Текст книги "Запрещенные слова. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)
Как очень грязный зомби, потому что на него только что вылили ушат помоев. И дело даже не в обвинениях Юли – они все абсурдны, с первого и до последнего слова.
Она не сделала мне больно словами.
Она сделала мне больно, растоптав мой «счастливый день».
Я смотрю на лица своих гостей. Они смущены, испуганы, но пытаются сочувствовать. Улыбки исчезли, легкость улетучилась. Праздник мертв.
– Майя… – тихо начинает Амина, но я вздергиваю подбородок и она мгновенно замолкает.
– Я… Мне очень жаль, – говорю, чувствуя, как горят щеки. – Кажется, вечер уже безнадежно испорчен.
Наташа подходит ко мне сзади и крепко обнимает.
– Майка, если хочешь – я сегодня останусь у тебя.
Я смотрю на свой праздничный стол и сидящих за ним гостей, которые вместо того, чтобы наслаждаться вкусным мясом и терпким вином, «насладились» безобразной шоу-программой.
Начинаются неловкие прощания. Коллеги вежливо говорят, что им уже пора. Костя с Наташей и Катей тоже собираются. Натка снова обнимает меня на прощание, шепчет: «Позвони мне обязательно!», смотрит с такой теплотой и беспокойством, что я на секунду чуть было не поддаюсь желаю все-таки попросить ее остаться со мной.
Амина остается чуть дольше – молча берет на себя все организационные моменты, которые я в своем теперешнем состоянии решали бы с заметным «тормозом». Я пару раз смотрю в ее сторону, останавливаю себя от вопросов, которые должна задать, потому что что после Юлиной бравады, шансов, что ответ Амины меня порадует, практически никаких. Но вс конце концов, решаю больше не прятать голову в песок.
– Амина, и давно обо мне сплетничают? – останавливаю ее окриком, когда она как раз отпускает официанта с очередным расчетом.
Намеренно делаю это без вступления, чтобы застать ее врасплох. Она – идеальная ассистентка и между нами сложились теплые отношения, так что, вполне возможно, выдавить из нее правду будет не так просто. Но в первые секунды, пока она встречает мой вопрос без подготовки, ответ и так написан у нее на лице.
Я качаю головой. Хочется спрятаться от мира, закрыться ладонями, но я держусь. Реветь в подушку буду потом.
– И давно? – задаю следующий вопрос, давая понять, что «ответ» на первый и так уже получила.
– Майя, слушай…
– Давно? – повторяю чуть жестче.
– Кто-то закинул информацию в чат «элианов» на следующий день после объявления твоей новой должности. Никто бы и внимания не обратил – ты же знаешь, запрет на разговоры не о работе постоянно нарушают.
– Но там было фото?
Она вздыхает и после секундной задержки все-таки кивает. Еще минуту тормозит, потом достает телефон, недолго что-то листает и, наконец, протягивает его мне.
Это чат сотрудников «элианов» – я замечаю пару знакомых лиц на аватарках. Каким образом туда затесалась Амина – вопрос риторический. Она ведь не просто так все и обо всех знает, с моей стороны было бы наивно верить, что все свежие сплетни она получает исключительно законным путем.
Я вижу сообщение, с которого все началось – пользователь «Юля Г.» с бантиком на аватарке. Она не была сильно оригинальной – просто слила ровно ту часть истории, которую слила Дубровскому: я специально попросила Гречко продвинуть симпатичного парня, потому что запала на него. Но у всего этого появилось продолжение, завернутое во флёр: «А кому еще насасывает Франковская за такое стремительное повышение?»
Кто-то попытался оспорить ее слова – и тогда в ход пошли фото.
Не одно. Не только то, почти_невинное, с ладонью Славы у меня на талии. Есть еще парочка, и при взгляде на них я даже не сразу улавливаю ракурс, как они были сделаны. На секунду кажется, что как будто самим Дубровским, но когда первый шок проходит, эта версия сразу отпадает. На одном фото он усаживает меня в «Медузу» – наши лица видны отчетливо, хотя из-за полумрака на улице качество фото не самое лучшее. Дальше – кроткое видео.
Я поджимаю губы, потому что несмотря на весь пиздец происходящего, мое тело моментально откликается воспоминаниями – на десятисекундном ролике Слава сидит на корточках перед машиной, гладит мою лодыжку и убирает в салон край платья, чтобы его не прищемило дверцей.
Есть еще пара кадров – где он садится в машину.
Не такие провокационные, но явно для того, чтобы никто точно не подверг сомнению, что с той презентации мы уехали вдвоем и явно не с намерением выпить чаю.
Дальнейшее обсуждение читать нет смысла.
Я возвращаю телефон Амине.
– Майя, никто не поверил, что твое повышение…
Она стопорится об мой взгляд.
Понимает, что лучше не продолжать. Спрашивает, нужна ли еще мне сегодня, получает отрицательный ответ и уходит.
Вскоре зал пустеет. Официанты стараясь не привлекать внимания, начинают убирать со стола. Через пару минут передо ной непонятно откуда появляется чашка кофе и пана-кота в красивой креманке, выложенная сверху залиты в желе дольками мандаринов. Есть мне это абсолютно не хочется, но я все равно благодарю внимательный персонал.
Сделать все те фото никак нельзя было случайно. Только если намеренно идти за нами как вор. Зачем? Чтобы что? Ответ приходит только один – Юля готовилась со мной воевать, потому что уже тогда нацелилась на мое место. Очень в ее духе – сначала обидеться на то, что я не посадила ее в какое-то важное кресло, а потом, в отместку, придумать забрать мою должность. Ну а почему бы и нет? Сначала выслужиться пред Гречко, получить рекомендации, а потом подобрать момент, когда я буду наиболее уязвимой и вбросить грязь под правильным соусом. «Какой же она директор по персоналу, если продвигает любимчиков за интимные услуги?!»
Она явно собиралась придержать эти фото и видео, иначе ткнула бы мне под нос сразу все. Но ограничилась только одним кадром, на котором, строго говоря, ничего криминального. Усыпила бдительность. А если бы Дубровский не обмолвился про «причину» своего внезапного интереса – я до сих пор была бы слепой дурой. И Юля продолжала бы как ни в чем не бывало улыбаться мне в лицо, называть лучшей подругой и подло ждать возможности ударить в спину. Интересно, если бы она действительно села в мое кресло – продолжала бы делать вид, что все получилось само собой и к фото она не имеет никакого отношения? Жалела бы меня? Подставляла дружеское плечо? Обещала «посодействовать моему возвращению»? Я допускаю вариант, что на эмоциях слишком сгущаю краски, но прям сейчас ни капли не сомневаюсь – именно так она бы и поступила.
Понятия не имею, сколько проходит времени, когда на экране всплывает входящий вызов от Григорьева. Я прикладываю телефон к уху и прежде, чем он успевает что-то сказать, первой спрашиваю:
– Саш, ты в порядке?
– Пчелка, да конечно я в порядке. Ты где?
– Здесь.
– В ресторане?
Я киваю. Не уверена, что добавляю какое-то вербальное «да» к этому жесту, который Сашка не может видеть, но в трубке все равно слышу его: «Пчелка, я сейчас приеду».
«Хорошо» в ответ тоже произношу на выдохе.
Жду. Пью кофе и даже ни о чем не думаю, потому что в голове абсолютно пусто.
Саша возвращается через неопределенно – для меня – количество времени. Стоит у входа, все в той же белой рубашке с огромным темным пятном. Выглядит таким же опустошенным, как и я себя чувствую внутри.
В опустевшем зале как будто только мы вдвоем и никого больше. Только он и я. И призраки нашего общего прошлого, которое сегодня с грохотом ворвалось в настоящее.
Он подходит ко мне медленно, будто не уверен, что я не сбегу. Останавливается всего в одном шаге. И это тот самый шаг, который для нас – как целая пропасть.
– Пчелка… – Вздыхает. Голос у него хриплый и уставший. Замечаю, что взгляд соскальзывает с моего лица – на кулон, и обратно – мне в глаза. – Май, черт, мне так жаль. Просто пиздец.
Я мотаю головой – извиняться ему совершенно не за что, но произнести это вслух почему-то не получается. У меня как будто вообще отняло речь.
Снова смотрю на его рубашку. На это безобразное пятно. И вдруг чувствую не злость на Юлю, а какую-то странную, усталую нежность к нему. К этому мужчине, который столько лет был частью моей жизни, даже когда мы не были вместе. Который сейчас стоит передо мной, весь измазанный в грязи чужой ненависти, и выглядит таким же потерянным, как и я.
– Сашка, – голос, наконец, возвращается. И звучит даже спокойнее, чем я ожидала. – Эту рубашку не спасет уже даже химчистка. Жаль. Она очень… тебе идет.
– Плевать, – он смазано касается пятна пальцами. – Херня, вообще даже не думай.
Он выглядит так, будто ждет от меня отмашку. Скажу, что мне он тоже сегодня не нужен – и безропотно уйдет, даже не попытавшись переубедить. Попрошу остаться – будет рядом сколько нужно. Сашка всегда был таким – никогда не давил, не наседал. Оставлял много «воздуха».
Но я не хочу, чтобы он уходил сейчас. Не после этого. Не сегодня.
– Поехали ко мне, – говорю я, и мой голос звучит немного мягче. Такое решение кажется единственно правильным. Нас с ним сегодня одинаково сильно погладили против шерсти одна и та же сука. Нам надо держаться вместе – это же логично. – Мужской рубашки у меня нет, но есть пара оверсайз футболок – влезешь даже ты. И потом можем просто немного посидеть. Если захочешь.
В карих глазах на мгновение вспыхивает удивление, потом что-то еще… Облегчение?
– Хочу, – просто отвечает он.
Я киваю. Беру со стола клатч, который только чудом не пострадал от Юлиной атаки.
Мне больше ничего не нужно. Праздник закончился.
Осталась только усталость, боль и необходимость как-то пережить эту ночь.
Глава двадцать шестая
Мы медленно идем к выходу, мимо все еще работающих официантов, которые стараются смотреть куда угодно, только не на нас. Я чувствую их интерес и любопытство, и мне хочется провалиться сквозь землю. Кажется, будто двигаюсь как в замедленной съемке, а пятно на Сашкиной рубашке из черного снова становится ярко-алым, превращаясь в слишком выразительное напоминание о случившемся всего час назад.
Весь этот тщательно спланированный вечер, символ моей новой свободы и независимости, в одно мгновение превратился в жалкое зрелище. И виной всему – моя наивность и вера в то, что если я буду хорошей подругой, то все дерьмо этого мира ко мне просто не пристанет.
Оказалось, к хорошим подругам оно пристает даже лучше. Намертво.
На улице свежо. И уже совсем темно. Ночной воздух несет прохладу, но она не успокаивает.
– Такси? – предлагает Григорьев.
Я киваю. Совершенно очевидно, что за руль не готов сесть ни один из нас. Пока ждем машину, стоим рядом и слишком близко. Я чувствую тепло, исходящее от него, даже через несколько слоев одежды. Молчим.
И я до чертиков ненавижу Юлей именно в эту секунду, потому что, даже уехав, она оставила после себя это густое, тяжелое напряжение.
Заднее сиденье такси – огромной «Тойоты» – все равно ощущается маленьким и тесным. Наши плечи почти касаются, колени в нескольких сантиметрах друг от друга. Я не прижимаюсь к окну, просто сижу прямо, остро ощущая Сашкину близость. Стараюсь смотреть не на него, а на дорогу, но боковым зрением все равно выхватываю его профиль – жесткая линия челюсти, усталость в складке у рта. Даже легкая щетина на его подбородке выглядит угрюмой.
– Мне жаль, что тебе пришлось это пережить, Пчелка, – говорит он тихо, буквально цепляя зубами невысказанные ругательства.
Его голос проникает под кожу, заставляет повернуть голову. В свете проплывающих за окнами фонарей, его глаза кажутся непривычно темными.
– Саш, это ни хрена не твоя вина.
– Моя, Май. Весь этот пиздец – это только моя грёбаная вина. – Он делает жест, как будто обводя весь сегодняшний вечер невидимым мелком. – Я должен был разобраться раньше. До того, как это коснулось тебя. Снова.
Снова.
Это не только про Юлин спектакль. Это про наше с ним «было». Про то, что он ушел тогда. Выбрал не меня. Но «мы» на этом все равно не закончились. Просто стали другими – людьми, которые выбрали делать вид, что все в порядке. Потому что так было проще.
Потому что так мы хотя бы ничего не сломали. Только немножко самих себя.
– Забей. Я серьезно. – Мне важно, чтобы он это знал. – Юля все равно нашла бы способ. Не сегодня, так завтра. И не здесь, так где-нибудь еще.
Озвучивать другие свои выводы о том, что она готовила мне подножку еще ДО того, как он официально подал на развод, не хочу. Сашке еще нужно время чтобы переварить суровую правду – все эти годы он жил с гадюкой на груди.
– У нее крышу снесло окончательно, Пчелка. Я стал абьюзером, – он вздыхает и на этот раз все же позволяет себе злое рваное «ёбаный блядь…». – И работа. Ты же ее знаешь – если втемяшилось в голову, что она в чем-то лучшая – разубедить невозможно.
Остаток пути проезжаем в молчании. Наконец, такси останавливается у моего дома.
Расплачивается Сашка.
Я сижу как прикопанная, даю ему время обойти машину и открыть для меня дверцу.
Поднимаемся на лифте. Я немного нервно тереблю в руке ключи. Впервые за много лет он поднимется в мою квартиру. В мой мир, который строился без него. И он заходит туда в момент самого большого бардака – не физического, а эмоционального.
Открываю дверь. Включаю свет. Моя квартира встречает нас тишиной и уютом – разительный контраст с хаосом, из которого мы только что сбежали. Сашка переступает порог, оглядывается. Я вижу, как он с любопытством осматривается. И только сейчас до меня доходит, что он впервые у меня дома. За десять лет нашей дружбы, хотя Юля и Натка бывали у меня в гостях точно минимум раз в месяц – Сашка не приходил никогда. Почему-то раньше это не казалось чем-то странным, я просто не придавала этому значения. А сейчас кажется дичью.
– Проходи, – говорю я, бросая клатч и ключи на консоль. – Чувствуй себя как дома.
Он кивает. Останавливается у входа в гостиную. Я иду в спальню, открываю шкаф и ищу самую большую из своих оверсайз-футболок. Нахожу – серую, из какого-то плотного хлопка.
– Держи, – протягиваю ему. – Можешь переодеться в ванной. Или…
Григорьев смотрит на футболку, потом на меня. На секунду мне кажется, что он улыбается, но это, скорее, просто дрогнувший уголок губ.
– Здесь можно? – спрашивает, указывая на гостиную.
Точнее, на ту зону, которая отделена от остального пространства моей студии только цветом, но никак не стенами. Мне даже выйти некуда. Только отвернуться.
– Да, конечно, – но мне вдруг становится неловко.
Сашка снимает пиджак, бросает его на кресло – не небрежно, потому что всегда был жутким аккуратистом, но все равно чуть резче, чем я помню, как он обычно делает. Потом расстегивает пуговицы на рубашке.
Я отворачиваюсь не из-за стыда, а потому что этот момент ощущается слишком интимным. От происходящего буквально фонит нашими общими воспоминаниям. Потому что я абсолютно точно помню все его родинки, но от этого страшно неловко, как будто мне снова двадцать и он впервые раздевается передо мной – самый красивый будущий пилот Летной академии, и такой до чертиков в меня влюбленный, что сам жутко краснеет.
Я слышу шорох ткани, его смешок.
Любопытство берет верх и я поворачиваюсь. Сашка стоит в моей футболке. На нем она точно не_оверсайз. Подчеркивает его широкие плечи и даже немного «светит» рельефный живот. И руки, которые я помню еще по юношески немного неловкими, но сейчас они по мужски крепкие и жилистые, смуглые, из-за чего на предплечьях отчетливо видны не густые светлые волоски. Он выглядит совсем не так, как в идеально сидящей дорогущей шелковой рубашке, но сейчас в нем есть что-то… домашнее. Уязвимое.
Рубашка с пятном скомкана у него в руке.
– Давай, я ее застираю? Хотя бы попробую, – говорю, подходя ближе. Протягиваю руку.
Наши пальцы соприкасаются, когда он пытается ее отдать. Нас бьет током друг об друга – я отчетливо чувствую это в кончиках пальцев. Одергиваю руку слишком резко, и тут же мысленно распинаю себя за детский сад. Боже. Да я же с ним трахалась, ну и что, что десять лет назад? Я за него замуж собиралась.
– Не стоит, Пчелка. Это безнадежно. – Это он про пятно.
– Ты забыл, что если в мою голову что-то втемяшилось – выколотить это оттуда практически нереально, – фыркаю и иду в ванну
Замачиваю ее в раковине, добавляю отбеливатель и пятновыводитель.
Надежды мало, но сделать что-то – хотя бы что-то – мне сейчас жизненно необходимо. Как будто если я избавлюсь от этого пятна, то автоматически выведу и все остальные «грязные следы» на моей жизни.
Прислушиваюсь – Сашка нашел кухню и пошел хозяйничать.
Я потихоньку выскальзываю в гостиную, достаю телефон из сумки и снова иду в ванну, осторожно прикрывая дверь до тихого щелчка. На часах уже начало одиннадцатого. На экране – пара сообщений от Резника и еще один пропущенный звонок. Читаю. Сухо интересуется, за что игнор. Я мотаю головой, потому что даже не знаю, как к этому относится – как к издевательству или как к газлайтингу. Ненавижу когда психологическими терминами разбрасываются направо и налево, но в данном случае очень на то смахивает. Проигнорировать День рождения женщины, которую сначала несколько месяцев окучивал как розовый куст, а потом – изо всех сил убеждал в том, что точно настроен серьезно – и спрашивать, почему она после этого не берет трубку?
Не был бы он моим начальником – я бы его вообще на хрен заблокировала, ей-богу.
Я до упора поднимаю вентиль холодной воды, наливаю на ладонь побольше гидрофильного масла и смываю макияж. Потом умываюсь с пенкой. Остатки косметик стираю тонером и наношу его на лицо в два слоя. Маленький ритуал ежедневной рутины немного успокаивает. Теперь я по крайней мере могу спокойно смотреть на свое отражение и признать, что залезть в служебный роман было официально самым идиотским решением в моей жизни.
И на фоне этих мыслей всплывает следующая – о Дубровском.
Я разглядываю его контакт в моей записной книжке. Открываю окно отправки сообщений. Туплю страшно, потому что понятия не имею, что ему написать, если сама же обещала позвонить. Тогда мне казалось, что не будет никакой неловкости после сброшенных масок, а теперь в голове ноль идей, как начать разговор. Знаю, что не должна ни в чем перед ним отчитываться даже если не наберу – ни сегодня, ни завтра. Но мне страшно, что если я не сделаю этого сегодня – завтра мне уже просто не хватит духу.
Подумав немного, останавливаюсь на нейтральном: «Прости, что не смогу позвонить».
Отправляю.
Ругаю себя за то, что даже не сказала, от кого это. Бросаю вдогонку: «Твоя жужжащая напарница по книжному клубу))».
Расписывать, почему не перезваниваю, не хочу. Я только-только как будто немного отмылась от этой грязи, нырять в нее снова – значит, обрекать себя уже сто процентов на бессонную ночь.
Пока расчесываю волосы и собираю их в растрепанный домашний пучок на макушке, телефон пикает. От Шершня: «Если ты перебрала, моя жужжащая напарница, могу подержать твои волосы над унитазом, пока ты блюешь))»
Я пихаю в рот костяшку указательного пальца и что есть силы сжимаю ее зубами.
Хочется смеяться и плакать одновременно. Это уже истерика? Или… любовь?
Я: Нет, трезва как стекло.
Шершень: Ла-а-а-адно… Достаю план «Б»: если тебя похитили инопланетяне – моргни)
Я: Знаешь, здесь какие-то люди, но я пока не уверена, что они настолько отличаются от нас с тобой.
Я: Прости, я терпеть не могу не исполнять свои обещания.
Шершень: Все ок. Теперь у меня есть твой номер – ты попала, Би.
Я по старой привычке отправляю ему закатывающий глаза смайлик и прячу телефон до того, как в голове созреет дурацкая идея пожелать ему спокойной ночи. Ну какое, блин, «спокойной ночи»? Мы же не про вот эти милые ритуалы. Мы просто… коллеги, господи.
Мы с Дубровским ТОЖЕ коллеги. И тоже с интимным бэкграундом. Когда я, рассудительная и взрослая женщина, успела все это наворотить?
Над всем, что со всем этим теперь делать, нужно серьезно подумать, но точно не сейчас.
Выхожу из ванной, на мгновение замираю, прислушиваясь к звукам. Думала, Сашка сразу завалится спать – он же приехал ко мне фактически сразу с рейса и выглядел очень уставшим. Но на кухне слышны шаги и характерные щелчки кофемашины. Сейчас эти звуки, слишком легкие и домашние, кажется странно неуместными после бури, которая пронеслась по моей жизни всего пару часов назад.
Потихоньку крадусь в зону кухни, задерживаюсь за перегородкой, чтобы понаблюдать за тем, как Саша стоит у кофемашины. Моя серая футболка сидит на нем как будто его. Подчеркивает плечи, обтягивает грудь. Почему-то видеть его в ней, здесь, у меня на кухне, в этот странный, сломанный вечер… сбивает с толку.
Григорьев сосредоточен на кофемашине, словно это какая-то инопланетная технология. Я подхожу тихо, все еще чувствуя себя немного призраком.
– Борешься с ней? – спрашиваю я, пытаясь придать голосу легкость.
Он вздрагивает. Резко оборачивается, и в глазах у него на мгновение вспыхивает что-то неуловимое – не испуг, а как будто происходящее заставляет нервничать и его тоже. Это длится всего несколько мгновений, потом Саша выдыхает и дергает уголком рты. Это все та же уставшая улыбка, но она освещает его лицо, убирая напряжение с губ.
– Пытаюсь побороть ее упрямство, – говорит, кивая на кофемашину.
– Она просто требует особого подхода. – Становлюсь рядом, проверяю, все ли правильно и дарю ему заслуженный «палец вверх». – У тебя все получилось. И даже кокосовое молоко нашел.
– Прости, пришлось совершить рейд на твой холодильник.
– Боюсь, за это ты должен быть казнен – никто в мире не должен знать, что у меня там мышь повесилась.
– Ну, дохлой мыши я не видел, – Сашка проводит пальцами по нижней губе, пытаясь спрятать улыбку. Получается так себе. – Но у тебя, там, кажется, колония живых организмов на камамбере подняла восстание и скоро захватит мир.
Я так благодарна ему за то, что он не возвращает разговор обратно к Юле.
Понимаю, что это немного (или все же сильно?) по-страусиному – прятать голову от проблемы, которая сама по себе не рассосется, но сейчас у меня ровно «ноль» моральных ресурсов разбираться с этим сейчас. Потому что – это очевидно – придется принимать резкие и тяжелые решения, но когда я буду готова – рядом точно никого не должно быть.
Даже Григорьева.
Я беру чашку, разглядываю воздушную пенную «шапочку» сливок и делаю первый глоток.
– У тебя получилось, – выношу свой вердикт.
– Я старался, – в карих глазах появляется мальчишеская гордость. Сашка на секунду замирает и с осторожностью добавляет: – Ты раньше вроде бы любила капучино, Пчелка
Я киваю и опускаю лицо в чашку. До сих пор хорошо помню, как мы пили кофе по утрам на крошечной кухне нашей съемной квартиры. Помню, как Сашка учил меня разбираться в степенях обжарки, чем арабика отличается от робусты и эфиопии. Не хочу, чтобы он видел, как эти воспоминания подкрашивают мои щеки румянцем.
– А ты любил двойной эспрессо, – тихо отвечаю я, делая еще один глоток. – Чтобы хоть как-то продрать глаза после ночных полетов.
– Ничего не изменилось, – соглашается Григорьев.
– Ну… – Я убираю чашку и беру в управление своей вредной кофемашиной в собственные руки. – Только плюс десять лет и у меня, кажется, уже есть первая седина и морщины.
– Майя…
– Есть хочешь? – резко перебиваю. Хорошо знаю его голос, когда он становится таким тихим и твердым одновременно. Таким же голосом он однажды сделал мне предложение, а потом – рассказал про них с Юлей. И совсем недавно – про развод. Малодушно не хочу даже пытаться угадывать, о чем Сашка собирался поговорить в этот раз. Не готова.
– Предлагаешь устроить акт каннибализма над разумной сырной плесенью?
– Там точно должно быть что-то не настолько… живое, – посмеиваюсь и показываю подбородком на ящик справа.
Сашка достает оттуда упаковку соленых крекеров.
– Целый пир. – Подбрасывает ее в воздухе, прежде чем передать мне.
Наши пальцы соприкасаются на оглушительно шелестящей упаковке. Легкий, случайный, но очень осязаемый контакт.
Это не сексуальный разряд.
Это… узнавание.
Старый, глубоко спрятанный электрический ток нашего прошлого.
Я быстро отдергиваю руку, чувствуя, как подрагивают пальцы и горят уши. Григорьев наверняка тоже это почувствовал, потому что свои руки пихает в карманы брюк, как будто наказывает.
– А еще у меня есть банка копченого тунца – с ним можно съесть вообще все, даже картон, – усмехаюсь я, чтобы скрыть неловкость.
Сашка без стеснения шарит по ящикам, находит первую подходящую вазочку и высыпает туда печенье.
Отламываю крекер, кладу в рот. Сухо. Но помогает занять руки и рот.
Григорьев делает глоток кофе, смотрит на меня. Взгляд останавливается на моем лице, на волосах, собранных в небрежный пучок, на домашней пижаме. И хоть я абсолютно одета и мой вид находится на противоположной стороне значения слова «сексуальность», я все равно чувствую себя немного… голой.
– Ты сегодня по-другому выглядела, Пчелка, – говорит он, и в его голосе нет желания порассуждать на тему такой метаморфозы, только констатация факта. – Счастливее. Спокойнее.
Его слова попадают точно в цель. Потому что именно так я себя чувствовала еще сегодня утром, когда надевала кеды и удобный костюм, и бежала за своей мечтой. И даже сейчас, хоть от того настроения не осталось совсем ничего, я все равно ловлю отголоски того счастья.
Жаль, что испачканного.
– Подумала, что иногда стоит делать исключения и выбираться из своего идеального образа, – посмеиваюсь, чтобы это не звучало слишком уж драматично и пафосно.
– Выбирайся почаще, Пчелка – тебе идет.
Мы снова молчим. Этот разговор, легкий на поверхности, похож на тонкий лед, который пропитан подводными течениями. Мы оба одинаково сильно стараемся не задеть друг друга, делаем вид, что в упор не замечаем редкие вибрации в воздухе. И, видимо, одинаково сильно списываем их просто на… погоду и настроение.
Сашка ставит чашку на стол. Подходит ближе. Теперь он стоит так близко, что я чувствую тепло, исходящее от его тела, запах кофе и… его запах. Знакомый до головокружения. Моментально вышвыривающий меня в прошлое, где я даже уснуть не могла, когда он не лежал на соседней подушке. Как украдкой таскала из стиральной машины его футболки, просто потому, что ткань была пропитана им насквозь.
– Ты сильно устал, – говорю я и провожу большим пальцем под тенью у него под глазом. Синяки от недосыпа стали еще заметнее без вечернего света ресторана.
– Есть немного, – его рука поднимается, и я слегка напрягаюсь, потому что думаю, что он снова коснется моих волос. Но Сашка, помедлив, проводит костяшками по щеке. Легко, почти невесомо. Как будто проверяет, настоящая ли я.
Это одновременно и очень нежно, и болезненно. Потому что стирает годы, возвращает меня назад, в те времена, когда такие прикосновения были чем-то естественным и ежедневным. Когда-то именно после такого касания случился наш первый поцелуй.
Я вспоминаю об этом.
На секунду мелькает мысль, что… может быть… а потом где-то сзади замогильно воет мой телефон, и наваждение рассеивается. Я бросаю «прости, минуту!» Одними губами и беру телефон только для того, чтобы сбросить Резника и поставить на беззвучный.
Но Сашка уже допивает кофе жадными глотками, бросает взгляд на наручные часы.
– Я вызову такси, Пчелка.
Уехать? Сейчас?
– Нет, – решительно мотаю головой, удивляясь, насколько твердо звучит мой голос. – Никуда ты не поедешь, Григорьев. Забудь вообще.
– У тебя, кажется… ну… – Он путается в словах, и просто кивает в сторону моего телефона. Намекает, что у меня есть какие-то важные дела с тем, кто названивает мне в такое «интимное» время ближе к полуночи.
– У меня вообще ничего, – отчеканиваю еще более безапелляционно. – Кровать у меня только одна, но очень удобный диван – ты на нем поместишься.
Сашка внимательно изучает мое лицо, как будто ищет там хотя бы намек на то, что я говорю это только из вежливости. Я в ответ скрещиваю руки на груди и напускаю на себя шуточный грозный вид.
Но правда не хочу его отпускать.
Мы, может, назад уже и не склеимся, но это не повод оставлять друг друга без поддержки.
Он кивает, тоже в шутку делая вид, что соглашается через силу.
– Я принесу белье и самую лучшую подушку, которая вообще есть в этом доме!
Но на самом деле до шкафа иду на ватных ногах.
Нахожу комплект белья, теплое одеяло, мягкую подушку.
Несу их обратно, но Сашка выходит наперерез, забирает стопку из моих рук.
Я снова остро чувствую его близость. Тепло. И запах.
Стопорюсь, когда понимаю, что он просто бросает все это куда-то на диван, и его руки обвиваются вокруг меня, крепко и острожно одновременно. Словно я сделана из тонкого стекла, которое только что чудом не разбилось. Щетинистый подбородок опускается мне на макушку.
Мои руки, поддаваясь импульсу, обнимают его за талию, поднимаются выше, пальцы цепляются в натянутую на спине футболку, пока нос утыкается в грудь.
– Ты стал больше, Григорьев, – посмеиваюсь. Это просто еще одна попытка не придавать значительности происходящему, чтобы хоть немного разбавить неловкость момента. Господи, мы три года встречались, два из них – жили под одной крышей, занимались сексом на ужасно неудобном стареньком диване с продавленными пружинами. А теперь вдруг почему-то просто обнять его – это почти как преступление.
– Три раза в неделю спортзал, – он тоже пытается посмеяться в ответ.
Ни хрена это не работает.
Мы просто стоим так, позволяя рукам притягивать нас сильнее друг к другу.
Сашкино сердце начинает стучать сильнее – я чувствую, как каждый удар отдается в мои прижатые к его спине ладони. Это длится совсем недолго, а потом он сам отступает – как-то резко и сразу на несколько шагов.
Проводит пятерней по волосам, как будто хочет заодно «причесать» и свою резкость.
– Мне… нужно в душ. – Еще шаг назад, прикушенная с досадой губа. – Прости, воняю, наверное, как скотина.
– Нет, отлично пахнешь.
– Пчелка, ты вот ни хрена сейчас не помогаешь. – Прищуривается, нервно сглатывает и так сильно сжимает ладони в кулаки, что на руках вздуваются вены.
– Можешь брать любое полотенце, – быстро отвечаю я и зачем-то отворачиваюсь.
Но все равно делаю это слишком поздно, потому что все равно успеваю заметить, что его брюки – сидящие абсолютно безупречно – слишком выразительно натянуты впереди.
Слышу, как он идет в ванную. Закрывает дверь. Жду, когда щелкнет замок, но этого не происходит, а мое нутро буквально вопит: «Да запрись ты, блядь, пожалуйста!»
Я машинально застилаю диван, стараясь избавиться от мыслей о его руках на мне и о том, как приятно ощущалось его крепкое жилистое тело через футболку. И что на долю секунды мне очень сильно захотелось, чтобы он перестал быть деликатным понимающим Сашей, а стал просто… засранцем, который делает – и не спрашивает.
Пока Сашка в душе, быстро переодеваю пижаму на другую, почти такую же – просто чтобы хоть немного избавиться от лежащих поверх одежды воспоминаниях о его прикосновениях. Забираюсь в кровать почти полностью с головой под одеяло.
