Текст книги "Запрещенные слова. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
Я вскакиваю с кресла так резко, что оно с грохотом откатывается назад и ударяется о стену. Хватаю сраную бумажку.
– Майя, куда ты?! – кричит мне вслед Амина.
Но я ее уже не слышу.
Я иду к нему. К Резнику. Еще не знаю, что ему скажу. Но знаю, что молча глотать я это дерьмо точно не буду. И молча расписываться в этом унижении – тоже.
Я не помню, как дохожу до его кабинета. Ноги двигаются сами по себе, несут меня по длинному, гулкому коридору, который внезапно кажется бесконечным, как туннель в плохом сне. Мимо проплывают лица коллег, стеклянные стены переговорных, офисные растения в кадках. Все это – как в тумане, размытый, неважный фон для бури, которая вызревает у меня внутри. Ярость больше не обжигает – она превратилась в холодный, твердый стержень где-то в районе солнечного сплетения. Он дает иллюзию силы.
Секретарша Резника, молоденькая девушка с вечно испуганными глазами, увидев меня, вскакивает со своего места. Ее рот открывается, она пытается что-то сказать, преградить мне путь.
– Майя Валентиновна, к Владимиру Эдуардовичу сейчас нельзя, у него…
Я просто отмахиваюсь от нее, как от назойливой мухи, даже не замедляя шаг. Мой взгляд прикован к тяжелой дубовой двери его кабинета. Я толкаю ее с такой силой, что она с грохотом ударяется о стену, и звук эхом разносится по приемной.
Он сидит за своим огромным, похожим на аэродром столом. Идеально прямой, в безупречном костюме, с выражением полного спокойствия на лице. Он меня ждал. Я это знаю. Вижу по тому, как он даже не вздрагивает от моего вторжения, как медленно поднимает на меня взгляд, в котором нет ничего, кроме холодного, отстраненного любопытства. Как у энтомолога, разглядывающего под микроскопом редкое насекомое, пришпиленное булавкой к бархату.
– Майя Валентиновна, – голос ровный, почти бархатный, и от этого контраста с моим внутренним ураганом становится еще хуже. – Вы, кажется, не записывались на прием. Какой приятный сюрприз.
– Что это значит? – Я бросаю мерзкую писульку на полированную поверхность стола.
Резник даже на нее не смотрит. Вместо этого продолжает смотреть на меня, и в его темных глазах я вижу едва уловимую, почти издевательскую усмешку.
– Вы о чем, собственно? Снизойдите объяснитесь, а то я пока не очень понимаю, а играть с вами в шарады. Майя Валентиновна, у меня совершенно нет времени.
– Григорьева, серьезно, Резник? – Даже просто ее имя до крови царапает язык. – Рассчитываешь, что я просто так это проглочу? Новая структура? Можно факты, почему же «не справилась старая»?!
– Хм-м-м… – Он позволяет себе легкое, почти снисходительное движение бровью. – Мне кажется, в приказе все предельно ясно изложено. Учитывая важность предстоящей конференции и высокий статус гостей, компании необходим отдельный, доверенный орган и человек, который возьмет на себя всю представительскую и протокольную часть. Чтобы не отвлекать топ-менеджеров и технических специалистов по мелочам. У вас же сейчас, я слышал, какие-то жизненные трудности?
Резник говорит медленно, смакуя каждое слово, как гурман, наслаждающийся редким деликатесом. Каждая его фраза – это выверенный, отточенный удар хлыстом по оголенным нервам. Он использует корпоративный жаргон как оружие, как способ унизить и показать, где мое место.
Я пытаюсь держать себя в руках, не реагировать на очевидную провокацию.
Но черта с два это работает. Потому что во взгляде Резника разливается неприкрытое самодовольство. Он мудак, но проницательный мудак и прекрасно считывает мое уязвленное эго. Поэтому – добивает.
– Юлия Николаевна, – он как будто даже ее имя произносит так, что оно звучит как плевок в лицо, – как выяснилось в ходе предварительных консультаций, обладает выдающимися коммуникативными компетенциями и уникальным умением находить подход к людям самого высокого ранга. Кроме того, у нее уже есть опыт работы в кампании, прекрасные рекомендации от Гречко и никаких служебных помарок. Она идеально подходит для этой должности. Вы не находите?
Я смотрю на него, и не могу поверить, что это тот же человек, который несколько недель назад… Передергиваюсь от внезапной волны неприятного холодка по коже, потому что сейчас даже теплые швейцарские воспоминания начинают смахивать на постановку, в которой роль внимательного и чуткого любовника играл холодный, безжалостный монстр.
– Она некомпетентна, – цежу я, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони. – У нее нет ни опыта, ни знаний. Она понятия не имеет, как работать с правительственными структурами.
– Это мое решение, – его голос становится жестче, в нем появляются знакомые металлические нотки. – И оно не обсуждается. Я несу за него полную ответственность. Кроме того, как вы уже догадались, все решено – не на вашем уровне, Франковская.
Резник делает паузу, откидывается на спинку своего огромного кожаного кресла и скрещивает пальцы на животе. Его поза излучает власть и полное превосходство.
– А теперь давайте поговорим о ваших обязанностях, Майя Валентиновна. – Его тон становится елейным, почти ядовитым. – Вы ведь у нас профессионал. Всегда ратуете за командную работу. Так вот, пришло время доказать это на деле. Ваша задача – обеспечить новому руководителю полную и всестороннюю поддержку.
Я поджимаю губы.
Резник упивается своей властью. И, очевидно, безнаказанностью.
– Ты издеваешься, – выдыхаю я, чувствуя, как слабеют колени.
– Я констатирую факты, – отрезает он. – И даю распоряжения. В течение часа я жду на своем столе служебную записку о передаче всех дел, касающихся организации конференции, Юлии Николаевне Григорьевой.
Он начинает перечислять, и каждое слово – как пощечина.
– Списки аккредитации, которые вы лично выверяли до двух ночи? Передайте. Контакты пресс-служб министерств, которые вы нарабатывали месяцами? Будьте добры, поделитесь. Презентация, которую вы переделывали пять раз, чтобы она была безупречной? Уверен, Юлия Николаевна блестяще ее озвучит. Вся ваша титаническая работа, Майя Валентиновна, заслуживает самой высокой оценки. Но теперь пришло время уступить сцену тем, кто умеет блистать. А ваша задача, как профессионала, – обеспечить безупречную передачу дел. Вам ясны мои указания?
Каждое его слово – как гвоздь в крышку моего гроба. Он не просто забирает у меня проект, в который я вложила всю себя. Он заставляет меня собственными руками короновать ее, передать ей все плоды своего труда, обслужить ее триумф. Стать прислугой для этой токсичной суки.
– Нравится, да? – вырывается у меня. Голос дрожит от бессильной ярости. – Думаешь, что держишь бога за бороду?
– Нравится? – Резник удивленно вскидывает брови, играя роль оскорбленной невинности. – Я всего лишь распределяю обязанности и руковожу процессами. И делаю это в высшей степени компетентно, чего нельзя сказать о вас. Или… – он наклоняется вперед, его голос становится тише, интимнее, – или ты думала, что наше с тобой маленькое недоразумение дало тебе какие-то особые привилегии? Какую-то неприкосновенность? Ты сильно переоценила свою значимость, дорогая. Выходные в одной койке не гарантия место за столом, где принимаются настоящие решения. Это был просто… приятный бонус. Не более.
Меня будто ошпаривает кипятком. Он превращает в грязь абсолютно все и делает это с подчеркнутым удовольствием.
– Моя личная жизнь, Резник, – говорю я, и сама удивляюсь, откуда в моем голосе берется эта ледяная сталь, – не твое сраное дело. Но раз уж ты решили повспоминать прошлое, то давай я тоже внесу ясность. Моей ошибкой было не то, что я спала со своим начальником. Моей ошибкой было то, что я приняла за мужчину капризного, мстительного ребенка, который не умеет проигрывать. Ты наказываешь не нерадивую подчиненную. Ты просто устраиваете истерику, потому что эта женщина посмела тебе отказать.
Его лицо на мгновение искажается. Я все-таки попала. Прямо в его раздутое эго.
Но Резник быстро берет себя в руки.
– Какая проницательность, Майя, – цедит сквозь зубы. – Жаль только, что твой острый ум не помогает тебе быть более разборчивой в связях. И профессиональных, и… прочих. – Он делает паузу, его взгляд становится презрительным. – То ты вешаешься на татуированного мальчишку на глазах у всего офиса, то плачешь мне в жилетку, а потом просто расставляешь ноги перед чужим мужем. Мне точно нужно объяснять, почему я предпочитаю работать с кем-то более стабильным и предсказуемым?
– Мои связи тебя не касаются, – отрезаю я, чувствуя, как к щекам приливает кровь. – А что касается «стабильности»… Ты серьезно думаешь, что Григорьева – это про стабильность? Ты хоть знаешь, кого взял на работу? Или тебе просто нужен цепной пес, готовый выполнить команду «фас»?
– Выбор пса, Майя – прерогатива хозяина, – на губах Резника появляется ледяная улыбка. – А если тебя что-то не устраивает… Дверь, как ты знаете, всегда открыта. Даже для таких «незаменимых» специалистов, как ты. Подумай об этом. И не забудь про служебную записку. Час пошел.
Он откидывается на спинку кресла, давая понять, что разговор окончен. Аудиенция завершена.
Я смотрю на его самодовольное, лощеное лицо, и понимаю, что дальше разговаривать просто нет смысла.
Ни в какой коммуникации с этим ублюдком – больше нет смысла.
Я просто стою и смотрю на него. Долго. Пытаясь запомнить вот таким – живым воплощением моего самого важного жизненного урока.
Урока под названием: «На хуй всех мужиков!»
А потом молча разворачиваюсь. Подхожу к двери. Кладу пальцы на холодную металлическую ручку. И, уже не оборачиваясь, бросаю через плечо:
– Служебная записка будет на вашем столе ровно через час, Владимир Эдуардович. В конце концов, кто-то же должен делать настоящую работу.
Я выхожу из кабинета, чувствуя на спине его полный ярости взгляд.
Я не сломалась. Нет. Что-то во мне определенно умирает прямо в этот момент. Окончательно и бесповоротно. Вера в людей. Вера в справедливость.
Остается только выжженная земля.
И холодная, звенящая пустота.
И я.
Одна.
Глава тридцать пятая
Следующих несколько дней я просыпаюсь я просыпаюсь не от будильника, а от собственного глухого стона. Тело ломит, будто меня всю ночь били палками, а в голове – вязкий, серый туман. Сон не приносит облегчения, только рваные, тревожные картинки: ледяные глаза Резника, торжествующая ухмылка Юли (хотя мы, слава богу, за эти два дня ни разу не столкнулись в офисе лицом к лицу).
Но сегодня это точно случится, потому что сегодня финальная сверка перед завтрашней конференцией, и под этот «прогон» выделили целых три часа. Понятия не имею, что именно Юля собирается «гонять» (запланированные мной сорок минут она благополучно проигнорила), но это явно очень лишнее, учитывая, что все и так на нервах. Но кто я такая, чтобы указывать новой протеже генерального?
Я заставляю себя встать. Двигаюсь по квартире как автомат, запрограммированный на выполнение простейших действий. Душ. Кофе. Одежда. Маска «железной леди», которую я так привыкла носить, сегодня кажется неподъемной. Но я все равно натягиваю ее на лицо, слой за слоем: тональный крем, чтобы скрыть бледность, тушь, чтобы распахнуть уставшие глаза, строгий пучок, чтобы ни один волосок не выбился из-под контроля.
В офисе атмосфера наэлектризована до предела. Все готовятся к завтрашней конференции, носятся по коридорам с бумагами, говорят на повышенных тонах. Этот рабочий хаос обычно бодрит, заряжает энергией, но сегодня он только усиливает мое внутреннее напряжение. Я чувствую себя чужой на этом празднике жизни. Выпотрошенной. Лишенной не только проекта, в который вложила всю себя, но и собственного достоинства.
Амина встречает меня сочувствующим взглядом. Она ничего не говорит, но за два года работы плечом к плечу я научилась читать ее мысли просто по тому, как она морщится. Хотя, это все равно не важно, потому что догадаться о чем сейчас тихо гудит весь офис – уравнение с двумя известными переменными.
У нас новая «звезда».
А я… ну, типа, сбитый летчик.
Я запираюсь в своем кабинете, пытаясь спрятаться от этого всего, но стены не спасают. Я должна работать – у меня целый вал дел, потому что на время подготовки к конференции часть из них просто пришлось отложить. Но сейчас от моего неунывающего трудоголизма не осталось камня на камне, потому что буквально каждая деталь, хотя я и попыталась убрать с глаз вообще ВСЕ, напоминает о том, что предыдущих два дня я только только то и делала, что собственными руками упаковывала свой труд, свои бессонные ночи и отдавала все это Юле. На блюдечке с голубой каемочкой. Все это ощущалось как изощренная пытка. Я отправляла ей файлы по почте, прикладывая подробные инструкции. Я отвечала на ее вопросы – сухие, деловые, без единой лишней эмоции. Мы общаемся на языке корпоративной переписки, и эта стерильная вежливость кажется мне верхом цинизма.
– Майя? – Амин проскальзывает в кабинет, с растерянным видом кладет на стол папку с парой документов на подпись. Судя по ее виду – мне точно не понравится.
Я чувствую, что уже даже не злюсь.
Я как будто замерзла изнутри и меня вообще ничего больше не трогает. Носить маску «железного дровосека» мучительно больно – она почти до крови натирает лицо – но с ней все равно легче. Я почти срастаюсь с этим образом бесчувственной марионетки.
Первые два – просто формальности.
Третий… «Служебная записка о разграничении зон ответственности…»
Название на самом деле длиннее, оно до безобразия пафосное, как будто нарочно напоказ.
Знакомый почерк. Любимое Юлино самолюбование, попытка показать, что даже в составлении длинных названий она впереди планеты всей.
Это не просто распоряжение. Это официальная бумага, которая формально закрепляет мой новый статус-кво. Она создана не для организации работы, а для того, чтобы задокументировать иерархию, где Юля – начальник, а я – исполнитель.
– Шесть страниц, – комментирую вслух.
Разглядываю пункты, не особо вчитываясь.
Подписывать я это, конечно, не собираюсь.
Финальная сверка назначена на три часа дня в главной переговорной. Я иду по коридору, и каждый шаг отдается гулким эхом в моей голове. Чувствую себя гладиатором, идущим на арену, и благодарна Амине за то, что полчаса назад она все-таки скормила мне таблетку какой-то термоядерной валерьянки. Сильно голову это не притупило, не зато появилось ощущение некоего пофигизма. Как раз то, что нужно перед тем, как зайти в в одну клетку к шакалу и гиене.
Но все мое спокойствие летит к чертам, когда сворачиваю из коридора в сторону переговорной. Сердце начинает колотится так сильно, что хочется тут же бежать назад и попросить у Амины всю пачку, выпить их залпом и молить бога, чтобы подействовало вот прямо сейчас.
Потому что через стеклянную стену я замечаю стоящего внутри Славу.
Он стоит напротив у окна, разговаривая с одним из своих инженеров. В пол-оборота ко мне, я четко вижу его профиль и одновременно… как-то не сразу понимаю, что не так.
Доходит только через секунду, когда он проводит рукой по упавшим на глаза волосам, убирая их назад на лоб, но они тут же непослушно падают снова.
Он подстригся. Я не видела его лицом к лицу почти три недели, и эта перемена кажется разительной. Длинного хвоста больше нет. Вместо него – стильная, модная стрижка. Виски и затылок выбриты, а волосы на макушке и челка подстрижены чуть небрежно, но с безупречным вкусом. Эта прическа делает его черты острее, жестче. И сейчас он очень сильно похож на того Вячеслава Форварда с фотографий из интернета. Несколько я малодушно сохранила себе на телефон и так же малодушно иногда разглядываю их перед сном, а иногда, когда просыпаюсь от ночных кошмаров – просто таращусь посреди ночи. Этот Слава похож на наследника Империи. На того золотого мальчика, которому пророчили блестящую политическую карьеру. И хоть весь его пирсинг (насколько я могу видеть) остался на месте, татуировки, тяжелые ботинки и футболка с принтом в виде орущего в микрофон черепа никуда не делись, образ бунтаря-байкера почему неумолимо разваливается.
Но дело, конечно, совсем не в прическе.
Что-то внутри меня орет: «Зачем?! Я же так хотела запустить пальцы в твои волосы – зачем, Слава?!» И я тут же спотыкаюсь об собственноручно выстроенные шлагбаумы под названием «френдзона».
Он поворачивает голову, и наши глаза встречаются. Всего на несколько секунд.
Я подтягиваю блокнот и папку с документами до самого носа, стыдливо пряча дурацкую улыбку.
Он смотрит прямо, спокойно. Без намека на какие-то эмоции.
Просто… как на друга?
Снова проводит пятерней по волосам, и я все-таки читаю на губах беззвучное: «Ну как?»
Втягиваю губы в рот, потому что ответить ему точно не смогу. Кажется, если просто попытаюсь – вывалю сразу все, что ношу в себе каждый час и каждый день всех этих бесконечных недель. Но чтобы не стоять столбом, кое как украдкой показываю поднятый вверх большой палец. Не уверена даже, что Слава его видит, потому что к нему снова обращаются, он отворачивается и продолжает разговор со своим сотрудником. И больше не смотрит, хотя я продолжаю как дура на него пялится. Даже если знаю, что это может быть слишком очевидно для окружающих, особенно с оглядкой на все сплетни о нас.
Боль вспыхивает внутри, острая, как удар ножом, который я пытаюсь залепить «все ок, мы же друзья, я же сама этого хотела».
Но все равно тяну до последнего, прежде чем зайти. Прикладываю к уху телефон и делаю вид, что сосредоточенно слушаю кого-то на том конце связи. Только когда откладывать уже некуда, делаю глубокий вдох, надеваю латы профессионального профессионала и толкаю дверь в переговорную.
За огромным овальным столом уже собрались все. Руководители отделов, команда маркетологов, служба безопасности. И во главе стола, на месте, которое по праву должно было быть моим, сидит… Юля.
Фактически, сейчас я вижу ее впервые после ее триумфального возвращения. И после той безобразной сцены на моем Дне рождения. Тогда мне казалось, что хуже быть уже не может, что моя когда-то лучшая подруга уже исчерпала весь лимит своих фокусов, но нет – она явно даже не начинала.
И, конечно, глядя на меня сейчас, даже не пытается скрыть триумф.
Юля сияет. В дорогом кремовом костюме, с идеальной укладкой и стильными аксессуарами. Она – полностью в образе. Она – королева этого бала. Рядом с ней, по правую руку, сидит Резник. Он бросает на меня короткий, оценивающий взгляд и снова возвращается к своим бумагам.
Слава и его команда садятся напротив. Я стараюсь не смотреть в его сторону, но чувствую его присутствие каждой клеточкой кожи. Он садится, закидывает ногу на ногу, достает телефон и утыкается в него, демонстрируя полное безразличие к происходящему. Не знаю. Делает он это просто так или в знак солидарности со мной, но хочется верить, что второе.
– Итак, коллеги, начнем, – голос Юли звенит от плохо скрываемого пафоса. Она обводит всех победоносным взглядом, намеренно задерживая его на мне на долю секунды дольше, чем на остальных. – Не нужно напоминать, что завтра очень важный, ключевой для всех нас день. Я хочу убедиться, что мы полностью готовы и все детали учтены. Как вы знаете, от успеха этой конференции зависит будущее всей компании NEXOR Motors. И я, как руководитель проектной группы, несу за это персональную ответственность.
Она говорит заученными, пафосными фразами, которые, очевидно, вычитала в каком-то учебнике для начинающих руководителей. Это было бы смешно, если бы не было так грустно.
Юля открывает презентацию, которую я готовила ночами.
Мою презентацию.
Начинает говорить… и почти сразу запутывается в терминах, перевирает цифры, несет какую-то отсебятину. Она «плавает». Нет, она тупо барахтается. И это видно всем.
На слайде с рассадкой гостей Юля зависает окончательно.
– Так, здесь у нас… представители министерств… – бормочет она, водя пальцем по экрану. – Мы сажаем их всех вместе, в первом ряду, верно? Чтобы оказать должное уважение.
В переговорной повисает неловкая тишина. Даже самые лояльные сотрудники опускают глаза.
– Не совсем верно, Юлия Николаевна, – раздается ледяной голос Резника. Он даже не смотрит на нее. Его взгляд прикован ко мне. – Уверен, Майя Валентиновна сможет прояснить этот деликатный момент. Она ведь у нас специалист по протоколу.
Я чувствую, как все взгляды устремляются на меня. Это ловушка. Изощренная, унизительная ловушка. Он заставляет меня публично исправлять ее ошибки, делать ее работу, показывая всем, кто здесь на самом деле компетентен, но при этом лишая меня всех прав. Я как будто чертов суфлер в яме пред сценой.
Я поднимаю голову. Смотрю прямо на Резника. И говорю. Ровно, холодно, чеканя каждое слово.
– Согласно протоколу службы безопасности, мы не можем сажать представителей разных ведомств в одном секторе без предварительного согласования. У господина Орлова из Министерства транспорта допуск уровня «А», его помощники и пресс-пул имеют допуск уровня «Б». Делегация из Агентства по Инфраструктурным Проектам, которую возглавляет Павел Дмитриевич Форвард, проходит по отдельному списку с высшим уровнем допуска. Их зона – сектор «Альфа», с отдельным входом и усиленной охраной. Журналисты из их пула могут находиться только в специально отведенной зоне для прессы, и никак иначе. Смешивать их с другими делегациями категорически запрещено. Вся эта информация подробно изложена в регламенте, который я передала вам вчера утром. В файле под названием «Протокол безопасности. Финальная версия».
Я замолкаю. В стенах переговорной стремительно накаляется звенящая тишина. Щеки Юли заливает краска стыда и злости. Она не просто некомпетентна. Она даже не удосужилась прочитать документы, которые я подготовила.
Резник кривит губы в подобии улыбки.
– Благодарю за исчерпывающее разъяснение, Майя Валентиновна. Надеюсь, теперь всем все понятно. Юлия Николаевна, продолжайте.
Я больше не смотрю в их сторону. Я смотрю на свои руки, сцепленные в замок на столе. Я чувствую на себе взгляд Славы. Тяжелый, пристальный. Но я даже голову поднять не пытаюсь, потому что все силы уходят на то, чтобы возвести внутри новые железобетонные стены терпения. Понятия не имею, насколько еще меня хватит, но ясно, то Резник только и ждет, когда я дам повод еще раз публично себя унизить. Или, еще лучше – ткнуть в нос моим нервным срывом, к которому я, несмотря на чудесную валерьянку от Амины, близка как никогда в жизни.
Совещание продолжается в том же духе. Юля пытается говорить, но постоянно сбивается, путается в деталях. И каждый раз Резник с невозмутимым видом обращается ко мне за «разъяснениями». Я отвечаю. Четко, по-деловому.
Я – безупречный профессионал.
Я – машина.
Я делаю это ради кампании.
Но где-то внутри уже зреет отчаянное решение – в понедельник я положу на стол заявление об увольнении.
Когда все, наконец, заканчивается, я чувствую себя выпотрошенной. Люди начинают вставать, собирать свои вещи, переговариваться. Я тоже поднимаюсь, мечтая только о том, чтобы поскорее закончился этот фарс.
– Майя Валентиновна, не уходите, пожалуйста.
Приказ Юли разрезает гул голосов. Все замолкают. Оборачиваются. Смотрят на нас.
– Задержитесь на пару минут, – продолжает она, и на ее губах играет торжествующая улыбка. – Нужно уточнить несколько деталей для итогового протокола.
Она делает это нарочно. При всех, чтобы показать свою власть. Демонстрирует, что теперь я – в ее подчинении. Что она может вызвать меня на ковер в любой момент.
Переговорная быстро пустеет.
Боковым зрением замечаю немного притормаживающего у двери Славу. Скрещиваю пальцы, посылаю ему мысленные сигналы не задерживаться. Не сейчас. Юля – это точно моя война, и я не дам ей повода для еще одной порции грязных сплетен, по крайней мере точно не до того, как уволюсь.
Слава медлит еще пару секунд, но потом снова утыкается в свой телефон и выходит.
Дверь за последним сотрудником закрывается с тихим щелчком, и я на мгновение чувствую себя запертой в камере пыток.
Юля не спешит. Она наслаждается моментом. Медленно обходит стол, подходит к панорамному окну. Смотрит на город, на хмурое небо, на суету машин внизу. Делает вид, что ей интересен пейзаж, но я знаю, что все ее внимание сейчас приковано ко мне. Она чувствует мое напряжение, готовиться топить в унижение. Она питается мной, как вампир.
Я молча жду.
Даже не шевелюсь, почти не дышу, экономлю каждый грамм энергии для предстоящего боя. Потому что, очевидно, он будет. Она оставила меня здесь, не для того, чтобы на пару полюбоваться видами из окна.
– Красиво, да? – наконец, говорит Юля, не оборачиваясь. Голос у нее спокойный, почти сытый. – Сразу чувствуешь себя на вершине мира. Хозяйкой положения. Тебе, наверное, знакомо это чувство, Майя? Раньше было знакомо.
Не произношу ни слова, не даю вообще никакой реакции. Она ждет, что я сорвусь, начну оправдываться или обвинять. Но я не доставлю ей этого удовольствия.
Юля поворачивается, и на ее губах играет все та же снисходительная, ядовитая улыбка. Подходит к столу, садится в кресло Резника, закидывает ногу на ногу. Демонстративно. По-хозяйски. Достает из сумочки телефон, начинает что-то сосредоточенно листать, лениво проводя по экрану пальцем с идеально красным длинным ногтем.
Проходит минута. Две. Пять? Тишина в переговорной становится почти осязаемой. Она давит на нервы и сгущается. Это ее игра – хочет, чтобы я заговорила первой. Чтобы показала свою слабость. Чтобы я спросила: «Юля, что тебе нужно?» И вот тогда она в полный рост развернет весь ворох своих претензий.
Ничего такого я, конечно, делать не собираюсь. Буду стоять здесь хоть до утра, превратившись в часть казенного интерьера. После пережитого с Лилей, мне теперь этот ее молчаливый перформанс почти нипочем.
Хотя в глубине все равно что-то дергает.
Наконец, Юля отрывается от телефона. Поднимает на меня скучающий взгляд, будто только что вспомнила о моем существовании. Так и хочется сказать: «Плохо играешь, подруга, никакой легкости – топорно, натянуто, может, стоило еще прорепетировать пофигизм?»
– Майя Валентиновна, я все еще жду подписанный вами протокол о передаче полномочий. – Ее тон – образец официальной вежливости, но в каждом звуке сквозит неприкрытая издевка. – У меня много работы, в отличие от некоторых. Мне нужно двигаться дальше, а не ждать, пока вы соизволите выполнить распоряжение руководства.
Я медленно подхожу к столу. Беру свою папку, достаю тот самый унизительный документ. Он лежит у меня в руках, как улика моего поражения.
Я смотрю на него, потом на Юлю.
И протягиваю ей. Молча.
Она пробегает взглядом по нижнему краю листов, ее улыбка становится еще шире, еще ядовитее. Доходит до листа ознакомления. И триумфальная улыбка стремительно стекает с ее лица. Сменяется недоумением. Потом – гневом.
– Что это такое…? – шипит срывающимся голосом.
Юля вскакивает так резко, что ее дизайнерское кресло с глухим стуком откатывается назад.
Я мысленно ухмыляюсь. В графе, где должна стоять моя подпись под собственным унижением, моим аккуратным, почти каллиграфическим почерком выведено «Иди нахуй».
Я очень старалась, когда писала, воображая, что каждая буква – как плевок ей в лицо.
Судя по перекошенному лицу Юли – именно так она себя и чувствует.
– Это мой официальный ответ на ваше распоряжение, Юлия Николаевна, – говорю я, и мой голос звучит ровно, холодно, без единой дрожащей нотки.
– Ты… ты совсем охуела?! – Она сминает протокол в комок, швыряет его на пол. Ее лицо искажается от ярости, идеальный макияж трескается, обнажая уродливую гримасу ненависти. – Ты понимаешь, что я сейчас пойду к Резнику и тебя уволят к чертовой матери?!
– Валяй, – пожимаю я плечами. – Мне даже интересно будет посмотреть, как вы оба будете объяснять собственником, за что именно меня следует уволить. За отказ подписывать филькину грамоту, которая юридически не имеет никакой силы и является прямым нарушением моих должностных инструкций? Или за то, что я послала нахуй самозванку, которая пытается командовать департаментом, в работе которого не смыслит ровным счетом ничего?
Юля секунду мешкает.
Даже не догадывается, что в эту минуту вкладывает мне в руки первый гвоздь в крышку ее гроба.
– А ты думала, что вот так все устроено, да? – позволяю себе секунду расслабленного наслаждения иронией. – Ты думала – можно просто побежать, наябедничать, и до вечера меня выставят? Юль, ты хотя бы уставные документы почитала что ли, ну на досуге, в перерывах между попытками разобраться, как устроена твоя филькина грамота… Ой, прости, твоя очень важная структура «Рога и копыта».
Она смотрит на меня, и в ее глазах закипает смесь ненависти и растерянности. Она не ожидала такого отпора. Она привыкла, что я молчу. Что всегда сглаживаю углы, не лезу в лобовой конфликт. Что я уступаю.
А сейчас перед ней стоит другая Майя. Та, которой больше нечего терять.
– Ты мне еще за это заплатишь, – цедит сквозь зубы моя бывшая лучшая подруга, пытаясь взять себя в руки и отвоевать маску победительницы.
– Не сомневаюсь, – усмехаюсь. – Но сначала, думаю, тебе стоит сосредоточиться на своей новой ответственной работе. У тебя ведь столько дел. Конференция на носу. Ты хоть знаешь, с какой стороны к ней подойти? Или снова побежишь к Резнику за «ценными указаниями»?
Она молчит. Только тяжело дышит, ее грудь вздымается под шелковой блузкой.
– Ты просто завидуешь, Майя, – наконец, выплевывает она, переходя на «ты», потому что начисто забыла, что пыталась играть с высоких нот. Банально скатывается до уровня базарной бабы. – Завидуешь, что я смогла и без твоей помощи! Думала, что раз ты меня отфутболишь – я просто утрусь и буду довольствоваться местом домохозяйки?! Нарочно всех против меня настроила – сначала Сашку, потом – Наташу, а она была моей подругой! Моей, не твоей! Но тебе же надо забирать у меня все, быть самой лучшей, самой яркой, самой умной и красивой!
Ложь. Наглая, беспардонная ложь. И я больше не собираюсь ее терпеть.
– Я не отказывала тебе в помощи, Юля, – мой голос режет тишину, как скальпель. – Просто ты почему-то решила, что я должна расстелиться перед твоей очередной «хотелкой», потому что твой идеальный брак неожиданно начал трещать по швам. И что самый лучший способ все уладить – снова раз меня поиметь. На мой горбу въехать в свою очередную мечту.
– Это ты во всем виновата! – кричит она. – Это ты разрушила мою семью! Ты всегда была между мной и Сашей! Всегда! Он до сих пор смотрит на тебя, как на икону! Думаешь, я не вижу?! Он никогда меня не любил так, как тебя! Он меня, блядь, никогда не любил!
– Здесь нет зрителей, Юль, никому не нужен твой дешевый спектакль, – говорю я, и в моем голосе нет ни капли сочувствия. Только холодная, усталая констатация факта. – Твоя семья развалилась не из-за меня. А из-за твоих истерик и твоей вечной жажды быть в центре внимания. Ты сама все разрушила. И с Сашей ты поступила так же, как и со мной – ты его тоже просто поимела.
