овощей в магазинах ОРСа, и лишь потом, с годами, фруктовые сады потеснили уральскую рассыпчатую картошку.
Каменицкий остановился, коротко махнул рукой в ту сторону.
– Весь город подался к речке. Хорошая штука – асфальт, но человека тянет к матушке-природе.
– Тоже проблема, – сказал Дробот.
– Ты о чем?
– Да о дачном строительстве. Все видят, что рядом с городом растет самодельный спутник. А кто его планирует? Где фонды? Та же история, что с гаражами. Лепят где попало и из чего попало.
– И как споро лепят! Откуда что берется.
– Вы же знаете откуда, Леонтий Иванович.
– Не завидую я тебе, Петр Ефимович.
– Отбоя нет от дачников. Приходится идти навстречу, особенно квалифицированным рабочим, никуда не денешься.
– А теперь вот еще забот прибавится.
– Вы считаете, дело пойдет лучше?
– Думаю. Количество должно, наконец, перейти в качество. Грех без конца держать комбинат на задворках черной металлургии.
– Мы до вашего прихода поговорили с Голосовым начистоту. Он было кинулся в наступление, но потом, при вас, начал обороняться.
– Семен Захарович не любит очных ставок.
– Недаром он струхнул немного, когда речь зашла об этой самой социологии – о постепенной убыли населения в городе.
– Слов нет, малоприятный факт.
– Не потому ли он зело поспешил в обратный путь?
Для нас с вами, Петр Ефимович, все средства хороши в данном случае, вплоть до запугивания, лишь бы поскорее достроить комбинат.
– Удивляюсь вашей энергии.
– Небось появится энергия, когда открытое тобой месторождение вроде бы собираются закрыть.
– На вашем-то счету, кроме железа, медь, никель.
– Так вот утешает меня и Семен Захарович. Плохое утешение. За никель и медь я, конечно, не беспокоюсь, там комбинаты работают на полный ход. Но железу не повезло.
– После войны надо было восстанавливать южную – украинскую металлургию.
– И Семен Захарович во всем винит войну, но в том смысле, что тогда не разобрались как следует с нашим комбинатом....
Над городом, круто набирая высоту, появился в бездонном небе «ИЛ-18». Каменицкий и Дробот, по-мальчишески запрокинув головы, проводили его до ближних гор, где и залегали те самые руды, которые никак не дождутся своей очереди.
– Вот он и поднялся на крыло, – сказал Леонтий Иванович.
– Он уже давно парит над нами, – в тон заметил Дробот.
Весело переглянувшись, они ходко зашагали дальше по гулкой просторной улице, два вечных пешехода – геолог и строитель.
