Текст книги "Запрещенные слова. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)
Глава одиннадцатая
Работа меня и правда взбодрила.
В офис я приехала на следующий день. В первую минуту казалось, что о случившемся знают все, кто был на презентации, но потом пришлось справиться с внутренней паникой и напомнить себе, что между мной и Дубровский ничего такого на виду не происходило. А вдобавок сильно выручила Амина, которая при первой же возможности заперлась со мной в кабинете и распечатала первую порцию сплетен: кто, с кем, когда и как, после официальной части презентации. Оказалось, что желающих раздвинуть рамки «деловых отношений» и без меня было предостаточно. Я с увлечением случала и к моменту, когда закончились ее истории, вдруг поняла, что ничего страшного не произошло. Все совершают ошибки. Я не исключение.
В конце концов, если отбросить слишком резкое «до» и слишком грязное «после», секс с Дубровским был просто фантастическим.
Во второй половине дня на совещании Резник снова накидал работы.
Мне даже показалось, что он сделал это специально, чтобы мне и нос некогда было поднять. И в целом я была изо всех сил за это благодарна, потому что до вечера пятницы на работе практически жила, а домой приезжала только принять душ и обнять подушку до утра.
Пару раз звонила мама – чтобы поставить меня в известность, что Андрей поправляется и что им ничего не нужно, что врачи очень любезные, и другую, совершенно уже лишнюю информацию. Но на самом деле она просто еще раз напомнила, что «тот начальник» для меня слишком старый и что я сама всегда была против романов на работе. Я, шутки ради, сказала, что варить его все равно не собираюсь и предложила лучше присмотреть Лиле какого-нибудь интерна, если вдруг сорокалетние мужчины стали для нее «слишком непригодными». На этом ее желание обсуждать со мной (в который раз) мою личную жизнь, иссякло. Жаль, что только на время.
В субботу утром я иду на тренировку, а потом – завтракать в своих любимые ресторации, наслаждаясь компанией книги. Делаю пару красивых кадров с летней веранды, кайфуя от последних теплых деньков, и выкладываю в сторис с припиской: «Лучшие дни после бури – случаются».
У меня в Инстаграме практически весь контент такой – я не люблю выставлять «себяшки» или как-то более глубоко светить свою жизнь. У меня в принципе весь контент появляется только по настроению. Обычно мне даже почти никто не пишет – в основном, бросают молчаливые сердечки мои бесконечные случайные подписчики, и «огонечки» – разные залетные особи мужского пола. Я уже давно даже не пытаюсь изучать, кто и что – обычно это либо совсем обрюзгшие мужики, либо ноунеймы с явно стыренными фото качков.
Но сегодня мое внимание привлекает практически сразу всплывшее в ответ на фото с книгой сообщение: «Любишь щекотать нервы драмой, где все – умерли?»
Я откладываю в сторону кусочек брускеты, который собиралась откусить, но раздумала.
Обычно мало кто вот так сходу включается в обсуждение книги.
Тем более – книги, которая написана давно и чей пик популярности уже отшумел и затих.
Я читаю «Английского пациента». Второй раз. И фильм тоже смотрела раза четыре, и все равно каждый раз реву над финалом как белуга. Но все равно пишу в ответ: «Для людей, которые спойлерят, в аду есть отдельный котел».
Замечаю, что мое сообщение прочитано мгновенно, и собеседник под ником Hornet и аватаркой, на которой изображена скелетоидная рука с намотанной на пальцы красной лентой, уже что-то пишет в ответ.
Hornet: Этот вывод очевиден с первых строк.
Я:Сочувствую.
Hornet: ???
Я: С такими талантом предвидения, нелегко, наверное, читать книги и смотреть фильмы.
Несколько секунд молчания. Потом три точки, которые обозначают, что он печатает. Исчезают. Появляются снова.
Hornet: Это не предвидение. Это очевидность. Мужчина бросил женщину умирать в пещере и ушел спасать себя.
Оу.
Я откидываюсь на спинку стула, удивленно несколько раз перечитывая его сообщение. Обычно, если кто-то и решает обсудить книгу, то разговор сводится либо к восхищению красотой языка, либо к эмоциям, которые вызывает сюжет. Но чтобы вот так – переходить сразу к осуждению героев? Еще и так глубоко…
Я беру бокал со своим «эксклюзивным» безалкогольным аперолем, делаю маленький глоток и набираю ответ.
Я:Он не бросил ее. Он сделал единственное, что мог – пошел через пустыню за помощью.
Hornet: Оставив женщину одну, раненной, без единого шанса выжить?
Я: А что он должен был сделать? Остаться? Умереть рядом с ней?
Hornet: Он выбрал дорогу, где шанс на спасение был только у него. А она умирала в одиночестве, в темноте. Ей было страшно, но ему было плевать, потому что ему был важнее собственный путь.
Мои пальцы зависают над виртуальной клавиатурой. Он действительно читает книги так глубоко? Я снова смотрю на ник и аватарку – скелетоидная рука, красная лента.
Кто он?
Заглядываю в профиль, ни на что особо не рассчитывая, но там меня ждет настоящая эстетика. Много красивых фото в черно-серо-белой гамме. Какие-то кадры из жизни: ноутбук, наушники, следы от кофе на пустой чашке от эспрессо. Нигде нет ни намека на личность владельца, ни единого пальца в кадре, даже тени. Это просто похоже на те красивые эстетические страницы, которые обычно ведут девочки, но здесь все стильно и по-мужски. Правда – без текста. Зато в закрепленных «историях» есть целая подборка, посвященная книгам. Я просто заглядываю туда и почти сразу офигеваю от его выбора. Очень много неоднозначных книг, классики, драмы. О боже, «Так говорил Заратустра»? Он реально осилил Ницше?!
Меня подмывает спросить, но не решаюсь. Не хочу, чтобы этот «аноним» подумал, что я отношусь к тому типу женщин, которые начинают сталкерить за мужиком просто потому, что он прислал пару сообщений на отвлеченную тему.
Я: Тебя раздражает его решение?
Я разглядываю, как его статус «не в сети» почти сразу после моего сообщения меняется на «зеленый». Читает, явно взвешивает что-то, потому что на этот раз не спешит отвечать сразу. Но все-таки пишет спустя пару минут.
Hornet: Да. Его решение эгоистично. Он поставил свою надежду выше ее жизни.
Я: Ну не знаю…
Hornet: Хороший ответ. По крайней мере, честный.
Я: А ты? Что бы ты сделал на его месте?
Hornet:Я бы не ушел.
Я: А как насчет нее? Спросить, готова ли она к такой жертве?
Hornet: Спросить, готова ли она остаться совсем одна, зная, что больше никогда не увидит солнечный свет? Разве ответ не очевиден?
Я:Нет, не очевиден, если пытаться хотя бы на минутку допустить мысль, что другие люди имеют другую точку зрения.
Нашу переписку прерывает звонок телефона.
Это Юля и я с опозданием вспоминаю, что назначила ей встречу здесь. Бросаю взгляд на часы, потом осматриваюсь, почему-то прикидывая, что она уже где-то на подходе, а я даже доесть свой завтрак не успела, потому что позволила себе увлечься очень странным обсуждением на повышенных тонах с абсолютным анонимом.
Прикладываю телефон к уху, вытравливаю из своего голоса злость и иронию, которые так и подмывает вывалить ей на голову.
– Я уже в ресторане, грею стол, – говорю как можно беззаботнее. – Ты где?
– Уже подхожу, поверни голову направо!
Она действительно перебегает дорогу – оставила свою модную машину на парковке напротив супермаркета.
Я намеренно откладывала разговор с ней.
Хотела дать перегореть внутреннему говну, чтобы не нападать на нее сгоряча, а методично, уверенно и спокойно заставить ее сказать всю правду. Как Юля любит бросаться в крайности, я отлично знаю. Когда мы Саша первым взял на себя ответственность за то, что два самых близких мне человека меня предали, он положил на себя всю вину, сказал, что они не хотели сближаться и много чего еще. После его рассказа у меня даже мыслей не было как-то набрасываться на Юлю, я просто хотела с ней поговорить. Но стоило нам встретиться – и она буквально слова не дала мне вставить. После нашего разговора я чувствовала себя так, словно это я у нее увела будущего мужа, а не наоборот.
На этот раз я решила не торопиться и не дать вывести себя на эмоции.
– Привет! – Юля машет рукой, садится напротив и сразу хищно изучает мою тарелку. – Майка, блин, точно ведьма! Столько есть и не толстеть! Я от воздуха поправляюсь, господи!
Я пропускаю ее слова мимо ушей, заглядываю в телефон, но мой анонимный собеседник так до сих пор ничего и не ответил на мое последнее сообщение. Я пишу короткое: «Спасибо за увлекательное обсуждение» и мысленно ставлю точку на этом разговоре.
Пока Юля придирчиво изучает меню, мысленно еще раз прокручиваю слова Дубровского в голове.
– Юль, что ты ему сказала? – решаю не ходить вокруг да около, а спросить сразу в лоб. Рассиживаться с ней, пока она будет завтракать в мои планы точно не входит.
– Что? – Она поднимает голову от меню и удивленно вскидывает брови. – Кому сказала?
– Дубровскому. Что ты ему сказала?
Взгляд Юли застывает на мне, и на долю секунды я вижу в ее взгляде что-то похожее на панику. Быстро спрятанную, замаскированную под обычное недоумение, но все же для меня слишком очевидную.
– Вячеславу?
– Юля, не прикидывайся дурочкой, как будто ты вдруг не понимаешь, о каком другом Дубровском может идти речь.
– Ну-у-у-у… – Она растягивает слова и снова пытается спрятаться за меню, но я решительно забираю у нее планшет и откладываю на свой край стола. – Слушай, Майка, я просто перекинулась с ним парой фраз и все.
Я молчу и продолжаю смотреть без намека на улыбку. Надеюсь, что в эту минуту мое лицо так же очень красноречиво «говорит», что перевести разговор на другую тему лучше даже не пытаться.
Юля отводит глаза, наигранно вздыхает и делает вид, что я буквально вынуждаю ее говорить то, о чем она предпочла бы не распространяться.
– Да ничего особенного я ему не говорила, – все же отвечает она спустя несколько секунд. – Просто упомянула, что ты о нем говорила.
– В каком контексте?
Она снова смеется и начинает взглядом привлекать внимание бегающей между столиками официантки. Когда девушка подходит к нашему столу, я не даю Юле и двух слов вставить – прошу принести мне счет и убрать со стола. Пустая белоснежная скатерть, на которой красуется только мой безалкогольный апероль, явно заставляет Юлю нервничать еще больше.
– Слушай, Майя, я ничего такого ему не говорила! – Она резко меняет тактику, переходя в наступление. – Просто услышала от Гречко, что он такой талантливый и что так вписался в команду, и что если бы ты не замолвила за него слово – «Фалькон» точно получился бы какой-то другой машиной. Ну и… знаешь, когда у меня появилась возможность, я просто сказала ему, что ты немного… ну, помогла ему.
Я ушам своим не верю.
И глазам – тоже.
Потому что на лице Юли – чистая, незамутненая уверенность в том, что она поступила абсолютно правильно.
– Он что-то не так понял? – Она смотрит на меня так, словно в ее голову даже мысль о чем-то подобном не могла прийти. – Боже, Майка, да я тебе чем хочешь клянусь, что просто старалась ради тебя!
От подступающей злости, которую я дала обещание держать од контролем. Перехватывает дыхание.
Не так понял? Не так понял, блин?!
Я делаю глоток апероля, который на вкус становится похож на болотную жижу.
Сжимаю пальцы на стекле так сильно, что белеют и простреливают костяшки.
А Юля разыгрывает абсолютно искреннее беспокойство и даже тянется за айкосом, как будто в нашем разговоре именно на ней лежит бремя всех неприятных эмоций.
– Ты же знаешь, что я не люблю, когда ты дымишь этой дрянью мне в лицо, – напоминаю.
А когда Юля все-таки закуривает, в одно движение вырываю электронную сигарету из ее пальцев и бросаю в недопитый коктейль.
– Май, да что с тобой такое?! – взрывается Юля, и за идеально наложенным тоном на ее лице все-таки проступают красные пятна раздражения. – Я хотела как лучше! Я для тебя это сделала! Ты знаешь вообще, чем я рисковала, когда просто подошла к нему?! Ты знаешь, что для меня значит эта работа?! Я не виновата, что у этого придурка мозг как у курицы и он что-то не так понял!
Я не отвечаю сразу. Откидываюсь на спинку стула, прокручиваю в голове все, что Дубровский вывалил на меня той ночью, и сдерживаю желание вылить весь этот яд Юле прямо в лицо.
Я не дам ей вывести меня на эмоции.
Не позволю снова перевернуть все так, чтобы в итоге виноватой опять оказалась только я. Или Дубровский. Или звезды. Но только, конечно же, не она.
– Он понял именно так, как ты хотела, – говорю ровно и спокойно.
– Ну и в чем дело?! Вы же ушли вместе. Если твой принц оказался гондоном – это не я виновата, знаешь ли! Может надо просто уметь правильно выбирать мужиков, чтобы потом не бросаться на подруг, если вдруг тебя как-то не так трахули, как ты хотела?!
– Я думаю, ты пиздишь, Юля, – конкретно в эту минуту у меня нет ни желания, ни единой причины, почему я должна продолжать этот гнилой разговор в светской манере. Мне, блин, легче становится просто от того, что не надо, наконец, расшаркиваться перед любимой подружайкой. – Потому что если бы ты сказала только то, что якобы сказала, он вряд ли бы решил, что я продвинула его в обмен на желание потрахаться.
Мои слова звучат так, будто я еще допускаю мысль, что могу ошибаться, хотя на самом деле абсолютно уверена, что права.
– Хочешь, я скажу тебе, как было на самом деле? – Пользуюсь тем, что нежный Юлий слух оскорбили мои грубые слова, и продолжаю, пока она в замешательстве. – Ты сказала Дубровскому, что его участие в таком крутом проекте – это просто моя личная протекция, за которую я жду соответствующую благодарность. И намекнула, какого рода благодарность меня устроит.
Мне настолько больно произносить это, что кажется, слова порезали язык и мое горло заливает собственная кровь. Судя по тому, как бледнеет Юля, я даже со словами почти угадала. Ну логично, мы же десять лет дружили, я знаю не просто о чем она думает, а даже как.
– Ты просто выставила меня дешевкой, Юля, – продолжаю, уже слегка расслабленно. Плотину прорвало и мне немного легче, что сейчас она, а не я, обтекает и наслаждается всем этим дерьмом. – И ты не думала о моем счастье и не пыталась, конечно же, устроить мою личную жизнь. Ты просто решали уничтожить мою репутацию. Да? На это был расчет? Что Дубровский поимеет меня, а потом развяжет язык? Ну и зачем, Юль?
На самом деле прямо сейчас у меня нет ни капли обиды на Славу.
Просто нас с ним в моменте поимела одна хитрая сука, которую я так опрометчиво считала своей подругой. Хотя она перестала ею быть примерно в ту минуту, когда допустила мысль о том, что мой мужик ей нужнее, чем мне.
– Я же ради тебя старалась! – Юля вскакивает на ноги, орет и безобразно привлекает внимание. Очень уж любит всю эту театральщину.
– Ага, – уже откровенно издеваюсь над ее попытками откреститься от очевидного. – Все в этой жизни, Юля, ты делаешь исключительно ради себя. Однажды тебе очень понадобилось стать женой молодого пилота – и ты решила, что Саша тебе как раз подходит. Тот маленький факт, что он был моим Сашей, тебя совсем не смутил. Зачем смотреть на такие глупости, если тебе он нужнее?
Я не собиралась копать сейчас настолько глубоко, но слова выпрыгивают изо рта сами собой. А я впервые в жизни, впервые за десять лет нашей дружбы, не нахожу ни единого повода промолчать.
– А теперь, когда твоя жизнь катится в пропасть, ты решила, что тебе нужна лучшая работа, чтобы внезапно снова почувствовать себя важной и значимой. И так как Гречко подвинуть ты, очевидно, так быстро не можешь, ты решила действовать наобум – испортить жизнь мне, в надежде, что я буду вынуждена уйти. Я же всегда именно так и делаю – сглаживаю все углы. Лишь бы не было скандала. А если мое место освободиться, у тебя на руках даже хорошая рекомендация будет, от Гречко. Она же думает, что ты очень стараешься.
Юля кривит губы.
По лицу вижу, что в ней еще борется желание держать хорошую мину до конца.
Прикидывает, действительно ли я именно так и думаю или просто стреляю из пушки по воробьям, в надежде попасть в «десятку».
А я знаю, что, наконец, попала.
– Ты сама с ним пошла, – дергает плечом Юля, внезапно все-таки решив отбросить маски. – Я тебя не заставляла. Тебе просто так чесалось раздвинуть ноги лишь бы перед кем, что о последствиях, моя хорошая, ты даже не подумала. А ведь можно было просто не идти – и ничего бы не было.
– Ничего и так не случилось, – улыбаюсь максимально спокойно.
– Кроме того маленького факта, что кое-где могут всплыть… ну, допустим, какие-то фотографии.
Она секунду что-то изучает в телефоне, а потом показывает снимок, на котором видно, как мы со Славой идем до выхода и его ладонь лежит у меня на талии. Ничего такого, это просто обычный жест вежливости, но если вбросить это дерьмо в правильные рты – последствия могут быть не очень приятные. Люди склонны раздувать из мухи слона, особенно если эта муха – одна молодая девчонка с безупречной репутацией.
– Ты меня шантажируешь? – Я спокойно улыбаюсь, потому что, несмотря на мерзостную ситуацию, не чувствую себя загнанной в угол. Возможно, только сейчас, пока еще действует полный запрет на деструктивные эмоции после нашего с Дубровским «общения».
– Это просто страховка, – а вот Юля заметно нервничает, хотя и пытается делать вид, что у нее все под контролем. – Не хочу внезапно узнать, что ты решила пихать палки мне в колеса. Потому что боишься честной конкуренции.
– Да пожалуйста. – Мне нравится смотреть, как моя непроницаемость заставляет ее нервничать. Обычно с подругами я веду себя более открыто, позволяю себе расслабиться, потому что постоянно носить маску «крутышки» (это слово после Дубровского прилипло ко мне просто как банный лист) тяжело даже если ты и в самом деле крутышка. – Только ты тоже имей ввиду, Юль. Сунешься со своими грязными играми ко мне еще раз – и я тебя уничтожу.
Она внаглую смеется.
Люди всегда склонны думать, что с ними блефуют только потому что обычное предупреждение озвучено тихо и спокойно. Типичная ошибка.
Я встаю из-за стола. Оплачиваю счет и, не прощаясь, иду к машине.
Сажусь в салон.
Позволяю себе немного спустить пар, прокручивая ладони на руле.
Непроизвольно вспоминаю, как легко, едва касаясь, рулил Слава и резко сбрасываю руки на колени.
Его пиджак я нашла на заднем сиденье на следующий день. Долго не могла заставить себя просто до него дотронуться. Потом собралась с силами, быстро, не глядя, затолкала в пакет и спрятала в самую дальнюю и труднодоступную нишу у себя в гардеробной. Возвращать его каким-либо способом было бы равносильно добровольному признанию, что «что-то было». В конце концов, на новой должности и участвуя в таком проекте, его финансовое благосостояние должно значительно увеличиться. Что-что, а новый пиджак Дубровский точно сможет себе позволить.
Я выруливаю с парковки, включаю классическую музыку – не большая любительница Моцарта и Шуберта, но она помогает сосредоточиться.
Юля затихнет до поры, до времени.
Возможно – даже, скорее всего – на мое место метить перестанет. Она сделала этот выстрел наобум и только потому, что я однажды неосторожно сама наболтала лишнего. Но на место Гречко она уже явно нацелилась, и будет переть как танк.
Значит, нужно сделать так, чтобы в ее гладком плане появились новые переменные.
На первом же «красном» набираю Сашу.
Он отвечает почти мгновенно. Я редко ему звоню и раньше в основном чтобы согласовать какие-то наши традиционные выходные. Но он всегда берет трубку молниеносно. Мне это, конечно, до сих пор немного льстит, но сегодня особенно.
– Привет, Пчелка. Что-то случилось? – сразу настораживается.
– Почему сразу «случилось»? – стараюсь говорить как можно беззаботнее.
– Потому что ты никогда не звонишь просто так.
– Ты все еще хочешь развестись или блестящая Юлина карьера сделала ее слишком ценной потерей? – На этот раз даже не пытаюсь скрыть иронию. К черту!
– Она и до тебя добралась, Пчелка? – слышу ответный Сашкин ироничный смешок.
– Типа того. Ну так что насчет развода? Зубастый адвокат нужен?
– Пчелка, слушай… Я не против иметь тебя в союзниках, но твой тон меня немного пугает.
– Что не так с моим тоном, Саш?
– Он слишком боевой, – честно признается Григорьев.
– Иногда обстоятельства вынуждают превращаться в суку.
– Что случилось, Пчелка? Давай только без понтов.
– Это не телефонный разговор. Как-нибудь потом, хорошо? Так что насчет адвоката? Только, Саш, не готов воевать по-взрослому – лучше сразу скажи.
– Я просто хочу развод, Пчелка. В любом приемлемом формате.
Выруливаю «Медузу» с перекрестка и медленно спускаю пар.
Это же Сашка. Он всегда разруливает по-хорошему. Когда мы еще были вместе, моя мама, хоть он очень ей нравился, любила говорить, что мы оба слишком мягкотелые и на нас будут ездить все кому не лень. Если бы не последняя Юлина выходка, я бы, наверное, еще долго делала вид, что все хорошо.
– Саш, прости. – Выдыхаю, чувствую легкий укор совести за то, что позволила злости ненадолго взять контроль над разумом. – Просто если вдруг тебе понадобится помощь с разводом – я на твоей стороне, ладно?
– Я знаю, Пчелка. Но спасибо, что сказала об этом сама.
Я слышу на заднем фоне характерный шум аэропорта.
– Ты куда-то снова улетаешь?
– В Мюнхен.
К его словам добавляются глухие объявления, далекие шаги, редкие переговоры экипажа. Саша говорит ровно, но я представляю, как он идет по терминалу быстрым, привычным шагом, одной рукой катит чемодан, а в другой держит телефон.
– Мюнхен? Вроде уже не в первый раз, да?
– Не в первый, – слышу легкую улыбку в голосе. – В этот раз туда и обратно, стандартный рейс. Буду дома послезавтра.
Меня вдруг накрывает странное чувство. Еще десять лет назад он мечтал об этом – летать на международных рейсах, вставлять в разговоры названия городов как что-то обыденное, выучить второе имя в каждом аэропорту. А сейчас все это звучит для него настолько привычно, словно он просто едет в соседний супермаркет за продуктами.
– Что-то не так? – перехватывает мои мысли.
– Нет, просто… – Я чуть щурюсь, вспоминая его глаза, полные азарта, когда он рассказывал о будущей карьере. – Ты когда-то с таким огнем об этом говорил. О длинных маршрутах, о рассветах из кабины, о городах, которые будешь видеть.
– Видеть города? – Сашка тихонько посмеивается. – Пчелка, ты правда думаешь, что я их вижу? Я прилетаю, ухожу в гостиницу, пару часов отдыха, брифинг, обратно в небо. Лучшая панорама – из иллюминатора.
– И никакой романтики?
– Это все еще лучшая работа на свете, Пчелка. – В его голосе нет сомнений. – Просто теперь я смотрю на нее иначе. Тогда я хотел просто летать. Теперь хочу не опоздать в кровать в свой выходной.
Я улыбаюсь, потому что понимаю. Потому что когда-то сама горела карьерой, а теперь мой рабочий день заканчивается далеко за пределами графика. Потому что когда мечты становятся реальностью, к ним всегда добавляется рутина.
– Ну хоть иногда ты успеваешь насладиться городами? – спрашиваю.
– Иногда. – Он делает небольшую паузу, словно прикидывает, что можно вспомнить. – В прошлый раз в Париже у меня было пять часов между рейсами. Мы с вторым пилотом сгоняли в небольшую кофейню, взяли эспрессо и просто сидели на террасе.
– Легендарный пилот международных рейсов, и его лучший экспириенс – это кофе? Боже, Григорьев, есть что-то идеальное в этом мире? – Снова останавливаюсь на светофоре, вдруг поймав себя на том, что обычно не разговариваю по телефону за рулем больше необходимых тридцати секунд. И то, если что-то важное.
– А что ты хотела? – Он как будто трагически вздыхает. – Чтобы я пошел гулять по Елисейским полям, успел на экскурсию в Лувр и снял квартиру с видом на Эйфелеву башню? Нет, Пчелка, у нас так не работает.
Я качаю головой, хотя он этого не видит.
– Пчелка, а ведь мы с тобой миллион лет вот так не разговаривали…
– Эй, Григорьев, у тебя голос там размяк? Это допустимый уровень собранности перед международным рейсом?
– Я еще на эскалаторе, так что все в рамках нормы, – нарочно говорит как будто начитывает рапорт.
Но я понимаю, о чем он.
Раньше мы могли часами напролет разговаривать о будущем – его, моем, нашем.
Мы были не просто влюбленными и молодыми, но еще и лучшими друзьями.
– Чистого неба, капитан Григорьев!
– Ты единственная, кто помнит, Пчелка.
Пилотам нельзя желать удачи – я правда помню. Когда-то, в другой жизни, пожелала ему удачи перед самым первым важным рейсом. Сашка меня тут же отчитал, очень строго.
Вечером, когда я с наслаждением валяюсь с книгой, впервые за последние дни чувствую что-то вроде расслабления, он присылает сообщение с припиской: «Какой-то такой экспириенс, Пчелка…». На фото – закат, но не такой, как с земли. Оранжево-розовые переливы растворяются в бескрайнем небе, и на переднем плане угадывается кусочек приборной панели самолета. Где-то внизу теряются облака, словно растрепанные куски ваты, подсвеченные последними лучами солнца.
Я подвисаю, потому что не могу придумать внятный ответ.
Сохраняю фото в галерее.
И убираю телефон.
