Текст книги "Запрещенные слова. Том первый (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Глава двадцать третья

Семья приезжает ровно в семь. Я слышу звонок в домофон и на автомате скидываю кухонное полотенце на спинку стула. Все уже готово: еда разложена в керамические тарелки, хлеб в деревянной корзинке, бутылка красного вина ждет своего часа, и я даже зажгла свечи, чтобы добавить кухне немного домашнего уюта.

Я немного вымотала после целого дня на ногах и маленького праздника, который мне устроили в офисе. Ну как «маленького» – специально ради меня там развесили шарики с поздравлениями, встретили парадом хлопушек (уверена, сегодня уборщицы не раз встретили меня не «добрым» тихим словом), а Амина, смеясь, стаскивала со всех кабинетов вазы, чтобы ставить туда букеты. В конце дня часть я забрала домой, в свою небольшую квартирку. Которая сразу стала похожа на цветочную лавку.

Самый большой букет бордовых роз – я не считала, сколько там, но у меня уже через минуту руки отваливались от его веса – подарил Резник. Точнее – передал с курьером. Конечно, среди прочих он стал «гвоздем», но его я домой не забрала из принципа.

Как утром, тоже из принципа – и обиды, даже не пытаюсь этого скрыть – сдержано ответила на его поздравление. Потому что – по СМС.

Самым первым, кто меня поздравил еще в шесть утра, был Сашка – прямо из аэропорта, где-то на полпути к очередному международному рейсу. Курьер с цветами от него – моими любимыми белыми эустомами – опоздал ровно на пару минут.

В шесть с небольшим написал Шершень: «С Днюхой, напарница по книжному клубу! Ты стала еще круче, детка».

Я не знаю почему, но совершенно простые слова заставляют меня возвращаться и перечитывать их весь день.

Мама первым делом взглядом оценивает квартиру. Она не так часто бывает у меня в гостях, но каждый раз изучает мою студию с видом человека, который точно знает, что это» модное расширение пространства» – не для жизни и уюта. И как будто ее единственное дело – проверить, все ли чисто, не одна ли я, и достаточно ли «по-семейному» накрыт стол.

– Ну хоть не из супермаркета, – изрекает она, глядя на аккуратную упаковку с логотипом ресторана.

Отец улыбается в своей привычной манере и просто целует меня в висок:

– С Днем рождения, доча.

– Спасибо, пап. – Забираю из его рук букет, целую в ответ колючую щеку.

Лиля появляется последней, толкая Ксюшу и Андрея перед собой. Оба несутся как ураган, и в этот момент я почти рада их визгу – он как-то разряжает все напряжение.

– С Днем рождения, тетя Майя, – старательно проговаривает Ксюша и вручает мне смешную криво, но явно старательно разукрашенную открытку с аппликацией.

Андрей чмокает в щеку.

Если бы не они – этот вечер точно был бы на пятьдесят процентов сложнее.

– Не трогайте посуду и помойте руки, – командует Лиля, и когда они несутся в ванну, делает шаг ко мне. Обнимает, но мимолетно, словно не хочет оставаться в этом контакте ни на секунду дольше необходимого.

До сих пр не простила мое «гнусное вмешательство» в ее личную жизнь.

Хотя про «святого трудоголика Игоря» я после Нового года больше ни разу не слышала.

– У тебя тут целая оранжерея, – говорит Лиля, изучая цветы, которые я расставила по дому.

– Это от коллег и партнеров.

– А от поклонников… вот тот, – кивает на белые розы, потом переводит взгляд на орхидеи в коробке, – и вот этот?

– Здесь все от коллег. – Я даже не пытаюсь сделать вид, что не замечаю ее нарочитую попытку вывести меня на эмоции. Как будто тот факт, что у меня нет мужика, автоматически обесценивает каждый знак внимания в мой адрес. – У меня сейчас слишком много работы – цветы от поклонников могут появиться разве что в воображении.

Я нарочно иронизирую, чтобы не давать ей повода развить тему и втащить в это мать.

Мы садимся. Я подливаю вина, предлагаю попробовать теплый салат с уткой и соусом из чернослива. Отец кивает, берет, мама долго крутит вилкой пасту с белыми грибами, будто решает, не отравлена ли еда именно в ее тарелке.

Мы разговариваем обо всем – о новостях, немного о политике, обсуждаем всех маминых и Лилькиных приятельниц, родню, которой у нас много, которую я вижу раз в пятилетку, но буквально как будто живу в коммуналке со всеми ними, потому что в курсе всех срачей. Но все равно слушаю, потому что пока мама и Лиля в своей стихии – мы с отцом можем просто кивать и изредка, просто для белого шума, вставлять свои пять копеек.

Когда переходим к десерту чизкейка с клюквенным соусом – я набираю в легкие побольше воздуха и все-таки озвучиваю произошедшую в моей жизни перемену:

– Я… хотела поделиться новостью, – говорю, мысленно скрестив пальцы, и поднимая шампанское. Жду, пока остальные сделают так же, замечаю появившийся в глазах матери блеск и натянутое до предела лицо сестры Заранее знаю, что одна из них точно через секунду взорвется, а друга – получит еще один повод для ехидных шуток. Но мне все равно. – Меня повысили. Теперь я HR-директор Nexor Motors. Это новая объединенная структура и…

– И когда ты собираешься о семье подумать? – перебивает мама, словно новости о карьере – просто повод поставить ее любимую пластинку.

Я сжимаю губы. Лиля криво усмехается, пьет шампанское.

– Тебе сегодня тридцать три, Майя, – продолжает накручивать мама. – А все, что я от тебя слышу – карьера, работа, деньги!

– Может потому что это – моя жизнь, мам? – Я стараюсь держать себя в руках и не обострять, но сегодня это особенно сложно. Потому что для меня моя новая должность – это примерно то же самое, что для Лили – двое ее детей, хотя, возможно, даже больше, потому что я хотя бы не отлыниваю от выполнения своих обязанностей. – Я добивалась этого, я шла к этому, и вот вы – моя семья, первые, с кем я решила поделиться своей радостью – и что в ответ?!

– Я хочу видеть тебя счастливой, Майя, – мать переходит на крик, такой громкий, что он звенит у меня в ушах. – Что ты не одинока! И что в старости тебе будет кому подать стакан воды!

– Я счастлива, мама! – Пытаюсь держать контроль, чтобы не пугать племянников, которые уже оторвались от мультиков и смотрят на нас с дивана. Делаю глубокий вдох и вскидываю руку, предупреждая открывшую было рот Лилю, что ей лучше точно не встревать. – Я счастлива, мам. Нравится тебе это или нет, но вот такая жизнь меня устраивает. Это то, чего я хочу на данный момент. И я не буду резко выходить замуж и рожать как и пулемета, потому что «часики тикают». Мои часики в порядке и я прекрасно себя чувствую без детей и без мужа, и в ближайшее время не собираюсь ничего меня. А если соберусь – то сделаю это тогда когда сама решу, с тем, кого сама выберу, а не потому что захочу соответствовать образу идеальной дочери. Я буду жить так, как хочу и я больше не желаю слышать ни единого слова на эту тему. Никогда.

– Или что, Майя?! – Она демонстративно резко двигает тарелку на край стола, так, что десертная ложка слетает на пол. Встает, вытягивается в своей любимой позе – как будто чем ровнее спина, тем меньше шансов ей отказать. – Ну, давай, скажи. Скажи это своей семье, которая желает тебя добра.

Отец тоже отодвигает стул:

– Может, хотя бы в День рождения дочери закроешь рот? – В его голосе сквозит усталость.

Мы оба знаем, что если мама решила о чем-то заявить – она договорит, даже если на это придется потратить последнюю минуту жизни.

– Я не собираюсь закрывать рот только потому, что кому-то не нравится правда, – упирается она.

– Правда, мам? Чья правда? Твоя? Потому что у меня она другая.

– Ты просто очень хочешь быть как эти – модные богатые женщины! Одинокие в старости со всеми своими деньгами.

– Отлично, пусть так, – я намеренно усмехаюсь и пью шампанское, хотя сейчас уже почти не чувствую его вкус. – Буду в старости ездить по миру, одна, со всеми своими деньгами.

Она закатывает глаза.

– Тетя Мая, – чувствую, как пробравшаяся сюда каким-то образом Ксюша, дергает меня за рукав и заглядывает в глаза. – Я тебе водичку принесу… честное слово…

У меня сдавливает горло и душат слезы.

Хочу присесть, чтобы обнять ее, но не успеваю, потому что Лиля хватает дочь за руку и дергает на себя. Я хочу сказать, что она не делает лучше, пугая ребенка, потому что Ксеня выглядит растерянной, не понимая, что сказала и сделала не так, но молчу. Так будет только хуже.

– Спасибо за приглашение, – цедит сквозь зубы Лиля и тут же командует детям одеваться. Жестко подавляет протест Андрея. – Ты, конечно, как всегда – не могла не закрыть рот вовремя.

Я оставляю ее слова без внимания.

О том, что у моих матери и сестры проблемы с причинно-следственными связями, я знаю уже давно. Нет смысла даже пытаться убедить их в том, что причина на самом деле в них. Единственное, чего я добьюсь – еще больше испугаю и так ничего не понимающих детей.

Пока Лиля резко натягивает на них одежду, достаю из холодильника два бенто-торта для племянников. Иду в гостиную, но когда пытаюсь дать их – сестра одергивает детей за спину.

– Это просто сладости, Лиля, – пытаюсь вразумить ее. Ксения начинает хныкать. Андрей громко сопит и пытается что-то сказать, но в итоге сестра буквально в спину выталкивает их за порог.

– Хочешь быть идеальной хорошей тетушкой, да? – Лиля бесится так сильно, что у нее краснеет шея. – Всегда и во всем привыкла быть идеальной, кристальной и хорошей! Майя у нас лучшая, а если она вдруг в чем-то не идеальна – значит, это нужно срочно исправить. Знаешь что? Хочешь быть сладкой и заботливой – роди себе своих детей!

Она выходит первой, мама – следом, оставив мне на прощанье свой фирменный «задумайся-об-это» взгляд.

Папа обнимает и целует в макушку, неуклюже извиняется за сцену.

Он точно не виноват, но он хотя бы пытается сгладить.

Я остаюсь стоять одна – в пустой гостиной и с двумя тортами в руках.

Стою так несколько минут, просто чтобы восстановить дыхание, которое после их ухода вдруг становится слишком резким. Потому что начинает фонтанировать накопившаяся за день усталость. И обида – на семью, на долбаные общественные стереотипы, на Резника, потому что в эти дни он был как никогда нужен мне рядом, но даже не попытался.

Остатки ужина и бенто складываю в пакет для мусора и выношу сразу.

Возвращаюсь домой с морозного воздуха, завариваю чай и иду в комнату.

Делаю музыку чуть громче, пока рассматриваю висящий для завтрашнего вечера наряд – красивое платье цвета «пепел розы», под которое у меня готовы туфли на шпильке и подобраны аксессуары. Прикладываю его к себе, разглядывая в ростовом зеркале – без сомнения, с моей фигурой буду выглядеть просто сногсшибательно. Но туфли… Мысль о том, чтобы провести еще один день на каблуках, реально зудит в мозгу как бормашина.

Взгляд падает на темно-серый, в тонкую едва заметную полоску брючный костюм в модном сейчас стиле «оверсайз». Прекрасная мягкая ткань, отличный крой, свободны брюки и пиджак без четкого силуэта. Под него можно надеть простую белух хлопковую футболку, удобные лоферы или борги, или даже кроссовки (как говорил Шершень) и на всю катушку наслаждаться вечером. И у меня нет ни одного разумного аргумента, почему я не могу сделать вот так. Это же и правда мой вечер? Какого хрена? Я хочу ходить в удобной одежде, танцевать в удобной обуви, наслаждаться собой, а не болью в ногах, которую буду чувствовать даже сквозь сон.

Я прячу платье обратно на вешалку, достаю костюм.

Выбираю к нему белую футболку.

Разглядываю обувь на полке и… беру пару синих «конверсов».

Не думаю, почему – ответ я знаю, просто не хочу, чтобы в моменте он звучал у меня в голове.

Прячу красивые аксессуары обратно в ящик, заменяя их простым кожаным ремешком с бронзовой фигуркой рыбы-молота – браслет из магазина мужской бижутерии, но я с первого взгляда прикипела к нему душой, хотя и ношу очень редко, потому что в основном это не про мой повседневный стиль. Но для завтра будет идеально.

Падаю на кровать, зарываюсь в ленту в пинтересте.

Листаю просто так, но внутренне знаю, что просто беру маленькую паузу, чтобы подумать. Взвесить. Прислушаться к внутреннему голову. Типа, он же должен выразить какой-то протест. Но внутри почему-то тишина.

Хотя нет.

Там зудит.

«Это твое тело, Хани, ты можешь там хоть граффити нарисовать».

И почему-то слова Шершня отзываются эхом простуженного голоса.

Я пишу в строке поиска «татуировка паук» – и на меня валятся сотни картинок, одна лучше другой.

Пока взгляд не останавливается на одной, где у паука вместо тельца – бутылочка с ядовито-розовой жидкостью, перевязанная ниткой и с маленькой биркой в форме черепа. Мой мозг моментально знает, что это будет хорошо смотреться на всем свободном пространстве руки от локтя до запястья, на тыльной стороне.

Я настолько отчетливо «визуализирую» это в голове, что все кажется абсолютно идеальным. Сохраняю.

И позволяю себе вечер поступков, которым я просто позволяю случиться, без анализа и без внутреннего «ручника».

Отправляю Шершню с припиской: «Я нашла граффити в свой храм».

Он читает как обычно – через пару минут.

Hornet: Охуенно, Хани. Так и знал, что ты выберешь что-то такое)

Я: Стрёмное?))

Hornet: Яркое. Будешь официально токсичной паразиткой!

Я прижимаю кулак ко рту, чтобы не заржать.

Пока мы переписываемся, я иду еще дальше – захожу на страницы тату-студий.

Но быстро разочаровываюсь, потому что практически везде – запись за две, три недели вперед, а то и за несколько месяцев. Я понимаю, что идти на такой шаг на импульсе – это не самое верное решение, что нужно дать себе время подумать, взвесить, притормозить. Но мне не хочется. Я так устала останавливаться в шаге от мечты только потому, что всегда есть какое-то внутреннее «нельзя».

Снова пишу Шершню, жалуюсь, что придется ждать, присылаю трагический смайлик.

Hornet: А ты морально уже готова, Хани?

Я: Никогда и ни к чему не была настолько морально готова))

Я уже настолько мысленно слилась с этим пауком у себя на руке, что поглаживая пальцами совершенно чистую кожу и ощущаю себя незавершенной, пока под ней нет чернильного рисунка.

Hornet: На завтра утром готова? Займет примерно 3 часа, плюс около часа подогнать и согласовать рисунок.

Я: ?????

Hornet: У тебя же День рождения, детка)

Я: Ты серьезно, Шершень?

Hornet: Абсолютно.

Через минуту он присылает мне адрес студии, имя мастера – Кирилл, ссылку на портфолио его работ. Я разглядываю разноцветные, похожи на картины на коже татуировки, яркие, сочные, выполненные так филигранно и идеально, что это кажется чем-то за границами реальности.

На языке крутится вопрос, который мои пальцы никак не решаются задать.

Но я все-таки спрашиваю, потому что сегодняшний день – день своего тридцати трехлетия – решаю назвать днем, когда мне все можно.

Я: Ты тоже делал у него свои татуировки?

Hornet: Ага. Он – тупо лучший. Не бойся, Хани, ты в надежных руках и твой паук будет лучше, чем живой.

Верчу телефон, прекрасно понимая, что запись к этому мастеру – это личная просьба Шершня. И хоть я еще еще ни разу в жизни не чувствовала себя настолько уверенной в том, что собираюсь пойти до конца, все-таки спрашиваю, что будет, если утром я вдруг передумаю.

Hornet: Значит, ты просто передумаешь и ничего не будет)

Это сложно поддать какому-то анализу, но я чувствую себя так, словно вокруг меня вдруг стало немножко больше воздуха, потому что открылись все невидимые заколоченные досками окна. И дышать стало не то, чтобы легче. Дышать стало… правильнее.

Я: Я не собираюсь передумывать, если что)

Hornet: Я знаю. Ты из тех, кто идет до конца.

Hornet: Девять утра тебя устроит? Будешь свободна примерно к двум.

Я: Абсолютно!

Hornet: Выспаться нужно обязательно, Хани. Это важно. И хорошо позавтракать.

Я зачем-то киваю в экран, хотя он никак не может этого увидеть. А еще знаю, что навряд ли теперь спокойной усну, потому что буду изо всех сил визуализировать свою мечту, которая, наконец, скоро станет реальностью.

Я: Спасибо тебе большое, Шершень. Это был лучший День рождения в моей жизни.

Я не лукавлю, потому что сейчас, когда раздражение после очередного, но на этот раз основательного скандала с семьей уже не такое острое, мне хочется улыбаться. Из-за какой-то фигни – потому что высказалась матери, потому что поменяла жутко красивый наряд на удобный костюм, и потому что собираюсь сделать то, что давно хотела, но боялась себе разрешить.

Hornet: Рад быть причастным, Хани)

Он не пытается разукрасить свой поступок разноцветными блестящими мелками.

И даже не пытается ужалить меня за то, что я нарушила все красные флажки, которые сама же и развесила.

Глава двадцать четвертая

Девять утра. Воздух слегка морозный, но свежий, и я ловлю себя на том, что иду по улице, словно плыву – медленно, с ощущением чего-то важного. Пальцы в карманах куртки немного сжаты, но не от холода – от нетерпения. Я не опаздываю, но все равно иду быстрее, чем нужно.

Я намеренно не еду на машине – хочу погулять и проветрить голову после не очень спокойного сна, потому что половину ночи крутилась и смотрела на часы, уговаривая стрелки двигаться немного быстрее. Потому что тогда – и сейчас – чувствую себя человеком, который впервые настолько смело отпускает тормоза. Я не знаю откуда взялось это дежавю, но теперь в голове все время та поездка с Дубровским – когда он позволял моей маленькой «Медузе» рвать именно так, как она может и как ей хочется. А моя маленькая машинка довольно урчала и скользила по дорожному полотну как выпущенная из клетки птица. Когда-нибудь я тоже вот так на ней погоняю – теперь это просто вопрос времени и подходящей для новичка трассы.

Найти студию не составляет труда – она находится в комплексе огромного ЖК: черная дверь, стекло с матовой пленкой и золотая надпись «KIR Tattoo Lab». Изнутри видно только силуэты и мягкий свет ламп.

Толкаю дверь.

Внутри – сдержанный и очень стильный интерьер. Темные стены, бетон, металл, кожа. Все как я люблю: без излишеств, но в каждой детали чувствуется вкус. На стойке – черная роза в графитовой вазе. Никаких розовых кресел или неоновых крыльев. Только брутальная честность пространства. Оно не притворяется уютным, оно просто есть. Оно как будто шепчет: тебе не нужна обертка, если самое главное – это ты сам. И это… идеально.

Парень, стоящий за стойкой, поднимает на меня взгляд. Коротко стриженный, в черной футболке, на руках – «рукава» татуировок, густо, плотно, как мозаика. Весь в чернилах, но с абсолютно спокойным лицом. На бейджике – «Кирилл».

– Хани? – улыбается весьма приветливо для такого брутального вида.

– Да, – киваю, – доброе утро.

– Располагайся? Кофе? Чай? Есть сок.

– Кофе было бы неплохо.

Из-за стильной полупрозрачной матовой перегородки в основной зал появляется миловидная девушка с внушительными «тоннелями» в ушах. Здоровается, спрашивает про сахар, показывает, куда можно повесить пальто, объясняет где туалет, показывает зону отдыха, смеется, когда в штуку спрашиваю, есть ли у них «Мортал комбат» на игровой приставке. На огромной плазме в половину стены какой-то сериал.

Я сажусь на удобный кожаный диван, разглядываю мелкие детали интерьера: дипломы мастера (он нереально крут и судя по последнему – лучший в нашей стране!). Не удерживаюсь и делаю пару кадров стоящего на прозрачном кофейном столике гипсового черепа рядом с вазочкой с конфетами. Получается забавно. Выкладываю фото в сторис с припиской: «В месте, куда пришла за мечтой». И, немного подумав, делаю еще один кадр – крупный план студии с надписью на стене: «Больно только в первый раз». Это отправляю Шершню, со словами «Спасибо миллион раз!» Суббота, начало десятого, но он почти сразу читает и отвечает.

Hornet: Ты позавтракала?

Я: Конечно, как ты сказал – яичница, бекон, тосты с крем-сыром и помидорами, и целый протеиновый батончик!))

Он, конечно, не уточнял, что именно я должна съесть перед таким важным событием моей жизни, но пару раз настойчиво попросил не идти на голодный желудок. Я улыбаюсь. Как маленькая, ей-богу.

Hornet: Умница)

Я: Кстати, ты вообще первый и единственный, кто знает, что я собираюсь сделать.

Hornet: Спасибо за доверие, Хани. Можно обнаглеть и попроситься быть первым, кому ты покажешь своего паразита?))

Я секунду медлю.

Мы договаривались – точнее, это был мой ультиматум – не заходить на территорию личных фото. Шершень ни разу его не нарушил, хотя я бы сильно кривила душой, если бы сказала, что мне ни разу не хотелось увидеть еще хотя бы одно его фото, пусть даже в полной экипировке и без возможности узнать в лицо.

Но я вполне могу просто сфотографировать часть руки в отражении в зеркале – это даже не селфи.

Я: Договорились, Шершень – тебе покажу первому)

Нашу переписку перебивает Кирилл. Он подсаживается рядом с планшетом в руках.

– Рисунок я видел, Шершень все скинул. Сейчас на месте подгоним под руку, и потом – в бой. – Он говорит спокойно, ровно, как хирург перед операцией. Никакой мишуры, никакого сюсюканья.

На экране и правда мой паук: с бутылочкой вместо тельца, с биркой в форме черепа. Он все еще прекрасен. Даже как будто успел стать лучше за прошедшую ночь.

Кирилл предлагает пару правок – дорисовать кусочек паутины, чтобы рисунок не висел в воздухе, немного деталей на самом тельце-бутылочке, чтоб сделать ее более реалистичной, добавляет детали на лапы. Быстро и явно со знанием дела, штрихами, которые на моих глазах делают рисунок еще более живым. Объясняет, как лучше сменить перспективу, чтобы рисунок идеально вписался в анатомическое положение руки. Я слушаю, киваю и все еще не могу поверить, что все это происходит по-настоящему.

Когда все готово, я сажусь в кресло и закатываю рукав свитера до самого локтя. Шершень посоветовал надеть что-то такое, чтобы не было тугой резинки на манжете и ткань не плотно соприкасалась с кожей.

Кирилл распечатывает рисунок на специальной пленке, пару секунд разглядывает мою руку, а потом прикладывает ее к коже. Контур ложится просто идеально. Заполняя все свободное пространство от локтя до запястья. Я отмечаю, что нижние паучьи лапки будут видны буквально даже если немного задерется ткань блузки, а значит, скрывать это долго точно не получится. Хотя… прямо сейчас мне вообще хочется ни черта не прятать, а носить с гордостью. «Как заявление», – слышу в голове слова Шершня, но почему-то снова простуженным «дубровским» голосом.

– У тебя красивые руки – рисунок ляжет хорошо, – говорит Кирилл и специальным маркером подправляет детали контура на моей коже, где они немного смазаны. – Будет «играть» как живой.

Я смотрю на свои руки. Всю жизнь они были просто… руками. Рабочими. Помнящими клавиши ноутбука, документы, телефоны. Но сегодня они станут чем-то другим. Моя кожа наконец скажет что-то за меня.

Кирилл показывает, как мне поудобнее сесть в большое черное кресло, куда я со своим ростом взбираюсь по подставочке. Укладываю руку на маленький приставной столик.

– Последний шанс сбежать, – говорит Кирилл, пока готовит машинку. Улыбается уголком губ. – Шучу.

– Я столько лет мечтала… – Мой голос почему-то превращается в шепот. – Если не сегодня – то когда?

– Тогда поехали. – Он включает машинку. – Постарайся не напрягать руку, хорошо? Сначала будет контур, это не больно, как будто царапины.

Первые звуки. Вибрация. Жужжание. И потом – укол. Не боль, а давление, что-то пульсирующее и почти интимное. Я вдыхаю глубже, чтобы не пропустить ощущения. Не хочу от них прятаться – хочу их чувствовать.

Кирилл работает точно, не спеша. Говорит редко, но каждый раз – по делу. Уточняет, как ощущения. Подсказывает, когда будет особенно чувствительно. Но я почти не замечаю – внутренний восторг громче, чем дискомфорт.

Когда переходим к проработке бирки с черепом, я почти смеюсь – это очень необычно и так круто. Смотреть, как на коже сначала появляются бесформенные штрихи, потом – цвета, полутона и тени. И вдруг до конца осознать, что это останется на мне навсегда.

Я лежу, смотрю на потолок, и чувствую себя… целой. Как будто мне нужно было прожить тридцать три года только для того, чтобы попасть в этот момент, сделать это – и собраться окончательно.

Через пару часов мы делаем паузу. Кирилл накрывает свежий участок бумажным полотенцем, я иду в маленькую комнату с зеркалом. Отгибаю край, чтобы посмотреть ближе. Моя рука теперь как иллюстрация из книги, которую я сама для себя написала. Красиво и смело, именно так, как нужно.

Пишу Шершню, что нам осталось совсем немного.

Hornet: Как ощущения, Хани? Я знаю, что больно, но если вдруг очень болит – терпеть не нужно! Всегда можно вернуться в другой раз и доделать.

Я пишу, что все в порядке. Кирилл мне все это тоже сказал, объяснил, что хоть у женщин болевой порог выше и они даже шести-семичасовые сеансы переносят гораздо легче мужчин, но исключения бывают, и если мне нужна пауза сегодня – без проблем.

Возвращаюсь к креслу через десять минут.

Остаются только доработки, и на этот раз я внимательно слежу за процессом. Впитываю взглядом, как жужжащая машинка впечатывает разноцветные чернила мне под кожу. Ловлю кайф и восторг.

– Всё. Готово. – Кирилл выключает машинку, наклоняет голову, изучая рисунок и только теперь, впервые за весь сеанс, улыбается. – Вышло круто!

– Круто? – из моего рта раздается громкий счастливый визг. – Это просто охуенно!

– Ты – молодец. Видно, что пришла осознанно. Такие татуировки – всегда самые честные.

Он обрабатывает кожу, наносит заживляющую пенку и просит походить так минут десять, чтобы она полностью впиталась в кожу. Я пользуюсь моментом, чтобы сделать пару кадров. В отражение попадает не только рука, но и часть меня, только с краем лица, которое спрятано за волосами. Но прямо сейчас я так счастлива, что отрезать лишнее не хочется, а хочется поскорее отправить свою красоту. Потому что он вообще первый (не считая мастера и девочки в зале), кому я показываю свою первую татуировку.

«Первую?» – фиксирует мозг, но я только пожимаю плечами.

Hornet: Охуенно, Хани.

Я: Ты не поверишь, но пять минут назад, когда мы закончили, я сказала тоже самое!))

Hornet: Ты счастлива?

Я: Очень! Никогда в жизни не была НАСТОЛЬКО счастлива! Спасибо тебе, Шершень! Без тебя бы ничего не получилось!

Появляется Кирилл, клети сверху тату прозрачную пленку и рассказывает основные правила – оказывается, ничего делать вообще не нужно, просто снять через пять дней, а пока воздержаться от сауны, солярия и горячей ванны.

– Денег не нужно, – улыбается, когда спрашиваю про цену и включаю бесконтактную оплату в телефоне.

– В смысле?

Он делает загадочное лицо, выразительно кивая мне за спину – там как раз появляется девочка с пирсингом. Улыбается широко и добродушно, протягивает большой белоснежный как облако букет. И про облако – это совсем не метафора, потому что это охапка красиво оформленных веточек распустившегося хлопка. Я беру их сначала растерянно, хотя подсознательно знаю, от кого они. Мне для этого даже не нужно заглядывать в маленькую картонную открытку между воздушными бутонами, о я все равно читаю.

«Сияй, Хани. С Днем рождения».

Написано от руки – размашистым, но аккуратным почерком.

Я зачем-то глажу мелкие, похожие на кардиограмму буквы.

Снова смотрю на букет – он почти невесомый.

Очень нежный.

Настолько трогательный в своей простоте, что начинает щипать глаза.

И в эту минуту я точно не думаю о нарушении всех наших красных флажков.

Я ощущаю себя так, будто по-настоящему мой День рождения наступил только сейчас.

И у меня немного подкашиваются ноги, когда выхожу на улицу и медленно иду по мокрой мостовой, одной рукой прижимая трогательные хлопковые головки от порывов ветра. Несколько кварталов просто наобум – куда глаза глядят, чтобы насладиться каждой минутой.

И только немного взяв себя в руки, ныряю в первое же попавшееся кафе, сажусь за стол и пока жду чай и круассан, пишу Шершню.

Я: Спасибо. За этот день. За подарок и за букет.

Я буквально бью себя по рукам, чтобы не вставлять дурацкие розовые сердечки после каждого слова. Потому ощущаю себя именно так – до ужаса ванильной, счастливой.

Понятой.

Как будто меня, наконец, увидели. А увидев – взяли за руку и подвели к зеркалу, чтобы я тоже впервые смело посмотрела на собственное отражение.

Hornet: Не смог сдержаться, Хани.

Hornet: Извиняться за то, что нарушил правила, не буду – оно, блядь, того стоило!))

Я: В 18.00, место ты знаешь. Приходи, Шершень.

К черту. Мы ведь можем познакомиться?

Он читает снова почти сразу, но держит паузу.

Долго – я успеваю выпить половину кофе, испачкаться в вишневую начинку из круассана и накрутить себя на тему «Ну и на хрена ты это сказала?!»

Но он все-таки пишет.

Hornet: Я не думаю, что это хорошая идея, Хани.

Я: Ты теперь снова на месяц пропадешь?

Hornet: Нет, не пропаду.

Я: А звучит как «Ты все испортила»)))))

Я: Ладно, забудь.

Я: Прости. Это просто эмоции. Я иногда веду се…

Закончить предложение не успеваю, потому что на экране всплывает входящий вызов в инсте.

От него. От Шершня. И судя по тому, что он висит без намека исчезнуть через секунду а ля «случайно ткнул не в ту иконку», на этот раз он не просто хочет маякнуть.

Я медлю, держа палец над кнопкой ответа.

Почему-то адски страшно, хотя когда я приглашала его присоединиться к нам вечером – у меня даже ничего не ёкнуло. А сейчас – привет паника в полный рост.

Но все равно отвечаю.

Мысленно считаю до трех, почему-то думая, что морально готова услышать слишком взрослый мужской голос или даже… я просто не знаю, что.

– Привет… Би.

Нет, он не взрослый.

Он простуженный.

И в это мгновение я понимаю – я чувствую это тем местом, на котором сижу и которое нервно ерзает на стуле – все это время я знала, что это – Дубровский. Я как будто это чувствовала.

Потому что высокий. Потому что именно с такими плечами, потому что все это было про него: и язвительность, и сарказм, и большой черный мотоцикл, и то, как он ушел от ответа про свои татуировки.

А я призналась ему в любви. Господи.

Ты поэтому стал таким добрым, Дубровский? Перестал так ядовито язвить? Попросил прощения и даже попытался загладить вину, сводив меня на свидание, чтобы хотя бы задним числом отмыть наш с тобой секс?

– Привет, Дубровский.

– Прости за клоунаду.

– Прощаю.

– Не знал, как еще к тебе подступиться.

– Я так и поняла.

– Ты теперь меня заблокируешь вообще везде? – Слышу простуженный смешок в его голосе. Без иронии, скорее даже с нотками смирения.

– Нет и не планировала.

У меня шок. Легкий и даже без тахикардии, но я чувствую покалывание в кончиках пальцев.

– Цветы очень красивые, Дубровский.

– «Слава», может быть?

– Боюсь, что могу случайно назвать тебя так… на работе.

– Вот и со мной та же херня, – вздыхает, явно намекая на то его «Би» на конференции.

– Прости, я… наверное… не смогу тебя… – Язык становится реально деревянным. – Тут мои коллеги. То есть… наши.