Текст книги "Третий берег Стикса (трилогия) (СИ)"

Автор книги: Борис Георгиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 50 страниц)

– Имя моё тебе известно, – буркнул Волков, – оно самое обыкновенное. Я обычный человек.

– Но у тебя перстень, – заметил Джокер, и Саше почудилось, что уголок его губ пополз вверх впервые с момента их новой встречи. С подозрением глянув на собеседника, убедился – нет, показалось, если и улыбнулся, то другой стороной рта.

– Да, у меня, – подтвердил капитан Волков, и спросил, чтобы увести разговор в сторону от неприятной темы:

– О драконе речь. Ты рассказывал, что он зелёный, большой и крылья у него сверху крутятся. И что горю… крови драконовой потребляет много. Что же – кровь медвежья чем-то отличается от драконовой?

– Конечно, – подтвердил повеселевший по неизвестной причине сатир. – Ещё как отличается. Медвежья – самая дешёвая, волчья дороже. А драконовой…

– Волчья? Волки – это что ж такое? – с удивлением осведомился капитан Волков, думая про себя: «Медведи – автомобили, драконы – вертолёты, но волки?»

– Ну как это – «что»? Волки они и есть волки. На них ездить – себе дороже. Холодно, колени болят, руки мёрзнут. Попробовал я и решил, нет, пока бабок на медведя не накоплю… И, слышь, Саша, как раз мне лох подвернулся с иолантом на кармане. Аккурат доли моей хватило, чтоб пешком больше не ходить и на волке не ездить. Фигня эти волки – колени болят и устают руки за рога держаться. И главное – не четыре же колеса, а два!

«Ага, понятно, – Волков покивал удовлетворённо и перестал слушать разглагольствования Матвея о преимуществах четырёхколёсного транспорта. – Как я раньше не додумался? И видел же мотоцикл под тем типом, который расстрелял мой бот. Вот бы ещё что выяснить – кто он такой, этот водитель волка, стреляющий без колебаний. Ждал меня в точности там, где я и появился, с ботиком расправился одним выстрелом и сбежал. Это был привет от Кия? Но откуда же он знал, где высажусь? Те белоглазые, монахами ряженные, ловили всё, что из моря вылезет. Матвея вот, к примеру, тоже. Но отпустили тут же, как только перстень увидели, а тому у которого обнаружили искомое, попытались выпустить кишки в точном соответствии с Киевым предупреждением. Получается, ничего о мотоциклисте не знали? А он о них? Нет, плоховато вы, господин эмиссар, в ситуации разбираетесь. Сутки потратили на всякие глупости, к цели нисколько не приблизились, слухи собираете. Что о Силе узнали? Только досужие домыслы полуграмотных суеверных маргиналов, что связана она каким-то образом с перстнем. Опять чепуха средневековая, а то и более древняя. Но делать нечего, надо и это слушать. Слушайте господин эмиссар!»

– Но жрут они ого-го, – оживлённо рассказывал Матвей, развалившись в кресле. – Медведям не чета, зато два часа – ты понял? – каких-нибудь два часа и там уже, а мы с тобой хорошо если доберёмся до вечера. И всё равно по дороге где-нибудь надо кровью разжиться, вот хотя бы у кузнеца, у Решетилова. Заодно пообедаем у манихеев, давно я у них не был. Надо не забыть нацепить тряпки белые и Отцов их припомнить, чтоб не спороть какой-нибудь ереси. Тебе, Саша, там вообще лучше помалкивать. Они хоть и мирные, но если что не понравится, могут жрать не дать и на улицу выставить.

Волков, слушая вполуха, смотрел в окно. Однообразный пейзаж: у края дороги кусты, за ними поля – то сплошь зелёные, то засаженные рядами каких-то невысоких растений. Лишь изредка мелькнёт заросшая камышом речушка, дорога перепрыгнет её по короткому мостику, и снова всё как стол ровное. Когда дорога взбежала на низкую насыпь, чтобы перебраться через очередной ручей, Саша увидел спины животных у воды и широкополую пастушью шляпу. Спрашивать Матвея, что за живность там у реки, Саша не стал – лень, жарко, дышать нечем. «Приоткрыть окно?» – подумал сонно Волков, и опустил стекло. Стало хуже слышно Матвееву болтовню – ревел в оконной щели воздух, но всё равно не было сил вникать в суть рассуждений: «Чёрт ногу сломит тут у них. Ничего не могу понять, теперь вот манихеи какие-то в белом. Которые, если что, не дадут жрать и на улицу выставят. И ведь читал же что-то о манихеях, но всё в голове перепуталось. Это религия? В белом. Мало ли кто в белом, вспомнить бы, во что верили. Вот и Матвей тоже собирается отцов каких-то припомнить. Чьих отцов? Почему отцов одних, где тогда матери? Что-то было у Блаженного Августина… Нет не помню ничего, кроме: ах мой милый Августин, Августин, Августин, ах мой милый Августин, все прошло, всё. Всё прошло, пр-р-р-р!»

Тряска немилосердная, зубы лязгают: «тр-р-р».

– Тпр-р-р! – выкрикнул спросонья Волков и глянул вперёд. Машину несло правой стороной по обочине. Подскочив, когда под колесо подвернулся очередной камень и прикусив язык, капитан окончательно пришёл в себя и глянул на водителя с возмущением. Сатир клевал носом, глаза его были прикрыты. Саша аккуратно выровнял руль, придержал его и гаркнул в Матвеево ухо:

– Подъём!

– Что?! Где?! – встрепенулся тот, дёрнул головой, отпрянул, в руль вцепился прямыми руками и выкрикнул: – Ох ты ж мать моя женщина!

– Нда-а, – вынужден был согласиться Волков, – что правда то правда.

– Пусти руль.

– Ты проснулся уже?

– Я не спал, – убеждённо соврал сатир, прислушался и спросил: – Что это гудит так?

Какой-то неприятный пульсирующий звук, перекрывая привычный уже шум двигателя, слышался, как показалось Волкову, справа. Заметив, что машина сбавила скорость, он глянул на водителя с недоумением. Тот прислушивался, выставив правое ухо вперёд, а губы сложил так, будто собирался свистнуть.

– Давно это? – спросил он наконец.

– С тех пор, как кое-кто скакал правыми колёсами по обочине, – ответил ядовито Волков и подумал: «Гудит точно как разбитый подшипник шлюзового компрессора».

– С нами Сила! – пробормотал Матвей. – По обочине? Только бы не отвалилось колесо. Только бы доехать до решетиловой кузницы. Где это мы?

Волков смолчал, глянул в окно. Поле горбом, по горбу ряды светло-зелёной зелени, и идут шеренгой меж рядов люди, кланяются, взмахивают какими-то палками. Околдованный невиданным зрелищем эмиссар Внешнего Сообщества до тех пор следил за ними, пока была возможность, потом собрался спросить провожатого, что это – работа или спорт, но не успел. Матвей притормозил, вертя ручкой опустил стекло полностью, высунулся наружу, задудел сигналом с остервенением и заорал:

– Эй, говновоз, дай проехать! Не видишь, торопимся!

Саша глянул вперёд. Почти весь обзор заслонила коричневая, с прозеленью куча, наваленная на повозку с тонкими колёсами. Сначала показалось, древний экипаж этот стоит посреди дороги, но детальный осмотр стальных корявых ободьев показало – едет всё-таки, катится, хоть и медленно. Принюхавшись, Саша поспешно закрыл окно, и хорошо сделал – в стекло тут же стукнулось с разлёту какое-то крупное насекомое. Медведь едва заметно тащился за телегой, издавая оглушительный рёв (Матвей упёрся ладонью в крестовину руля, шепча проклятия), но дорогу ему уступили не сразу. Когда он объезжал воз, прижав машину к левому краю дороги, в Сашином окне степенно проплыли сначала деревянные борта, сапоги чьи-то, оглобли, потом костлявый лошадиный круп, а затем и желтозубая печальная морда старой клячи. Обсигналив возницу напоследок и выпустив в его адрес ещё одно замысловатое ругательство, Матвей дал газ.

– Знаю я теперь, где мы, – недовольно шевеля носом, сказал он. – Авось, за десять вёрст колесо не отвалится.

– А если всё же отвалится? – спросил, чтобы поддержать разговор Волков.

– Болячку тебе на язы… – начал сатир, но осёкся и извинился: – Прости, вырвалось. Авось, дотянем до кузницы. Не знаю, что с медведем делать, если здесь обломается.

– Чинить не умеешь, только кататься?

– Кузнец пусть чинит, ему на то дано отпущение. Кому охота греха набираться? – непонятно пояснил Матвей, и Саша решил не расспрашивать, почему замена обыкновенного подшипника считается прегрешением.

Матвей ехал заметно медленнее, видимо, из боязни потерять колесо, когда же медведь свернул, ворча, на разбитую, всю в колдобинах, грунтовую дорогу, пополз так, будто спереди всё ещё тащился тяжело груженый экипаж мощностью в одну заморенную лошадиную силу. Нос медведя то указывал в небо выше макушек дерев дальнего леса, то нацеливался ухнуть в затопившую колеи зеркальную, с отражением облаков, гигантскую лужу. Волков, занятый преимущественно тем, чтобы усидеть и не ткнуться носом в стекло, пейзаж на некоторое время оставил без внимания и, когда Матвей остановил машину у края чахлой рощицы, вздохнул с облегчением. Выяснилось однако, что рано радоваться, ещё не приехали.

– Я сейчас, – бросил, вываливаясь из двери, сатир.

«Что это ему приспичило?» – оглядываясь лениво и без особого интереса, подумал капитан. Щёлкнул замок, пискнули петли пятой двери, меж подголовников задних сидений показалась озабоченная сатирова физиономия, Саша услышал: «Куда же я его…» – и Джокер скрылся за сиденьями. Зашуршал чем-то, сказал победно: «Ага, вот ты где!» – шумно завозился, то высовывая голову, как Петрушка из ящика, то снова прячась. В конце концов грохнул дверью, обежал машину и сел за руль, но теперь на нём был не чёрный комбинезон волкодава, а белые, грубой выделки одежды: штаны и балахон, перетянутый матерчатым поясом. Выражение лица Джокера тоже заметно переменилось, стало благостным, сладким, даже приторным.

– Слава солнцу красному, – пропыхтел он, запуская двигатель, – Шакьямуни слава. Грешным делом показалось, что посеял я где-то эти их тряпки белые. Пришлось бы тогда подъедаться у Решетилова, а жратва у него, прямо тебе скажу, хуже некуда.

Обогнули рощицу, дорога пошла через поле, трясти стало меньше. Впереди, как остров в зелёных травяных волнах, безлесная горушка, на ней, словно сдвинутая набекрень шапка, крыша большого дома. И чёрный дым в небеса.

– Жрёт он кашу одну с овощами, непонятно даже, почему здоровый такой, – сладко улыбаясь и кивая самому себе рассказывал Джокер. – В прошлый раз, когда он медведю губу менял после того, как выскочил мне под колёса блохастый…

«О небо, опять!» – мысленно застонал Саша, но слушать нужно было, чтобы понять, кто такие манихеи, почему кормятся лучше некого Решетилова, о котором известно было уже, что работает кузнецом и продал не так давно Матвею губу медвежью новую, муховскую. Пришлось опять всё это безропотно выслушать, но оказалось – зря, потому что новой информации рассказчик добавил не очень много. Сказал: «Но на этот раз мы отведаем манихеевой пищи праведной», – и замолчал, пожевав губами и сглотнув слюну.

Холм с бревенчатым строением на лысой макушке приближался, медленно поворачиваясь, словно бы для того, чтобы дать подъезжающим оглядеть свой диковинный головной убор со всех сторон. И Саша разглядывал двускатную, чешуйчатую, словно спина доисторического ящера, крышу; приземистые сараи и сарайчики; длиннейшую трубу, чадящую чёрным не хуже вулкана средней величины; и змею-дорогу, что разлёглась погреться на южном склоне, неосторожно сунув голову под арку ворот. Тут-то ей и досталось по шее гигантскими створками, как гильотинными ножницами.

Нужно сказать, дом, приткнутый в стороне от проезжей дороги, видом своим независимым давал понять всем и каждому, что ни в ком и ни в чём не нуждается, но когда медведь стал взбираться на склон, показались позади холма в лощине крыши – россыпью. Всё-таки неподалёку было селение.

– Что там?

– Манихеевка, – ответил сатир.

Глава девятая

– Шо, опять ты? – сказал Матвею кузнец, опершись о крышу автомобиля. Саше было видно только нижнюю половину лица, полные губы, щёки с ямочками над чёрным от сажи фартуком. Но тон вопроса сомнений не оставлял: глаза хозяина кузницы, должно быть, иронически прищурены.

– Это ты вместо «здравствуйте»? – недовольно буркнул Матвей.

– Здравствуйте, господин жулик! – уважительно поздоровался кузнец, отвесил поклон, и тут увидел рядом с Матвеем Волкова.

– А, так ты не один, – проговорил он. – То-то я гляжу, чего это ты себе «выкаешь». Ну шо, здравствуйте, господин хороший.

Он вытер о фартук руку, без труда дотянулся ею через салон – знакомиться.

– Александр, – представился капитан, отвечая на крепкое рукопожатие.

– А меня зовут Осипом, по фамилии Решетиловым.

– Лопату свою убери, – попросил прижатый к спинке сиденья Джокер, – Одеяние мне вымажешь.

– Ну да, ты ж у нас весь в белом, – проговорил участливо Осип, убрал руку и поинтересовался уже без иронии. – С чем хорошим пожаловали?

– Дай во двор сначала заехать, – попросил, оправляя на себе балахон, Матвей.

– Заезжай и к боксу сразу же, к тому, шо с подъёмником.

– Чур меня, – с отвращением отозвался сатир, но во двор въехал. Слева проплыло крыльцо с точёными балясинами. Медведь нацелился в тёмный прямоугольный зев длинного сарая, но заезжать не стал, остановился, устало урча двигателем.

Саша, не дожидаясь приглашения, вылез, – надоело сидеть, – побродил, разминая ноги, – онемели до иголок, – заметил краем глаза, как плавно, почти беззвучно съехались воротные, крашенные серой краской, створки, подивился, но так и не определил, каким чудом это произошло. Привык уже, что все механизмы в Княжествах работают с лязгом, рёвом и копотью; ворота Решетиловы оказались приятным исключением, и подвижностью своей обязаны были не иначе как электродвигателям. «Но откуда у него здесь электричество?» – подумал мельком Волков, однако мысль в голове не задержалась. Жар июньского солнца лёг на плечи и затылок. Пахло скошенною травой. И звуки какие-то сухие, трескучие. Думать лень. Саша потянулся, заложив руки за голову, пытаясь понять, кто стрекочет: «Цикады? Кузнечики?»

– Так вот, – встретил Осипа вылезший из машины сатир. – Загудело что-то. Само, я ничего не…

– Я слыхал уже, не глухой, – пресёк оправдания мастер, – и понял, шо само оно. Само разбило подшипник ступицы правого переднего колеса, ты, понятно, тут ни при чём.

– Чур меня, чур! – опять отмахнулся Матвей.

– Ага, как подшипник, так чур, а по ямам козлом скакать это тебе не чур. Заезжай, говорю, на подъёмник, чурка ты необструганная.

Ворча недовольно себе под нос, сатир уселся за руль, загнал машину в сарай и во тьме зажглись красные фонари, зачем-то вделанные в заднюю дверь машины. Горели недолго, сразу после того, как погасли, хлопнула дверца и Матвей снова выскочил на залитый солнцем двор, но не с пустыми руками – прихватил чемодан. Вид его живо напомнил Волкову суетливого медика, вылетевшего с санитарным ботом по вызову.

– Держи, – сказал он, протягивая ценный груз Волкову, и покосившись на кузнеца, добавил:

– Зря в салоне бросил.

– Нет уж, – сказал Волков и сунул руки в карманы, не желая прикасаться к чемодану, из-за которого погибло столько народу. – Пусть у тебя будет.

– Мгм, – промычал, расплывшись в улыбке, сатир. – Доверяешь, значит. Правильно. Пойдём со мной, отведу тебя к манихеям. Время обеденное.

Саша оглянулся на кузнеца, прикидывая: «С этим бы пообщаться. Но Матвей чурается. Что делать, к манихеям идти или здесь остаться? Нет, сперва Осипа расспросить не мешало бы с глазу на глаз», – и вместо ответа спросил у мастера:

– Надолго это?

Решетилов помялся, но отвечать ему не пришлось.

– А нам торопиться некуда, – неожиданно беспечно проговорил сатир. – До вечера уехать всё равно не получится, я Осипа знаю, то не так, это не эдак, глядишь – на дворе темно. Ночлега лучше чем в Манихеевке поблизости не найти, вот и заночуем у них. Мне бы, – и-эх! – выспаться не мешало бы. А завтра на свежую голову… Слышь, Саша, так идёшь ты со мной к манихеям, или я сам? Жрать, понимаешь… То есть, кушать что-то очень уж хочется.

– Иди сам, я после поем. Мне с дороги муторно, – соврал Волков, внимательно наблюдая за выражением лица провожатого. Что-то подозрительное было в желании заночевать в селении манихеев, и зевок получился у Джокера фальшивым, хоть, надо признать, за рулём заснул непритворно. «Может быть, просто домогается манихеевых разносолов?»

– И правильно, – поддержал Волкова кузнец – если шо, так обедом и я накормить могу, с дороги и по жаре моя еда полезней. Ступай-ступай, без тебя разберёмся. И знаешь шо? Найди и пришли ко мне сюда Петровича.

Он повернул сатира за плечи и подтолкнул ладонью в спину, приложившись между лопаток. Впрочем, Матвей не сопротивлялся и на очевидную фамильярность обращения не обиделся. Заспешил к прорезанной рядом с воротами калитке, ни дать ни взять деятельный стажёр медицинской службы, по рассеянности забывший где-то свою белую шапку-таблетку.

– Мошенник, – беззлобно обругал его кузнец. Саша, согласный с таким определением всецело, всё-таки глянул на хозяина кузницы с удивлением. Привык просто за последние сутки к тому, что местное население не склонно выражать свои мысли прямо.

– Ну, шо смотришь? Или тоже боишься оскоромиться? – спросил Осип насмешливо, склонив к плечу круглую голову (волосы с проседью, завитками, как проволока).

– Не понимаю, – ответил Саша, пытаясь вспомнить, что означает это слово: «оскоромиться».

– В мастерскую войти не брезгуешь?

Саша пожал плечами и вместо ответа вошёл. После залитого солнцем двора – мрак, прохладно и пахнет какой-то химией. Вытянув руки, капитан Волков храбро шагнул в неизвестность, шаг, другой, а на третьем шаге коленом стукнулся обо что-то острое и угловатое: «Чтоб тебя!..»

– Погоди, в яму грохнешься, – сказал за спиной Осип, там звучно щёлкнуло и под высоким потолком сарая замигали, наливаясь светом, вспыхнули мощные синеватые лампы-трубки. Не керосинки, не факелы, а самые обыкновенные галогеновые светильники, точно такие же как в старых марсианских грузовых порталах и прочих древних помещениях, брошенных с полвека тому назад за ненадобностью.

– Электричество? – не удержавшись, громко спросил Волков. Голос его раскатился под потолком дребезжащим жестяным эхом.

– Не при свечах же ж мне работать, – с заметным удовольствием отозвался Осип, возясь у машины с лапами громоздкого сооружения, между столбов которого Матвей оставил автомобиль. – Ты, может, думал, шо сын моего отца с паровой турбиной не справится? Или ты считаешь, шо из трубы дым столбом – это кузнец Решетилов себе жарит блинчики? Не воображаешь ли ты, шо я, как селянин какой-нибудь, под стол залезу, завидев лампочку? А не хочешь ли ты назвать меня неучем?

Высказывая эти предположения, Осип кланялся своему громоздкому приспособлению и совал его стальные лапы под днище машины. Получилось ровно по одному поклону на каждый риторический вопрос.

– Но! – заявил он, выпрямляясь, покосился на собеседника, словно ожидал ответа, покивал, провозгласил: «Но ты, мил человек, ошибаешься!» – хотя Волков ни одно из высказанных предположений не подтвердил. После этого кузнец прошествовал к стене и сунул пальцем в коробку с кнопками, от которой чёрной змейкой уползал к потолку провод. Под обшарпанными кожухами лапчатого монстра завыло, защёлкало, и Матвеев автомобиль торжественно пополз к потолку. «Электродвигатели? Гидравлика? – хлопая глазами, изумлялся Саша, – но как же?..»

– Я кузнец высшей милостью! – заявил Осип, отпуская кнопку. Звучно щёлкнуло реле, вой стих, медведь замер под потолком, вывесив испачканные грязью колёса, а Решетилов добавил: – Кузнец, а не жулик ряженный и не манихей какой-нибудь, лыком подпоясанный.

«Да уж, не лыком, – отметил Саша, оглядывая ладную крепкую фигуру кузнеца, не в домотканом балахоне, а в таком же почти, как у самого капитана Волкова, синем комбинезоне. – Но, помнится мне, Матвей одежду мою называл не иначе как еретической?»

– И не у всякого кузнеца, – продолжил Осип, зайдя под днище машины и задирая голову, – найдётся в хозяйстве паровая турбина с генератором, в Магдалиновке, к примеру, ничего лучше местный кузнец не придумал, чем приспособить под это дело дизельный двигатель. А главное шо?

Осип крутанул колесо, прислушался, дождался, пока остановится, и продолжил лекцию:

– Главное, шо нет у него аккумуляторов. Вот и мучается, дурачок, экономит солярку, заведёт, когда сварка ему нужна, потом заглушит. А тут опять… Нет, вспомню – тошно делается, как я мучился без аккумуляторов. Да и с ними тоже… Где ж Петрович? Самому придётся на задний двор идти. С аккумуляторами, понимаешь, ионными тоже намучился, пока с месяц назад не достал по случаю водородные. Здесь побудешь или со мной пойдёшь?

– Да, – неопределённо ответил Волков, размышлявший, почему его собеседник не стесняется называть вещи своими именами наперекор устойчивой местной традиции обходиться эвфемизмам.

– Ну, пойдём тогда, – пригласил кузнец, истолковав согласие в желательном для себя смысле.

– И где же достал водородные? – поинтересовался Саша больше для того, чтобы не угас интересующий его разговор.

– А ты знаешь, что это такое вообще – водородные аккумуляторы? – спросил, оглянувшись через плечо, Осип.

– Ещё бы.

– Тот-то я гляжу, одет ты по-нашему, – заметил кузнец, отыскивая ощупью очередную кнопку. «Вр-р-рау!» – взвыли двигатели, уехала в сторону сдвижная дверь и Саше в лицо дунуло жаром, но не сухими травами, а с привкусом пыли и ржавчины. Щурясь на солнце, капитан оглядел обширный, заваленный неузнаваемыми механическими останками задний двор. Лишённые стёкол кабины, остовы в рыжих пятнах сплошь, раззявленные крышки капотов, и в них тускло блестящие развороченные потроха, а над всем этим корявая красная лапа небольшого подъёмного крана, установленного на шасси какого-то древнего колёсного грузовика.

– Одет ты по-нашему, но не кузнец, – рассуждал Решетилов, копаясь в недрах гигантского стального шкафа, встроенного в стену сарая. – Зачем иначе по такому пустяку как разбитый подшипник вы с жуликом этим ко мне бы заехали? Или Матвею от селян чего-то понадобилось?

«Он меня в чём-то подозревает», – решил Волков, и ответил:

– Я в автомо… в медведях не разбираюсь.

– Да ладно тебе кривляться! – не оборачиваясь, бросил кузнец. Ковырялся, гремя железяками, в ящике, и не понятно было, раздражён тем, что не может найти запасную часть, или злится почему-то на гостя. – Брось! Надоели вы мне все, хуже некуда. Джип это, а не медведь! Встретишь человека, думаешь – свой брат, кузнец, а он тебе: «медведь». Чёрт, да где же он? А! Вот он! Вот же, филин слепой, вот он, подшипник-то!

Осип покрутил находку на пальце, с лязгом захлопнул дверь шкафа и мотнул головой: «Пойдём».

– Почему? – спросил, собравшись с мыслями, эмиссар Внешнего Сообщества. – Почему ты можешь называть автомобиль автомобилем, а они (Волков указал большим пальцем за спину) боятся?

– А, так ты нездешний! – сообразил кузнец. – Ясно. Из пузырников? Тогда понятно, почему связался с этим жуликом. Ты смотри, как бы он тебя…

– А всё-таки, – прервал его Саша. – Почему тебе можно, а им нельзя?

– Потому шо я кузнец высшей милостью, и от князя мне отпущение дадено, – важно проговорил Осип.

– И ты можешь…

– Да, могу. Я, хоть и человек подневольный, но свободнее их всех, даже Кия свободнее. И все мы, кузнецы, таковы. Сам подумай, Александр, или как тебя? Я без них проживу, а они-то как? Без меня-то куда они денутся? Селянам лошадей ковать, плуги-бороны чинить, зубы драть кто будет? То-то. А джипы? А мотоциклы их?

Кузнец горячился, видимо, накипело. «Ишь, как его зацепило, – думал Волков, – Всё ясно. Не с кем об этом поговорить обычно. Живёт на отшибе, один. Или не один?»

– И вертолёты, – добавил он, следя за реакцией мастера.

– Нет, – покачал головой тот, внезапно сбавляя тон, – вертолётами на севере занимаются. У нас таких мастеров почитай шо нет. Стожаровский кузнец рассказывал, будто есть один мастер по вертолётам в Дальневосточном Княжестве, откуда и сам я родом. Но, думаю, он врал. Я так и сказал ему: брешешь. А если не брешешь, то откуда знаешь? Ты ж из Стожаровки дальше чем на двадцать вёрст сроду не ездил! А туда же – рассказываешь мне, шо в Дальневосточном Княжестве делается, в задонецкой этой самой территории. Пустобрёх. Однако кузнец толковый, даром что старый. Но заменщика готовить не спешит, говорит, я ещё годков тридцать-сорок проскриплю, а там уже и… А я так, Саша, думаю…

Но выяснить соображения заболтавшегося кузнеца о подготовке смены не получилось. Визгнула, открываясь, вделанная в ворота мастерской дверца, в освещённом прямоугольнике – силуэт. Низкорослый, худой кто-то на пороге остановился, осматриваясь.

– Иван Петрович! – встретил его радостным восклицанием мастер. – Где ты шлялся так долго? Заходи, работа есть.

– Здравствуйте, – пискляво поздоровался Иван Петрович и закрыл за собой дверь. «Мальчишка, лет десять-двенадцать, – определил Волков. – Глаза раскосые».

– Мать не пускала, сказывала – нечего, – ответил, нахмурившись мальчик. – Что за работа? Опять пустяк какой-нибудь?

Произнёс он это так, что Волков ещё раз оглядел его пристально: тщедушный, шея тонкая, волосы прямые, тёмные, – с Осипом ничего общего, но вёл себя и слова выговаривал точь-в-точь как кузнец. «Нет, не сын он ему. И отчество – Петрович, а не Осипович. Разве что приёмный, и то вряд ли, скорее подмастерье или просто так, из любопытства в кузнице трётся. Почему же тогда?..»

– Почему же мать не пускала в кузницу? – поинтересовался Волков. Мальчуган шмыгнул носом, смолчал, искоса только глянул, копаясь в ящике с инструментами.

– А потому не пускала, – ответил за него Осип, – шо кузнец для них если и не хуже Неназываемого, то уж точно не намного лучше. Ваня, опусти-ка подъёмник.

Проследив за тем, как подручный тянется, став на цыпочки, к пульту управления гидравлическим чудовищем, Осип снова повернулся к Волкову и проговорил с горечью:

– Не любят они нас за нечестивые наши занятия, боятся, считают, шо с Неназываемым знаемся. Сам скоро увидишь. Одёжку твою разглядят, посмотришь тогда, как с тобой обходиться станут.

Сказал, махнул рукой и принялся откручивать колесо, складывая болты в карман фартука. Дёргал гаечным ключом, приговаривал:

– Опасаются. Но терпят. Кто ж ещё… Лошадей ковать. Плуги, бороны. Терпят. Но детям заказывают. К кузнецу не ходи! Смотри! Ходить будешь, кузнецом сделает. Оскоромишься – не пущу домой. Да, Иван Петрович? Шутильник дай, не сорву никак, прикипело. Детей малых нами пугают: кушай дитятко, кушай малое, кто кашку не ест, молочка не пьёт, того, дитятко, заберёт кузнец. И утащит его в свою кузницу. И, понимаешь, обидно-то как! Сидишь иной раз вечером, бобыль-бобылём, смотришь на огоньки деревенские, слушаешь дальние песни…

– Так женился бы, – участливо посоветовал Волков.

– Женился!? – злобно выдохнул Осип, снимая колесо. Откатил, положил плашмя, после исподлобья глянул волком на Волкова, но сдержался, и добавил с деланным равнодушием:

– А жениться нам не велит закон. Согласно указу княжьему, жениться, семьёй жить и иметь детей нечестивому не положено, а придёт пора искать сменщика – из деревни взять. Выбрать лучшего.

– Машка тебе передать велела, – вклинился в разговор Иван Петрович и добавил, потупившись: – Я забыл совсем.

– Шо передать? – встревожился Осип.

– Да вот, чепуху эту, – буркнул мальчуган, полез в карман холщовых своих мешком висевших штанов и протянул на грязной ладони зверушку терракотового цвета.

«Из обожжённой глины», – отметил про себя Волков, вытягивая шею, чтоб заглянуть через плечо Осипа.

– Чепуха, – проговорил с улыбкой кузнец, рассматривая Марьин дар, и добавил, задумчиво:

– Машка… Мария, понимаешь, Петровна подарок шлёт Осипу недостойному.

Потом встрепенулся, спрятал глиняную игрушку в нагрудный карман, и скомандовал подручному:

– А ну, Ванька, шевелись бодрей. Как закончим, – пойдём, пообедаем.

* * *

Внешний вид Решетилова дома не обещал особых удобств. Поднимаясь следом за хозяином на высокое крыльцо и ведя пальцем по шершавому, потемневшему от времени брусу перил, Волков пытался представить, что увидит внутри: печь белёную? Скоблёные доски пола и тесовые широкие лавки? Ничего этого не оказалось в двусветном зале, куда капитана ввели из полутёмных сеней. На полу какое-то полимерное покрытие, стены – да, досками обшиты, но вместо маятниковых часов с кукушкой – электронные, большие, с зелёными цифрами. В ванной комнате, куда Осип отправил первым делом Ивана Петровича, всё в плитах мраморных, и не умывальник с баком, а обычные краны, из-под коих, – вы подумайте! – горячая вода потоком в молочную раковину. Дожидаясь хозяина, Саша прошёлся по гостиной, отмечая находки: печь электрическая с духовым шкафом. Какой-то пульт в стену вделан, возможно для управления кондиционированием. Но пустовато. Из мебели – стол обеденный со стульями да пара кресел у окна по обе стороны от низкого столика непонятного назначения. Можно, конечно, предположить, что, сидя за ним, хозяин читает, но ни книг, ни журналов в комнате не видно.

Иван Петрович шумно сопел и ёрзал на стуле, проявляя вполне понятное нетерпение, но хозяин из ванной не показывался долго, там шумела вода. Наконец, Осип появился в комнате, довольный, распаренный, в домашнем облачении (просторной полосатой пижаме), покрутил носом, довольно фыркнул и направился к окну, потирая покрасневшие руки.

– Сейчас, Ваня, – проговорил мимоходом, распахивая окно, – сейчас мы с тобой с ледничка. И гостя попотчуем. Сейчас. Лучка вот я накрошу…

Лёгкие занавески тронуло ветром, растение, украшавшее собой подоконник, шевельнуло листьями. Развалившегося на стуле Волкова едва заметно сквозняком обдуло, настоянным на неведомых травах, и он почувствовал – действительно пришло время обеденное. Угоститься чем-то там с ледничка не будет лишним, и даже очень.

– Хорошо ты устроился, – сказал он Осипу. – Печь электрическая, отопление…

– Ага, – подтвердил тот с нескрываемым удовольствием. Нож живо стучал по небольшой доске; меленько шинкуя зелёный лук.

Решетилов хвастал:

– Лаптем щи не хлебаю, не то, шо некоторые. И старатели, кто бы ни наведался, знают, – я никогда не жадничаю, если речь заходит о технике. Волокут мне всё, шо отыщется.

– Старатели? Кто это?

– Изгои большей частью. По развалинам шастают, всё, шо не прибрали к рукам княжьи собиратели, тащат. Продают потом кому нужно. То есть, тем продают, кто не чурается, и у кого деньги водятся. Думаешь, откуда бы взялось это всё у Решетилова? В нашей местности водородные аккумуляторы не водились и раньше, теперь и подавно не водятся. Кузнец, шо пёс цепной, ездить ему не положено, да и некогда, если подумать. А так – удобно: всё тебе привезут… От так. Лучок покрошили, теперь мы его, того. Шо там я говорил?

Осип оставил дощечку, сходил к серой двери в стене, открыл, – оттуда клубы пара вынесло, – залез, вытащил преогромную кастрюлю, объявил: «От так, ребята. Свекольничек!» – и захлопнул плечом тяжёлую дверь рефрижератора.

Ледяной свекольник со сметаной, хлеб ржаной, потом картошечка молодая, горячая с маслицем, редиска… – «Чего лучше? Почему Матвей говорил, пища у Решетилова хуже некуда?» – думал Саша, с наслаждением хлебая кисловато-сладкую, с луковыми зелёными колечками, невероятно вкусную и по жаре приятную жижу со свекольными стружками. Только когда придвинул тарелку с золотистыми, облитыми янтарным маслом клубнями картофеля, нашёл в себе силы спросить: