Текст книги "Запрещенные слова. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)
Глава пятнадцатая
Тридцатое декабря.
Последний рабочий день перед праздниками, и в воздухе витает что-то легкое и расслабленное. Даже наши еженедельные собрания ТОП-менеджеров сегодня больше напоминают дружескую встречу, чем деловую летучку. Конечно, мы обсуждаем дела, подводим итоги года, намечаем стратегию на следующий квартал, но без обычной напряженности. Кто-то даже позволил себе шутки, которые в другой день точно бы прозвучали неуместно.
Я сижу ближе к краю стола, напротив Потрошителя. Он сегодня молчалив, больше слушает, чем говорит, иногда вставляет краткие замечания. После той странной встречи в кинотеатре мы больше тет-а-тет не общались и наша переписка свелась исключительно и только к обсуждению рабочих моментов. Чему я в целом даже рада – не хотелось бы разбирать этот разговор заново.
Собрание подходит к концу, все постепенно расходятся: кто-то уже мысленно сидит за праздничным столом, кто-то строит планы на предстоящие выходные. Я остаюсь, у меня есть пара рабочих вопросов, которые лучше обсудить сейчас, чем оставлять на следующий год. Резник встает, но до сих пор у стола – задерживается, листает какие-то документы.
Я минуту жду, когда он поднимет голову и обратит на меня внимание, но вместо этого он обращает внимание начавший звонить телефон. Тянется за ним, прикладывает к уху. Я мысленно ругаю себя за то, не обозначила свое присутствие, потому что звучит короткое «Оля, я работаю, давай сама, не маленькая уже…». И понимаю, что это личное и снова про его племянницу. Но в тот момент, когда пытаюсь украдкой сделать шаг к двери, Резник перекрывает динамик ладонью и шепчет:
– Майя, останьтесь.
Мне жутко неловко, что приходится снова становиться невольной свидетельницей происходящей с ним за пределами офиса жизни. Но если про ремонт и нерадивых слесарей я воспринимала просто с улыбкой, слушая, как он еле сдерживается, чтобы не рычать, то выслушивать, как он отчитывает племянницу, честно говоря, ужасно не по себе. А вычитывает он ей прямо по первое число. Что-то по учебу, что задолбался решать, что хрен ей, а не мед с таким посещением и успеваемостью. Я ловлю себя на мысли, что додумываю пробелы в информации, которая не прозвучала, но плавает на поверхности: Оля учится в медучилище, Резник периодически ездить в столицу и упрашивает дать ей еще один шанс. Действительно, странно, как она с такой «тягой к знаниям» собирается закончить один из самых сложных институтов.
Резник, наконец, откладывает телефон. Точнее – бросает на стол. Жест называется – «психанул». Медленно цедит раздражение сквозь зубы.
– Простите. Майя, что вам пришлось… – Он делает неопределенный жест, который я считываю как «вникнуть в это все». – Не хотел вас отпускать. Две недели не могу придумать причину, чтобы заманить вас на разговор.
Признается в этом открыто и просто, как будто такие разговоры в целом его не парят.
А я вспоминаю выкрики Лильки и становится тошно. Мне теперь на фоне всего этого еще и сплетен на тему «неформальных отношений» с генеральным не хватает. После такого реально только по собственному и переезжать на другой конец страны. А лучше – географии.
– Вам идет, – неожиданно говорит Резник.
На мое непонимание, что именно мне идет, ведет взглядом по косе.
Волосы у меня внезапно стали расти как бешеные. Обычно я раз в месяц срезаю кончики и привожу в порядок челку, но с этой работой пару раз пропустила – и волосы уже реально до пятой точки. Поэтому иногда я завязываю их в косу, благо, что густые и коса правда выглядит «богато».
Непроизвольно веду взглядом в сторону приоткрытой двери. Чувствую небольшое облегчение, потому что приоткрыта.
– Спасибо, Владимир Эдуардович. Я сделала наброски, как вы просили. – Кладу папку с распечатками на стол перед собой, не решаясь подойти ближе. – Амина должна была скинуть вам на почту электронный вариант.
Он кивает, подходит ближе.
Настолько, что когда тянется посмотреть распечатку – «проезжает» рукой по моему предплечью.
Инстинктивно плавно веду плечом, но он успевает быстрее – перекрывает мне дорогу, становясь так, что теперь я зажата как будто между ним и стулом.
– Эта девочка – дочка моего погибшего много лет назад товарища, – говорит на полтона тише, но не шепотом. – Она мне крестница, но любит говорить всем, что племянница. Мне почти как родная дочь. Я за ней присматриваю, потому что девчонка бедовая и любит попадать в разные истории. Вот так это на самом деле.
– Я и с первого раза поверила.
– А по выражению вашего лица я себя почувствовал чуть ли не диагностированным козлом. – Он хрипло смеется.
– Владимир Эдуардович, у меня нет дурной привычки обсуждать в офисе то, что я вижу за его пределами. Вам не нужно объяснять мне то, что никак напрямую не качается моих служебных обязанностей.
– Я в состоянии закрыть рты всем, кто попытается тявкать мне в спину, – резко обрубает Резник. А потом так же резко, непредсказуемо, накрывает мою лежащую на спинке стула ладонь – свой. – И в твою – тоже.
Я дергаюсь на этот резкий переход с формального на интимное.
Интимное, помноженное надвое, потому что это точно абсолютно выверенное и намеренное, а нифига не случайное. И «тыканье» – совершенно точно не рабочее, как ни крути.
Я могу убрать руку. Не убираю, но и в ответ ничего не делаю. Просто смотрю на него, пытаясь разгадать, что за эмоции читаются в его глазах. Определенно какие-то новые.
– Скажешь, что я снова перешел границы? – голос Резника звучит еще чуть ниже и с насмешкой.
Я сглатываю. Он смотрит прямо в лицо, как будто пытается вытащить из меня ответ без слов. А я даже не знаю, какой ответ ему нужен.
– Нет, – наконец, отмираю. – Не скажу.
Но, как оказывается, только на половину, потому что до сих пор не понимаю, как реагировать на его ладонь. Это… приятное касание. Властное и бескомпромиссное – в этом весь Резник. Он, кажется, ничего наполовину не делает, сразу берет вообще все. И все же у меня нет ощущения давления – я вполне могу одернуть руку. Могу даже, кажется, по роже ему заехать и выкатить речь о служебной субординации – и вряд ли все это кончится для меня позорным увольнением с волчьим билетом.
– Тогда в чем дело? – Он медленно скользит пальцем по моей ладони, словно проверяет границу, куда можно. И что можно.
Но я все так же стою, вцепившись в спинку стула, не двигаясь.
– Просто… – голос подводит, и я прочищаю горло. – Просто мне не хочется давать поводов для сплетен. Вы сами прекрасно понимаете, как здесь любят пересказывать друг другу чужие истории. Даже ваши широких полномочий не хватит, чтобы закрыть все до единого рты, Владимир Эдуардович.
– Я привык, что обо мне постоянно что-то рассказывают, – говорит с налетом горечи. Как человек, которому тоже пришлось послушать досужие разговоры в спину. Я на мгновение даже предполагаю, что у него в прошлом могла быть своя безобразная история «с Дубровской». – Но тебе, конечно, такое внимание не нужно.
Он убирает руку, делает шаг назад. Я, воспользовавшись этим, тоже отступаю. И лишь тогда позволяю себе вдохнуть полной грудью.
– Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя некомфортно, – продолжает генеральный, снова становясь деловым и слегка отстраненным. – Но я тоже не могу игнорировать очевидное. Очевидное для нас обоих…?
Это вопросительная пауза.
Проверка.
А я не знаю, что ответить. В голове проносится тысяча мыслей: насколько это рискованно, насколько навредит мне, ему, нам, насколько непрофессионально. Сколько процентов моего сознания готовы сказать «нет», а сколько процентов подсознания – «да».
И в этот момент за дверью раздается голос кого-то из сотрудников. Кто-то ломится с вопросами к начальству.
Я отхожу в сторону, словно это что-то решает.
Резник только вздыхает, бросает короткое «понятно» и берет со стола папку с распечатками.
– Спасибо, Майя. Я ознакомлюсь.
Я киваю и, пока он не передумал, ухожу из кабинета, чувствуя его пристальный взгляд у себя на спине.
В кабинет захожу, минуя вопросительный взгляд Амины.
Наверное, у меня что-то выразительное с лицом, раз помощница моментально всполошилась. Пока сажусь за стол и хаотично переставляю предметы с места на место, пытаясь найти хотя бы какой-то если не внутренний, то внешний баланс, краем уха слышу, как она уже заводит кофемашину, гремит посудой, достает что-то из шкафа.
В голове внезапно рождается рой мыслей.
Резник правда намекал на… особенную симпатию?
Или это просто плод моего воспаленного долгим одиночеством воображения?
Я снова перекладываю папку с анкетами на ту часть стола, откуда минуту назад их убрала.
Нет, мне точно не показалось. И до сегодняшнего дня одиночество не мучило меня прямо настолько, чтобы начинать придумывать несуществующие чувства.
Я нравлюсь своему генеральному.
И если отбросить ложную скромность, то заметила это уже давно.
– Майя? – Амина потихоньку заглядывает в дверь, как жонглер, держа на одной руке маленький круглый поднос.
Я киваю, разрешая войти.
Она ставит на стол чашку и маленькую вазочку с печеньем.
– Все хорошо? – задает осторожный вопрос.
– Просто… – Я делаю глоток кофе, давая себе маленькую паузу, чтобы придумать что-то внятное. Потому что это внятное нужно сказать обязательно. Не каждый день я возвращаюсь с летучки с таким лицом, что это настолько очевидно бросается в глаза.
– У нас ЧП? – предполагает она.
– У меня, – выдавливаю через силу. – Забыла сделать сводку. А ты же знаешь Резника.
Получается убедительно, раз моя помощница тут же складывает руки на груди с боевым видом выдает в его адрес пару нелестных эпитетов. Мне даже почти не стыдно – за этих несколько месяца работы он вполне заслужил, если не за сегодняшнее, то за что-то раньше.
– Не мог хотя бы перед праздником людям настроение не портить, – продолжает негодовать Амина.
Я поджимаю губы, согласно киваю, выслушиваю еще минуту ее возмущений, а потом выразительно подтягиваю к себе ноутбук. Амина успела выучить мои повадки, поэтому моментально покидает кабинет.
А я кладу пальцы на клавиатуру и… снова ковыряю наш короткий обмен репликами.
Резник – красивый мужик. Это неоспоримый факт. Особенно без бороды. Импозантный, уверенный, прямой как гвоздь. Умный, образованный. Он карьерист и в этом мы с ним совпадаем как ложечки. А если совсем начистоту, то не будь он моим непосредственным начальником, я бы давно сама к нему присмотрелась.
Или уже присмотрелась, но торможу, потому что где-то на задворках памяти существует еще слишком яркий образ Дубровского?
А что я подумала в ту минут, когда допустила мысль, что циничный, но какой-то очень интересный Шершень и Резник – это одно лицо? Хотелось ли мне думать, что это с Резником я могла бы так интересно и остро общаться за пределами наших рабочих отношений?
Я быстро уношу ноги прочь от этих мыслей. Потому что даже когда столкнулась с Потрошителем в кинотеатре и наша встреча очень смахивала на то, что мой анонимный спорщик решился на развиртуализацию, Шершень и Резник никак не увязывались в одно целое.
Господи, да почему я вообще думаю о ноунейме из интернета, который исчез из моей жизни месяц назад?
Я переключаюсь на работу. Это уже не обязательно, все дедлайны я закрыла еще в начале недели. Но сейчас это единственное, что может помочь переключиться.
Резник не дал понять, что кушать не может – как ждет от меня какой-то ответ, тем более, в ближайшее время.
Около шести на телефон приходит сообщение от Натки – мы договорились встретится в «ДЕПО» – купить что-то нарядное для нее, пошататься по магазинам, а потом выпить кофе и съесть что-то в новой, но уже ставшей мегапопулярной кондитерской. По такому случаю, а еще потому, что меня внезапно стали давить стены родного офиса, ухожу «по звонку», вместе со всеми. Даже не обращаю внимания на удивленные взгляды коллег, которые выходят вместе со ной.
На стоянке обращаю внимание на машину Резника.
Стоит рядом.
Значит, генеральный еще на работе.
Я побыстрее усаживаюсь в машину и мысленно радуюсь, что в ближайшие несколько дней мы точно не увидимся.
Пишу Натке «Уже мчу!», выруливаю на дорогу.
Конец декабря, а на улице внезапно потеплело до нуля градусов. Снег давно растаял, новогодняя мишура на витринах кажется немного чужеродной. Или все дело в том, что лично у меня нет никакого праздничного настроения? Я даже на эту Наткину авантюру не очень хотела соглашаться. Но подруга знает меня слишком хорошо, чтобы не заметить: после рождественского семейного застолья я словно на иголках. И поэтому применяет весь арсенал убийственных аргументов, выдавая в конце: «С кем мне еще про своего мужика сплетничать, как не с самой трезвомыслящей подружкой?!» Мне немного льстит, что она так думает даже после того, как я нашла в себе силы рассказать ей, что на самом деле случилось на корпоративе и как это связано с нашей с Юлей ссорой.
Я ставлю машину на почти забитую парковку, проверяю сигнализацию.
Замечаю стоящую на ступенях Наташу и иду к ней. Огибаю машину за машиной, лавируя в поисках самого короткого пути. А потом ноги как будто врастают в землю, потому что перед носом появляется до боли знакомая машина.
Видела ее всего раз, но ведь реально запомнила и марку, и форму кузова.
Джип «Патриот».
Дубровский сажал в такой же длинноногую красотку-брюнетку.
Или не в такой?
Я торможу, делаю шаг назад, пытаясь рассмотреть признаки того, что это тот самый джип, а не просто похожий. И не знаю, чего хочу больше – чтобы это была его тачка и Дубровский был где-то внутри, или чтобы это был просто чей-то другой джип. А самое смешное, что это абсолютно бессмысленное занятие, потому что нет ни одного признака, по которому я могла бы это определить. Ну разве что на капоте нацарапано «Собственность Дубровского».
Этот автомобиль темно-синий. А у Дубровского был вроде бы черный?
Машина чистая, несмотря на слякоть. «Патриот» Дубровского тоже был опрятным.
Резина зимняя. Стекла тонированные, что внутри – не разобрать.
– Май, ты чего? – слышу за плечом голос Наташи.
Отступаю, провожу ладонью по лицу, чтобы смахнуть наваждение.
Да не его это машина. Марка довольно старенькая, но эти джипы выносливые и уверенные на дороге, в обслуживании недорогие, и стоят сейчас нижнюю планку среднего ценника. Их в городе много. Просто этот возник перед носом, вот я и…
– Показалось, что это машина одного знакомого, – поворачиваюсь к джипу спиной, улыбаюсь Натке. – Пора очки покупать.
И чтобы исключить расспросы – сейчас я не готова обсуждать это даже с лучшей подругой – сама иду в сторону торгового центра.
Внутри так тепло, что мы снимает верхнюю одежду. Перебрасываю пальто через локоть, сумку держу на плече.
Мы бродим по ТЦ уже почти час. Мимо витрин с рождественскими скидками, киосков с пряниками и орехами, лавок с сувенирами и крафтовыми елочными украшениями. Натка просит щелкнуть ее в красиво оформленной фотозоне. Когда видит результат, пищит от восторга, нахваливая, как это у меня всегда так хорошо получается делать ее красоткой в кадре. Я искренне говорю, что она и есть красотка.
– Давай теперь я тебя! – настаивает Наташа. – У меня руки из жопы, конечно, но я постараюсь.
– Ой, нет-нет-нет, – отмахиваюсь. – У меня на лице написана бессонница.
Натка предпринимает еще пару попыток меня уговорить, но зная мою «любовь» к себяшкам, смиряется. А я правда терпеть не могу фотографироваться, а тем более – выставлять где-то свои фото. На моей странице они были сто лет назад. А вот выставить в сторис руку с чашкой или себя в спортзале, закрывшись телефоном – иногда бывает.
Наташу внезапно «подрезает» какая-то ее приятельница. И пока они энергично обмениваются «всеми новостями за минуту», я отхожу, чтобы не чувствовать неловкости.
Сворачиваю в боковую галерею. Слышу громкий, без тени стеснения, женский смех и машинально поворачиваюсь на звук.
Вмиг замерзаю на месте.
Сначала я вижу его со спины. Узнаю сразу, по походке, по тому, как он держит плечи. Только потом вижу другие «отличительные черты» – бритый под ежик затылок и виски, длинный хвост русых волос, покрытые татуировками тыльные стороны ладоней.
Во рту моментально воскресает вкус соли и лайма.
Тепло стального шарика у меня на языке.
«Потекла, Би?» – его голосом.
Дубровский.
В унисон моим мыслями – поворачивается на сто восемьдесят градусов.
Он в джинсах с рваными прорезями, совсем не по сезону, но в них его ноги выглядят просто адски мускулистыми и невероятно длинными.
В тяжелых ботинках.
В расхлябанном сером свитере с вырезом, как будто нарочно растянутым так широко, чтобы выглядывали крепкие ключицы и края грудных мышц, тоже покрытые татуировками. На шее – грубая толстая серебряная цепочка.
В одной руке держит кожаную куртку.
Под другой – красавицу-брюнетку. Ту самую, с которой я его уже видела. Сегодня она в узком лонге и в очень короткой плиссированной юбке. В «Конверсах», но ее ноги все равно абсолютно бесконечные и идеальные. Она говорит что-то, поворачивает к нему голову, улыбается. И так легко обнимает Славу за талию, будто делает это постоянно. Будто имеет право это делать. Точно так же, как он имеет право вот так небрежно обнимать ее за плечи и тянуть к себе, чтобы звонко чмокнуть в макушку.
Мое сердце немилосердно шарашит в груди.
Накрывает жаром, потом холодом, потом снова жаром.
«Он тебе никакой не Слава!» – орет моя униженная им внутренняя девочка.
Дубровский чуть наклоняется к своей девушке, что-то говорит, она в ответ издает еще одну порцию заливистого смеха. Она даже это делает идеально. По-особенному, потому что все, кто на него оборачиваются, начинают мгновенно улыбаться. Дубровский не отстраняется, не держит дистанцию, как делал это со мной. Наоборот – подтягивает ее еще ближе, хотя «еще ближе», кажется, уже просто невозможно. Разве что прямо сейчас они разденутся и займутся сексом.
В этом читается нежность и привязанность.
Меня он обнимал только чтобы впечатлить размером эрекции, совершенно определенным образом и без намека на теплоту.
И это почему-то ломает больше всего.
У него все в порядке.
У него вообще все зашибись.
Это меня раскатало и размазало, а он переступил и пошел дальше.
Дубровского за меня перед девушкой даже совесть не мучит. Наверное, в его голове это была «работа на дом».
Я поворачиваюсь в противоположную сторону, деревянными ногами-ходулями иду к эскалатору. Надо было послушаться интуицию еще когда я увидела джип на парковке. Натка бы поняла, если бы я свинтила.
Стараюсь не оглядываться. Сердце стучит в ушах, будто кто-то включил метроном на максимум. Горло скребет, как после долгого крика. Пересохло так, что кажется, я проглотила комок пыли.
Реально не продохнуть. Настолько, что эта сухость делает физически больно.
На первом этаже замечаю кафе. Внутри приглушенный свет, пахнет кофе и выпечкой. Но даже этот аромат не перебивает «вкус» встречи с Дубровским. Мы впервые вот так столкнулись после того вечера. Точнее, это я с ним столкнулась, а он даже не в курсе, что я продолжаю существовать в черте города, видимо.
Заказываю стакан холодного клюквенного морса, в надежде, чем это поможет прийти в себя. Машинально сжимаю в ладонях пластиковый стаканчик стакан, чувствуя, как конденсат собирается на пальцах.
Отхожу в сторону, чтобы просто постоять, сделать глоток, успокоиться.
Но через мгновение чувствую – кто-то стоит слишком близко.
Хотя, какое к черту «кто-то», если я этот запах из сотни узнаю. Чужой, но до боли знакомый. Запах кожи и чего-то, что невозможно объяснить, но что въелось в память.
Я, блин, знаю, кто это.
Сил оглянуться нет. Я просто застываю, чувствуя, как дыхание начинает сбиваться. Медленно, будто боясь сломать себя этим движением, поворачиваю голову. Вижу отражение в зеркальной панели на стене.
Дубровский.
Стоит прямо за мной. Близко. Настолько, что, если сделаю шаг назад, коснусь спиной его груди. Он хмурится, губы сжаты, ладони плашмя торчат из передних карманов джинсов, как нарочно, будто немного их оттягивая. В нем ни капли легкости или насмешки. Только напряжение, натянутое, как канат. И жесткость, фон которой молотит меня точно так же, как и в тот вечер.
Он меня все-таки заметил и пошел следом? Зачем? Проверить, жива ли я после его плевка? Поинтересоваться, как выжила? Добить?
Или это еще одно злое совпадение, что как раз в эту минуту ему приспичило попить?
Я поджимаю губы. Хватаюсь за стакан крепче.
Нужно отвернуться. Сделать вид, что его присутствие для меня – такая же пыль, как и мое для него – минуту назад парой этажей выше. Но не могу заставить себя отвернуться от проклятого зеркала.
На его фоне я просто Дюймовочка.
И это он еще зачем-то немного горбится, опуская голову чуть ниже.
Вынимает руку из кармана.
Тянет.
Касается пальцами моих заплетенных в косу волос. Как будто пробуя их на ощупь.
Меня бьет одновременно негодование и смятение.
Я дергаю головой, отталкиваясь от этого прикосновения.
На секунду кажется, что он отступит. Что поймёт намек и просто уйдет.
Но нет. Только выразительно цыкает.
Я хочу снова подсмотреть в зеркало, но на этот раз ловлю там его взгляд.
Мы стоим так несколько секунд – как два дуэлянта, ни один из которых не решается выстрелить первым.
Он делает еще шаг вперед, при этом продолжая смотреть на меня в отражение.
Теперь так близко, что это отдается жжением в спину, и щекоткой там, где стыдно признаться даже самой себе.
Медленно, почти лениво, снова протягивает руку, но на этот раз не просто касается.
Сжимает косу в кулаке. Прикусывает нижнюю губу, старательно, бескомпромиссно, накручивая волосы на кулак. Один оборот, второй, третий. Тянет ее чуть вниз, окончательно блокируя любую попытку сбежать. Вот так я даже повернуться не могу, чтобы выплеснуть в него остатки сока.
От неожиданности резко втягиваю воздух. Коса натягивается. Чувствую, как тонкая боль расползается от корней волос по коже головы. Тепло его тела буквально вибрирует в воздухе.
Дубровский горбится еще сильнее, но теперь его губы где-то около моего виска.
– Привет, Би, – говорит своим адски тягучим, и сегодня немного простуженным голосом. И почти без паузы: – Прости, Би. Я долбоёбище ебаное.
В первую нашу «встречу», он устроил мне адреналиновый драйв.
Во вторую – играет с моими волосами в долбаное БДСМ.
И так запросто: «Привет, прости».
Я все-таки дергаю головой в надежде вырваться.
У него тут подружка где-то без присмотра, какого черта он творит?!
Но я лучше язык себе откушу, чем произнесу это вслух. Ни единого намека, что не плевать.
– Убери. От меня. Руки. – Говорю четко по словам, как мне кажется – именно с той интонацией, которая нужна, чтобы даже этого придурка заставить послушаться.
Куда там. Вместо этого Дубровский свободной рукой берет меня за плечо, разворачивает к себе лицом.
Прижимает, молниеносно блокируя прямо в воздухе мою занесенную со стаканчиком руку. Чувствую себя марионеткой на шарнирах – гнет и ставит, как ему нужно.
Серебряный взгляд блуждает по моему лицу.
Мой – по колечку в его нижней губе.
– Пойдешь со мной на свидание? – Оттягивает мою голову немного вниз, вынуждая смотреть ему в глаза. – В ресторан, в стейк-хаус, в кино?
– Ты больной?
– Простыл немного, – дергает плечом, и я абсолютно не понимаю, это такая идиотская шутка или он всерьез. Голос-то и правда простуженный.
– Убери от меня руки или я закричу.
– Кричи, – лыбится. – Ты охуенно кричишь.
Я просто реально не знаю, как с ним разговаривать.
Он вообще без тормозов?
Он тут не один! И подкатывает ко мне? Чтобы что? Еще раз трахнуть и отвалить, изваляв в очередной порции своего фирменного презрения?
– Я тебя только для «потрахаться» хотела, забыл? – Сощуриваюсь, заставляя голос звучать максимально язвительно. – Какие свидания? Ты что – залип, Дубровский?
Он едва заметно дергает уголком губ. В этом движении есть что-то темное и острое.
– Ты удивишься, Би, но не только ты умеешь совершать ошибки.
Он чуть сильнее тянет мою косу, накрученную на его кулак, и я чувствую, как накаляется кожа. Моя голова непроизвольно откидывается назад, его наоборот – еще ниже, нос к носу. Его губы пахнут сладкой жвачкой и сигаретами.
– Может, в этот раз тоже ошибаешься? – Я с трудом выдыхаю, запоздало пытаясь вырваться.
Дубровский не отвечает сразу. Он просто смотрит так, что кажется, может видеть меня насквозь. Глубже, чем я хочу позволить, но ему, как обычно, мое «хочу» до одного известного места.
– Может и ошибаюсь, – наконец говорит он. Но звучит это так, будто ошибиться он как раз боится меньше всего.
Еще бы, это ведь не его репутация на кону.
Не про него, а про меня, вероятно, ходят мерзкие слухи – уже далеко за пределами двух наших офисов.
Я резко дергаюсь, снова пытаясь выдернуть волосы, но он удерживает. Странно, но это почти нежно и, в то же время, достаточно бескомпромиссно, чтобы я даже пошевелиться не могла.
– Тебе вообще нормально вот так? – шиплю. – За косу девочку держать?
– Я просто боюсь тебя отпускать, – как-то на контрасте очень откровенно говорит Слава. Странно искренне.
– Боишься, что по роже тебе дам? – бешусь, потому что воздух из его рта – такой же сладко-табачный, уже абсолютно отчетливо «целует» мои губы.
– Боюсь, что убежишь. – Делает глубокий, очень медленный вдох. – Прости. Пожалуйста, прости, Би.
Его голос становится совсем тихим.
Мы смотрим друг на друга, и у меня в голове почему-то отдается, что ему ведь жутко неудобно так стоять, согнувшись надо мной как слишком высокому дереву. Я тоже не коротышка, у меня стандартный метр шестьдесят один, но рядом я кажусь и правда очень маленькой.
Он так искренне просит прощения.
Я хочу сморгнуть это странное давящее наваждение, буквально вырывающее из меня «прощаю», потому что… правда простила. И, может быть, если я скажу…
Дубровский на секунду с шумом втягивает воздух, отводит подбородок и убирает руки, чтобы прикрыть кулаком рвущийся из груди кашель.
Я все-таки моргаю – и наваждение испаряется.
Остается только стоящий передо мной молодой придурок, который сначала вытер об меня ноги, потом позвал меня на свидание, наплевав на то, что у него есть постоянная женщина, а потом сам себя назначил искупившим вину, решив, что может просто так сказать «прости» – и это зачтется.
Я отступаю от него на шаг – это не много, но теперь между нами есть свободное, не наполненное его запахом и теплом тела пространство, в котором я могу спокойно дышать.
Этого достаточно, чтобы справиться с эмоциями и взять себя в руки.
Может, не до конца, но мозг уже работает.
– Би, хотя бы дай мне просто…
– Я тебя давно простила, Дубровский, – перебиваю слишком резко, но спокойно. Просто потому что не хочу его больше слушать. – Серьезно. Никаких обид.
Он прищуривается, серебряные глаза за длинными ресницами темнеют.
Ищет подвох? Нет никаких подвохов.
– Я правда не держу на тебя зла, – и даже сносную доброжелательную улыбку изображаю, потому что надо. – Я просто… знаешь… хочу все забыть. Однажды проснуться и побежать в душ не потому, что до сих пор тебя смыть хочется, а просто потому что так надо.
Дубровский хмурится сильнее.
Со свистом втягивает воздух через ноздри, резко снова сует ладони в передние карманы джинсов. Я запрещаю себе смотреть, но каким-то образом вижу, что джинсы с ремнем оттягиваются вниз, и над белой резинкой белья проступает тонкая, почти невидимая полоска совершенно голой кожи возле пупка. Там, кажется, шрам? Два?
Хотя, какая мне разница?
В горле становится сухо, но я знаю, что если сделаю хотя бы глоток из стаканчика – выдам себя в головой.
А потом снова вспоминается, что он тогда так брезговал, что даже не разделся. Ни штаны не снял, ни рубашку. Вот этот маленький островок кожи – все, что он милостиво мне показывает. И то – абсолютно случайно. А я перед ним голая валялась. Во всех смыслах – совершенно безобразно голая.
Эти болезненные воспоминания, как ни странно, сейчас мои единственные союзники, во внутренней войне против желания взять – и поверить этому придурку еще раз. Именно они вытаскивают из меня нужную, правильную решительность.
– Нам вместе работать, Дубровский. – И даже еще ближе, господи. – Никому из нас не нужны неприятные сплетни, да?
Он просто молчит. Как в рот воды набрал. За последнюю минуту не проронил ни звука, не считая натянутых хрипов откуда-то из груди. Простыл? Да ему в кровати надо лежать, а не шататься по торговым центрам, выгуливая непоседливую подружку. Но это вообще не мое дело.
– Я же сказал, что никому ничего не скажу, Би, – все-таки нарушает молчанку Дубровский.
– Буду очень благодарна, если ты сдержишь слово. Насчет остального… – Небрежно пожимаю плечами, как будто мне все равно. – Я просто хочу забыть тот вечер как страшный сон. И тебя заодно. Так что никаких обид, Дубровский. Абсолютно. Можешь спать спокойно.
– Ты никому и никогда не даешь вторых шансов или это тупо я так проебался?
Он пытается сократить расстояние между нами, но я так резко отшатываюсь, что, секунду подумав, возвращается обратно. А я так и остаюсь стоять еще на шаг дальше, и теперь мы будем очень смешно выглядеть, разговаривая через такую пропасть.
– Никому, – еще раз дергаю плечами, – ты, конечно, классный, Дубровский, но совершенно для меня не уникальный. И не особенный. С Наступающим.
Я знаю, что он меня больше и пальцем не тронет – об этом красноречиво говорит выражение Славиного лица, а совсем не его ладони в карманах, которые он прямо сейчас со злостью толкает еще глубже. Поэтому прохожу мимо, даже позволив себе мазнуть плечом по его руке.
Глаза на секунду крепко жмурятся.
Я знаю, что поступаю правильно. Что это просто чудо, что мы вот так смогли поговорить – так у меня хотя бы появилась возможность поставить точку. Закрыть гештальт, как любят писать в просветленных группах по психологии.
Но все равно больно. И внутри ковыряет живучее: «А вдруг, Майка…?»
Какой, к черту, «вдруг»?! Он тут вообще-то с девушкой!
Переступить порог кофейни так тяжело, как будто у меня на ноге гиря.
Но подстегивает внезапно появившаяся за стеклянной стенкой Натка. Смотрит на меня, потом – мне за спину. Присматривается как будто. Господи, мне Дубровский вслед показывает что-то неприличное, что ее как приклеило?!
– Я домой поеду, – говорю я, даже не пытаясь скрыть свое полностью протухшее настроение.
– Май, а это… ну… тот парень?
Я просто иду до выхода. Наташа еле успевает следом. Останавливаюсь только на крыльце, жадно втягивая влажный, пахнущий праздником и мандаринами воздух. Мне эти праздники просто как кость в горле – даже на работу не выйти, чтобы забыться.
– Это Дубровский, да, – нахожу в себе силы ответить, суетящейся рядом Натке, когда она заботливо сует мне в ладонь бумажную салфетку. Боже, я что – реву? Просто зашибись.
