Текст книги "Запрещенные слова. Том первый (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

Кладет мои ладони на перила.

Надавливает на поясницу.

В зеркале, в которое я смотрю прямо перед собой, он стоит у меня за спиной – здоровенный, хищный, обезбашенный. Мы перекрещиваемся взглядами.

В эту секунду я четко осознаю, что у нас будет секс.

Эта мысль заставляет нетерпеливо переступить с ноги на ногу.

Дубровский сдирает с моих плеч наброшенное пальто, бросает себе на руку, еще сильнее давит на поясницу, вынуждая прогнуться в почти бессовестной позе.

Перехватывает бедра.

– На меня смотри, – приказывает моему отражению в зеркале, улавливая малейший намек на то, что мне страшно хочется закрыть глаза и спрятаться от собственного стыда.

Послушно смотрю.

Он резко вдавливает пах в мою задницу, нажимает очевидным стояком.

Я всхлипываю.

– Ебабельные булки, Би, – посмеивается, продолжая выразительно «трахать» меня короткими толчками, каждый из которых выколачивает из меня новую порцию стонов. – Прям зачетные. Приседаешь?

– Пятьдесят… килограмм, – бормочу как припадочная, – четыре по двенадцать.

– Отлично, Би, значит, выебу раком.

Его маты уже почти через слово.

Или совсем вместо них?

Двери лифта разъезжаются, Дубровский за руку выуживает меня в коридор.

Я с трудом нахожу силы, чтобы показать направо.

С моими замками он справляется вообще без проблем, как будто делал это сотню раз.

Снова приподнимает и переставляет меня через порог.

Второй рукой толкает дверь. Она закрывается с легким щелчком.

Гостиная наполняется приглушенным теплым светом, а мне отчаянно хочется, чтобы было темно, чтобы он не видел, как у меня горят щеки. Как у меня, блин, все везде горит.

Мое пальто Слава стряхивает на пол.

Опускается передо мной на одно колено, снимает с меня туфли, ведет ладонями вверх, под платье, находит край колготок.

Сдирает к черту вместе с бельем.

Я с трудом дышу, во рту комок слюны.

Целоваться с ним хочу – просто пипец. Как будто одного раза было достаточно, чтобы стать зависимой от стального шарика в его языке.

– Платье снимай, Би, – командует снизу, пока ладони властно скользят по ногам, закручиваются внутрь, до развилки.

Я подхватываю края, тяну вверх.

Тонкая шерсть послушно соскальзывает с кожи.

Бросаю куда-то.

Слишком поздно осознаю, что стою перед ним уже абсолютно_голая.

Пальцы Дубровского раздвигают мои складки.

– Ты, блядь, мне на руку течешь, Би. – Проглаживает ребром ладони, задевая клитор и влажный вход. – Пиздецкая девочка. Охуеть тебя задорно ебать будет.

Поднимается, подавляет своим ростом.

На секунду кажется, что сейчас снимет рубашку, но он перехватывает мои запястья, разворачивает спиной к себе, растягивает мои ладони по стене. Разводит коленом мои ноги, нажимает на живот, подбрасывая мои бедра выше.

Я плавлюсь только от осознания, какой у него вид на меня сзади.

А потом – когда понимаю, что этот гад нарочно поставил меня к зеркальной панели.

И я отлично вижу, как он достает из брюк квадратный фольгированный пакетик, зажимает его зубами. Расстегивает ремень, лениво тянет вниз ширинку, приспускает боксеры.

Я это скорее понимаю по звукам, по хищному выражению офигенно красивого лица.

Сдирает край с пакетика, раскатывает латекс.

Хватает меня за бедра, не давая ни секунды на передышку.

Нажимает на вход.

Твою мать, он… большой?

Только слегка надавливает, а ощущение такое, будто раскрывает до предела.

Я сконфужено зажимаюсь.

В мое отражение смотрит дьявольское порочное серебро.

Цокает языком.

Поднимает мои бедра выше, подстраиваясь, насколько возможно, под нашу разницу в росте.

Я пытаюсь вильнуть.

Зря.

Член таранит меня сразу на всю длину.

Я вскрикиваю от неожиданности.

Господи… боже… черт…

Слава держит паузу в несколько секунд.

Дает привыкнуть.

Выскальзывает, помогает вдохнуть – и толчком снова жадно и жестко.

Наращивает темп, без сбоев, заставляя меня рвать горло от крика уже практически сразу.

Член входит глубоко, наши тела смыкаются с пошлыми влажными звуками.

Бедра горят под его пальцами, кожа натянута до предела везде – на болезненно торчащих сосках, на бедрах, где точно останутся синяки, вокруг его члена.

Я понимаю, что кончаю по тому, как в отражении у меня напрягается горло.

Запрокидывается голова.

Оргазму лупит в промежность чем-то раскаленным и острым.

Ведет и плавит, размазывает.

Я прикусываю нижнюю губу, чтобы не орать слишком сильно, но Слава дергает мои запястья, заламывает обе руки назад, перекрещивает над поясницей и продолжает трахать.

Моя грудь подскакивает в такт грубым ударам члена как будто прямо мне в живот.

Он сменил угол – и продолжает накачивать собой, как машина.

Потом разворачивает.

Опускает на пол на колени.

Нагибает.

Вдавливает мою голову вниз.

И когда снова вгоняет член до упора, я вдруг понимаю, что до этого были просто шалости.

Горло саднит от сдавленного стона.

Так глубоко, господи!

– Блядь, ты тугая… – сцеживает воздух через зубы.

Длинные пальцы находят мой клитор.

Растирают смазку, которая бесстыже течет по моим ногам.

Надавливает, заставляя меня упереться лбом в пол.

Поясницу простреливает новая приятная вспышка.

Член Дубровского как будто становится больше.

Я хочу потянуться, хочу чтобы снова поцеловал, но он не дает.

Трахает до упора.

Растирает клитор восьмерками, именно так, как мне нужно.

Секунда, две, три…

Меня прошивает бесконечно острая дуга.

Чувствую, как его член во мне каменеет.

В ответ на мой оргазм, Дубровский швыряет рваное, бесконтрольное:

– Пиздец… Классно тебя… ебать… пиздец…

И медленно «глушит двигатель».

Останавливается.

Поглаживает мои ягодицы кончиками пальцев.

Всего несколько секунд.

А потом резко отстраняется.

Я чувствую себя соломенной куколкой из которой вытащили стержень. Кажется, еще секунда – и распластаюсь на полу. Колени предательски дрожат. Нет, я вся дрожу, продолжаю скручиваться с отголосках двух оргазмов.

Подбираю ноги, поворачиваюсь.

Господи, почему он меня хотя бы не обнимет?

Что…?

Дубровский стоит надо мной. Уже успел снять презерватив, завязать его и небрежно бросить на столик. Поправляет одежду, сосредоточенно застегивает ремень.

– Понравилось, Би? – спрашивает каким-то совершенно сухим голосом, пока я никак не могу собрать себя хотя бы в какую-то форму.

– Ты… – Я пробегаю языком по искусанным губам.

Обхватываю грудь руками.

Слава богу, пальто валяется на расстоянии вытянутой руки и мне хватает сил подтянуть и накинуть его на плечи.

– Слава, что… – Сглатываю приступ легкой саднящей боли между ног.

– Мальчик отработал твою протекцию, дофига важная крутышка? – Он не издевается, он просто интересуется. Таким же роботическим голосом, которым обычно спрашивают о качестве оказанных услуг.

Протекцию? Мой мозг просто не понимает, что он говорит.

Господи, у меня было два самых лучших оргазма за всю мою жизнь.

Какая еще протекция?

– Знаешь, как правило тёлки просто подваливают, суют в карман визитку с номером телефона и адресом, – он дергает плечом, говоря об этом так обыденно, словно такие вещи – часть его ежедневной рутины. – Но обычно за бабки. Типа, у меня, блядь, на лбу написано, что я ебаный альфонс. А ты прямо молодец – проявила изобретательность.

– Слава, я не… понимаю, – выдыхаю из легких что-то очень вязкое и горькое.

– Не переживай, Би, я не ебусь с кем попало, – кривит свой идеальный рот. – Ты у меня, блядь, первая! Корпоративная, на хуй, солидарность! И рот буду держать на замке. Подружке только передай, что она пиздец стремная – у меня на нее не встанет.

Меня размазывает.

Я закрываю лицо ладонями, беззвучно прошу его уйти.

Прошу даже когда за ним закрывается дверь.

Я поднимаюсь по стенке, прилипаю ладонями к гладкой поверхности, потому что иначе просто не встану.

Руки дрожат, кожа горит так, будто по ней проехались наждачной бумагой.

Делаю два шага.

Спотыкаюсь, падаю на колени. Между ногами до сих пор скользко от нашего секса.

Перекрещиваю колени, чтобы выдавить из себя все это.

Снова встаю. Захожу в ванну. Запираюсь изнутри, хотя живу сама и у меня даже кошки нет.

Включаю воду. Самую горячую, какую только выдерживает тело, и захожу под стену пара.

Звук воды оглушает, но мне все равно недостаточно. Хочу заглушить им слова, которые все еще отдаются гулким эхом в голове.

«Мальчик отработал твою протекцию?»

«Ты у меня, блядь, первая!»

Меня выворачивает, как от сильнейшего отравления.

Я сажусь прямо на холодную плитку, поджав колени к груди, и зажимаю рот рукой. Слезы приходят не сразу. Сначала только обжигающий ком в горле, он царапает изнутри, давит так, что кажется – просто не смогу дышать. Потом все-таки прорываются – сразу градом. Я трясусь в мелкой дрожи, глушу всхлипывание в собственных ладонях.

Господи, как же больно.

Тру кожу мочалкой. Раз за разом. Вода смывает пену, но ощущение его рук, его запаха не уходит. Как будто Дубровский вцепился в меня, в мои нервы, оставил под кожей свои метки, и я понятия не имею, где они и как их стереть.

Горячая вода не помогает. Растертая почти до крови кожа все еще помнит слишком много. На бедрах чувствуются синяки от его пальцев.

Я чувствую себя использованной. Более использованной, чем небрежно брошенный им презерватив.

Я никогда не позволяла мужчинам так с собой обращаться. Никогда не позволяла себе поддаваться. Но с ним все пошло не так.

Ему я поддалась.

У меня после Сашки никогда и ни от кого так не кружилась голова.

Я сама дала ему ключи. Сама его впустила.

Раздвинула для него ноги.

И он просто…

Я жестко залепляю рот ладонями, потому что ору от боли слишком отчаянно и громко.

– Забудь! – прорывается сквозь пальцы чей-то чужой голос.

Стонущий, как у банши. Кровоточащий.

Но единственное, что заполняет мои мысли – его голос.

«Пиздец… классно тебя… ебать…»

Я зажмуриваюсь и снова тру кожу до жжения.

Просто исчезни, пожалуйста. Просто исчезни…

Глава десятая

Я впервые за много лет иду на больничный.

На следующий день утром просыпаюсь с температурой тридцать девять. Никаких других симптомов у меня нет.

Прошу Амину организовать мне три дня платных отгулов.

На ее встревоженный вопрос, что случилось, ничего не отвечаю.

Она видела, что я уходила с того вечера в компании Дубровского. Мы с ней больше двух лет работаем плечом к плечу и моя ответственная помощница в курсе, что я не из тех женщин, которые забьют на работу ради романа.

Но через десять минут она перезванивает и говорит, что дело сделано. Спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь. Отказываюсь и забираюсь под одеяло с головой, планируя провести в позе эмбриона все эти семьдесят два часа.

Но меня не берет даже ядреное успокоительное.

Точнее, пара таблеток, запитых остывшим чаем, притупляют физические реакции тела. У меня даже кожа наощупь становится примерно такой же грубой, как у носорога. Но картинки в голове никуда не деваются.

Дубровский торчит там.

И проклятая память, чтобы не делать мне еще больнее, начинает как ластиком стирать все, что было после двух моих оргазмов. Там остается только он – жутко красивый, высокий, сексуальный. И ощущение маленького металлического шарика во рту, который я до сих пор чувствую – стоит только прижать язык к верхнему нёбу.

Я стараюсь ни о чем не думать.

Вечером, когда мне все-таки удается немного поспать, начинает звонить телефон.

Он лежит на прикроватной тумбочке, но дотянуться до него мне так же сложно, как будто совершить подъем на Эверест. Только когда становится ясно, что звонящий явно не отделается парой пропущенных, нахожу в себе силы сесть в кровати и, щурясь в полумраке комнаты, разглядываю слишком яркий для моих глаз экран.

Мама.

Я не хочу ни с кем разговаривать, но это – моя семья. А у отца в прошлом году уже были проблемы с сердцем, которые буквально уложили его на больничную койку.

– Что-то случилось, мам? – стараюсь придать своему голосу хотя бы какие-то живые интонации.

– У Андрея аппендицит! – кричит в трубку так громко, как будто у моего племянника обнаружили какую-то неизлечимую болезнь.

Я шмыгаю носом, сажусь, придерживая вес тела на одной руке, потому что меня заваливает обратно. Прокручиваю еще раз ее слова. Я люблю своих племянников, я беспокоюсь за них.

– Врач смотрел? Это точно?

– Майя, ты меня слышишь?! Они с Лилей сейчас по скорой поехали в больницу!

– Мам, слушай, я…

– Ты должна поехать! – она не дослушивает, сразу переходит на мой «любимый» приказной тон. – Ты же знаешь эти больницы! Сейчас заставят практикантов делать операцию и бог знает что может случиться!

– Мам, я думаю, что семилеток не отдают на растерзание практикантам.

– Майя, ты уже собираешься?!

Я прикрываю глаза, делаю глубокий вдох.

Пару лет назад, когда Андрей очень неудачно упал и распорол ногу, Лиля в больнице закатила истерику и даже не могла толком ответить ни на один вопрос врача. В итоге всем пришлось заниматься мне.

– Хорошо, мам, – сбрасываю ноги с кровати. – В какую больницу?

Я успеваю сходить в холодный душ и взбодриться, прежде чем телефон снова начинает звонить. Точнее – выть, потому что это Резник. На часах уже начало седьмого, но он вполне может быть до сих пор в офисе и дергать меня по рабочим вопросам. А раз уж я все равно вынуждена забить на своих законные три дня страдания, то перевожу телефон на громкую связь, пока натягиваю джинсы.

– Что у вас стряслось, Майя? – без «прелюдии» интересуется он.

– Иногда даже лошади падают, – не очень весело шучу.

– Судя по вашему голосу, это не очень большое преувеличение. Вы заболели? Какие-то проблемы? Из вашей чертовой помощницы двух слов не выдавишь – хранит ваши секреты как цербер!

– Спасибо за это маленькое уточнение – обязательно выбью ей дополнительный денежный бонус.

– Если что – я у вас под окнами, и избавиться от меня у вас не получится.

Я вытаскиваю из воротника свитера запутавшиеся волосы, иду на кухню – здесь окна выходят во двор. Действительно, «сарай» Резника стоит прямо у меня под подъездом.

– У меня племянник в больнице с аппендицитом, Владимир Эдуардович, – мне даже немного совестно, что приходится прятаться за беспомощным ребенком, но не рассказывать же ему про то, что я чувствую себя примерно как шлюха после бандитского «субботника». – Вы можете меня подвезти? Я сейчас за руль точно не в состоянии.

– Конечно, Майя. Спускайтесь.

Я собираю волосы в хвост, накидываю пальто, обуваю кроссовки.

Вызываю лифт – но когда кабинка открывается, несколько секунд смотрю на свое отражение в зеркале напротив, и на поручень.

Вспоминаю вчера.

Делаю два шага назад и сворачиваю на лестницу.

Пока спускаюсь, делаю себе эмоциональную лоботомию – нахожу вчерашние воспоминания и вырезаю из памяти невидимым куском стекла. Отсекаю прямо по нервам. Препарирую как раковую опухоль, которая обязательно разрастется снова если останутся метастазы.

Кажется, что за мной остается дорожка из кусков собственной плоти.

Но когда выхожу на крыльцо – внутри максимальный штиль. Тихо и хорошо, как в глубокой могиле.

Резник ждет меня возле машины, сам открывает дверцу.

Я игнорирую его вежливо протянутую руку.

Внутри беру телефон, перезваниваю и спрашиваю маму, куда их отвезли. Потом прикрываю динамик рукой и называю адрес водителю.

По дороге мы с Потрошителем даже не разговариваем.

Только когда приезжаем к детской больнице, я выдавливаю из себя что-то вроде вежливой улыбки и благодарю, что подвез.

– Я с вами, – он решительно выходит следом.

– Владимир Эдуардович, это просто удаление аппендицита. Я не думаю, что может понадобиться грубая мужская сила…

А еще там моя семья и мама, которая, конечно же, не упустит случая моментально выдать меня замуж за этот, определенно, подходящий экземпляр. Но Резник даже слова не дает вставить – просто обгоняет меня на шаг, открывает дверь, легко, почти не касаясь, кладет ладонь на талию и ведет по коридору.

Мама уже здесь, Лиля, ожидаемо, в соплях и истерике на диванчике рядом.

– Как фамилия племянника, Майя? – так, чтобы слышала только я, спрашивает Резник.

– Винник Андрей.

– Я узнаю, что к чему. Кофе хотите? Вид у вас как раз самый подходящий.

Я молча киваю и выдерживаю паузу, пока Резник уходит к регистратуре. Он не родственник, но я даже не сомневаюсь, что получить всю необходимую информацию и навести суету ему не составит труда.

– Это кто? – сразу спрашивает мама.

– Как Андрей? – нарочно игнорирую ее вопрос.

– Его отвезли на операцию! – слишком драматично выкрикивает сестра. – Мне даже ничего толком не сказали!

– Лиля, успокойся. Это же просто аппендицит. Их здесь каждый день вырезают. Все будет хорошо.

Хотя, наверное, если бы я не выжгла в себе напалмом абсолютно все эмоции, я бы тоже не была такой спокойной. Любая операция – это всегда риски. И кто знает, какой я буду, когда дело будет касаться моих детей. Хотя конкретно в эту минуту мысль о таком кажется такой же далекой как Млечный Путь.

Резник возвращается через пару минут. Выдает по фактам: с Андреем все хорошо, никаких осложнений нет, операция абсолютно стандартная, оперирует завотделением.

Мама и сестра смотрят на него раскрыв рты.

Я с благодарностью беру бумажный стаканчик с кофе.

– Спасибо, Владимир Эдуардович. Я что-то… немного расклеилась.

– Но ведь не из-за племянника? – Он как будто спрашивает, но звучит это скорее как констатация факта.

Я пытаюсь вспомнить, где он был, когда я позволила Дубровскому увести себя с презентации. Мог ли он видеть, что мы ушли вместе?

В голове мелькают мысли о том, что если Дубровский распустит язык…

Хотя нет, он будет молчать. Не потому что вдруг проявит заботу о моей репутации, а потому что точно так же, как и я, попытается как можно скорее все это забыть.

Что он там сказал? «Ты у меня первая»? Звучало так, будто его реально тошнит от бесперебойного потока женщин, желающих получить его член за все деньги мира.

Мысли о том, кому я должна быть благодарна, нарочно очень жестко давлю в зародыше.

Потом. Сейчас еще слишком больно.

– Я просто неважно себя чувствую. Бывают такие дни. – Я перехватываю плечи руками, потому что чувствую легкий озноб от вновь нахлынувших воспоминаний.

Резник набрасывает мне на плечи свой пиджак.

Перед глазами проносится флешбек, где Дубровский снимал пиджак в моей «Медузе» и бросал его назад. Он, наверное, так и остался там лежать? Почему-то сейчас ощущение, что все это случилось полвека назад, а больно мне до сих пор.

– Вам совсем не обязательно быть здесь до конца, – пытаюсь придать своему голосу вежливые нотки, чтобы не обидеть Резника за все его старания.

– Я в курсе, Майя, но если вы не против – я подожду. Простите, но вы не производите впечатление женщины, которая, в случае чего, сможет быстро решить какую-то сложную задачу.

– Говорите честно – я произвожу впечатление размазни. – Мысленно машу рукой вообще на все и плотнее заворачиваю плечи в его теплый пиджак. Воображаю себя под крылом черного дракона и непроизвольно дергаю губами в вымученном подобии улыбки.

– До размазни вам еще бы постараться, – осторожно шутит Потрошитель.

У него начинает звонить телефон. Наверное, ремонт в его столичной квартире продвигается теми же черепашьими темпами, потому что он раздраженно поджимает губы, извиняется, что должен выйти поговорить, чтобы не оскорблять мой слух возможными «крепкими выражениями» и уходит на крыльцо.

Я даже кофе глотнуть не успеваю, потому что мама оказывается тут как тут.

– Кто это? – задает тот же вопрос, что и десять минут назад.

– Мой генеральный директор.

– Он старый для тебя, – выносит вердикт. У нее с этим быстро.

Я могла бы сказать, что в наше время женщине после тридцати старым может казаться разве что мужчина сильно за пятьдесят, а девять лет разницы – это вполне нормальная практика, но в таком случае мать обязательно вцепится в мои слова мертвой хваткой. Вместо этого говорю, что мы просто коллеги.

– И если ты скажешь еще хоть слово на эту тему – я просто уеду, и вам с Лилей придется самим где-то брать деньги на все медицинские расходы.

Эта угроза почти всегда действует на нее отрезвляюще.

Но не долго, поэтому я потихоньку иду вслед за генеральным. Стараюсь держаться подальше, чтобы не выглядело так, будто я выскочила подслушивать. Но он замечает меня, вопросительно вскидывает бровь и затягивается. Я качаю головой, отхожу к парапету и, немного поерзав, опираюсь на него бедрами.

Захожу в нашу «Шуршалку».

Стискиваю зубы, чтобы не поддаться мгновенному искушению вывалить туда сразу все.

Скрупулезно листаю переписку за два дня. Как всегда – солирует Юля.

Особо не вчитываюсь. Взгляд цепляется за кучу фото со вчерашнего мероприятия, которые она бросала, кажется, просто подряд без разбора. Штук пятьдесят – не меньше.

Сжимаю одновременно губы и пальцы вокруг телефона.

Собираюсь с силами и пишу:

Я: Юля просто была звездой вечера))

Натка отзывается почти сразу – спрашивает, куда я пропала и почему не появлялась в сети со вчерашнего утра.

Юля: У нее вчера был о-о-о-о-очень интересный вечер)))))

Я перечитываю ее ответ столько раз, сколько нужно, чтобы мозг окончательно зафиксировал – она в курсе, насчет моего вчерашнего «вечера». На минуту я все-таки допускала мысль, что когда Дубровский говорил о «подружке», он мог иметь ввиду Гречко, хотя мы абсолютно точно не тянем даже на приятельниц. Но сбрасывать такой вариант со счетов заранее не стала.

Я: А ты за мной следишь что ли?))

Старательно жму на кнопку со скобочкой, изображая веселье.

Поглядываю на Резника, который продолжает дымить и о чем-то хмуро разговаривать по телефону вполголоса. Подумав немного, подхожу к нему и жестами прошу поделиться сигаретой. Он сначала удивляется, потом молча протягивает пачку и прикуривает от бензиновой зажигалки. Смотрит несколько секунд, как будто хочет убедиться, что я делаю это не первый раз в жизни.

Нет, не первый.

Но пару раз случались черные полосы, которые с сигаретой оказалось пережить гораздо легче. Зависимости от этой дряни у меня нет. А порция горького дыма во рту, в зависимости от состояния, помогает либо сосредоточиться, либо расслабиться.

Возвращаюсь обратно к парапету, читаю переписку.

Юля настрочила десяток сообщений, в которых почти в лоб признается, что видела, как мы уходили с «красавчиком-механиком» и что когда у меня спадет эйфория, она рассчитывает на свою порцию благодарности.

Ната: Ты заделалась свахой?

Юля: Просто иногда нужна одна лучшая подруга, чтобы кое-кто (не будем тыкать пальцами!) попала в фокус правильного внимания!

Она, блядь, чертовский собой гордится.

Я закрываю переписку, потому что градус внутреннего дерьма поднимается почти под горлышко. Затягиваюсь еще, и обращаю внимание, что Потрошитель тоже закончил разговор, но подходить не спешит, видимо, как и я нуждаясь в паузе, чтобы дать перегореть плохим новостям.

– У вас есть дети? – спрашиваю я, когда он подходит и присаживается рядом.

– Нет. – Краем глаза замечаю, как дергает плечом. – Как-то не случилось.

– А у меня двое, – иронизирую, кивая на вход в больницу. – Формально, родила их моя сестра, но ощущение, что мои.

– У меня нет ни братьев, ни сестер, – говорит Резник. – Отца не стало когда я еще учился в школе. Он был пожарником, случился несчастный случай на работе. Мама только пару лет назад снова вышла замуж. К счастью, внуков не требует, говорит, что в шестьдесят еще не готова становится бабушкой.

– Святая женщина! – улыбаюсь и выпускаю дым в противоположную сторону. Верчу между пальцами сигарету, решая, хочу ли докуривать. Прихожу к выводу, что хочу. – Моя считает, что я – проказа и бесплодная ветка на нашем родовом дереве.

– Почему-то мне кажется, вы вполне в состоянии пережить этот досадный факт, – говорит Резник.

– Слезы уж точно не лью.

– Майя, что у вас произошло?

Мы смотрим друг на друга, и я пытаюсь еще раз угадать, видел ли он, что я уходила с Дубровским. Почему-то кажется, что если бы этот «маленький факт» попал в поле его зрения, Резник не стал бы темнить и сказал в лоб. Хотя, конечно, это было бы максимально не деликатно. Но и на расшаркивающегося принца он не похож.

– Совершила одну очень неприятную ошибку, – озвучиваю ровно столько, сколько в принципе готова сказать вообще. Даже странно, что этот максимум я готова разделить только с ним. – Расплачиваться за нее буду еще долго.

– Я могу чем-то помочь?

– Нет, но спасибо за участие, Владимир Эдуардович. Пожалуй, я переименую вас во что-то менее кровожадное.

Резник вопросительно поднимает брови и я, поддавшись импульсу, показываю как он записан у меня в телефоне.

– Знал бы – в жизни бы не сбрил бороду! – Он пытается казаться рассерженным, но это такое напускное, что самому же смешно.

– Вы мне за это еще спасибо скажете – на вас теперь весь отдел кадров слюни пускает, даже Марта Карловна.

– Звучит как серьезная заявка. Кто такая Марта Карловна?

Вместо тысячи слов я показываю безразмерный бюст и высокую прическу. Резник нервно дергает уголком рта и говорит, что он еще слишком молод, чтобы потянуть такую «роскошную женщину».

Когда мы возвращаемся в зал, как раз приходит доктор.

Операция прошла хорошо, Андрей в порядке.

Резник решает оставшиеся вопросы – я даже не пытаюсь что-то ему запретить, просто даю мужчине делать то, что он, очевидно, умеет делать абсолютно блестяще.

В конце предлагает отвезти меня домой – в больнице мне уже точно делать нечего, хотя вид у мамы такой, будто я совершаю тяжелое предательство.

В машине мы с Резником почти не разговариваем, не считая пары рабочих вопросов, которые я решаю уточнить на всякий случай. Дела у меня обычно подогнаны так, чтобы, в случае чего, не случился аврал, но вероятность, что он все-таки может произойти, всегда существует.

– Майя, с вашей работой все в порядке, отдыхайте. Может, хотите в отпуск?

– Отпуск? Что? Зачем? – Я сама удивляюсь, почему простой вопрос вызвал у меня такой шок. Еще утром была уверена, что даже после трех дней отгулов не смогу взять себя в руки. А сейчас мысль о том, чтобы торчать в четырех стенах целый отпуск, вызывает паническую атаку. – Я не хочу в отпуск. В этом нет необходимости.

– Хорошо. – Он смотрит на меня как-то очень пристально. – Значит, буду ждать вас в понедельник.

– Завтра я буду в строю, – озвучиваю только что принятое решение.

Какого черта? Работа меня всегда успокаивает. Лучше, если что, пару раз сходить в курилку, чем еще два дня бесконечно переливать и пустого в порожнее. Сейчас это уже все равно ни на что не повлияет.

– Майя, совсем не обязательно…

– Я в порядке, Владимир Эдуардович, спасибо, что очень вовремя поиграли мускулами – сама бы я не справилась.

Я знаю, что нет ничего предосудительного в том, чтобы пригласить его на кофе.

Это будет просто жест вежливости. Резник, скорее всего, откажется – я почти ничем не рискую. Но все равно не приглашаю.

Поднимаюсь к себе снова пешком. Просто отпускаю это дерьмо, надеясь, что рано или поздно на автомате нажму кнопку, зайду в кабинку и пойму, что меня больше не триггерит. А пока нет ничего страшного в том, чтобы побегать немного пешком.

Дома засучиваю рукава – бросаю белье в стиралку, загружаю посудомоечную машину.

Заказываю на завтра клининг.

Отпариваю свой любимый темно-вишневый костюм из шерсти, нахожу туфли с каблуком на один сантиметр выше, чем допускает офисный дресс-код.

Варю свой любимый латте и достаю из холодильника сырную нарезку.

Нахожу в телевизоре фильм про шпионов.

И даю себе клятву – Дубровского в моей голове больше никогда не будет.