Текст книги "Реки не умирают. Возраст земли"

Автор книги: Борис Бурлак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

Что ж, виновата во всем она. Убедившись в этом вскоре после замужества, она решилась на отчаянный шаг: сама явилась к Марату в гостиницу, когда тот приехал по делам на Волжский гидроузел, и прямо заявила ему с порога: вот пришла, чтобы повиниться, Марат был так поражен, что не предложил ей сесть. Она стояла и ждала. Тогда он неловко, с опозданием пригласил ее в кресло. Они сидели друг против друга, не зная, что и как говорить дальше. Она думала, что он бросится к ней, расцелует ее, свою давнюю любовь. Но Марат, кажется, не мог связать двух слов. «Да любил ли ты меня вообще?» – спросила она и ужаснулась своему вопросу. Он низко опустил голову, поискал глазами на столе пачку сигарет, начал закуривать. Он сердито бросал спички, которые никак не загорались. Она взяла у него коробку, легко зажгла первую же спичку и, грустно улыбаясь, кивнула на веселый огонек. Марат жадно затянулся, глухо сказал в сторону: «Любил и люблю». – «Так почему ты не смотришь мне в глаза?» Он сделал усилие, над собой и заглянул в ее лицо: «Эх, Алла, Алла...» – «Только ни в чем не упрекай, иначе я уйду». – «Что ты, я не собираюсь упрекать». – «И никогда не будешь?» – «Никогда», – клятвенно произнес Марат, «Спасибо». – Она дерзко поцеловала его, пытаясь поощрить своей лаской. Но Марат, святой якобинец Марат, точно в красивом сне, хотел и не мог ответить тем же. Наконец он вернулся к яви, с сожалением огляделся: «Эх, Алла, где же и ты была раньше? Я недавно женился...»

Она упала на стол, заплакала. Наревелась досыта. И чем нежнее он гладил ее разметавшиеся волосы, плечи, руки, тем больнее ныло сердце.

Да, если бы жизнь начать сызнова...

Чтобы как-нибудь отвлечься от своих мыслей, она придвинула сейчас к себе настольный календарь и принялась неспешно листать его, читая хорошо знакомые имена. Она еще студенткой удивлялась, как это незаурядные, люди, очень рано уходя из жизни, успевали столько всего сделать. Наверное, главное – не потерять ни единого года в молодости. Что-то откладывать в надежде на будущее никак нельзя: в середине жизни мало кому удается наверстать упущенное.

– Алла, я погорячился...

В настежь распахнутой двери стоял Вячеслав, подслеповато щурясь без очков.

– Нервы сдают, честное слово.

Она отвернулась к окну.

– Ну, извини. – Он опустил руки на ее плечи, хотел обнять в знак примирения.

Она отстранилась.

– Помилуй, что ты хочешь от меня, в конце концов? Надо же считаться с тем, что я дьявольски устаю на работе.

«Ничего-то ты не понял за все годы», – думала она, наблюдая обычную спешку на улице.

Он постоял с минуту, поворчал на перегрузки, равные космическим, и, не добившись от нее сочувствия, гордо удалился.

3

Южное Зауралье.

Еще не Сибирь, но уже и не Европа. Самый климатический перевал: сюда не часто доходят грозовые ливни с запада и вовсе редко – случайные дожди с востока. Уральский горный прибой, устало раскатившись по ковыльной отмели, навечно оставил в память о себе волнистый, всхолмленный ландшафт.

В мае нет краше этой тюльпанной земли на свете, пока не подуют суховеи с юга, от которых никнет даже чилига в балках. Недаром эту высокую степь считают «зоной рискованного земледелия». К счастью, засуха бывает не каждый год, и следующий за ней хороший урожай восполняет все прошлые потери.

Кажется, совсем недавно Зауралье было краем непуганых птиц: на его озерах находили себе приют красавцы-лебеди, а гусям и уткам счета не велось. Недавно и все его пригорки заселяли байбаки, похожие на малых медвежат. Веками лежала нетронутой первозданная степь, одни натруженные рубцы старых верблюжьих троп напоминали о бухарских караванах средневековья.

Но после Отечественной войны, которая оставила длинные очереди за хлебом, сюда, в Зауралье, явились люди на машинах. Много людей, много машин. Под горячую руку они размахнулись, может быть, слишком. Однако с той поры пшеничный баланс России заметно выровнялся, и любители порассуждать о том, что не стоило бы так широко наступать на целину, уже не прочь в урожайный год громко заявить – «и мы пахали».

Марат всю дорогу любовался степью, охваченной буйным разливом молодых хлебов. Нежные зеленые краски сгущались на горизонте в полуденную текучую синеву, что размывала добела закраины неба. Травянистые балки то набегали друг на друга, как морской накат под свежим ветром, то изглаживались и затихали на добрый десяток километров. Вешние воды давно схлынули, родниковые ручьи едва струились по галечному дну оврагов, и вечно временные мостики оказались теперь ненужными – грузовики шли напрямую, по торному следу тракторов. Совхозные усадьбы попадались сначала редко, но потом их число удвоилось: то возникали над восточными холмами миражные видения.

Чем дальше на восток, тем чаще ковыльные кулиги на косогорах. Ковыль жгуче серебрился под июньским солнцем, невозможно было смотреть на него подолгу. И озера, окаймленные сочным камышом, зеркально отсвечивали бликами. Чем дальше на восток, тем больше в небе парящих беркутов. Они с утра до вечера описывают круг за кругом, точно никак не могут приземлиться на своих полевых «аэродромах». Отчего бы? Погода летная. Даже березовые колки не шелестят лакированной листвой. Их тоже все больше, веселых, тенистых колков. Казалось, они вдоволь набегались утром по степи и сейчас решили переждать, пока не спадет самый зной.

Так можно странствовать день, второй, третий, и кажется, не будет конца великолепной тургайской стороне. Благо степные летники наезжены до глянца, лучше всякого асфальта, тем более подплавленного в эту пору. «Газик» идет словно по автостраде, лишь слегка покачивает на поворотах. Сладкая дрема начинает одолевать. Спутник Марата, Алексей Алексеевич Ходоковский, и не противился дорожной дреме, откинувшись на спинку переднего сиденья. А Марат храбрился, ему тут все в диковинку, и он старается ничего не пропустить мимо глаз.

Тобол как-то внезапно сверкнул из-за ближнего холма острым выгнутым клинком.

– Приехали, – объявил Алексей Алексеевич.

– Как, разве вы не спите? – улыбнулся Марат.

– Я и во сне вижу эти места.

Марат улыбнулся, поглядывая на Ходоковского. Тот молодо приосанился и велел шоферу из студентов ехать на облюбованное местечко.

– На сегодня хватит. Полтысячи километров отмахали. Здесь переночуем, отдохнем, а завтра дальше. Согласны, Марат Борисович?

– Вы, наверное, устали?

– Я-то сызмалу в дороге. Вы меня одергивайте, если вам станет невмоготу.

Марат весь одеревенел от такой поездки без привалов, с одной короткой остановкой в Орске. Ну и крепкий мужик профессор Ходоковский, ничего не скажешь. Добивает седьмой десяток лет, а мотается по степи наравне со студентами. Сухощав, жилист, энергичен. Глубокие морщины на профессорском челе и лысинка не в счет, когда в глазах этакая прицельная лукавость.

Машина остановилась на берегу Тобола. Он тут, в самом верховье, то и дело спотыкался в омутах. Долог его прихотливый путь до Иртыша, который уведет еще дальше – в Обь. И не знает, не ведает Тобол, что люди решили взять у всех трех рек хотя бы малую часть их буйного стока и повернуть на юг.

Марат подумал, что, окажись он на тобольском берегу сразу после окончания института, ни за что бы не поверил в реальность такого замысла. Понадобились годы, чтобы заново переоценить речные ценности, к тому же накопить силенки для такой работы, которая потребует куда больше средств, техники, времени, чем даже строительство енисейского каскада.

Алексей Алексеевич подошел к Марату, махнул рукой на юг.

– Отсель грозить мы будем суховеям!.. Что, не верится?

– Нет, почему?

– Знаю, вы привыкли работать на виду у всех. А в Тургайской степи мы с вами, можно сказать, подпольщики.

– Лиха беда – начало.

– Если уж не я, вы-то наверняка увидите счастливый финиш. Это дело не по плечу одному поколению. Я говорю о всей проблеме.

– Завидую вашей энергии.

– Давайте обходиться без дамских комплиментов. Ни к чему они в моем возрасте.

– Больше не. стану завидовать, Алексей Алексеевич!.. Я вот сейчас стоял и думал, а согласятся ли в Москве на ответвление канала на Урал.

– Во многом от нас зависит, от нашего технического обоснования. Докажем с цифрами в руках, и москвичи никуда не денутся.

– Успеем ли?

– Надобно успеть, хотя времени у нас в обрез. Через год-два государственная экспертная комиссия рассмотрит первую очередь, а там уже, в восьмидесятые годы, должен быть готов общий проект.

– Заманчиво все это.

– Не жалеете, что ушли из Гидропроекта? Как-никак, обжитое поле деятельности, ну, и слава, ордена.

– Что касается орденов, то, верно, мы здесь их не скоро заработаем.

– А вы реалист, хотя и романтик! – посмеивался Ходоковский.

– Стало быть, Южный Урал пока не учитывается в Москве... Не везет ему. Волжский канал, обходит его на юго-западе, Сибирский канал может обойти на северо-востоке. Не очень справедливо получается. Для неосвоенных полупустынь ничего не жалко, а для таких плодороднейших земель денег, выходит, все не хватает.

– У каждого своя колокольня. В прошлом году я побывал в Алма-Ате. У них свой резон: говорят, что на Южном Урале выпадают хоть какие-то осадки, чего нельзя сказать о Приаралье, которое всевышний обидел начисто.

– Позвольте, Алексей Алексеевич, но если, как вы предлагаете, оросить до миллиона гектаров в нашей области, то она сможет в любую засуху обеспечить хлебом добрый десяток индустриальных областей.

– Вроде бы так.

– Помните ее рекорд – шесть миллионов тонн зерна? Это без малого половина того, что сдает вся Украина. А с помощью сибирской воды только одна наша область станет производить восемь-девять миллионов тонн товарного хлеба. В целом же Приуралье, копившее плодородие веками, способно дать и все двадцать миллионов тонн! Больше миллиарда пудов!

– Вы горячая голова. Именно такие помощники мне и нужны! – лукаво заметил Ходоковский.

Пока они порассуждали для начала, их шофер, студент Олег Мельник, успел разбить палатку и расстелить походную скатерть-самобранку с ветчиной, консервами и целинным ситным калачом.

Марат пытливо приглядывался к спутникам. Олег годился во внуки своему профессору, но у них были очень простые отношения: они уже второе лето проводят в глухой степи и без слов понимают друг друга. Конечно, у Ходоковского есть и другие любимцы из студенческой молодежи, но этого он ценит, наверное, больше всех.

– Пройдемте немного вдоль да по Тоболу, – предложил Алексей Алексеевич Марату после короткого обеда. – А ты, Олег, не забудь о рыбке, уж побалуй нас ухой на ужин.

Тобол начинал распадаться на отдельные плесы-омуты, нанизанные, точно бусы, на шнурок ручья. Весна отшумела, и Тоболу здесь, в верховье, становилось худо в пору летнего солнцестояния, за которым еще потянет немилосердный суховей.

– Вы, Марат Борисович, знакомы со схемой комплексного использования водных ресурсов Урала? – спросил Ходоковский.

– Да, полистал в облисполкоме. Мне показалось, что в схеме нет идеи. Правда, есть умные, таблицы, подробные расчеты, полезные сведения...

– Работа вашего Гидропроекта.

– Для моих коллег Урал не представляет интереса. Они судят о реках, как вы говорите, со своей колокольни – с точки зрения энергетического потенциала. Но здесь нужен принципиально иной подход.

– Может быть. Да оставим пока Урал... Сейчас мы с вами находимся примерно на середине трассы будущего Тургайско-Уральского канала, если принять его общую длину за пятьсот километров...

Марат невольно осмотрелся. Окажись он на большой реке, он бы окинул ее наметанным глазом – удачно или неудачно выбран створ плотины. А что тут скажешь Алексею Алексеевичу? (Он даже подумал с некоторой тревогой, за свое ли берется дело.)

– Завтра покажу на местности, где может ответвиться наш канал от магистрального, что пойдет на юг, – продолжал тем временем Ходоковский. – Это так называемая Тургайская ложбина. Оттуда сибирскую воду придется поднимать на Тургайское плато, разделяющее Арало-Каспийскую и Западно-Сибирскую низменности. Высота не ахти какая, для современной техники вроде бы не проблема. Наш канал обойдет южные отроги Уральского хребта, наискосок срежет западную часть Кустанайской и северную часть Актюбинской области и выйдет к реке Орь, левому притоку Урала.

– Ну, а дальше?

– Дальше – легче. Важно заполучить свою долю водицы из тех десятков миллиардов кубометров, что намечается перебрасывать ежегодно в Арало-Каспийскую низменность. Дальше мы проложим ирригационные каналы на левом берегу Урала – от Орска до казахского рыбного озера Шелкар (заодно уж неплохо бы поддержать и его). Вдобавок к тому создадим в Губерлинских горах водохранилище...

– Вот оно упоминается в схеме Гидропроекта. Мне рассказывали, как сам академик Жук искал оптимальный вариант Уральского водохранилища. Ему предлагали несколько вариантов в среднем течении реки. Наконец Сергей Яковлевич затвердил это – Губерлинское.

– С его постройкой, а оно входит в наши планы, река станет значительно многоводнее, уровень ее поднимется и в межень на два метра... Однако что же вы, Марат Борисович, все сбиваете меня на Урал?

– Это вы сами заговорили о нем.

– Хотел потрафить вам! Да Урал от нас никуда не уйдет. Важно завернуть часть сибирской водицы в нашу сторону. Инженерные изыскания мы закончим к сроку, о них я не беспокоюсь. До осени продолжим бурение, шаг за шагом проследим всю трассу Тургайско-Уральского канала. Главное, все экономически обосновать. Вот вы назвали цифру – миллиард пудов хлеба, который способно дать Южное Приуралье, если оросить хотя бы часть его пшеничного поля. Цифра вроде бы внушительная, весьма внушительная. Но ее тоже надо тщательно подтвердить расчетами. Без агрономических выкладок не обойдешься. Как видите, дел у нас по горло.

– Ну, а допустим, что с нами все-таки не посчитаются. Как тогда?

Алексей Алексеевич прицелился в Марата лукавым взглядом.

– Вы, я вижу, весьма привыкли работать на ближнюю перспективу. У вас ведь как в Гидропроекте: есть решение правительства – давай техническую документацию и строй на полную катушку! Что ни пятилетка – то сверхмощный гидроузел. А тут свои масштабы: начнет одно поколение, закончит уже другое... Конечно, нас могут поставить в затылок тому же Казахстану. Вы, может, знаете, что в текущем году из Амударьи не поступило в Аральское море ни одной капли воды. Да и к Сырдарье кто только не прикладывается на ее пути к морю. Учтите, в конце века вода станет таким же дефицитом, как нефть. И если с нами не посчитаются, чего вы боитесь, тогда придется еще немного потерпеть. Не достанется нам водицы на первом этапе – обязательно получим на втором, когда на помощь Обскому бассейну придет батюшка Енисей. Что, долгонько ждать? Но вы, Марат Борисович, дождетесь наверняка!..

Они ходили по ковыльному берегу Тобола до заката солнца, которое щедро высветило напоследок все Тургайское плато. В небе неумолчно звенели жаворонки, то взмывая вертикально ввысь, то снижаясь над куртинами вишенника. А беркуты приутомились и сидели, раскрылившись, на диабазовых выступах поодаль от реки. Вечер был безветренным. Степь, не опаленная знойным суховеем, казалась райской.

– Товарищи, уха готова! – позвал их Мельник.

– Идем, идем, – ответил Ходоковский.

– Двойная!

– Когда же ты успел?

– В Тоболе этих окуньков, Алексей Алексеевич, тьма-тьмущая. Только поспевай забрасывать удочку.

– Построим канал или не построим, зато ушицы наедимся вдоволь, Марат Борисович! – посмеивался Ходоковский. – Редкий деликатес по нашим временам.

Уха, и верно, удалась. Марат давно не ел такую вкусную, жирную, духовитую, с перчиком, с дымком. Втроем они легко управились с целым ведерком, но рыбу не осилили, оставили на завтрак. Вечерняя заря лениво догорала на северо-западе: тонкий ободок ее протянулся и на самый север, чтобы последним угольком скатиться на восток и поджечь там сухие облачка, от которых займется, охватив полнеба, высокое пламя утренней зари.

Блаженно отвалившись от пустого ведерка, Алексей Алексеевич лег на спину и по-ребячьи уставился на загущенный засев Млечного Пути. Олег домовито убирал посуду. Марат сидел у костра, не спеша затягиваясь болгарской сигаретой. Он думал о том, что говорил ему сегодня профессор Ходоковский, вернее, как говорил, точно бы испытывая его на душевную прочность.

Алексей Алексеевич не любил рассказывать о себе. Но Марат уже многое знал о нем со слов других ученых и по газетам. Ходоковский принадлежал к тому поколению, которое помнит гражданскую войну цепкой мальчишеской памятью. Марат мог ясно представить и детство и юность Алексея Алексеевича – по образу и подобию своей матери. А дальше их судьбы сложились по-разному: за плечами Ходоковского крутой подъем по стремянкам первых пятилеток.

Сибирь – вот середина его жизни. Там он окончил технологический институт, получил звание инженера-гидрогеолога. Однако занимался в геологии всем, что нужно было в тридцатые годы. О эти легкие на ногу тридцатые! Они как раз и совпали с его инженерской молодостью. Он то исследовал оползни на реке Кан, то искал бурые угли, даже нефть, то увлекся вдруг стратиграфией юго-западной, части Сибирской платформы. Незаметно для себя, но к удивлению одного ученого-тектониста, вроде бы нечаянно открыл неизвестный ранее кристаллический выступ основания платформы в бассейне Ангары. Академик Шатский и подтолкнул его отечески в божий храм науки. Кандидатскую диссертацию защитил без особых хлопот, наверное, потому, что уже вдоволь постранствовал с геологами по дальней стороне. Одним словом, прочно стал на ноги на этой самой Сибирской платформе.

В 40-м году собрал материалы для докторской диссертации, поехал в Ленинград на консультацию. Да тут нагрянула война и, вместо вызова на заседание ученого совета, получил повестку из военкомата. Надо было защищать не докторскую степень – звание гражданина. Провоевал до лета сорок третьего, когда Курская магнитная аномалия притянула к себе столько немецких танков, что, казалось, ее железные запасы удвоились. Но у наших полководцев был уже «сталинградский компас», не поддающийся отклонениям от курса победы; и наши солдаты, давно переболев танкобоязнью, не дрогнули перед крупповскими «тиграми» и «пантерами».

Только Ходоковский вошел во вкус наступательных боев, как его отозвали с фронта. Начал искать бурый уголек по берегам Урала и Сакмары, в соседней Актюбинской области, где поиски велись еще до войны. Однако, кроме отдельных линз, геологи ничего не находили. Ходоковскому повезло. Он установил некую закономерность: ищи уголек рядом с гипсовыми скалами на дне впадин, образовавшихся после растворения соляных куполов. Так были открыты месторождения в районах Тюльгана и Кумертау. За них получил Государственную премию.

Тут он вскоре защитил и докторскую диссертацию: «Угленосность Южного Урала в связи с его структурой и тектоникой». Ну, а потом читал лекции в Саратовском университете, в Чанчуньском геологическом институте в Китае, где подготовил дюжину кандидатов. Еще позднее был соблазн остаться в Сибирском отделении Академии наук – как раз в то время избрали членом-корреспондентом. Опять-таки довольно неожиданно: отдыхая на Кавказе, прочел в «Известиях» о выдвижении своей кандидатуры. И, минуя Новосибирск, перекочевал в Дальневосточный филиал, где тоже успел кое-что сделать, организовал институты геологический, биолого-почвенный. Работая на востоке, побывал в Корее, Японии, Вьетнаме. Но из-за болезни жены вернулся на Урал, в Пермский политехнический. Когда же похоронил жену, которая, как и он, была геологом, потянуло на родину. Пермское небо показалось слишком наволочным – семьсот миллиметров осадков в год, не чета Южному Уралу, получающему их вдвое меньше. Да захотелось обосноваться поближе к старшей дочери, геофизику. Сын где-то на Камчатке, охраняет леса от вредителей, а младшая дочь в Свердловске...

И вот теперь, на обратном склоне жизни, Алексей Алексеевич решил поработать на диплом инженера-гидрогеолога. Чем только не увлекался он – и тектоникой, и региональной геологией, и разведкой углей, и географией, словно приберегая под старость лет проблему орошения степей уральских, по которым странствует второе лето, вооружившись, как на передовой, топографическими картами. Ну, конечно, для тех, кто в поте лица выращивает хлеб насущный, все это кажется весьма отдаленной перспективой. О соединении Москвы-реки с Волгой думали еще при Петре Первом, а соорудили канал лишь в двадцатом веке. От возникновения идеи до ее осуществления прошло два с половиной столетия. Но Ходоковский убежден, что мы повернем часть стока сибирских рек на юг в десять раз быстрее – за два с половиной десятка лет, хотя работа предстоит глобального масштаба.

Кто-то сказал, что завидовать таланту не грех. И Марат завидовал Алексею Алексеевичу. Нет, не академическим титулам, не известности в ученом мире, а его на редкость цельной, стремительной натуре. Истинный талант всегда бескорыстен. Одни пишут книги ради того, чтобы их непременно издавали при любых условиях; другие пишут потому, что не могут не писать. Одни защищают, спекулятивные диссертации ради сомнительно-то престижа; другие даже избрание в академию считают производной величиной. Это не ложная скромность. Это истинная вера в свое дело, которому отдана вся жизнь без остатка для самолюбования. Именно такой Ходоковский. Без всяких претензий к обществу: живет себе в малогабаритной квартирке, читает лекции в рядовом провинциальном институте, не жалуется, если обойдут очередной наградой. Никаких привилегий, кроме одной – сделать доброе для тех, кому жить в двадцать первом веке...

Костерок слабо пощелкивал, угасая на глазах. Марат хотел было подбросить сухого хвороста, заготовленного Олегом, но услышал, как сладко похрапывает Алексей Алексеевич. Он уснул, ничем не прикрывшись и ничего не положив под голову. Мельник затаился рядом, – наверное, тоже засыпает.

Марат долго смотрел на восток, где лимонный кант занимавшейся зари постепенно удлинялся, меняя цвет на розовый, такой прозрачный, что виделась каждая былинка на горбатом увале за рекой. Вспомнил Аллу, пожалел, что простился наспех, по вокзальному телефону-автомату. Когда они теперь встретятся, где? Одно время ему казалось, что все прошло, он почувствовал себя вполне свободно, точно и не было никакой любви. Но с годами сожаление о несбывшемся начало обостряться, как не вылеченный до конца недуг. Ты ведь уже не молод, смешно в твои годы на что-то еще надеяться. Неужели первая любовь не даст тебе покоя до прощальных огней на твоем небосклоне? У кого-нибудь, наверное, жизнь течет куда проще. Может быть. Кто-то вообще не склонен идеализировать одну-единственную женщину. Тоже может быть. Хорошо это или плохо? Во всяком случае, покойнее. Что же сопутствует счастью – покой или тревога? Для кого как. Вот для Марины нет ничего дороже семейной тишины... Он хотел было порассуждать и о Марине, но сон стал одолевать. Он выругал себя за то, что неважный семьянин, хотя ни в чем не виноват перед женой. Выходит, не каждого хватает на две жизни – для всех и для себя. С этой мыслью и забылся он в зоревом глубоком сне у потухшего костра.

Дома ждала телеграмма от Богачева. Марат повертел ее в руках, не сразу поверив, что Валентин Антонович решил навестить Карташевых на новом месте.

Новое место... Марина целых полмесяца «вила гнездо»: расставляла и переставляла мебель, вешала накрахмаленные занавески, расстилала никому не нужные ковры. Ей помогали девочки, тетя Вася, которая одна Из всей женской половины семьи была довольна возвращением на Урал.

Василиса Даниловна даже помолодела, у нее и походка стала увереннее. Еще бы: родной город, нахлынувшие воспоминания. Кстати, центральные улицы мало изменились с той поры, когда день и ночь цокали по щербатым мостовым сбитые подковы то белой, то красной конницы, Со временем город оброс многоэтажными окраинами, далеко шагнул за оборонительный пояс девятнадцатого года, а центр остался прежним: и белокаменный Гостиный двор, и грузные кадетские корпуса, и добротный дом Волжско-Камского банка, где размещался штаб командарма Гая. На старых зданиях мемориальные доски. Идешь по тротуару и читаешь драматическую историю города, который почему-то до сих пор не возведен в степень городов-героев, хотя он вместе с Петроградом и Царицыном был награжден Почетным революционным знаменем ВЦИК. Ну да еще вспомнят и о нем при юбилейном случае, как вспоминают иной раз о солдате-ветеране, не выпячивающем свои заслуги.

Но не только тетя Вася, сам Марат испытывал волнение, когда выходил на знакомую с детства набережную Урала. Тут мама, взяв его за руку, водила, бывало, по всем дорогим местам, рассказывая о бабушке... И вот уже почти тридцать лет, как и маму похоронили на берегу реки – в другом конце земли. Остался он, Марат, и его дочери. Однако пока жива тетя Вася, живы и подлинные картины прошлого. Это уже потом что-то совсем позабудется, а что-то добавят от себя Тоня с Зиной да их наследники. И так чем дальше, тем туманнее воображение. Конечно, жаль, что бесследно исчезнут многие грозовые полутона минувшего времени. Зато большое видится на расстоянии...

Скорая встреча с Валентином Антоновичем очень обрадовала Марата, и он отложил все свои дела. Тетя Вася понимала его. А Марина была недовольна, что Марат ничего не делает по дому. Не успели расположиться в новой квартире, как он тут же укатил на целую неделю в тургайский край. Вернувшись из поездки, ничем, не поинтересовался, ушел в свою комнату с этой телеграммой и названивает в агентство Аэрофлота. Даже девочек не приласкал – они без старых школьных подруг чувствуют себя неприкаянными.

За обедом Марина пожаловалась тете Васе:

– Хотя бы вы, Даниловна, воздействовали на своего воспитанника.

Та улыбнулась васильковыми глазами.

Марат сказал жене, заметно похудевшей за это время:

– Постараюсь зимой исправиться, товарищ пионервожатая. Сейчас просто некогда. Для нас важно не потерять лета.

– Для кого – для вас?

– Для профессора Ходоковского, для меня.

– Все люди как люди...

– Живут на дачах, устраивают пикники, ездят по заграницам! Ты не завидуй, я еще повожу вас по белу свету. Будет вам и белка, будет и свисток!

Девочки переглянулись: отец настроен миролюбиво, и мать ворчит лишь для порядка.

– А теперь надо показать Урал Богачеву, он гость номер один.

– Возьми хоть дочерей с собой.

– Это идея! Возьму.

Тоня с Зиной были на седьмом небе от радости.

Василиса Даниловна все больше узнавала в них Веру с Поленькой. И на душе у нее становилось светлым-светло, будто впереди еще полжизни, тем более что все вокруг живо напоминает о далекой молодости.