Текст книги "Запрещенные слова. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
Хотя я даже знаю причину, по которой «позволила».
Просто слишком поспешила. Не до конца перемолотила обида к Дубровскому.
Думала, раз на горизонте появился подходящий взрослый и ответственный мужчина, значит – это сигнал к тому, что пора идти во что-то серьезное.
– Ну… значит, нам придется пережить весь завтрашний карнавал, – натягиваю свой любимый деловой вид, чтобы немного приободрить Амину. – Ну первый самодур на нашей памяти, да?
Она скалится, вспоминает нашу любимую байку годичной давности.
Мы смеемся.
Достаточно для того, чтобы завтра выдержать любой натиск Потрошителя, если он снова начнет давить.
– Ладно, – я ставлю чашку, беру сумку. – Я сегодня пораньше. Мне нужна тишина и горячая ванна.
– Правильное решение. – Амина выходит вместе со мной в приемную, быстро одевается и подкрашивает губы красным. Замечает мой вопросительный взгляд. Слегка смущается. – У меня… ну, типа свидание. Раз мы сегодня пораньше.
– Так! – Я делаю вид, что хмурюсь со все строгостью. – В следующий раз не вздумай меня сторожить, тем более, если есть важная причина уйти пораньше.
Я выхожу на крыльцо, осматриваю завалы снега, который идет не переставая уже несколько дней подряд. Моя «Медуза» продолжает стоять в гараже, и я все больше и чаще задумываюсь о том, что эту машину, как бы сильно она мне не нравилась, придется сменить. Но все равно пока прячу эти мысли. Потому что сразу после переезда в новый офис, у меня появилась такая же навязчивая идея о смене жилья – купить квартиру поближе, с видом на море, как я всегда мечтала, и чтобы на работу не пришлось кататься буквально через весь город. Хорошо, что эти мысли не ушли дальше фантазий, потому что после ссоры в Резником и вскрывшихся слухов обо мне и Дубровском, чутье подсказывает – подстраивать жизнь под новый офис пока еще слишком рано.
Большой «внедорожник» Резника стоит на парковке.
Пока жду такси, которое ползет черепашьим ходом, как маленькая держу пальцы скрещенными, чтобы не столкнуться с ним на крыльце. И дело не в том, что я боюсь еще одного безобразного выяснения отношений. Как раз это вряд ли – Резник слишком дорожит своей репутацией, чтобы рисковать ею пусть даже на виду полупустого офиса. Я просто не хочу его видеть. Мысль об этом заставляет меня плотнее кутаться в шарф.
К счастью, машина приезжает раньше. Хотя я готова поспорить, что слышу сзади его шаги как раз в тот момент, когда бегу до такси вниз по ступенькам.
В теплом салоне откидываюсь на сиденье и прикрываю глаза. В голове – калейдоскоп из лиц, цифр, графиков, невысказанных опасений и глухой, почти физической усталости. Верчу в руках телефон, читаю сообщения от Сашки и немного оттаиваю, пока разглядываю его фото из кабины и еще несколько селфи из окна в каком-то красивом римском отеле. Отвечаю, что ему определенно стоит снова вернуться к фотографии – когда-то он из дома не выходил без своей любимой, морально устаревшей, но еще очень на ходу зеркальной «старушки».
Хочу спрятать телефон в карман, но торможу.
Потому что пальцы все равно тянутся к переписке с Шершнем. Или с Дубровским.
Господи, мне так не хватает наших вечерних разговоров о книгах и обо всем на свете, что натурально ломает. Я как будто потеряла… родственную душу. Потому что ему, красавчику Дубровскому с девушкой (вероятно) в анамнезе, взять и написать что-то в духе: «Ну и как тебе новый фильм Бёртона?» просто физически не могу. А прямо сейчас, пока я разглядываю нашу переписку просроченной десятидневной давности, мне ужасно хочется просто… написать ему, что все слишком круто изменилось, и что я молчу, потому что просто не могу соединить в своей голове Шершня и Дубровского.
Собираюсь с силами и все-таки прячу телефон в карман, но это все равно ненадолго. Потому когда до моего дома остается папа кварталов, он вибрирует. На экране – входящее сообщение от Резника. Я бросаю взгляд на часы, прикидывая, что если вдруг это какой-то рабочий вопрос – я просто не отвечу и все.
Но это совершенно точно не по работе.
Потрошитель: Если ты успокоилась – давай поговорим. Свободна сегодня?
Потрошитель: Сбегать у меня из-под носа как-то по-детски, не находишь?
Значит, мне не показалось, что на крыльце за моей спиной стоял все-таки он.
Я несколько раз перечитываю короткие строчки, пытаясь уловить скрытый подтекст. Он всерьез думает, что после его «шлюха» и «сука» я побегу на свидание по первому щелчку пальцев буквально… в восьмом часу вечера? Ну что сказать – проблем с самооценкой у Резника точно никогда не было.
Прикидываю в голове пару вариантов. Он короткого «иди нахуй» до более красивого: «Идите нахуй, Владимир Эдуардович!». Но обида обидой, а он все-таки мой начальник – и лучшее живое напоминание, почему нельзя поддаваться импульсам и как важно всегда – ВСЕГДА! – отделять работу от личного. Поэтому, сделав глубокий вдох, пишу ему очень сухо и сдержано:
Я: Владимир Эдуардович, я действительно очень устала. Никаких личных разговоров у нас с вами больше не будет. А для рабочих – я вашем распоряжении в офисе, в рабочее время. Прошу не беспокоить меня во внерабочее по вопросам, не требующим немедленного решения.
Получается немного длиннее, чем уместно, но, подумав, не нахожу повода стереть хоть бы слово. Надеюсь, что этого будет достаточно, чтобы поставить еще одну точку.
Отправляю и тут же убираю телефон в карман. Все. На сегодня точно хватит телефона. Дома меня ждет наполненная до краев теплая ванна, хороший ужин и отбой в двадцать два ноль-ноль, чтобы завтра мои мозги были работоспособными на двести процентов.
Такси плавно тормозит у моего подъезда. Расплачиваюсь, выхожу на промозглый февральский воздух. Снежинки лениво кружат в свете фонарей, оседая на ресницах и волосах. Поднимаю голову, делаю глубокий вдох, чтобы взбодриться и окончательно выколотить из себя до сих пор торчащее в кончиках пальцев послевкусие сообщения Резника.
И замираю.
Рядом с моим подъездом, припаркованный так, чтобы не бросаться в глаза, но и не прятаться, стоит знакомый темно-синий «Патриот».
Тот самый.
А рядом с ним, прислонившись плечом к холодному металлу, стоит Дубровский.
В расстегнутой на груди модной куртке, из-под которой виднеется темный свитер. Джинсы, тяжелые ботинки. Одна рука в кармане. В другой – что-то странное с длинными конечностями. Но – розового цвета.
Он не предпринимает попыток подойти. Если бы вдруг я приехала не одна – меня его присутствие никак бы не скомпрометировало. И даже сейчас я могу проигнорить его и зайти в подъезд – и он вряд ли побежит за мной.
Я все это могу сделать.
Но не хочу. Конечно, не хочу.
Слава смотрит на меня сосредоточенно и немного хмуро. Серебряный взгляд такой пронзительный, что мурашки по коже. Не те, что от холода. Другие.
– Слава? – Мой голос предает и дрожит. – Что ты здесь делаешь? Как… как ты узнал, где я живу?
Он отлепляется от машины, делает несколько шагов мне навстречу. Останавливается в паре метров, не сокращая дистанцию до опасной. Обращаю внимание, что та розовая непонятная штука в его руке – плюшевый паук. Но Дубровский не спешит его отдавать.
– Подвозил как-то, – в его голосе ни намека на улыбку, только глухая, едва уловимая хрипотца. Та самая, от которой у меня до сих пор перехватывает дыхание, когда вспоминаю его «Би». – Забыла?
Сердце пропускает удар. Потом еще один. «Подвозил». Всего одно слово, но в нем – целый ураган воспоминаний. Тот вечер. Его руки. Его губы. Его запах. Огромное ванильное счастье – и слишком быстрая режущая унизительная боль. Я снова спотыкаюсь об эту двойственность, об этого Шершня-Дубровского, потому что один из них подрезал мне крылья, а другой – был рядом, пока я училась летать заново. И проклятая голова наотрез отказывается слеплять их в одно.
– Ты меня избегаешь. – Он делает еще один шаг, и плюшевая игрушка в его ладони слегка покачивает всеми длинными щупальцами. – Даже в сообщениях.
– Я… – Запинаюсь, пытаясь подобрать слова, которые не прозвучат как жалкое оправдание. – У меня сейчас очень много работы. Слияние, новая должность, ты же знаешь… Завтра приедут какие-то важные шишки из министерства и я уже неделю из-за этого спать не могу.
– Знаю, Би. – Дубровский усмехается, но эта усмешка не касается его глаз. В них по-прежнему напряжение и какая-то затаенная боль. Или мне это кажется? – Только дело не в работе, Майя. Мы оба это понимаем.
Я молчу. Потому что он прав. Дело не в работе. Дело в нем.
В том, что рядом с ним – как сейчас – я до чертиков боюсь потерять контроль и снова стать той, другой Майей – слабой, уязвимой, которая позволяла ему вообще все и не хотела включать тормоза. Потому что ведомое инстинктами тело почему-то решило, что раз он так мастерски управляется со спортивной тачкой, то рулить мной он точно сможет. А теперь ко всему этому добавились образы на огромном мотоцикле, который он тогда, на том коротком видео…
Господи.
Слава снова делает шаг. Теперь он совсем близко. Я чувствую его дыхание на своей коже, его простой, но совершенно особенный запах – свежесть минералки, лайм, немного сигаретного дыма и… чего-то еще, неуловимо притягательного, от чего внутри все сжимается в тугой комок. Мое тело реагирует на него предательски остро – ладони потеют, сердце колотится где-то в горле, а внизу живота разливается тягучее, запретное тепло.
– Не надо, – шепчу я, когда он вытягивает руку из кармана, заводит ладонь мне на шею, под волосы. Сжимает пальцы – не сильно, а просто фиксируя.
Его прикосновение обжигает так сильно, что хочется сначала сбросить руку, а потом – податься навстречу, отпустить долбанные тормоза и попросить: «Еще…».
Я пытаюсь отстраниться, но он не дает. Наоборот, притягивает ближе.
– Почему, Би? – Голос Дубровского звучит хрипло, почти на грани срыва. – Ты до сих пор обижаешься? Что мне, блядь, сделать, Би? Скажи – я сделаю.
Я отчаянно мотаю головой.
– Нет, не обижаюсь. Дело не в этом.
Он подвигается еще ближе.
Наклоняется, его лицо оказывается совсем близко. Я вижу каждую ресницу, каждую пору на его коже, маленькую родинку над верхней губой – почему раньше не замечала? Потому что она практически незаметная? Или просто, несмотря на все, что было, впервые смотрю на него вот так – очень-очень близко.
– Так в чем дело, Би? – Серебряные глаза становятся голодными, требовательными. И… обещающими одновременно.
Он собирается меня поцеловать. Я знаю это. И часть меня отчаянно этого хочет. Та самая, глупая, безрассудная Майя, которая до сих пор верит в сказки и ждет своего принца на черном байке.
Но другая часть, которая до сих пор не в состоянии переварить сплетни и роман с Резником, которая ежесекундно напоминает мне, во что превращаются романы на работе, отчаянно сопротивляется.
Я отворачиваю голову, пытаюсь вырваться из его захвата. Справедливости ради – не очень стараюсь. Потому что ощущать его так близко – слишком приятно. Потому что его запах щекочет все мои обонятельные рецепторы. Даже те, что между ног, хотя их там попросту не существует.
– Пусти, – голос срывается.
– Нет, – Слава сильнее сжимает мою шею, пальцы впиваются в кожу. Не больно, но настойчиво. Безапелляционно. – Да посмотри ты, блядь, на меня, Би.
Я подчиняюсь. Встречаюсь с его взглядом, и тону.
Тону в этом серебристом пламени, которое обещает сжечь меня дотла.
Еще раз. Снова. Возможно, на этот раз окончательно, вместе с костями.
Он берет, не спрашивая. Он выше, сильнее. Он ломает мое сопротивление так же легко, как ломал его в тот вечер. Но это не скотская мужская грубость, от которой хочется закрыться руками и звать на помощь. Это мужская настойчивость, уверенность в том, что у него есть право. Право на меня.
– Прости, Би, – выдыхает сверху вниз, сутулится, чтобы хоть немного уравнять нашу разницу в росте. – Бошку мне сносишь.
Его губы накрывают мои – сначала осторожно, будто пробует, можно ли. Проверяет. Дыхание горячее, губы жадные, но еще сдержанные.
Я почти не дышу, вцепившись пальцами в рукав его куртки, как будто он – единственное, что держит меня на земле. А потом – подаюсь вперед. Сама. Не задумываясь, не контролируя. Просто открываю рот навстречу его губам, как будто здесь и сейчас от этого зависит моя жизнь.
И этого как будто хватает, чтобы он сорвался с тормозов.
Второй рукой за талию вжимает меня в себя, сильно, до хруста. Но остается там недолго – я скорее чувствую, чем понимаю, как запихивает плюшевую игрушку мне в сумку, а потом – снова ладонью ко мне, скользит вниз, обхватывает ягодицу, сминает – я не понимаю, стою ли вообще на ногах. Я захлебываюсь этим поцелуем. Пью его безумную, пошлую, беспощадную жажду. И дрожу, потому что его губы срывают с меня остатки здравомыслия.
Слава больше не пробует – он берет. Целует глубоко, по-мужски.
Господи, просто… трахает ртом.
Мой язык ловит его. Играет, отзывается. Я слышу, как в его груди вибрирует негромко рык, когда я отчаянно лижу теплый шарик у него в языке. Мы целуемся, как будто это не поцелуй, а попытка проглотить друг друга. Я прижимаюсь к нему животом и вздрагиваю – он возбужден. Настолько, что это не просто угадывается – это ощущается всем телом. Его эрекция вдавливается мне в живот, но Слава даже не пытается это скрыть. Наоборот – будто нарочно вжимает себя плотнее и жестче.
– Чувствуешь, да? – шепчет в мои губы, хриплым, сорванным голосом. – Реально крышу мне сносишь, Би.
У меня перехватывает дыхание. Я стону – глухо, жадно, не в силах больше сдерживаться. Сжимаю в кулаках свитер на его крепкой груди, тяну на себя, чтобы был еще ближе.
Окончательно дурею – целую, впиваюсь зубами в колечко в нижней губе. Оттягиваю.
Слава на секунду разжимает губы с влажным звуком, улыбается, толкает к своей машине. Мои ноги послушно двигаются. А потом он набрасывается на меня с новой силой.
Мои бедра тянут к нему.
Он опускает обе руки мне на ягодицы, сжимает до моего короткого вскрика. Приподнимает – совсем легко, без тени усилий. Толкает к машине. Я слышу, как глухо ударяюсь о металл. Не больно – только звонко. Как по команде, мои руки тянут его за плечи. Мы оба одеты, но как будто голые изнутри.
– Я бы сейчас тебя всю вылизал, прямо здесь, – шепчет куда-то мне в шею. – До истерики, Би.
Я задыхаюсь, потому что никто и никогда не говори мне такого.
Его голос – рваный, дыхание – грязное, слишком откровенное.
– Сдавайся, Би, – он снова целует. В уголок рта, в подбородок, в щеку, прикусывает кожу чуть ниже мочки уха. – Скажи, что я не один в этой хуйне по уши.
Я собираюсь сказать. Уже почти говорю. Но именно в этот момент – проклятый, отчаянный момент – телефон в моем кармане начинает… выть.
Я вздрагиваю, как от пощечины. Холод обрушивается на кожу, просачивается в легкие. Как будто меня вышвырнули из теплой ванны прямо в морозильную камеру.
Слава рычит. Не словами. Глухо, низко, внутри груди. И отпускает меня не сразу. Целует еще раз, быстро, сильно, как будто делает последний глоток.
– Черт… – выдыхает.
Я тяжело сползаю вниз, чувствуя, как дрожат колени.
Телефон продолжает истошно выть. Я достаю его с тремором в пальцах.
Знаю, кто это.
Чей это персональный рингтон, но все равно смотрю на экран.
И мгновенно выныриваю обратно в реальность.
Я смотрю на экран, на Славу, потом снова на экран. Губы все еще припухшие от поцелуя, а на коже до сих пор ощущаются его прикосновения. Грубые, сильные, наглые. Господи, такие приятно наглые.
Имя «Потрошитель» разрывают остатки только что пережитого дурмана, уступая место беспощадному голосу разума. Резник. Сейчас. В тот самый момент, когда я почти позволила себе… снова.
Издевательское напоминание о том, что бывает, когда я разрешаю себе быть импульсивной. Когда моими действиями руководит нетрезвый расчет, а… вообще непонятно что.
Сбрасываю вызов, палец сам нажимает на красную кнопку, обрывая эту пытку. В ушах до сих пор стоит проклятый вой (нужно сменить рингтон, блин), а перед глазами – лицо Славы, искаженное чем-то средним между недоумением и плохо скрытым раздражением. Пытаюсь перевести дыхание, но воздух застревает в легких колючим комком. Господи, ну почему именно сейчас? Почему именно он?
– Все в порядке? – Голос Дубровского звучит глухо, пока он внимательно изучает мое лицо.
– Да, – киваю слишком быстро, слишком рвано. – Просто… работа. Неотложное.
Ложь. Наглая, откровенная ложь. Но что я еще могу ему сказать? Что звонил мой начальник, с которым у меня был короткий, но оставивший слишком много «приятных воспоминаний» роман? Что этот звонок – как ушат ледяной воды, который выдернул меня из огня его поцелуя и вернул в жестокую реальность, где у нас с ним ни черта не может быть будущего?
Телефон снова оживает, на этот раз вибрацией, но я уже знаю, кто это. Снова Резник. Настойчивый, как всегда. Не привыкший к отказам. Я с силой сжимаю аппарат в руке, борясь с желанием швырнуть его в ближайший сугроб. Вместо этого, судорожно нащупываю кнопку беззвучного режима. Пусть хоть обзвонится. Сейчас мне не до него.
Слава делает шаг ко мне, снова пытается обнять, притянуть к себе. Его руки уже на моей талии, пальцы обжигают даже сквозь плотную ткань пальто. Я чувствую его тепло и запах, и на мгновение снова теряю голову, готовая поддаться.
Просто хочется… забыть обо всем.
Но потом перед глазами всплывает лицо Резника, его грязные обвинения.
Слова, брошенные Юлей в чат, о том, «кому еще сосет Франковская».
И я резко отстраняюсь, выставляя перед собой руку, как щит.
– Не надо, Слава. Пожалуйста.
Он хмурится. В серебряных глазах мелькает что-то похожее на обиду, но он отступает. Не сразу. Секунду еще борется с собой, я это вижу по напряженным желвакам на скулах. Но потом все же отходит к машине, скрещивает руки на груди и прислоняется к холодному металлу. Дает понять, что больше не сделает ни шагу, не скажет ни слова, пока я сама этого не захочу. Молчаливый упрек, который бьет сильнее любой пощечины.
Я смотрю на него, и сердце разрывается на части.
Боже, зачем ты такой?!
Такой красивый, такой желанный, такой… запретный.
И этот розовый плюшевый паук, которого я зачем-то достаю из сумки и мну в руках, сейчас кажется каким-то нелепым символом нашей невозможной истории.
Тишина между нами становится почти осязаемой, густой и тяжелой. Я понимаю, что должна что-то сказать. Что не могу просто так развернуться и уйти, оставив его здесь, одного, с этим немым вопросом в глазах.
А вместо этого продолжаю пялиться на его расстегнутую куртку. На узкий свитер.
Вспоминать, какая у него крепкая как будто каменная грудь, когда он прижимает меня к себе.
– Холодно, – голос у меня тихий, неуверенный. – Ты бы застегнулся.
Он криво усмехается.
– Я в порядке, Би. Не спрыгивай. Может, предложишь мне зайти?
Сначала даже почти киваю в ответ.
А потом «ловлю» отрезвляющий внутренний протест. Я слишком устала бороться. С ним. С собой. С этим проклятым влечением, которое сильнее любых доводов разума. У меня не хватит сил сопротивляться ему. И в итоге… я знаю, что будет, как только мы переступим порог. Это настолько же очевидно, как и тот факт, что Дубровский до сих пор возбужден, а мои глаза, куда бы я не пыталась их спрятать, все равно это видят.
Это будет еще одна ошибка. Наверняка, чертовски приятная. Огромная, непоправимая ошибка.
Я задолбалась снова и снова ошибаться.
– Все повторится, Слава.
– Прогресс – ты начала называть меня по имени, Би.
– Ты знаешь, чем все закончится, если мы поднимемся ко мне, – упрямо стою на своем.
– Если ты переживаешь, что я на тебя наброшусь – то… нет. – Дубровский поглаживает пальцем колечко в нижней губе, даже не пытаясь скрыть, что вкладывает явный подтекст в эти слова. И мне даже в угадайку играть не приходится, потому что он тут же и признается: – По крайней мере до тех пор, пока ты сама об этом не попросишь.
Мы обмениваемся взглядами.
Я вспоминаю пошлые слова, которые он шептал мне всего несколько минут назад.
Краснею.
Дубровский это видит. На секунду кажется, что нарушит свое молчаливое обещание не трогать меня без согласия, но он даже с места не двигается.
– Я… я не готова, Слава, – тереблю в руках плюшевую игрушку. – Я просто… не могу.
Расстояние между нами в пару метров, но запах лайма и табака мешают мне сосредоточиться. А Дубровский как будто нарочно достает сигарету, закуривает, и на секунду его лицо теряется в сизом дыму. А я просто тупо как зачарованная, пялюсь на его длинные, покрытые странными татуированными символами пальцы, которые даже сигарету держат так, что это выглядит как запретное порно.
– Я понимаю, – на контрасте с горьким запахом дыма, который щекочет ноздри, голос Дубровского звучит почти нежно. – Но мы можем хотя бы попробовать, Би? Дай нам шанс. Один. Бросай к черту свои, блядь… отношения. Я смогу о тебе позаботиться. Я…
Его слова – как раскаленный нож в сердце. «Я смогу о тебе позаботиться». Господи, как же я этого хочу. Хочу поверить, хочу отпустить все свои страхи и сомнения, хочу просто упасть в его объятия и позволить ему… просто быть рядом. Даже просто быть, без всяких предварительных условий и списков, кто и за что несет ответственность. И даже кажется, что это будет самая естественная вещь на свете.
Только правильная ли?
Или я просто пытаюсь заткнуть еще одну дыру? Поездка с Резником в Швейцарию тоже казалась чертовски «правильной». А вчера, если бы Сашке не хватило благоразумия за нас двоих – утром я бы точно сожалела о том, что еще накануне вечером казалось «правильным».
– Би, слушай…
– Слава, – я перебиваю его, не давая договорить. Голос дрожит, сердце отчаянно орет, что говорить этого не нужно. Но мозг понимает – именно это я и должна сказать. Именно сейчас. – У меня… у меня был роман с Резником.
Он замирает. Я вижу, как медленно гаснет огонь в его глазах, уступая место холодному, острому осознанию.
– С кем? – переспрашивает, хотя и так понятно, что он прекрасно все расслышал.
– С Резником, – каждое слово дается мне с невероятным трудом. – С моим начальником.
Слава молчит, чуть сильнее хмурится.
Мне хочется убежать, спрятаться в подъезде, где меня точно уже не достанет ни один его взгляд. Но этот разговор – вероятно, последний – нужно довести до логического конца.
– И еще… – Я запинаюсь, не в силах произнести это вслух. – В общем, весь офис теперь в курсе, что я… что мы с тобой… что тогда мы уехали вместе. Юля постаралась. Теперь все это… очень сложно, Слава. И слишком грязно.
Он плотнее сжимает губы. Лицо становится жестким, непроницаемым. Секунду просто смотрит на меня, и я не могу понять, о чем он думает. Потом тихо, почти шепотом, повторяет:
– Резник… – И еще раз, уже громче, с какой-то непонятной мне мрачной интонацией: – Резник, блядь. Би, он же ебаный мудак.
Знаю, Слава, только поняла я это слишком поздно.
Мне кажется, или в его голосе проскользнула сталь, когда он произнес фамилию генерального? Я не решаюсь посмотреть, боясь подтвердить свои самые худшие опасения. Боюсь увидеть, как в его взгляде гаснет последний огонек тепла, сменяясь холодной брезгливостью. А еще – разочарованием и презрением.
– А сейчас вы… – Слава не заканчивает, давая мне возможность самой обозначить того, что между мной и Резником на данный момент.
– Мы… все, – мотаю головой. Господи, где была моя голова. Когда я соглашалась на ту поездку?! – Расстались.
– Угу. – На секунду Дубровский прищуривается. Почему-то кажется, что. в его гениальной голове в эту минут складывается какая-то схема – как в покере, расклад карт в руке. Но в чью он пользу и есть ли там вообще место для меня – я стараюсь не думать. – Он тебя достает?
Смотри на карман моего пальто, как будто безошибочно угадывает, кто именно так истошно оттуда «выл». А я не хочу врать ему в глаза. Но и правду сказать не могу. Зачем? Чтобы втягивать Славу в историю, которая целиком и полностью – плод моего легкомыслия?
Поэтому выбираю самый нейтральный – скорее, самый малодушный вариант – и просто мотаю головой. Типа, нет, все в порядке. Но чтобы не выглядеть совсем уж трусихой, все-таки добавляю:
– Ничего такого, с чем бы я сама не справилась.
На это Дубровский ничего не отвечает.
Не могу отделаться от мысли, что в эту минуту он точно так же как и я не хочет обижать меня враньем и делать вид, что верит.
– Я… я сейчас точно не готова ни к чему, Слава, – говорю я, глядя куда-то в сторону, на тяжелый, вросший в землю штырь фонарного столба. – Дело не в тебе. Я просто не готова. Ни с кем.
И, пока он обдумывает мои слова, добавляю:
– И не знаю, когда буду готова. А ты… ты не обязан ждать.
Я прекрасно понимаю, что говорю.
Прекрасно понимаю, что фактически, ставлю… точку.
Хотя вряд ли можно поставить точку в конце не написанной истории.
Тишина давит, сгущается, становится почти невыносимой. Я слышу только собственное прерывистое дыхание и гулкий стук сердца в ушах.
– Мне нравилось обсуждать с тобой книги, – все-таки прорывается истеричная попытка сердца задержать хотя бы что-нибудь. Я ненавижу себя за это, но… мне правда нравилось разговаривать с ним. Нравились даже его колкости, потому что они был настоящими, и потому что я в ответ не боялась так же честно говорить все, что думаю. И как чувствую. Мне нравилось быть живой. Позволять себе вещи, о которых я до него думала просто как о глупостях, которые мне уже «не по статусу». – И если ты не против… то…
– Предлагаешь дружбу, Би? – Слава наконец нарушает молчание, и голос у него на удивление спокойный, даже слишком спокойный, отчего по спине пробегает неприятный холодок. – Можешь хотя бы в глаза мне смотреть? Я тебя глазами точно не трахну.
Я все-таки заставляю себя посмотреть на него. В его глазах нет ни отвращения, ни разочарования. Только какая-то непонятная, темная глубина. А на лице – едва заметная, горькая усмешка, кривящая уголок его идеальных губ.
– Это глупо, прости, – почему-то только теперь доходит, насколько тупо прозвучало мое жалкое предложение «подружить как раньше» Ни черта не будет как раньше. И я знала это через минуту после того, как он Дубровский признался, что он и Шершень – одно и то же лицо. – В мире миллион красивых девушек, с которыми моно обсудить книги, так что… И все они… моложе, и…
– А тебе…? – он вопросительно поднимает бровь.
А я, прежде, чем ответить, на пару секунд залипаю на торчащую в ней штангу. И только потом доходит, что он спросил про возраст.
– Тридцать три, вот как раз было. Ну, ты в курсе.
– Ни хрена не смешно, Би, – затягивается, выпуская дым в сторону. – Я, допустим, понимаю, что у тебя сейчас все сложно. Уважаю твое право подождать, переосмыслить – ок. Но про возраст мне не заливай. В конце концов – это я тебя выебал, так что формально, твоя совесть чиста, даже если я «маленький».
Последнее слово он произносит с подчеркнутой иронией. И коротко, безрадостно смеется вдогонку.
– Френдзона, значит, Би. Точно этого хочешь? – Он смотрит на меня в упор, и в его взгляде больше нет насмешки. Только какая-то тяжелая, всепонимающая обреченность.
Нет, не хочу!
Но если я сейчас соглашусь – я никогда не узнаю, согласилась ли я потому что у нас был отличный секс или потому что я просто закинула его, как полено, в топку своего одиночества, или просто набросила его как латку на сердце. Или потому что мне действительно нужен… он. Именно он, а не повод забыться.
У меня почти не осталось сил, чтобы ответить. Поэтому я просто киваю. Через силу. Через боль, Потому, что это единственно правильное решение. Сейчас. Для нас обоих.
– Да, – шепчу я, и умоляю слезы не литься еще хотя бы несколько минут.
Он не возражает, не пытается завалить меня градом убедительных аргументов. Хотя наверняка для этого хватило бы просто еще раз меня поцеловать – и я бы к черту сдалась. И Слава как будто тоже прекрасно это понимает. Но даже не делает попыток сократить расстояние между нами. Просто стоит и смотрит.
И от этого мне становится еще хуже.
– Что ж, – он делает еще одну затяжку, выдыхает, проводит рукой по волосам, зачесывая назад выпавшие пряди. – Раз это твое решение… какой у меня выбор? Подружим, Би.
– Я не…
– Зайди в подъезд, ладно? Хочу это увидеть.
Я послушно разворачиваюсь и несусь к ступеням как угорелая.
Не потому что хочу сбежать.
А потому что хочу броситься обратно, к нему.
Потому что до сих пор до конца не понимаю, что именно я только разрушила собственными руками. Возможно, лишила себя шанса на отличный секс с красивым горячим мужиком? Или отказалась от… счастья? Подписалась на пожизненный абонемент в главный ряд откуда будет максимально охуенный вид на его личное счастье? Может даже с той брюнеткой. Может, с кем-то другим.
Я не знаю.
Но сейчас мне невыносимо больно. И одиноко.
Так одиноко, как не было никогда в жизни.
