Текст книги "Запрещенные слова. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)
Я собираю все в один файл, убираю в сумку.
– Так, – я снова поворачиваюсь к сестре. Она выглядит немного спокойнее, хотя руки все еще дрожат. – Теперь слушай меня внимательно. С этого момента ты никому ничего не говоришь. Никаких звонков. Никаких встреч. Поняла?
Она кивает, как послушная кукла.
– Мама с отцом. Я сейчас пойду к тете Вале, попрошу, чтобы дети остались у нее до утра. Здесь сегодня точно никто спать не будет. А ты просто сиди тихо. И завязывай с сигаретами.
Выхожу из кухни, сталкиваюсь с матерью в коридоре. Смотрит на меня с немым вопросом в глазах.
– С папой все нормально?
– Спит. Я ему укол сделала, который врачи оставили.
– Хорошо. Побудь с ним. Я сейчас вернусь.
Соседка, тетя Валя, полная добродушная женщина, встречает меня на пороге с встревоженным лицом.
– Майечка, что у вас там стряслось? Отец как?
– Все нормально, теть Валь, – пытаюсь улыбнуться, но сейчас у меня уже почти не осталось на это сил. А они еще пригодятся для разговора с племянниками. – Давление подскочило, переволновался. Врачи были, сейчас спит. Вы не представляете, как вы нас выручили.
– Да что ты, милая, какие там выручили, – всплескивает руками. – Они для меня ж как родные. Андрюша уже спит, а Ксюшенька мультики смотрит.
Я прохожу в комнату. Ксюша, увидев меня, бросается на шею, крепко обнимает маленькими ручками. Я прижимаю ее к себе, вдыхая сладкий детский запах ее волос, и чувствую, как к горлу снова подкатывает комок.
Мои маленькие, мои любимые.
До сих пор каждый день вспоминаю ее такое трогательное: «Я тебе водички принесу, тетя Майя…»
– Тетя Майя, а дедуля выздоровеет? – шепчет мне на ухо Ксения.
– Конечно, солнышко, – я целую ее в макушку. – Обязательно выздоровеет. А ты можешь сегодня у тети Вали переночевать? А то дома… немного шумно будет.
Она серьезно кивает, как взрослая.
Андрей спит на диване, свернувшись калачиком. Я осторожно поправляю ему одеяло.
– Тетя Валь, – я выхожу в коридор, – если не сложно… можно они у вас до утра останутся? Я завтра утром за ними зайду.
– Конечно, Майечка, не переживай даже. Я уже тесто поставила – завтра будут пирожки с вишнями.
Я благодарю ее еще раз, выхожу за дверь, но в квартиру заходить не хочу.
Просто стою на площадке, выдыхаю, пытаюсь еще раз переварить все, что произошло.
Сейчас даже с трудом верится, что несколько часов назад все, что меня действительно беспокоило – как вообще будет, если я пойду в кино со Славой. А сейчас, пока верчу в руках телефон и пытаюсь придумать, что ему написать, кажется, будто все это было миллион лет назад и его предложение уже давным-давно не актуально.
В голове уже минуту бьется противная мысль.
Я отмахиваюсь от нее, но она все равно туда возвращается и с каждым разом – зудит все сильнее.
Резник когда-то хвастался, что у него есть связи в налоговой. Буквально – на самом высоком областном уровне. Если бы вопрос решался где-то там, чтобы Лилька была не просто одной из дур, очередной жертвой афериста, которую просто накажут за все, потому что так быстрее, а человеком, за которого попросили…
Мне становится дурно от одной мысли, чтобы ему позвонить.
Просить.
В последний раз наша личная встреча была на собрании с представителями правительства, и после того, как Слава поставил его на место – взгляды генерального в мою сторону моментально прекратились. И его звонки – тоже. Нашу переписку я давно удалила, но все равно прекрасно помню, что последним в ней было мое сообщение с просьбой больше никогда не беспокоить меня по личным вопросам в нерабочее время. А теперь буквально собираюсь сделать тоже самое. Хотя где-то подсознательно бьется, что это – огромная ошибка, что не будет никакого мужского благородства.
Но ради сестры…
Если есть хотя бы один шанс из ста, что это может добавить еще немного бонусов в нашей будущей войне за невиновность – я должна хотя бы попытаться.
Половина одиннадцатого ночи. Я все еще колеблюсь, палец зависает над его именем в списке контактов. Завтра суббота. Он может снова уехать в свою столицу к крестнице, или племяннице, или к кому он там ездит, и тогда я упущу даже этот призрачный шанс. Нужно действовать на опережение. Хотя бы попытаться.
Набираю. Гудки тянутся бесконечно, каждый – как удар молоточком по натянутым до предела нервам. Я уже почти готова сбросить, когда на том конце, наконец, раздается его голос – сонный, но с безошибочно узнаваемой холодностью, которую я уже слышала в тот день, когда он отчитывал меня за татуировку.
– Да?
Я секунду медлю, потому что не успела придумать, как к нему обращаться.
Разговор пойдет о личном. Владимир Эдуардович? Господи, в половину одиннадцатого в пятницу и после того, как мы видели друг друга без трусов, это просто смешно.
Вова? Бр-р-р.
– Резник, – начинаю я, стараясь, чтобы голос звучал максимально ровно, хотя внутри все дрожит от предвкушения «приятной беседы». Ни на что другое я даже не рассчитываю, но все еще верю в то, что он не откажется помочь. – Это Майя. Извини, что так поздно.
Пауза. Долгая, почти издевательская. Я слышу, как он там, на том конце, шумно выдыхает.
– Франковская, – в его голосе неприкрытая ирония. – Какая неожиданность. Я уж было подумал, ты свято чтишь свои же правила относительно личных звонков в нерабочее время. Или у тебя случилось что-то настолько экстраординарное, что потребовало моего немедленного вмешательства? Надеюсь, не очередной приступ желания обсудить мою неправильную ответственность?
Его слова – как пощечины. Он помнит. И не упускает случая уколоть побольнее. Я сглатываю рвущееся наружу раздражение, заставляю себя говорить спокойно.
– Резник, пожалуйста… Это правда важно, иначе я не стала бы тебе звонить.
– Ни капли в этом не сомневаюсь.
– Моя сестра… – Делаю вдох, успокаиваю нервы. – Моя сестра попала в очень неприятную историю.
– Твоя сестра? – он картинно удивляется. – Сочувствую. Только я тут при чем? Мы с ней, кажется, даже не знакомы. Или я что-то упустил в этой насыщенной событиями неделе?
Он издевается. Откровенно, с наслаждением.
Я чувствую, как кровь приливает к лицу. Но отступать нельзя.
– У нее очень большие проблемы. Ее… ее подставили. Фиктивные фирмы, огромные долги перед налоговой. Возможно, даже уголовное дело.
Я терпеливо, не поддаваясь на его провокации, обрисовываю ситуацию в общих чертах. Стараюсь говорить сухо, по-деловому, оперируя только фактами, которые успела выудить из Лили и тех бумаг.
Резник слушает молча. Когда я заканчиваю, снова наступает тишина. Такая густая, что ее, кажется, можно потрогать.
– М-да, – наконец, произносит он, и в этом простом звуке столько плохо скрытого злорадства, что меня передергивает. – Неприятная история, Франковская. Очень неприятная. И что же ты от меня хочешь? Моральной поддержки? Или, может, финансовой? Хотя, вроде, поправь меня, если я ошибаюсь, после твоих недавних карьерных взлетов – которые, к слову, обеспечил тебя я – в последнем ты нуждаешься меньше всего.
Резник отыгрывается. За все. За тот вечер у меня дома, за то, что посмела ему отказать, за то, что Слава его публично унизил. И сейчас, когда понимает, что я точно максимально беззащитна, собирается выжать из ситуации максимум удовольствия.
– Я… я помню, ты как-то упоминал, что у тебя есть… знакомый в налоговой. На высоком уровне.
Резник хмыкает. Вальяжно, почти лениво.
– Было дело, Франковская. И что с того? Ты же не думаешь, что я буду по первой твоей просьбе дергать серьезных людей из-за проёба твоей тупой сестры? С какой радости я должен за нее впрягаться? Или за тебя? Ты же, кажется, ясно дала понять, что наши с тобой пути окончательно разошлись. Или я снова что-то путаю?
Его голос сочится ядом. Каждое слово ощущается как плевок.
Мне гадко. До тошноты. Но я заставляю себя говорить.
– Резник, я тебя очень прошу. Помоги. Если есть хоть малейшая возможность…
Он снова молчит, наслаждаясь моим унижением. Я слышу, как он там, на том конце связи, затягивается сигаретой. Шумно выпускает дым.
– Знаешь, Франковская, – говорит наконец, и голос у него становится еще более издевательским. – А ведь ты права. Возможность всегда есть. Но вот вопрос – зачем мне это? Что я с этого получу? Твою вечную благодарность? Боюсь, она мне как-то резко стала не сильно интересна. Особенно после того, как ты предпочла моей компании… хм… как ты там сказала? Кого-то, после кого не хочется отмываться? И еще одного, не слишком обремененного интеллектом размалеванного молодого придурка. Ты прям заставила меня посмотреть на тебя под новым углом, Майя. Признаю. Снимаю шляпу – крепко водила меня за нос, прикидываясь непорочной девицей.
Я сжимаю телефон так сильно, что хрустят пальцы. Дыхание перехватывает.
– Резник, пожалуйста. – Прикусываю губу. Во рту моментально становится солоно от вкуса крови. – Что ты хочешь? Чтобы я извинилась?
– Да иди ты нахуй со своими извинениями. – Он поймал волну и смакует каждое слово. – Боюсь, тебе придется решать проблемы твоей овцы-сестры как-то иначе. Например, можешь пойти отсосать своему бывшему, с которым, как я понял, у тебя все на мази. Или татуированному сопляку. Раз они тебя так знатно трахают, пусть теперь и проблемы твои разгребают. А меня, будь так любезна, больше не беспокой. Особенно по таким пустякам.
И он бросает трубку.
Я еще несколько секунд стою, прижимая телефон к уху, не в силах поверить в то, что только что услышала. Короткие гудки отдают в голову вместе с его последними словами, грязными, мерзкими, от которых хочется вымыться с хлоркой.
Медленно опускаю руку. Меня трясет. Мелкой, противной дрожью. Как будто из меня вынули все кости, оставив только дрожащую, униженную оболочку.
Захожу в квартиру. Ноги ватные, едва слушаются. Лили на кухне уже нет. Наверное, ушла к матери в спальню. И это хорошо. Не хочу ее сейчас видеть. Никого не хочу видеть.
Запираюсь в ванной, включаю холодную воду, долго умываюсь, тру лицо руками, пытаясь смыть с себя грязь телефонного разговора. Но он въелся под кожу, и как будто даже отравил кровь.
Потом иду на кухню. Сажусь у окна, в свое любимое кресло. Обхватываю колени руками, утыкаюсь в них подбородком. За окном – ночь, редкие фонари и лениво падающий снег. А внутри – пустота. Выжженная, звенящая пустота.
Пытаюсь переварить случившееся. Еще раз. И еще. Прикидываю, где взять деньги, чтобы закрыть долги сестры, если все пойдет по самому худшему сценарию. У меня есть сбережения, но их явно не хватит. Продавать машину? Да, придется. Но даже так… не факт, что покрою хотя бы половину. Залезать в сумасшедшие кредиты, чтобы перекрыть ее липовые?
Господи, да что же делать?!
Взгляд падает на лежащий на подоконнике телефон. Он светится новым сообщением.
От Славы.
«Би, все нормально?»
Коротко. Просто. Без лишних слов. И от этой простоты почему-то становится еще горше.
Пальцы сами набивают ответ: «Кино отменяется. На неопределенный срок. Прости».
Отправляю и закрываю глаза. Не хочу ему врать, но и рассказывать всю эту грязь – не могу. Не сейчас. Никогда.
Телефон тут же оживает снова. На этот раз – звонком. И опять от него. Я смотрю на экран, на имя «Шершень», и слезы сами собой начинают катиться по щекам. Я сбрасываю. Не могу. Просто не могу сейчас говорить.
Он перезванивает. Снова. И снова. Настойчиво, не оставляя ни шанса..
Наконец, сдаюсь. Принимаю вызов, подношу телефон к уху.
– Би? – его голос в трубке встревоженный, напряженный.
Мне так тяжело, что сил не хватает даже просто сдержать громкое совершенно слабое всхлипывание. Пытаюсь заглушить его, закрыть рот и нос рукой, но уже слишком поздно.
– Что случилось? – моментально улавливает Слава. – Ты плачешь?
Я пытаюсь что-то сказать, но из горла вырывается только еще один сдавленный всхлип. Втягиваю губы в рот, чтобы не разрыдаться в трубку, как последняя истеричка.
– Би, – его голос становится тверже, настойчивее. – Говори. Что произошло?
А я… просто не могу.
Боюсь даже рот открыть, чтобы не вывалить на него всю эту мерзость.
И свое отчаяние.
– Би, не молчи, пожалуйста, – в голосе Славы проскальзывают какие-то новые, незнакомые мне нотки. Почти… нежные? – Я же слышу, что что-то не так. Расскажи мне. Ну же.
И меня прорывает.
Я рассказываю.
Сбивчиво, путано, глотая слезы и слова. Про отца. Про Лилю. Про Игоря. Про налоговую.
Про звонок Резнику. Про его слова. Про все. Вываливаю на Дубровского весь этот ужас, всю эту грязь, всю свою боль и отчаяние. Не знаю, зачем я это делаю. Может, потому что он – единственный, кто сейчас готов меня выслушать без всяких встречных условий. Или потому что он Шершень – тот, кому я с самого начала доверяла даже самое сокровенное.
Слава молчит. Слушает. Не перебивает. Только иногда я слышу в динамике его тяжелое дыхание.
Когда я, наконец, замолкаю, выжатая до последней капли, он тоже молчит еще несколько секунд. А потом его голос, серьезный, даже жесткий, разрезает тишину:
– Скинь мне все данные на свою сестру. Паспорт, все, что есть. И все документы, которые она тебе дала. Прямо сейчас.
Я опешиваю.
– Слава, не надо, – шепчу я. – Я не хочу тебя в это впутывать. Это… это мои проблемы. Я сама…
– Би, – его голос становится еще тверже, в нем появляются стальные нотки, от которых у меня по спине пробегает холодок. – Я не спрашиваю, хочешь ты или нет. Просто сделай, что я говорю. Иначе я, клянусь, найду тебя меньше чем за полчаса, приеду и сам все у тебя заберу. Ты меня поняла?
Его настойчивость и эта неожиданная безапелляционность почему-то не пугают, а наоборот – придают сил. Как будто рядом со мной появился кто-то сильный, кто-то, кто готов взять на себя хотя бы часть этого неподъемного груза.
– Хорошо, – выдыхаю с дрожью, и снова всхлипываю. – Сейчас все пришлю.
– И еще одно, Би, – его голос на мгновение смягчается. – Не плачь. Слышишь? Все будет нормально. Отлично вряд ли, хорошо – не факт, но я постараюсь. А вот «нормально» я гарантирую.
Я киваю, хотя он и не может этого видеть.
Почему-то очень успокаивает, что он не обещает золотые горы и райские кущи просто по щелчку пальцев, а озвучивает то, что может быть реальным. В этом трешаке меня любое «нормально» сделает абсолютно счастливой.
Хотя, честно говоря, я понятия не имею, как и чем он может помочь. Но переспрашивать точно не буду.
– Спасибо, Слава, – говорю шепотом, в котором до сих пор проскальзывают рваные вздохи.
– Да пока не за что, Би, – отвечает он. И снова деловито командует: – Разбирайся с документами. Я жду.
Он отключается. А я еще несколько минут сижу, прижимая телефон к груди, и плачу.
Но сейчас уже с облегчением. И какой-то робкой, почти невозможной надеждой.
Глава тридцать первая
В десять утра я уже сижу в уютном кафе «Лемур», куда Кирилл Олегович, наш корпоративный юрист, согласился приехать. Он выглядит заспанным, но собранным. Напротив меня на столе лежит аккуратно разложенная стопка документов, которые я всю ночь перед этим сортировала и изучала.
Как прошла ночь – я помню как в тумане.
Сначала пыталась уснуть, возможно даже задремала пару раз минут на десять. В последнем тревожном сне реальность прошлого дня меня все-таки достала – приснился унизительный разговор с Резником, бледное лицо отца, слезы Лили и цифры, цифры, цифры с таким чудовищным количеством нулей, что я вскочила на кровати, уверенная, что прямо сейчас ее из-под меня конфискуют.
Больше уснуть уже не пыталась.
– М-да, – Кирилл откидывается на спинку стула, сняв очки и потирая переносицу. Он уже полчаса молча вчитывается в каждую строчку, в каждую цифру. – Ситуация, Майя Валентиновна, прямо скажем, паршивая.
Я молча киваю. Слово «паршивая» кажется мне сейчас верхом эвфемизма.
– На вашу сестру зарегистрировано два ООО – общества с ограниченной ответственностью. Оба – с внушительными налоговыми задолженностями. Плюс штрафные санкции, плюс пеня. Суммы, как вы понимаете, астрономические. Кроме того, на одну из фирм взят крупный кредит в коммерческом банке, по которому, естественно, не было сделано ни одного платежа. Банк уже подал в суд.
Каждое его слово – как удар молота по наковальне.
Я знала, что все плохо. Но не думала, что настолько.
А еще наивно думала, что впереди какой-то просвет. Что ж, просвет действительно есть.
Прямиком в жопу.
– Что нам делать? – голос у меня сиплый, чужой.
– Во-первых, – Кирилл снова надевает очки и смотрит на меня поверх них, – не паниковать. Во-вторых, нужно немедленно подавать заявление в полицию о мошенничестве. Собирать все доказательства того, что ваша сестра – жертва, а не соучастница. Любые переписки с этим… Игорем, свидетельские показания, все, что может подтвердить, что ее ввели в заблуждение. Главная задача – доказать отсутствие умысла и корыстной выгоды. Вы уверены, что она не получала от него никаких денег на свои счета?
– Уверена, – твердо отвечаю я, вспоминая вчерашний разговор. Лилю сложно назвать человеком кристальной искренности, но вчера она не на шутку испугалась и вряд ли была способна врать настолько цинично. – Только по мелочи, на продукты. Дешевая бижутерия. Ничего, что было бы «материальной выгодой».
– Это хорошо, – кивает он. – Это уже что-то. Нужно нанимать хорошего адвоката. Я, как и говорил, не специалист по уголовному праву. Но у меня есть пара знакомых знакомых как раз по такому профилю. Очень толковых. Я дам вам контакты. Они помогут составить заявление, будут представлять интересы вашей сестры в полиции и, если дойдет до суда, – в суде. И, конечно, нужно начинать диалог с налоговой и банком. Пытаться договориться о реструктуризации, отсрочке… Но это уже после того, как будет возбуждено уголовное дело по факту мошенничества.
Я слушаю его, и в голове постепенно вырисовывается картина. Мрачная и сложная. Все так же очень страшная. Но это хотя бы немного похоже на план, а планирование меня всегда успокаивает.
Остаток субботы и все воскресенье проходят как в тумане. Я мотаюсь между домом родителей, где отец потихоньку приходит в себя, но все еще очень слаб, и квартирой тети Вали, где прячутся от всего этого кошмара племянники. Лиля, после первоначальной истерики, впала в какую-то апатичную прострацию. Сестра просто молча делает все, что я говорю: ищет в телефоне старые переписки с Игорем, вспоминает какие-то детали их разговоров, подписывает доверенность на адвоката. Мать ходит тенью, с красными от слез глазами, но на удивление, не лезет с упреками. Кажется, и до нее, наконец, дошел весь ужас происходящего.
В понедельник утром я встречаюсь с адвокатом, которого порекомендовал Кирилл. Сергей Петрович – мужчина лет пятидесяти, с цепким, умным взглядом и стальной хваткой. Он внимательно изучает документы, слушает мой сбивчивый рассказ, задает острые, неудобные вопросы. И в конце выносит вердикт:
– Дело сложное, но не безнадежное. Будем бороться. Шансы доказать, что ваша сестра – потерпевшая, есть. Но готовьтесь к тому, что это будет долго, дорого и очень нервно.
«Дорого». Я уже мысленно готова отказаться от «Медузы», даже если эта мысль заставляет мое сердце ныть от боли. Я, конечно, подумывала о том, чтобы сменить ее на более подходящую машину, но не сделала этого до их пор именно потому, что морально так и оказалась не готова отдать кому-то мою маленькую красную спортивную «малышку». Ну вот, теперь жизнь решила за меня.
С понедельника начинается ад. Мне просто невероятно везет, что на неделю Резник уезжает в столицу и командует офисом в режиме онлайн, и мне удается остаться между офисом и гос-органами. Амина прикрывает меня просто как тройная броня, и каким-то чудом удается минимизировать мое «видимое отсутствие» в офисе. Я разрываюсь между работой, где нужно держать лицо и делать вид, что все в порядке, и домом, где на меня смотрят три пары испуганных глаз – отца, матери и Лили.
Я почти не сплю, питаюсь на ходу, существую на кофе и адреналине.
Приходится вникать в каждую бумажку, допрос, встречу, консультацию.
Слава звонит каждый вечер. Коротко, по-деловому, мы разговариваем буквально около минуты, просто обмениваемся какими-то общими фразами: он спрашивает, как дела, я делаю короткую выжимку по делу. Я рада, что все – вот так. Я не хочу ни жалости, ни дежурных слов утешения, ни тем более натужной болтовни в стиле «я просто хочу тебя отвлечь». Как будто если бы мы начали обсуждать очередную книгу или сюжет с «Дискавери», переживать весь происходящий треш стало бы легче. Кроме раздражения, такие разговоры точно бы ничего не дали. И Слава каким-то образом очень тонко чувствует мое настроение – не лезет, просто… находится рядом, даже просто в формате телефонной связи.
Слава предлагал деньги – спокойно, без понтов.
Я отказалась. Наверное, даже слишком категорично, потому что он больше не настаивал.
В среду он звонит чуть раньше – обычно, мы на созвоне после девяти вечера, как будто он дает мне время выдохнуть после очередного конского забега, прежде чем узнать «обстановку на фронте».
– Узнал кое-что по этому Игорю, – как обычно без прелюдии начинает Дубровский. – Только он никакой не Игорь, а Олег. Олег Петрович Зайченко. Уже проходит по нескольким делам о мошенничестве.
– Почему я не удивлена, – откидываюсь на спинку стула и прикрываю глаза. Ругать себя за то, что не погнала его ссаными тряпками в тот единственный раз, когда видела, не имеет смысла – меня бы все равно никто не послушал. Мама и Лиля были слишком им очарованы. Но все равно хреново на душе, что всего этого, в теории, можно было бы избежать.
– Есть заявы от двух пострадавших женщин, Би, – продолжает Слава. Слышу. Как он затягивается – в последнее время делает это как будто чаще – слышу этот звук во время каждого нашего разговора. Чувствую себя бесконечно виноватой, потому что помню, как он пытался бросить. – Там, правда, дела развалились и суммы были не такие… большие.
– Катастрофические, ты хотел сказать, – горько смеюсь, глотая очередную порцию черного не сладкого кофе, такого горького, что выступают слезы. – Прости, это просто ирония. Защитная реакция.
– Я скину тебе архив, Би, передай его адвокату, ладно? Он знает, что со всем этим добром делать. И постарайся поспать. Знаю, что не получается, но надо. Твоя бессонница делу не поможет, даже если она будет искренняя и самоотверженная.
Он желает мне спокойно ночи и через минуты скидывает обещанные документы.
Я открываю – и слегка офигеваю. Все это явно взято не из криминальных новостей, а как будто из тех самых «развалившихся» дел, о которых упомянул Дубровский. Как это можно было получить? Точно не от уборщицы тети Вали, которая моет полы в кабинетах прокуратуры и полиции.
Как и сказал Слава – пересылаю все адвокату. Сергей Петрович перезванивает через час.
– Отлично, Майя Валентиновна, – в его голосе впервые за все это время слышны нотки оптимизма. – Это кардинально меняет дело. Если мы докажем, что это серийный мошенник, шансы на то, что вашу сестру признают потерпевшей, возрастают в разы.
В следующий раз адвокат звонит уже в пятницу.
Прошла уже неделя после того кошмарного вечера, когда все полетело в тартарары, а ощущается это так словно я варюсь в этом котле уже несколько жизней подряд.
Я как раз выхожу с очередного совещания, уставшая и злая, и прикладываю телефон к уху со слепой надеждой услышать хотя бы что-то хорошее.
– Майя Валентиновна, у меня для вас новости, – он без предисловий, заставляя мои пальцы сжаться сильнее. – Я только что из прокуратуры. Уголовное дело в отношении Зайченко возбудили. Налоговая, после нашего обращения и предоставленных доказательств, согласилась приостановить начисление пеней и штрафов до окончания следствия.
– Что…? – моргаю и зачем-то трогаю стену, чтобы убедиться, что она – реальная, а я – не сплю. – Это же… хорошие новости, да?
– Это очень хорошие новости, – подтверждает Сергей Петрович. – И знаете, что необычно? Они пошли на это удивительно легко. Как правило в таких случаях бюрократическая машина работает со скрипом, а тут… мне даже показалось, что кто-то сверху попросил отнестись к вашему делу с особым вниманием. Банк тоже пока взял паузу.
Я прислоняюсь к стене, чувствуя, как подкашиваются ноги. «Кто-то попросил». В голове мгновенно вспыхивает образ Резника. И тут же гаснет. Нет, боже, конечно нет. Он бы точно не стал. После того разговора, после той грязи, которую он на меня вылил, он скорее бы с наслаждением наблюдал, как я тону, чем протянул руку помощи.
– Майя Валентиновна, – голос адвоката возвращает меня в реальность, – я прошу прощения за бестактность, но… если у вас или у кого-то из ваших близких есть влиятельные знакомые… В общем, я пытаюсь сказать, что такой ресурс нам бы очень пригодился. Такие дела любят скорость и правильные рычаги.
И снова мысль, на этот раз острая, как укол.
Слава? Откуда у простого, пусть и гениального, инженера могут быть такие связи? Да, он упоминал каких-то «знакомых», когда нашел информацию на Игоря, но одно дело – пробить человека по базам, и совсем другое – влиять на решения налоговой службы и прокуратуры. Это совершенно другой уровень. Я отмахиваюсь от этой мысли, потому что она кажется абсурдной.
Но тут же нова к ней возвращаюсь.
Больше некому. Я даже Сашке так до сих пор ничего и не рассказала, хотя мы созванивались на неделе, когда он вернулся из рейса. К стыду своему, пришлось соврать, что я слишком поглощена работой и мне даже по телефону с ним поболтать не получается.
Значит, все-таки Дубровский? Спросить его об этом напрямую? Чтобы… что? Втянуть его в это еще больше? Я не могу. Это будет означать, что я жду, что он будет решать мои проблемы. А мы же… просто друзья.
– Нет, Сергей Петрович, – отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Никаких влиятельных знакомых у нас нет. Видимо, нам просто повезло, что попались адекватные люди.
– Что ж, и так бывает, – в его голосе слышится легкое сомнение, но он не настаивает. – Главное – результат.
– Мою сестру не посадят? – Спрашиваю – и скрещиваю пальцы, как дурочка, потому что до сих пор не могу поверить в благополучный исход. Но все равно – надеюсь.
– С вероятностью в девяносто процентов – нет, – отвечает адвокат. – Если Лилия и дальше будет сотрудничать со следствием и мы сможем доказать, что она – потерпевшая, скорее всего, она отделается статусом свидетеля.
– Господи… боже… – Я делаю глубокий вдох и закрываю рот рукой, потому что от внезапно нахлынувшего облегчения копившийся все эти дни стресс, наконец, находит выход через рыдания. Настолько сильные, что сдерживать их не получается – как ни старайся.
Хорошо, что женский туалет буквально в конце коридора, и пока я бегу туда – не встречаю ни одной живой души. Просто чудо – в нашем-то муравейнике в разгар рабочего дня.
– Я просто… – бормочу, отвинчивая вентиль и прикладывая к лицу влажные холодные ладони. – ущипните меня.
– Боюсь, с долгами ситуация не настолько радужная, хотя и здесь, я бы сказал, нам удивительно легко идут навстречу. Майя Валентиновна, долги никуда не денутся. Основную сумму налоговой задолженности и кредит банку, скорее всего, придется гасить. Возможно, получится добиться реструктуризации, списать часть процентов… Но это уже следующий этап. Главное – мы сняли угрозу уголовного преследования. А это уже победа.
– Это же просто… деньги. – Моя «Медуза» уже выставлена на продажу. Я собрала все свои сбережения на один счет, чтобы иметь точно представление, сколько у меня есть. Вроде бы не мало, но на фоне Лилькиного долга кажется незначительной. Но если продать машину, то останется погасить совсем немного. Негромко смеюсь, вспоминая слова своей любимой бабушки, которые сейчас как нельзя кстати: – Знаете, как говорят, Сергей Петрович? «Спасибо, боженька, что взял деньгами».
Я отключаюсь, и несколько минут просто стою, прислонившись к дверце кабинки. В ушах шумит.
Лильку не посадят. Эта мысль пульсирует в висках, перекрывая все остальные. Долги, проблемы, долгая и муторная борьба – это еще далеко не конец. Но самое страшное – уже позади.
Я могу выдохнуть.
Хотя бы немного.
Я разглядываю телефон в руке, почему-то начинаю его мысленно уговаривать «зазвонить» входящим. И чтобы на экране было Славы. Просто потому что мне хочется поделиться с ним новостью. Хотя, если это действительно его вмешательство – до сих пор ноль идей, каким образом – он, скорее всего, и так примерно в курсе происходящего.
К тому же, в середине рабочего дня, Дубровский явно полностью поглощен работой.
Подумав секунду, все-таки нахожу его имя в списке контактов.
Можно просто написать СМС-ку, но это кажется каким-то… не правильным.
Наверное, на минуту разговора он найдет время? Или я вед себя как эгоиста?
Мы же друзья.
Мой палец зависает над иконкой вызова.
Друзья созваниваются и делятся друг с другом хорошими новостями.
Нажимаю на вызов. Слава отвечает после четвертого или пятого гудка, и у меня на секунду язык прилипает к нёбу. А потом я начинаю тараторить просто как ненормальная.
– Прости, что отвлекаю, – мозг поздно фиксирует, что я даже не поздоровалась. – Просто хотела сказать, что с Лилей… с моей сестрой… Мне сейчас звонил адвокат – сказал, что мы почти полностью вышли из риска тюремного срока и ее, кажется, не посадят. Боже. Я до их пор не могу поверить и…
Из меня льется как из чайника – слова облегчения, нервы, все невыплаканные слезы между строк, ужасы, которыми я накручивала себя каждую ночь и каждую свободную минуту. Как пыталась представить, что скажу родителям и как буду смотреть им в глаза, если ее все-таки посадят.
Слава слушает, не перебивая.
– Спасибо тебе, – наконец, выдыхаю я. – Ты нашел этого Зайцева и… это сразу изменило дело. Знаешь, оно просто перестало быть таким безнадежным и мой адвокат…
Я делаю глубокий вдох, понимая, что давно вышла за рамки «двадцатисекундной вежливости».
– Извини, что я так много болтаю… – пытаюсь исправить ситуацию. Хотя, кого я обманываю? Я давно могла бы сказать короткое «пока» и положить трубку, но вместо этого прислушиваюсь к тишине на том конце связи, которая нарушается редкими странными звуками и очень отдаленными голосами.
– Можешь выдыхать, Би, – наконец, говорит Слава. Спокойно, даже не пытается напроситься на комплименты по поводу своей помощи. – И не надо больше думать о плохом по ночам. Потому что ночью надо спать – у тебя сил не будет «железо» в зале таскать, и даже розовые лямки не помогут.
То, что он все помнит и не забывает даже незначительные мелочи, щиплет в носу.
– Я очень тебе благодарна, Слава, – говорю еле слышно. Так тихо, что сначала кажется – он не услышал ни слова.
Смотрю на свое отражение в зеркале и вижу, как снова по-детски скрещиваю пальцы.
Сначала мозг даже не фиксирует, почему.
