Текст книги "Судьба — солдатская"

Автор книги: Борис Орлов (2)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 41 страниц)

Человек в синей рубахе смотрел на парабеллум и автомат Зоммера, на его одежду, на сапоги его, порыжелые за время странствования. Оглядел зарастающее, небритое лицо.

На поляну уже выскочили четыре парня, вооруженные винтовками. Они стали сгонять в табун коней, которые при перестрелке успели разбежаться по поляне.

Зоммер закинул за спину автомат, вместе с пулеметчиком зашагал к парням. Подошли к угрюмому человеку лет тридцати – тридцати пяти. В лице его было что-то от шимпанзе или первобытного человека. Глаза смотрели хищно, дерзко.

– Вот, – сказал ему парень в синей рубахе, несколько смешавшись, – пристал.

Тот, ничего не говоря, протянул к автомату Зоммера руку.

– Ты со мной, того, не играй, – отстранив легко его руку, сказал с наглой усмешкой Зоммер. – Лучше скажи, кто ты и какая, так сказать, у твоих дружков программа.

Главарь сразу остыл.

– А ты кто? – спросил он.

– Вопрос задал первым я. Вот и ответь… если хочешь, конечно.

– Мы… – ввязался третий парень, – мы сами по себе.

– Приставай к нам, вот тогда расчухаешь, кто мы, – предложил четвертый, с седой бородкой, которому явно понравилось, как держал себя Зоммер. – Увидишь. Жить будешь… Не пропадешь.

«Бандиты же это, конечно, бандиты, – понял Зоммер, и у него появилась надежда, что через них и до партизан легче будет добраться. – Все вокруг, наверное, известно им». Он посмотрел в темные глаза главаря банды и протянул руку:

– Скрепим. Мне одинаково. Только с моей стороны условие: свободу не зажимать… Я вольницу люблю. Святое слово.

Они стукнули по рукам. Главарь, еще больше вытянув обезьяньи губы, процедил с угрозой:

– Смотри. Сразу предупреждаю: вздумаешь предать, пулю получишь. – И разбил левой рукой сцепившиеся в рукопожатии ладони.

Вместе с ними погнал Зоммер коней через лес.

На опушке стоял брошенный дом лесника. Лошадей загнали за изгородь. Бандиты принялись обсуждать, как предупредить какого-то человека, что у них есть кони и они могут их продать за сходную цену.

Двое бандитов пошли с винтовками в деревню, крыши которой выглядывали из-за холма.

Дом лесника был их притоном. Войдя в него, все побросали оружие на топчан, стоявший в горнице напротив кровати. Зоммер, окинув взглядом стол с закуской и самогоном, автомат положил, а парабеллум оставил при себе. Все приглядывался, как бы не разоружили они его да не отправили на тот свет. Но, судя по поведению бандитов, у них не было этого намерения.

Ели отварное холодное мясо, черствый хлеб и пили, наливая из литровой бутылки в граненые стаканы, самогон. Закусывали малосольными огурцами. Бандит с седой бородкой, быстро захмелев, говорил напарнику:

– Вот как партизан нащупаем, нам за их выдачу господа немцы такой куш отвалят, что с самогона перейдем на коньяк. И не здесь гульнем, а в Псков скатаем. В ресторан. Так? – это он спрашивал у Зоммера.

– Задумка – во! – поднял Зоммер большой палец, а сам думал: «Вот это попал в компанию! Да это же фашистские прихвостни… Ишь кого засылают в партизанские отряды, провокаторов!» – И горько ему стало, что неудачливым таким оказался: все заносит куда-то в сторону, как сани-розвальни на разъезженной дороге.

Главарь испытующе смотрел на Зоммера. Чтобы окончательно рассеять сомнения, Зоммер достал документы.

– Я, получается, с вами, – сказал он главарю, – одного поля ягода: вы промышляете за той же рыбкой, которую и я ловить собрался. То, что я у вас, кому надо знать, известно. Хотел присмотреться, те ли вы, за кого себя выдаете… Так что за мою жизнь и за успех мой вы… – и в погрубевшем голосе Зоммера появились угрожающие свисты, – в ответе. Намотайте это.

Главарь ворочал перед глазами справку о Зоммере, как немце-колонисте. Вернул ее и засмеялся, наливая в стаканы самогону.

– Так бы сразу и надо, – хлопал он Зоммера по крепкому, широкому плечу. – С риском ты, парень. За твой и наш успех… – И сверкнул узкими глазами: – А я уж того… подпоить тебя хотел, да… – он грубо выругался, – к чертовой матери. – И стал объяснять: – Они, партизаны-то, не очень принимают со стороны… Бьемся вот, выслеживаем. Думали, и ты… партизан… Вот допросили бы тебя. Не хуже тех, кто нас допрашивал. Сумели бы, учены. Допросили и… к ядрене-фене.

– Зачем же к Фене, если думали, что я партизан? – наставительно, с нотками дружелюбия заговорил Зоммер. – А как же вы найдете партизан? Через партизана можно только… – И окинул бандита высокомерным взглядом: – Вот потому и не выходит ничего у вас. Глупы.

– Мы нащупали их, – стал оправдываться главарь и рассказал, где примерно находится группа партизан. – Парень у нас там свой уже есть, Егор, да вот молчит что-то… Так что тебе и рисковать не стоит.

Часа через два вернулись из деревни те, двое. Они привели с собой четырех расхристанных бабенок. Бандиты поставили на стол принесенный в бутыли самогон, бросили рядом куски шпига. Бахвалились, как по дороге отобрали это у одной хозяйки. Крикнули бабенкам, чтобы хозяйничали тут. Те начали «сервировать» стол: шпиг нарезали и прямо на немытых досках стола оставили, а помидоры и огурцы в большую миску свалили и водрузили в центре, рядом с бутылью.

Бандиты потянулись к еде. Зоммер взял в углу гармошку. Главарь пододвинул к столу скамейку и пригласил Зоммера сесть рядом. Зоммер, строя из себя разбитного парня, сел. Поставил гармонь под стол. Главарь посмотрел на гармонь недружелюбно, как на нелюбимую жену. Пнул ее:

– Надоест еще. – И протянул Зоммеру стакан самогона.

От выпитого перед этим у Зоммера кружило голову. «Споят, – думал он, принимая стакан как должное. – Держись, солдат. Не подкачай».

– За вольную жизнь нашу, – поднося ко всем по очереди стакан, произнес парень в синей рубахе. – Мы навроде Стеньки Разина. – И окинул всех озорно: – Не подведем батьку?

Зоммер ждал, когда выпьют. «Стеньки тоже мне!» – с иронией оглядел он их и поставил стакан на стол. – Передушить бы всех вас, вражьи морды! Народ позорите».

– Ты не ставь, – сказал ему главарь. – У русских, когда чокнулись, не ставят.

Зоммер снова поднял стакан. Выпил. Ощутил, как зеленоватая жидкость с противным сивушным запахом прокатилась по горлу. Поднес к губам черную корку хлеба. Крякнул.

Но, как ни странно, Зоммер больше не пьянел. Держали, видно, перенапряженные нервы. Когда наливали в стаканы по-новому, он притворно смеялся и кричал:

– Хватит вам, нахлестаетесь, – а сам, когда стаканы осушали, наливал всем снова – вонючая жидкость глухо булькала в тяжелой бутыли, плескалась на стол из переполняемых стаканов.

Хитря, Зоммер старался не допивать. Один стакан разлил, задев как бы нечаянно локтем.

Парень в синей рубахе, подняв гармонь, начал играть. Бабы и главарь ринулись в пляс, а бандит с седой бородкой затянул пропитым, хриплым дискантом «Мурку». Устав плясать, главарь шлепнул одну из бабенок по заду и сел опять рядом с Зоммером.

– Ты меня полюбишь. Я… во-о! – говорил он Зоммеру, заплетаясь. – Отец у меня… бога-те-е-ейший был! Расстреляли… в девятнадцатом. За саботаж и… за контрреволюционную деятельность… Мать… а мать… Я… убег… – Он наливал себе и Зоммеру самогон – рука от тяжести бутыли мелко дрожала. Налив, проговорил полушепотом: – Давай за союз с тобой… – И поднял стакан.

– Давай за это всем нальем? – притворяясь пьяным, произнес Зоммер и наполнил остальным стаканы.

Бандит с бородкой, опьянев уже, тискал бабенку, сидевшую у него на коленях, и шепеляво говорил ей – передние зубы были выбиты:

– Для меня баба да водка… наиважнейшее. Это мне предписано. Ничто меня, никакое дело, как это самое… баба и водка. Ни в чем толк не вижу, и в пляске… даже в боге… Вот через бабу и через самогон я и такой… твердынь-камень…

– Держи, твердынь-камень, – с издевкой засмеялся Зоммер, сунув ему и бабе переполненные стаканы, – а то… расслабнешь.

Все выпили. Зоммер, притворяясь, расплескал часть самогона. Главарь пьяно обнимал Зоммера, тянул к себе: ему хотелось говорить, а своим он надоел, и они от него отмахивались.

Бабенки и бандиты совсем опьянели и повалились кто куда спать.

Главарь стал рассказывать Зоммеру, как он в мирное время оклеветал председателя одного колхоза и того арестовали как врага народа.

– Я всегда, – хвалился он, – был против Советской власти, всегда. По партийным старался бить. Они – самый яд. – Он помолчал и добавил: – Подразумеваю, немцы-то послали меня сюда зачем? Проверить, а потом… должность, поди, дадут. Они, немцы, великодушны, культура за ними… По существу, они мои освободители: в мае-то меня… того… взяло все же чека, или анкавэдэ ли, как их там? На умного напоролся… из-за неосторожности своей. Самое страшное, когда умный чека. Умный, он на все с разбором глядит… Вот и попал. Прямо в тюрьме немцы-то и дали мне этих, – и кивнул на бандитов. – Иди, гыт, в леса… чистись. – И матерно выругавшись: – А Егор вот молчит, падло. Жулье, на него надежда… плохая…

Вернувшись к оклеветанному им председателю, главарь бахвалился:

– Да-а, ловко я его… И ведь поверили! Как врага народа взяли, а меня… еще в актив…

Густели сумерки. Зоммер слушал главаря и поглядывал то в раскрытое окно, то на спящих бандитов и бабенок, на оружие, составленное в глухом углу комнаты. Появилось желание не просто уйти, а уйти, рассчитавшись с этими опасными выродками. Ощутив на ремне тяжесть парабеллума, он подумал: «Расстрелять всех? Рискованно… А как не смогу успеть всех?» Его взгляд упал на финку, лежащую на столе. «Хоть этого прикончить, – приглядывался он к главарю. – Слабоват он со мной тягаться».

А бандит, войдя в азарт, говорил и говорил – видел, что Зоммер слушает его не просто с интересом, а с завистью будто.

Зоммера рассказ этого заклятого врага Советской власти ошеломил. Поняв, что время действовать, он наполнил главарю и себе стаканы, взял левой рукой финку, поддел ею из миски огурец. Разреза́л его – пробовал острие ножа. «Острый, – понял сразу, – бандитский». Чокнувшись с главарем, отпил и стал закусывать. Сказал, делая вид, что завидует:

– Выходит, ты по-настоящему… заслуженный человек. Немцам представился хоть во всей форме? Надо ведь. Это… учтется.

– Хы, – изрыгнул тот, – а кто же меня над этой бражкой поставил? За какие такие заслуги?.. Все, братишка, знают. Все. Только шпане этой, – и мотнул на спящую компанию обезьяньей головой, произнося дальше слова как бы с жалобой в голосе, – ей только напиться да баб помять… а работать они не любят, и… трусоваты они…

Зоммер, слушая его, поглядел в окно и вдруг изобразил на лице испуг. Приподнялся, кладя на парабеллум руку. Растерянно шептал:

– Что это? А? Смотри!

Бандит успел лишь повернуть к окну голову, как Зоммер, выхватив парабеллум, с жуткой силой опустил его ему на темя. Бросился к оружию, а сам шипел:

– Думаете, больше Советской власти нет? Я Советская власть! Вот!.. Я! – И, схватив свой автомат, начал поливать огнем по кровати, по топчану…

Глава вторая

Морозов не терял время и, выбрав надежное, глухое место, строил зимний лагерь.

Теперь целыми днями часть отряда рыла землю, рубила лес, тесала. Несколько бойцов заготовляли продукты. На «промыслы» Морозов ходил небольшой группой. Валя с Агафьей и ее дочерью чинили бойцам одежду, стирали белье, готовили пищу.

Как-то перед ужином, забравшись в шалаш, Валя сказала отцу, чтобы тот выдал ей винтовку – с ним вместе хотела быть, а не прачкой и швеей. Спиридон Ильич заворчал на нее, а Чеботарева это натолкнуло на мысль, что надо идти к фронту. «Сил у меня уже хватит, – убеждал он себя. – Перед Лугой фронт – что не дойти? Полсотни верст». Сказал об этом Морозову. Тот помолчал, покрутил ус и ответил, что хозяин – барин.

– Если чувствуешь, что пора, так что же… – задумался он и посмотрел на Валю. – Может, того, и ее прихватишь с собой? А?.. Как, Валюша? Мать… в Луге, поди. И ее повидаешь, да и… не дело тебе с нами по болотам-то… – Он смолк, потому что Валя поглядела на него как на чужого.

– Значит, что же мне, совсем руки сложить и сидеть? – не спросила, а ударила она его словами.

Петр понял, что сейчас начнется неприятный семейный разговор. Он выбрался из шалаша. Когда вернулся, Морозовы вели уже мирную беседу. Валя в конце концов согласилась, видно, с отцом. Посмотрев на Петра, она спросила, поигрывая в руке браунингом:

– Когда пойдем?

– Да хоть сейчас! – обрадовался Петр тому, что она здесь не останется, а, перебравшись через фронт, окажется в безопасности.

Но жили они в лагере Морозова еще четыре дня. Сначала выйти помешало ненастье. А когда погода прояснилась, пришел свой человек и сообщил, что по дороге Ляды – Заянье должен пройти к фронту немецкий обоз. Морозов собрался с отрядом на «промысел». Настояв на своем, пошли и Петр с Валей – им дали по винтовке.

Вышли на операцию после завтрака.

Петр волновался – не за себя, за Валю. Оглядывал незнакомый лес. Заметил: немного прошло времени с тех пор, как отступал он с полком по пыльным дорогам Псковщины, а изменения были большие. Уходило лето. Листья на березах погрубели. В ногах шелестела пересохшая трава. В полях зрела рожь.

– Поволокут хлебушко-то в Германию немцы, – поглядывая на поле, вздыхал Анохин.

Когда подошли к дороге, Петр сказал Вале – тихо, чтобы никто не слышал:

– Не кидайся… Ближе ко мне держись. Чуть что… кричи.

Морозов, оглядывая стеной подступивший к дороге еловый лес, проговорил:

– Вот здесь и ждать станем, – и приказал рассыпаться влево от него цепью.

Залегли. От сырой земли холодило.

Обоз ждали долго. Вместо него показалась колонна автомашин. Груженные ящиками с боеприпасами, машины мягко оседали в рытвинах. Стонали моторы, прокручивая колеса. Расползалась из колеи грязь…

– Одолеем? – спросила Валя у Петра.

Петр промолчал. Напряженно всматривался в машины. Ждал сигнала – выстрела Морозова.

Валя знобко поежилась.

– Не страшно ровно, а трясет, – срывающимся голосом прошептала она Петру и свободной рукой нащупала в кармане браунинг.

– Ты от меня… ни на шаг, – проговорил Петр. – И не поднимайся. Без тебя, что надо, сделаем.

Рядом с шофером в первой машине сидел офицер. Петр холодно смотрел ему в лицо. На мгновение перед глазами возник Закобуня, распластанный по земле, с выбитым золотым зубом… Увиделся эсэсовец, прикручивающий его к ели. С прежними ощущениями, будто это происходило сейчас, почувствовал, как острые комелечки, оставшиеся после тесака гитлеровца от веток на стволе, больно впиваются в спину… И Чеботарева охватило, словно обожгло, мстительное, непрощающее чувство. Глаза его вспыхнули и заискрились так же, как тогда, в шалаше, когда он слушал Валин рассказ о Соне и Зоммере.

Петр, нацелившись в сердце гитлеровского офицера, ждал с нетерпеньем сигнала, чтобы открыть огонь.

Автоматная очередь Морозова раздалась как-то неожиданно. Петр нажал на спуск. Увидал, как офицер валится к дверце кабины… Вскочив, Петр бросился к машинам. С тревожной радостью вслушивался в стрельбу, напоминающую уже настоящий бой.

Растерявшись, гитлеровцы выскакивали из кабин. Некоторые из них лезли под машины и оттуда стреляли, а кто и поднимал руки.

Разгоряченный боем Печатник, видел Петр, в упор сразил сдававшегося гитлеровца. Рядом с ним Фортэ, близоруко всматриваясь в землю, искал слетевшее пенсне. Приняв показавшегося из-за кузова возле второй машины Мужика за немца, он плюнул на поиск и, вскинув винтовку, стал целиться. Вслед за выстрелом Фортэ в него, Кооператора, из-под соседней машины ударил из карабина немец. Мужику задело пулей плечо, а немца, выстрелившего в Фортэ, тут же сразил очередью из автомата комиссар отряда Вылегжанин…

Фортэ выпустил винтовку и схватился за сердце. Склонив голову, он всматривался не то в хлеставшую меж пальцев кровь, не то в колею у ног, где поблескивало растоптанное стеклышко пенсне.

Когда стрельба уже стихала, а выделенная заранее группа бойцов поджигала машины, Петр с Валей кинулись к сидевшему на дороге, свесив голову, Фортэ. Они подняли его, подхватив под руки, и повели. Он начал терять равновесие. Голова его падала на грудь. Валя перестала сдерживать его могучее, тяжелеющее тело. Пришлось Петру, взвалив на спину, нести его. В кустах они положили Фортэ на мшистую землю. Валя разорвала ему рубаху. Из раны, пульсируя, все еще сильно бежала кровь. Глаза Фортэ мутнели, но не закрывались.

– Умирает. В сердце прямо, гад.

Стрельба уже стихла.

Петр поднял голову. Бойцы отряда, простреливая баки, поджигали машины. Пламя над тремя из них начало подниматься, когда послышалось тарахтение мотоциклов. Морозов кричал, чтобы отходили в лес. На левом фланге, стреляя на ходу по подъезжающим мотоциклистам, бойцы бежали к лесу. Уносили с собой трофеи: карабины, автоматы, патроны, ранцы…

Петр с Валей, посмотрев на переставшего дышать Фортэ, бросились за Спиридоном Ильичом. Сбоку бежал, придерживая ладонью кровоточащую рану, Анохин.

Вокруг тонко посвистывали пули.

Перебежав болото по тропе, Морозов остановился. Оглядывал всех. Недосчитался, кроме Фортэ, еще одного бойца.

На дороге стали слышны взрывы – это рвались в кузовах горящих машин боеприпасы, которые гитлеровцы везли к фронту.

Морозов приказал идти только после того, как Валя наложила комиссару самодельный жгут на руку выше раны. Шли с час по мелкому то с каменистым, то илистым дном ручью. Остановились, чтобы передохнуть.

Петр слышал, как Анохин в сердцах говорил стоявшему рядом Печатнику:

– Да-а, не стало Фортэ. Друга ты лишился… А я вот что скажу: слеп, так не лезь куда не след! Варил бы себе кашу… – И перешел на наставление: – А все дело в чем? Меры ни в чем не знал. Аль можно так: слеп же!.. – Мужик, увидав Валю, смолк на полуслове, отвернулся к ели и тихо вымолвил: – Господи, вот оно! И в том разе со мной из-за нее. Точно, разе с бабой в отряде можно добра ждать?! – А рана-то у него была так, царапина.

Тонкие губы Печатника вздрагивали. Казалось, он вот-вот заплачет. Потемневшими глазами он, не переставая, смотрел туда, за лес, где над дорогой высоко в небе висел дым и где навсегда остался лежать убитый Фортэ.

– Не похоронили даже, – выговорил он наконец, а губы все вздрагивали.

К лагерю подходили без всякого дозора. Постовой на идущего впереди Анохина крикнул:

– Стой! Кто будешь?

Мужик матерно выругался, узнав постового по голосу. Прорычал:

– Сдурел! – И к Чеботареву, который шел за ним: – Меня не узнает. Аль я изменился как? В какую это такую сторону я мог измениться? Аль потому, что с дыркой? Поглядите? Мужика не узнал!

Уставший Чеботарев промолчал. «Конечно, высылать дозоры всегда надо», – только и подумал он.

После ужина, который прошел молчаливо, все отдыхали.

Перед тем как лечь, Спиридон Ильич сказал Петру, что утром отправит его и Валю с Анохиным к фронту.

– Он места эти знает. Проведет… Пока ходит, заживет рана.

Поспав часа два, Петр с Валей поднялись и отошли от шалашей метров на сто. Сели на ель, сваленную когда-то буреломом да так лежа и высохшую.

Было хорошо. Безмолвно стоял, бросая на землю черную тень, старый лес. В небе, высоко-высоко, перемигивались звезды. По земле стелился легкий туман.

Валя прижалась к Петру. Положила ему на плечо голову. Петр не дышал – слушал, как забилось сердце… А Валя сказала тихо, с выговором:

– Ты совсем как сухарь… стал. Не поцелуешь.

Петр, перебарывая мелкую дрожь – не от тумана и сырости, а оттого, что Валя так близко притулилась к нему, ответил:

– Будешь сухарем… Война… столько людей гибнет, как подумаешь…

– Я разве о том?

Петр обнял ее. Нежно посмотрел ей в глаза.

– Мечтаю вот, – заговорил он. – Кончится война, мы распишемся… Заживем!.. У нас дети пойдут. Вырастим мы их и поведем вот сюда показывать свои боевые маршруты. Здорово! А? Как думаешь, будут они нами гордиться? – И сам ответил: – Будут. Конечно, будут!

Валя не слушала – тянулась к нему губами. Они поцеловались. Петр бережно поднял ее и посадил к себе на колени. И тут почти рядом, за елью, услышали они голос. Пел Анохин. Пел тихо. Пел так, что не разобрать было слов. Они поднялись с валежины. Пошли на голос, огибая ель.

– Ты что тут мурлычешь себе под нос? – шутливо спросила Валя, улыбаясь Анохину, который стоял возле куста орешника.

Мужик отшатнулся было, но тут же, узнав их, приосанился.

– Спойте нам, – добродушно попросила Валя.

– Не могу, – помолчав немного, ответил Анохин. – Стыд охватывает. Вы нынче ученое поете, а это… так, наша деревенская. Родовая как бы. Еще дед мой певал. – И пошел к лагерю.

Петр и Валя шли за ним, чуть приотстав. Валя говорила, что Анохин – тип своеобразный, у него, дескать, есть что-то в характере от здешних древних мужиков.

Выскочила навстречу Анохину Агафья. Тот, буркнув ей какое-то слово, продолжал идти прямо. Агафья, увидав Петра и Валю, юркнула в сторону.

Когда лезли в шалаш, Спиридон Ильич ворчливо выговаривал:

– Вы бы… поскромней. Не одни в отряде-то. Всякие разговоры пойдут, кое за кем я уж примечать начал… – И не договорил, за кем, а бросил: – Дисциплину подрывать не дам… Спите. Завтра затемно разбужу.

Но Петр уснул еще не скоро. Думал о том, как засыпает Валя – она спала у противоположной стенки шалаша, сжавшись калачиком. Думал и видел похорошевшее за последнюю неделю ее лицо, улыбчивые большие глаза. Представлял голос ее – мягкий, грудной, воркующий. Продолжал ощущать прижавшееся к нему, когда сидели на валежине, ее горячее тело… Как заснул, не помнил, а проснулся просто – от легкого толчка Морозова.

– Вставай, – говорил Морозов. – Собираться надо.

Петр и Валя засуетились.

Хмурый Анохин, вооружившись винтовкой, уже поджидал их.

Поднялся весь отряд.

Прощались трогательно. Расставались с ними все неохотно: свыклись друг с другом. Спиридон Ильич километра два провожал их. Анохин шел шагов на тридцать впереди.

Наконец стали прощаться.

У Вали были мокрые глаза, а Спиридон Ильич храбрился. Но смотрел на нее печально-печально. Троекратно поцеловав дочь, он подал Петру руку и сказал в напутствие:

– Гляди, передаю дочь, не что-нибудь. Не плошайте в пути-то. Осторожнее будьте.

Петр и Валя пошли.

Пройдя шагов десять, Петр оглянулся.

Спиридон Ильич продолжал стоять. Подняв руку, он махнул Петру. И таким перед глазами уходящего Чеботарева еще долго стоял он, Морозов, – в кепке, нахлобученной на лоб, платок от комаров ветер треплет, под козырьком темнеют глаза, а усы чуть вздрагивают… и ноги расставил, как на своем дворе стоит, – широко и твердо…