Текст книги "Запрещенные слова. Том первый (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Глава двадцать девятая

Утро следующего дня врывается в мой сонный город не по-февральски ярким, почти весенним солнцем и ощущением неотвратимости. Сегодня – тот самый день «Икс», когда решится, без преувеличения, многое. И для компании, и, возможно, для меня лично, хотя в последнем я стараюсь себя не убеждать, отчаянно цепляясь за спасительную мысль, что работа и личное – это две параллельные вселенные, которые в моем случае пересекаться не должны. По крайней мере, не снова.

В огромный, залитый светом конференц-зал головного офиса «NEXOR Motors», где сегодня пройдет сначала наша внутренняя планерка, а затем и встреча с «шишками из министерства», мы с Аминой приезжаем одними из первых. Моя верная помощница выглядит так, будто всю ночь не спала, а изучала Уголовный кодекс на предмет статьи за «доведение до инфаркта своего начальника путем организации встреч с правительственными чиновниками». Я пытаюсь ее подбодрить дежурной шуткой про то, что в крайнем случае всегда можно притвориться ветошью и слиться с интерьером, но Амина только нервно хихикает и продолжает судорожно перебирать бумаги в своей папке.

Я же, наоборот, на удивление спокойна. Возможно, дело в том, что вчерашний вечер, несмотря на его скомканное и немного неловкое завершение, все-таки оставил после себя не горькое послевкусие обиды, а странное, теплое ощущение… правильности? Я сделала то, что должна была. Поставила точку там, где давно пора было это сделать. И пусть эта точка пока больше похожа на многоточие, но сам факт того, что я нашла в себе силы озвучить свои границы, почему-то придает уверенности. Даже сообщение от Славы, прилетевшее уже поздним вечером, с его фирменной язвительной шуткой в стиле: «Ну все, Би, теперь можно не тыкаться по углам и слать тебе голые фотки, не боясь спалить инкогнито)))», не выбило меня из колеи, а наоборот – заставило улыбнуться. Этот неисправимый засранец даже в такой ситуации умудряется оставаться собой. И это, как ни странно, успокаивает.

Постепенно зал наполняется людьми. ТОП-менеджеры, руководители отделов, несколько хмурых мужчин в строгих костюмах, которых я идентифицирую как службу безопасности. И, наконец, появляется команда разработчиков. Во главе – Дубровский.

Сегодня он снова в своем «неформальном» стиле: темные джинсы, простая черная футболка, поверх которой – расстегнутая серая толстовка на змейке с капюшоном. Волосы собраны в небрежный пучок на затылке, несколько прядей выбились и падают на лоб. Он выглядит расслабленным, даже немного скучающим, лениво перебрасывается парой фраз со своими ребятами, которые, в отличие от него, заметно нервничают. Я ловлю его взгляд – быстрый, почти мимолетный, но в нем успевает промелькнуть что-то теплое, какая-то едва уловимая усмешка, предназначенная, кажется, только мне. Я чуть заметно киваю в ответ, стараясь сохранить на лице максимально нейтральное выражение.

Друзья. Мы же теперь просто друзья. Которые иногда обмениваются пошлыми шутками в личке. Нормальная практика.

Резник появляется последним, как и подобает главнокомандующему перед решающим сражением. Сегодня он в идеально сидящем темно-синем костюме, белоснежной рубашке и строгом галстуке. Волосы уложены волосок к волоску, на лице – привычная маска непроницаемости. Он проходит по залу, кивая кому-то из присутствующих, его взгляд скользит по мне – холодно, отстраненно, не задерживаясь ни на секунду. Как будто я – просто часть интерьера. Еще одна ветошь. Я внутренне усмехаюсь. Что ж, Владимир Эдуардович, игра в «игнор» – это то, во что можно играть вдвоем.

Планерка начинается без лишних предисловий. Резник говорит четко, по-деловому, раскладывая по полочкам задачи каждого на предстоящей встрече. Его голос звучит ровно, почти монотонно, но в этой монотонности чувствуется налет… пафоса что ли? Он раздает последние указания, уточняет детали, требует максимальной концентрации и безупречного исполнения.

И меня он действительно игнорирует. Намеренно. Подчеркнуто. Когда очередь доходит до моего блока – кадровые вопросы, социальные аспекты проекта, – он обращается не ко мне напрямую, а к Амине, которая сидит рядом.

– Надеюсь, у отдела Франковской все готово? – бросает он, даже не удостоив меня взглядом. Амина испуганно кивает, я же с трудом сдерживаю рвущуюся наружу усмешку. Детский сад, ей-богу.

Напряжение немного спадает, когда слово берет финансовый директор, но потом снова нарастает, когда Резник начинает «подгонять» технический блок. Он явно пытается влезть на территорию Дубровского, задавая какие-то каверзные вопросы по поводу инновационных разработок, ставя под сомнение сроки реализации и экономическую целесообразность некоторых решений. Я вижу, как напрягаются конструкторы, как они начинают нервно переглядываться. Слава же остается невозмутимым. Он спокойно, аргументированно отвечает на каждый выпад Резника, его голос звучит уверенно, даже немного снисходительно.

– Владимир Эдуардович, – говорит он, когда Резник в очередной раз пытается усомниться в перспективности одной из разработок, – я понимаю ваше беспокойство по поводу сроков и бюджета. Но есть вещи, в которых лучше довериться профессионалам. Моя команда состоит из лучших специалистов в этой области. И если мы говорим, что эта технология – прорыв, значит, так оно и есть. А пытаться втиснуть творческий процесс в жесткие рамки финансового планирования – это, как минимум, неэффективно. Мы создаем будущее, а не штампуем детали по утвержденному ГОСТу тридцатилетней давности.

В его голосе нет агрессии, но есть та самая стальная уверенность, которая так свойственна ему самому. Он не спорит, не оправдывается – он просто констатирует факт. И Резник, кажется, это понимает. Он хмурится, поджимает губы, но больше не пытается лезть со своими «ценными указаниями» в технические дебри. Короткая, но емкая пикировка заканчивается явной победой Дубровского. И я не могу сдержать легкую, едва заметную улыбку. Этот парень определенно умеет ставить на место даже тех, кто не привык получать во щам.

Я изо всех сил мысленно бью себя по рукам, но потом все равно сдаюсь, достаю телефон и украдкой пишу Славе: «1–0 в пользу техников».

Мы сидим на одной стороне стола, параллельно друг другу, и я не могу видеть его лицо, когда он через минуту достает телефон, читает. Вижу только его руки. И поскорее отвожу взгляд, потому что Резник моментально отслеживает, куда я смотрю. Но все-таки, когда телефон вибрирует входящим, опускаю руку под стол и читаю, прикусив губу: «Да пошел он нахуй!»

Планерка подходит к концу. Резник произносит дежурную мотивационную речь, еще раз напоминает о важности момента и отпускает нас готовиться к основной встрече. Я поднимаюсь, собирая свои бумаги, и чувствую на себе его взгляд. Тяжелый, изучающий. Но я не оборачиваюсь. Просто иду к выходу, стараясь сохранять на лице выражение полного спокойствия и профессиональной отстраненности.

Я в своем любимом вязаном костюме молочного цвета – широкие брюки-палаццо и укороченный свитер с высоким воротом. Стильно, элегантно и, главное, удобно. На ногах – замшевые ботильоны на невысоком устойчивом каблуке. Волосы собраны в высокий хвост, на лице – минимум макияжа. Я чувствую себя уверенно, почти непоколебимо. Почти. Потому что где-то глубоко внутри все еще сидит маленькая, испуганная Майя, которая боится снова облажаться.

Когда чуть задирая рукав, чтобы взглянуть на часы, замечаю краем глаза, как замирает Резник. Он стоит у окна, разговаривая с кем-то по телефону, но его внимание приковано к моей руке. Точнее – к тому, что под рукавом. К моему чернильному пауку, который теперь – неотъемлемая часть меня.

Он быстро отводит взгляд, продолжает разговор, но я успеваю заметить, как на его лбу появляется та самая знакомая складка. Он впервые видит мою татуировку. И, судя по всему, увиденное ему не очень нравится.

Я мысленно пожимаю плечами.

Что ж, Владимир Эдуардович, вы в курсе, что можете делать со своим сморщенным носом, и куда его запихнуть.

Он как будто меня игнорирует. Делает вид, что ничего не заметил. Но напряжение в воздухе сгущается, становится почти осязаемым. Я чувствую это каждой клеточкой кожи. Резник заканчивает разговор, подходит к столу, где я раскладываю свои материалы для предстоящей большой встречи.

– Майя Валентиновна, – его голос звучит подчеркнуто официально, даже немного холодно, – надеюсь, ваша презентация не будет такой же… эксцентричной, как ваш сегодняшний выбор аксессуаров?

Я поднимаю на него глаза. В них – ни тени улыбки, только ледяное спокойствие.

– Моя презентация, Владимир Эдуардович, будет такой же профессиональной и аргументированной, как и всегда, – отвечаю на его выпад. – А что касается «аксессуаров»… Мне кажется, это не совсем входит в круг вопросов, которые мы должны обсуждать в рабочем порядке. Или я ошибаюсь?

Он кривит губы в подобии усмешки.

– Вы не ошибаетесь, Майя Валентиновна. Но встреча с представителями министерства – это не дружеские посиделки. И ваш внешний вид, как и внешний вид любого члена нашей команды, должен соответствовать уровню мероприятия. А эта… – он делает неопределенный жест в сторону моей руки, – …наколка, мягко говоря, не вписывается в концепцию делового стиля. Вы же понимаете, что люди в министерстве – консерваторы. Они могут сделать неверные выводы. О вас. О компании в целом.

Я чувствую, как внутри все закипает. Он не просто придирается – он откровенно давит. Пытается унизить, поставить на место. За что? За то, что превратилась в его послушную собачонку, которая все глотает, терпит и прощает? За то, что отказалась играть по его правилам?

– Владимир Эдуардович, – я стараюсь, чтобы голос звучал максимально спокойно, хотя внутри бушует ураган, – моя татуировка – это мое личное дело. И она никак не влияет на мои профессиональные качества. Я подготовила исчерпывающую презентацию по кадровой стратегии, и готова ответить на любые вопросы представителей министерства. Полагаю, это единственное, о чем вам стоит беспокоится.

– Ваши проблемы, Майя Валентиновна, автоматически становятся проблемами компании, если из-за них страдает наша репутация! – Резник повышает голос, и я вижу, как на его шее вздувается жилка. – Вы представляете NEXOR Motors. И обязаны выглядеть соответствующе. А не как… неформалка с панели.

Последние слова он выплевывает с таким откровенным презрением, что у меня на мгновение перехватывает дыхание.

Началось.

У меня, конечно, не было иллюзий насчет того, что последствия нашего с ним непродолжительного «служебного романа» сами собой сойдут на нет. Но я не думала, честно, что поводом станет моя татуировка, которую, строго говоря, он бы и не увидел, если бы я случайно не задрала чертов рукав. И люди все жутко важные люди из министерства ее тоже не увидят. Но даже если бы… Господи. Да в наше время татуировки есть чуть ли не на каждом втором – уверена, на половине наших молодых депутатов так точно.

Резник просто придирается – это очевидно. Придирается к херне, потому что по чему-то существенному не может – я всегда делаю свою работу максимально ответственно.

– Мне кажется, Владимир Эдуардович, вы переходите границы, – говорю максимально холодно, стараясь не реагировать на провокацию.

– А мне кажется, Майя Валентиновна, что вы забыли, кто здесь начальник. – Он нависает надо мной, и в его глазах я вижу отточенную, расчетливую злость. – Ваши вопросы по кадровой политике, откровенно говоря, не настолько важны, чтобы из-за них рисковать таким серьезным проектом. Так что, возможно, вам вообще не стоит сегодня выступать. И уж тем более – задавать какие-либо вопросы. Ваше присутствие там, в таком виде, будет скорее… неуместным.

Я смотрю на него, и не могу поверить своим ушам. Он не просто меня унижает – он пытается меня сломать.

Выбить из колеи перед важной встречей. Заставить почувствовать себя ничтожеством.

Заранее переложить ответственность на одну татуировку, которую даже не видно, если вдруг что-то пойдет не так.

И в этот момент, когда я еще подбираю слова для ответного удара, слышу за спиной спокойный, чуть насмешливый голос:

– Владимир Эдуардович, а можно тогда и меня отстранить от сегодняшнего мероприятия? А то у меня этих «неуместных аксессуаров» несколько больше, чем у Майи Валентиновны. И боюсь, тогда важные дядьки из правительственных кабинетов вообще решат, что попали на съезд «сидельцев», а не на серьезную деловую встречу.

Я резко оборачиваюсь. Слава стоит в дверях, скрестив руки на груди. Его толстовка небрежно расстегнута. Он смотрит на Резника и вроде бы даже улыбается. Но этой улыбкой можно листовую сталь резать – такая она острая. А потом, медленно, демонстративно, стягивает с себя толстовку, оставаясь в одной футболке.

Я мысленно (надеюсь, что мысленно) втягиваю воздух в легкие, делаю глубокий глоток, чтобы хватило пережить это зрелище. Странно, почему именно сейчас оно так на меня действует – я ведь уже видела его «рукава» – полностью забитую от запястий до ключиц кожу. Сложные, переплетающиеся узоры из линий, символов, каких-то мифических существ.

И это, выражаясь словами Резника, ни хрена не наколки, а произведение искусства.

Произведение искусства, которое сейчас, в этом залитом светом конференц-зале, выглядит как вызов.

Резник замирает. Его лицо на мгновение теряет свою обычную непроницаемость, на нем проступает откровенное презрение. Он смотрит на руки Дубровского, потом на меня, потом снова на Дубровского. Возможно, впервые видит масштаб его «чернильной» красоты.

– Если татуировки – это признак плохого качества и непрофессионализма, – продолжает Слава все тем же спокойным, чуть насмешливым тоном, – то я, пожалуй, самый некачественный и непрофессиональный сотрудник в этой компании. Так что, может, действительно, не стоит мне сегодня позорить NEXOR перед высоким начальством? Я могу и в кабинете посидеть. Кофе выпить. Чертежи поразглядывать. А вы уж там как-нибудь без меня. Справитесь же?

Он чуть склоняет голову набок, и в его серебряных глазах я вижу вызов. Открытый, дерзкий, бескомпромиссный.

Воздух в конференц-зале становится настолько плотным, что его можно резать ножом. И с каждой секундой загустевает все больше – от напряжения, которое повисло на нашей немой сцене. Резник, все еще не оправившийся от неожиданного демарша Дубровского, смотрит на него с плохо скрываемой яростью. Его лицо, обычно довольно холодное, сейчас искажено гримасой гнева. Желваки ходят ходуном, а в темных глазах полыхает откровенная злоба.

– Дубровский, – цедит сквозь зубы генеральный, и в его голосе отчетливо слышны металлические нотки, – вы, кажется, забываетесь. Я все еще ваш руководитель. И я вам не позволю…

– Не «позволишь» что, Резник? – Слава прерывает его на полуслове, и в его простуженном голосе звенит откровенная издевка. Он делает шаг вперед, сокращая дистанцию между ними, и теперь они стоят почти нос к носу. Дубровский заметно выше, и ему приходится слегка наклонить голову, чтобы смотреть Резнику в глаза. Эта поза очень резко и сразу смещает акценты, делая позицию Резника заметное менее… авторитетной. – Не позволишь иметь собственное мнение? Или, может, не позволишь мне защищать коллегу от необоснованных нападок? Ты уж определись, а то я пока теряюсь в догадках – за что мне тебе втащить.

Я стою чуть в стороне, наблюдая за этой словесной дуэлью, и чувствую, как по спине пробегает холодок. Слава не просто бросает вызов Резнику – он откровенно плюет на его авторитет, на субординацию, на все те неписаные правила, по которым живет наш офисный террариум. И делает это с такой наглой, такой обезоруживающей уверенностью, что у меня на мгновение перехватывает дыхание.

– Высоко взлетел, да, Дубровский? – Резник переходит на шипящий свист. Его лицо багровеет, кулаки сжимаются так, что костяшки белеют. – Думаешь, на тебя управы нет?

– Управы? – Слава усмехается, и эта усмешка – острая, как лезвие бритвы. – Серьезно? Типа, я сейчас должен обоссаться от страха и уползти в соплях, чтобы ты и дальше давил на тех, кто слабее и зависим от твоего ебаного мнения?

Мат в его исполнении звучит на удивление органично. Не грубо, не пошло, а как-то… по-мужски прямолинейно. Как будто он просто называет вещи своими именами, не утруждая себя подбором эвфемизмов.

Резник открывает рот, чтобы что-то ответить, но Слава не дает ему и эту попытку.

– И еще одно, Резник, – он чуть наклоняется, его голос становится тише, но от этого еще более ядовитым. – Не суй свой нос в мою работу. Я прекрасно знаю, что и как мне делать. И в твоих «ценных указаниях» по поводу того, как мне руководить своим отделом, точно не нуждаюсь. Давай каждый будет заниматься своим делом, хорошо? Ты – пускать пыль в глаза большим дядям из министерства, а я – создавать машины, которые, собственно, и позволяют тебе это делать. Не мешай мне работать. И Майе Валентиновне – тоже. Клоун, блядь.

Он выпрямляется, бросает на Резника последний, уничтожающий взгляд, и отходит в сторону, демонстративно давая понять, что разговор окончен, но оставлять нас наедине он не собирается.

Я мысленно скрещиваю пальцы, потому что в его присутствии чувствую себя гораздо спокойнее.

Резник стоит ровный и напряженный, как столб. Его лицо то бледнеет, то снова наливается краской. Видно, что пытается выдавить из себя какой-то равноценный ответ, но после отповеди Дубровского это, определенно, невозможная задача. Такого унижения генеральный явно не ожидал. И уж точно не от кого-то вроде Дубровского – молодого, дерзкого, татуированного «неформала», который, по его мнению, должен был трепетать от одного его взгляда.

Секундная, звенящая тишина, а потом Резник резко разворачивается и, не говоря ни слова, рубящим шагом выходит из конференц-зала, громко хлопнув дверью.

Я остаюсь стоять, все еще пытаясь переварить произошедшее. В ушах до сих пор звучит голос Славы – спокойный, насмешливый, но с такими стальными нотками, что от них до сих пор мороз по коже. Он только что в прямом смысле слова раскатал нашего генерального директора по паркету. И сделал это так… изящно, что ли. Без крика, без истерики, но с такой убийственной иронией, что Резнику просто нечего было на это возразить.

– Спасибо, – голос у меня тихий, немного осипший. Я подхожу к Славе, который теперь стоит у окна, засунув руки в карманы джинсов, и пристально изучает захлопнувшуюся дверь. – Ты… ты не должен был этого делать.

Он переводит фокус внимания на мое лицо, и мне становится не по себе от того, что я стою слишком близко – на расстоянии вытянутой руки.

– Должен был, Би, – говорит Слава, и в его голосе нет и тени сомнения. – Этот мудак уже давно напрашивался. Просто сегодня у него, видимо, особенно удачный день для того, чтобы показать всю свою гнилую натуру. Не бери в голову. Он просто… ну, ты поняла. Мудак.

Я киваю, хотя слово «мудак» кажется мне слишком мягким для описания Резника в данный момент. Но спорить со Славой сейчас нет ни сил, ни желания. Я просто благодарна ему. Благодарна за то, что он заступился. За то, что не побоялся пойти против системы. За то, что… остался.

Конечно, у Резника гораздо меньше возможностей как-то ему насолить – Слава и все конструкторское бюро одобрены исключительно собственниками, находятся. Генеральный директор может шипеть сколько влезет, но любая попытка влезть в их работу автоматически вызовет кучу вопросов, в первую очередь – к нему. Но мне все равно страшно не по себе.

– Он теперь точно просто так это не оставит, – вздыхаю, потому что, наконец, начинаю потихоньку осознавать последствия. – Может, по мелочи, но попробует ставить палки в колеса.

– Да похуй, – Слава пожимает плечами с таким видом, будто речь идет о какой-то незначительной мелочи. – Пусть попробует. Я пизды выписать могу запросто – и не только словами.

Между нами повисает неловкая пауза.

Я пытаюсь не зацикливаться на том, что за время, пока мы разговариваем, Слава уже три раза потер колечко в губе. И что я пялюсь на это, кажется, слишком очевидно.

Мы договорились быть друзьями. Просто друзьями.

Я отвожу взгляд, возвращаюсь к столу и делаю вид, что поправляю идеально лежащие бумаги.

– Ладно, – стараюсь, чтобы голос звучал как можно более спокойно и отстраненно. По ощущениям – полностью провариваю эту несложную задачу. – Спасибо еще раз. Но мне… мне нужно готовиться к встрече. Я чертовски нервничаю, если честно.

Он кивает. Не спорит. Не пытается продолжить разговор. Просто стоит и смотрит, как я раскладываю документы, как поправляю прическу, как пытаюсь вернуть себе хотя бы видимость самообладания.

Я чувствую серебряный взгляд на своей спине, на руках, на волосах. Он прожигает, заставляет кожу гореть, а сердце – биться чаще. И повисшее в воздухе напряжение между нами почти невыносимо.

Наконец, Слава делает шаг к двери. Я внутренне выдыхаю с облегчением. Сейчас он уйдет, и я смогу спокойно…

– Би, – его голос заставляет меня вздрогнуть и поднять голову.

Он стоит в дверях, уже почти выходя, но оборачивается.

Мажет взглядом по стенам. Я невольно отслеживаю его взгляд. Замечаю, как фиксирует его на камере слежения справа. Делает пару шагов, чтобы оказаться как раз под ней, в «слепой зоне.

Замечаю, как в серебряных глазах вспыхивают дьявольские, насмешливые огоньки.

Одним неуловимым движением задирает футболку до самой груди, обнажая рельефный торс и какую-то надпись на ребрах справа. Я успеваю заметить плоские кубики пресса, светлую дорожку волос, исчезающую под поясом джинсов, несколько шрамов – тонких, почти незаметных, ускользающих туда же, но от этого не менее будоражащих воображение. Слава держит футболку так всего несколько секунд – достаточно, чтобы у меня пересохло во рту и сердце сделало очередной кувырок.

А потом так же плавно опускает ткань на место.

Подмигивает.

– Я же в своей френдзоне не обещал быть хорошим мальчиком, Би, – признается с наглой, обезоруживающей ухмылкой. – Так что… не расслабляйся.

И исчезает за дверью, оставляя меня одну, в этом огромном, гулком конференц-зале, с пылающими щеками, бешено колотящимся сердцем и полным хаосом в голове.

Он невыносимый, невозможный, сексуальный засранец.