Текст книги "Запрещенные слова. Том первый (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)
Она хочет что-то возразить, но я не даю ни шанса это сделать.
Подхожу к двери. Мне больше не о чем с ней говорить. Этот в принципе бессмысленная трата времени.
– А Дубровский красавчик, да?
Ее голос останавливает меня у самого порога. Я оборачиваюсь. На ее лице снова появляется та самая торжествующая, змеиная улыбка. Она нашла новый способ ударить.
– Говорят, очень-очень перспективный, – продолжает ядовито, понимая, что попала куда целилась. – Не то что некоторые сбитые летчики.
Юля смотрит на меня в упор. Ждет, что взорвусь? Обнажу еще большую брешь в своей защите?
– Молодой, горячий, свободный, – она проводит рукой по своему безупречному костюму, любуясь собой в отражении стеклянной стены. – Думаю, мы отлично сработаемся. Не только в офисе. Такие мужчины ценят инициативу и здоровую наглость. Как думаешь, Майечка? Может, мне стоит пригласить его на ужин после конференции? Отметить наш общий успех.
Я смотрю на нее. На эту жалкую, отчаявшуюся женщину, которая пытается самоутвердиться за мой счет, отнять у меня даже призрачную надежду на что-то хорошее. И мне становится почти жаль ее. Почти.
Я медленно подхожу к ней. Так близко, что между нами остается всего полшага.
Смотрю прямо в глаза.
И улыбаюсь. Не вежливо, не холодно.
А так, как улыбается хищник, загнавший свою жертву.
И ее лицо снова перекашивается от плохо сдерживаемой беспомощности. Как это так, почему я не бегу с поля боя, почему не пытаюсь сгладить, а вместо этого рушу ее тщательно подготовленный сценарий моего унижения…
– Знаешь, Юля, – говорю тихо, почти шепотом, чтобы каждое слово не просто до нее дошло, а впилось в ее сознание. – Ты права. Он действительно красавчик. И очень перспективный. И ты, конечно, можешь попытаться его соблазнить. Ты ведь у нас мастерица по этой части. Увести чужого мужчину для тебя – как выпить чашку кофе.
Она смотрит на меня и ее губы дрожат.
– Но я бы на твоем месте, – продолжаю сочащимся ядом голосом, – сейчас думала не о молодом, красивом и горячем. А о том, чем ты будешь расплачиваться с Резником за свое «возвращение» и «повышение».
Ее лицо медленно бледнеет.
И без того кривая улыбка сползает, как маска. Юля открывает рот, чтобы что-то сказать, но я отбираю и этот шанс на последнюю реплику.
– Ты правда думаешь, что он сделал это из-за твоих «выдающихся компетенций»? Серьезно? Или что вы с ним – чудесная команда простив меня? – Я неприкрыто издеваюсь. – Ты для него – просто инструмент. Пешка в его игре против меня. И когда Резник закончит, он вышвырнет тебя, как использованный презерватив. Юль, звезда ты наша невъебенная, ну ты же не веришь, что он из тех мужчин, кто делает что-то просто так, правда? Он всегда берет плату. Всегда. И я очень сомневаюсь, что Резник ограничится твоей благодарной улыбкой. Придется платить по счетам, Юль.
Она отшатывается, ее глаза расширяются, руки, которыми она начинает судорожно поправлять прическу, дрожат.
– Так что удачи тебе, дорогая. – Я улыбаюсь шире, почти во весь рот и чувствую, как мое неприкрытое издевательство заставляет ее вздрогнуть. – Наслаждайся своей минутой славы, Юля. Потому что она будет очень… очень короткой.
Я разворачиваюсь и иду к двери.
На этот раз она меня не останавливает.
Я выхожу из переговорной, и за моей спиной остается только оглушительная тишина.
Но впервые за последние несколько дней чувствую, что могу дышать.
Маленькая, но все-таки победа. Моя.
Остаток дня я провожу в легком сумбуре. Механически выполняю работу, отвечаю на письма, подписываю бумаги. Но в голове все равно вакуум. Я вроде бы только что одержала победу. Я устояла. Не сломалась. Вышла из переговорной с высоко поднятой головой, оставив за спиной униженную, растерянную Юлю. Но эта победа с каждой минутой все больше горчит, потому что я прекрасно понимаю – это было только начало, и впереди только чаще и хуже.
И решение положить заявление на стол с каждой минутой становится все крепче.
В конце рабочего дня спускаюсь на подземную парковку – на удивление почти пустую. Иду к «Медузе», мечтая только об одном – добраться до дома, запереться, отключить телефон и просто исчезнуть. Хотя бы на одну ночь. Превратиться в невидимку, вытравить из себя весь этот дерьмовый день.
Внимание привлекает неясное движение где-то в глубине.
И мое дыхание предательски срывается, потому что Дубровский тоже здесь.
Он стоит, прислонившись к своему джипу, припаркованному в самом дальнем, темном углу парковки, там, куда почти не достает свет фонарей. Силуэт, выхваченный из полумрака. Он не курит, не смотрит в телефон. Он просто стоит и ждет. Меня.
Сердце снова срывается в галоп. Нет. Пожалуйста, только не это. Я не выдержу еще один разговор, где мне придется контролировать каждое слово. Не сегодня. У меня нет сил и совсем нет слов.
Хочу развернуться, малодушно сделать вид, что не заметила его, нырнуть обратно в спасительную тишину своего кабинета. Но ноги будто прирастают к бетону. А Слава уже идет ко мне. Медленно, уверенно, как хищник, загоняющий жертву в угол. Каждый его шаг отдается глухим стуком в моей груди.
Он не спешит, как будто точно знает, что я уже никуда не денусь.
Останавливается в паре шагов от меня. Его лицо частично скрыто в тени, но я все равно чувствую на себе пристальный серебряный взгляд.
– Ну что, подружка, отбилась? – Его голос звучит хрипло, в нем нет и тени сочувствия, только какая-то дерзкая ирония.
Я вздрагиваю.
– Ты подслушивал? – Не очень представляю его стоящим с приклеенным к двери ухом и в позе сломанной березы.
– Стены в этом аквариуме тонкие, Би. А вы орали так, что, думаю, слышал весь этаж. Особенно твоя бывшая. Рожа у него была эпично проёбаная.
Моя бывшая?
Резник, боже.
Нервно смеюсь, испытывая одновременно жуткий стыд за то, что он стал свидетелем моего унижения.
– Я думал, ты ее там же и прикопаешь, – продолжает Слава, подходя еще ближе. Теперь я вижу его лицо. С короткой щетиной на идеальном подбородке, с новой стрижкой, которая делает его похожим на того самого Вячеслава Форварда из глянцевых журналов – красивого недоступного «золотого мальчика. Чужого. – Рассчитывал поучаствовать в сокрытии трупа.
– Прости, что разочаровала, – вырывается у меня, – и не вцепилась ей в волосы. По четвергам я не очень люблю кататься по полу в позе базарной бабы.
– Ты никогда и ничем не сможешь меня разочаровать, Би, – он усмехается, и эта усмешка режет по живому. Слава сокращает дистанцию до минимума, и я снова чувствую запах лайма, соль минералки и сигарет.
Слава протягивает руку, но не дотрагивается. Просто проводит пальцем по воздуху в сантиметре от моей щеки, очерчивая контур моего лица. Я задерживаю дыхание, потому что хочется, чтобы дотронулся… и чтобы не стоял так близко. Господи.
– Соскучился по тебе, Би, – шепчет, и его вечно простуженный голос становится ниже, интимнее. – Ты у меня в голове раскладушку поставила, прикинь.
«А ты в мою голову уже закатил свой чертов байк».
– Это не очень похоже на то, о чем говорят… друзья, – пытаюсь держать границы, но ощущается это жалко.
– Би, ну какие нахуй друзья? Спорим, если я тебя поцелую, а потом засуну руку тебе под юбку, там все будет очень не по_дружески?
– Вот прямо сейчас ты… – я тяжело дышу, чувствуя, как краска стыда заливает щеки, – нарушаешь наш договор.
– Мне запрещено тебя трогать, – он подходит вплотную, его тело почти касается моего, но руки Слава выразительно держит в карманах джинсов, – запрещено смотреть на тебя в офисе, запрещено на тебя претендовать. А теперь, оказывается, еще и говорить то, что думаю – тоже табу.
Претендовать на меня?
Я стараюсь бороться с эмоциями и волнением внутри, не давать ни себе, ни ему повод думать, что прямо сейчас эти дурацкие правила можно нарушить. Потому что я абсолютно не готова – ни к новым отношениям, ни, тем более, к воскрешению старых. Даже если все наше с ним «было» – это два оргазма, боль и длинные анонимные переписки о книгах.
Даже если мне хочется оступиться, плюнуть на попытку контролировать свою жизнь и позволить Дубровскому… все.
Но безжалостное: «А что потом, Майя…?» все-таки немного отрезвляет.
– Пункт «не смотреть на меня в офисе» можешь вычеркивать, – я стараюсь придать своему голосу нотки пофигизма, как будто речь идет не о деле всей моей жизни и моей блестящей карьере, а о смене старой обуви на новую, даже.
Слава хмурится.
Его напор сменяется серьезностью и я мыслено с облегчением выдыхаю, потому что сейчас он как никогда был близок к тому, чтобы подавить мое сопротивление.
– Что случилось, Би? – Серебряные глаза темнеют до гранитно-серого. – Блядь, Би, только не говори, что…
– Я увольняюсь, – быстро его перебиваю. Почему-то мне очень важно произнести это вслух самой. Впервые зафиксировать болезненное решение за пределами своей головы.
– Ты серьезно? – переспрашивает он, и в его голосе больше нет и тени игривости. Только холодное, острое недоумение.
– Я серьезно, я увольняюсь, – повторяю, и на этот раз мой голос звучит тверже. – После конференции. Не могу здесь больше работать. Не могу видеть их каждый день. Не могу делать вид, что ничего не происходит. Кажется, это называется «капитуляция».
Он отступает на шаг. Его лицо становится непроницаемым, как каменная маска.
– Капитуляция, Би? – На мгновение мне кажется, что если бы он мог – то затолкал эти слова обратно мне в рот. – Ты, блядь, серьезно? После всего, через что ты прошла? Ты собираешься просто так все бросить и сбежать?
– У меня нет выбора, – бормочу я, чувствуя, как слезы снова подступают к глазам. – То, что было сегодня – это просто детский лепет по сравнению с тем, что будет. Я и так…
К счастью, я успеваю вовремя закрыть рот. До того, как вслух распишусь перед ним в собственной беспомощности. И, наверное, отчасти еще и в трусости, потому что в глубине души, когда я пытаюсь представить разные варианты моей с Юлей и Резником офисной войны, моего победоносного там… нет.
– Собираешься сдаться напыщенному мудаку и завистливой суке? – Он не давит, он просто как будто тоже пытается помочь мне «зафиксировать» именно такую формулировку.
Но я все равно чувствую себя немного отчитанной.
Как будто все в этом мире всегда идут до конца, и только я, как последняя размазня, добровольно схожу с дистанции, даже если заранее знаю, что в конце меня ждет не финишная прямая – а пропасть.
И от этого становится еще больнее.
– А что мне делать, Слава? – Голос срывается. – Драться? Позволить окончательно превратить себя в посмешище? Ради сомнительного шанса на победу поставить на кон свою репутацию?
– Да, блядь, драться! – Он тоже выходит за берега. – За себя, Би!
Его голос хлещет по щекам – так выразительно, как будто по-настоящему.
Я злюсь.
Пытаюсь защитить свое право быть чертовой слабачкой, а не символом всех на свете угнетаемых женщин. И в эту минуту вижу перед собой не Дубровского, а Вячеслава Форварда – золотого мальчика, который шел по жизни легко, всегда получал то, что хочет, а если падал – то на соломку, заботливо подстеленную всемогущим отцом.
– Прости, но не все из нас обладают способностью прятаться от прошлого за пирсингом и татуировками… – произносит мой рот – не моя голова и точно не мое сердце.
Черт. Господи боже!
Я замолкаю, тяжело дыша. Слова уже сказаны – жестокие и несправедливые.
– Прости, я знаю, что ты – Форвард, – говорю вдогонку. Это уже как будто бессмысленно, но мой рот как будто живет своей жизнью.
Лицо Славы меняет. Порывистость растворятся совсем без следа, уступая место чему-то другому. Чему-то холодному, темному и совершенно мне незнакомому.
Он смотрит на меня так долго, что, кажется, проходит несколько вечностей. А потом тихо, почти беззвучно, говорит:
– Ты копалась в моем прошлом.
Это не вопрос. Это констатация факта.
– Я… я не хотела, – лепечу я, чувствуя, как ледяной холод сковывает губы. – Слава, я просто… случайно…
– Ты просто сунула свой любопытный нос туда, куда тебя не просили. – Его голос резкий, категоричный, как удар хлыста. – Решила, что раз увидела верхушку айсберга, то все знаешь и имеешь право устраивать мне судилище, Би?
На этот раз его «Би» звучит как ругательство.
И взгляд снова такой же, как в тот вечер – когда он оставил меня одну, когда смотрел на меня сверху вниз так, будто все обо мне знает.
– Один-один, – снова «выстреливает» мой рот.
Он подходит ко мне вплотную. Его глаза – два куска льда.
– Ты ни черта обо мне не знаешь, Майя, – выплевывает мне в лицо. – Ты не знаешь абсолютно, блядь, ничего. Ты видишь только то, что хочешь видеть. Картинку. Фасад. Ты понятия не имеешь, что значит по-настоящему бороться и каждый день вставать с кровати, когда хочется просто сдохнуть. И собирать себя по кускам, когда от тебя нихуя не осталось.
Он замолкает, делает глубокий, рваный вдох.
Я пытаюсь вставить слово, что-то сказать, извиниться, объяснить, но Слава снова рубит с плеча.
– Зачем говорить, что простила, Би, если не простила? – Вопрос риторический – это ясно без уточнений.
Он разворачивается, идет к своей машине.
– Слава, подожди! – кричу ему вслед, хотя понятия не имею, что делать, если он действительно остановится.
И замираю как вкопанная, с абсолютно деревянными губами, потому что он действительно поворачивается.
– Знаешь, что самое смешное? – говорит он, глядя куда-то в темноту – не на меня. – Я правда поверил, что ты… простила.
Он садится в джип.
Мотор ревет, ослепительные фары режут темноту.
Машина срывается с места, оставляя за собой облако выхлопных газов и меня.
Одну.
Посреди пустой, холодной парковки.
Совершенно раздавленную.
Глава тридцать шестая
Утро пятницы встречает меня оглушительной, звенящей тишиной в собственной квартире. Я стою перед ростовым зеркалом в гардеробной, и женщина в отражении смотрит на меня с холодным, отстраненным любопытством. Она мне почти незнакома.
Сегодня я позволю себе быть красивой. Не просто деловой, не стильной, а именно красивой. Утонченной, хрупкой, почти эфемерной. Как будто чем больше хаоса и грязи бушует внутри, тем безупречнее должен быть фасад. Мое оружие, моя броня на сегодня – темно-изумрудное шелковое платье. Оно струится по телу, как вторая кожа, обрисовывая каждый изгиб, но не крича об этом. Длинные рукава, закрытая линия ключиц и дерзкий, почти до середины бедра, разрез сбоку, который обнаруживает себя только при ходьбе. Провокация, замаскированная под элегантность. Мой стиль.
На ногах – тонкие шпильки, которые делают меня выше, острее, но при этом заставляют каждый шаг быть выверенным, осознанным. Никаких «конверсов». Никакой расслабленности. Сегодня я – на войне. А на войну в кедах не ходят.
Я закалываю волосы в низкий, гладкий пучок, оставляя у лица несколько свободных прядей. Макияж – сдержанный, но с акцентом на глаза, подведенные тонкой, почти невидимой стрелкой. Губы тронуты лишь каплей блеска. На запястье – тонкий золотой браслет, в ушах – едва заметные пусеты с бриллиантами.
Я нравлюсь себе в зеркале. Эта женщина – сильная, уверенная, безупречная.
Она – ложь. Идеальная, выверенная до миллиметра ложь.
Пока я застегиваю браслет, мои пальцы на мгновение замирают. Рука сама тянется к телефону, лежащему на туалетном столике. Я открываю нашу переписку со Славой. Последнее сообщение – его. Просроченное на неделю. Просто пожелал мне спокойной ночи. И после этого – тишина. Я не ответила – понятия не имею, почему. Сейчас уже поздно есть себя за это поедом.
Пальцы зависают над клавиатурой.
Набираю: «Мне страшно» – и тут же стираю.
Пишу еще более ужасное: «Я скучаю по Шершню» – и снова удаляю. Это звучит как упрек. Или, скорее, как манипуляция.
«Просто… удачи сегодня».
Перечитываю. Кажется вполне нейтральным. Как будто я приняла все его слова, услышала и все равно хочу сохранять нашу связь. Дружескую, приятельскую, в рамках книжного клуба – сейчас уже вообще плевать. Потому что все это как будто стремительно выскальзывает у меня из рук, и как удержать – понятия не имею.
Я почти нажимаю «отправить», но в последний момент блокирую телефон и бросаю его в сумку.
Хватит.
Хватит этой агонии.
Я не знаю, простила ли. А что если он прав – и нет? И что дальше? Ждать, когда при очередной перепалке я снова упрекну его прошлым?
Я пережила предательство Юли, я пережила мерзость Резника. Переживу и наше… молчание.
Конференц-зал отеля «Гранд-Палас» гудит, как растревоженный улей. Сотни людей, вспышки фотокамер, тихий гул голосов, смешивающийся с ненавязчивой лаунж-музыкой. В воздухе пахнет дорогим парфюмом, успехом и большими деньгами. Я иду сквозь эту толпу, чувствуя себя призраком. Люди здороваются, улыбаются, говорят какие-то дежурные комплименты. Я киваю, улыбаюсь в ответ, поддерживаю светскую беседу.
Я – идеальная функция. Безупречный механизм.
У входа в основной зал меня встречает Амина. Она тоже принарядилась в строгое черное платье, но яркий шейный платок добавляет образу изюминку. На меня смотри с восхищением и тревогой.
– Майя, блин, ты просто богическая, – шепчет она, протягивая мне планшет с финальным таймингом. – Как будто сейчас не на конференцию, а на красную дорожку в Каннах.
– Спасибо, Амина, – я благодарно сжимаю ее руку. – Иногда броня должна быть красивой.
Мы проходим в зал, и я сразу фиксирую взгляд на Юле и Резнике.
Они как будто центр этой вселенной. Стоят в окружении министров, депутатов, инвесторов. Он в темно-сером стильном костюме, с выражением вселенской значимости на лице. Юля – рядом, его верная тень и идеальное дополнение. Смеется, что-то щебечет, поправляет ему галстук. Играет свою роль так самозабвенно, что на мгновение я почти верю в эту идиллию.
Они просто идеальная команда хищников, и я – их общая, желанная добыча.
Я заставляю себя не зацикливаться, но взгляд все равно возвращается к ним. Может потому что в эту минуту чувствую, что именно из их тандема исходит самая большая опасность. Мои недели в офисе сочтены – с этим я уже смирилась. Но Юля может попытаться испортить даже этот день. Она достаточно чокнутая и обиженная, чтобы наплевать на высокий протокол и устроить сцену с моим публичным унижением. Ее после этого, конечно, вышвырнут за порог, но вряд ли Юля будет думать о последствиях, еси на кону стоит «справедливое возмездие» за ее уязвленное эго.
– Боже, Майя, – выдыхает Амина мне на ухо, и я прослеживаю направление ее восторженного взгляда. – Ты это… видишь? Он в жизни еще круче, чем по телеку. Какой мужик, ой, мамочки…
Павел Дмитриевич Форвард.
Он стоит чуть в стороне, разговаривая с каким-то седым мужчиной в очках.
Форвард-старший высокий – буквально, такой же как Слава – подтянутый и очень привлекательный несмотря на свои пятьдесят с небольшим. Дорогой костюм, уверенная осанка. Русые волосы с благородной сединой на висках, ухоженная щетина. Он невероятно похож на Славу. Та же линия челюсти, тот же изгиб губ. Только глаза другие. Зеленые. Властные, проницательные, как у хищника.
И от этого сходства и одновременно различия мне становится физически дурно.
Как любит говорить Натка – гены пальцем не раздавишь.
А еще у него, должно быть, невероятно развито чутье, потому что он на секунд отвлекается от разговора и переводит взгляд на меня – безошибочно, прицельно, как будто по заранее подготовленным координатам.
Взгляд у него такой же как и у Дубровского – без намека на попытку как-то сгладить или замаскировать интерес. Он просто смотрит, изучает, как будто увидел что-то… необычно или интересное?
– Да, внушительный мужчина, – роняю я холодно, заставляя себя отвести взгляд.
– Внушительный? Майя, да он… – Амина осекается, наткнувшись на мое ледяное выражение лица, и тут же переключается на рабочий тон. – Я проверила аккредитацию. Все на месте. Кроме…
Она замолкает, и в этот момент я чувствую знакомый, удушающий запах. Нет, парфюм сам по себе великолепен, но я знаю, кто его носит и этот «кто-то» стоит сейчас так близко, что меня буквально тянет зажать нос.
– Майя. Амина. Снова вместе и уже плетете заговор? – Голос Юли, сладкий, как патока, и ядовитый, как змеиный яд. – Или готовитесь к моему триумфу?
Я медленно поворачиваюсь.
Юля сияет. Оценивает меня с ног до головы, и в ее глазах на долю секунды мелькает откровенная, неприкрытая зависть, которую она тут же маскирует снисходительной улыбкой.
– Выглядишь немного уставшей, – говорит она, полным фальшивого сочувствия голосом. – Не выспалась? Волнуешься, наверное. Не переживай, я все держу под контролем.
Еси это была попытка отвесить мне еще одну унизительную пощечину, то выходит она так себе.
– Благодарю за заботу, Юлия Николаевна, – отвечаю я, четко и спокойно, без единого повода за который она могла бы зацепиться. – Но я предпочитаю обсуждать рабочие моменты в более подходящей обстановке. У нас есть регламент и субординация. Или вы забили и на этот документ, потому что были слишком увлечены вылизыванием эго своего начальника?
Ее триумф медленно сползает с лица. Юля пытается невозмутимость, но не только она одна знает, куда бить, если прицелиться как следует.
Она просто уходит, не сказав нам с Аминой больше ни единого слова.
И эту маленькую победу я записываю на своей счет.
Примерно через полчаса начинается официальная часть. Гаснет свет, на огромном экране появляется логотип NEXOR Motors. Ведущий, известный тележурналист, выходит на сцену, говорит какие-то пафосные слова о будущем, об инновациях, о прорыве. Я не слушаю. Я смотрю на сцену, где в первом ряду сидят они. Собственники, Резник, Юля.
И рядом с ними – Павел Форвард.
Я пытаюсь найти позитив в том, что замена меня на Юлю хотя бы не обязуется меня сидеть на сцене рядом с ним. Не знаю почему, но одна эта мысль почему-то холодит кончики пальцев. Он не сделал мне ровным счетом ничего, но мне инстинктивно хочется держаться на расстоянии. Может потому, что за секунду до того, как его приглашают на сцену, он снова, как в прошлый раз, безошибочно находит меня за столиком и смотрит как на причудливый музейный экспонат?
Я сжимаю лежащую на коленях сумку и чувствую облегчение только когда Форвард выходит на сцену и начинает говорить. Его внимание полностью переключается на зал. У него идеальная речь, четкая дикция и никаких слов-паразитов (в наше время даже чиновники топ-уровня далеко не всегда могут таким похвастаться). Форвард-старший говорит уверенно, четко, без бумажки: о государственных интересах, о стратегическом партнерстве, о будущем, которое мы строим вместе.
Он – человек власти. И эта власть ощущается в каждом его жесте, в каждом слове.
Я ищу глазами Славу. Он сидит в третьем ряду, рядом со своей командой. Он тоже в костюме. Идеально скроенном, темно-сером. Белоснежная рубашка, узкий черный галстук. Он больше не похож ни на бунтаря-байкера, ни на гениального конструктора. Сейчас он как будто снова Вячеслав Форвард, как будто царевна-лягушка сбросила, наконец, свою кожу.
Сейчас он тот самый красавчик, с глянцевых обложек трехлетней давности.
Стильный. Успешный. И… чужой.
Пропасть между нами, которая и так была огромной, теперь кажется непреодолимой.
Он не смотрит на сцену, он смотрит на отца. У Славы совершенно непроницаемое лицо. Но я все равно замечаю, как напряжены его плечи, как сжаты в кулаки лежащие на коленях руки. Когда Павел Форвард заканчивает речь под гром аплодисментов и возвращается на свое место, он проходит мимо сына. Они не обмениваются ни словом, ни взглядом. Просто холодный, едва заметный кивок. И все. Между ним как будто холодная ледяная стена – почти такая же толстая, как теперь между ним и мной.
Потом выступает наши собственники – Шаталин, Мельник и Орлов. С Орловым я пересекалась чаще, он был тем, кто рискнул взять меня на должность ТОП-менеджера, несмотря на скромный, как для такой должности, послужной список. Наверное, поэтому, когда взгляд Орлова скользит по залу и натыкается на меня, он делает небольшую паузу и вставляет пару слов благодарности за организацию сегодняшнего мероприятия… мне.
Сидящая рядом Амина громко шепчет, что это очень круто.
Я поднимаюсь со своего места, принимаю полностью посвященный мне гром аплодисментов. Улыбаюсь, улыбаюсь еще шире, когда взгляд падает на сцену и сразу цепляется за белое от ярости лицо Юли – она, может, и сидит в первом ряду, но исключительно в роли болванчика.
Форвард-старший снова на меня смотрит – его ладони тоже отбивают ритм. Не такой энергичный, как общий, но все же. Особенно бросается на фоне делающего это как будто из-под палки Резника.
Я хочу посмотреть на Славу – для этого достаточно просто чуть-чуть повернуть голову.
Но… запрещаю себе даже это. Кажется, если посмотрю – все мои попытки принять наше «все закончилось» тут же сойдут на нет. И как только закончится это театральное шоу – я буду бегать по залу в отчаянных попытках вырвать хотя бы пять минут его внимания и попытаться объяснить свои вчерашние слова.
А может, это не такая уж и плохая идея?
Я возвращаюсь на стул, Орлов заканчивает речь. Передает слово остальным.
Потом наступает очередь Резника, но слушать его мне настолько не хочется, что я готова заплатить любые деньги за беруши.
– Он с тебя глаз не сводит… – шепчет на ухо Амина.
Я поджимаю губы. Она про Дубровского? Я держусь, не смотрю на него, даже когда это до смешного нелепо.
– Шикарный мужик, ой мамочки…. – продолжает моя помощница.
Это про Форварда. Я неопределенно дергаю подбородком и даю понять, что нам лучше сосредоточиться на происходящем на сцене, чтобы в камеры бегающих журналистов не попали наши болтающие непонятно о чем лица. Мелочи, но на них еще как обращают внимание – кто с каким лицом сидел, кто как улыбался, когда на сцене солировала очередная важная «шишка».
А потом ведущий, выдав заранее приготовленную и сдобренную шутку, объявляет следующего спикера, и волосы у меня на затылке медленно становятся дыбом.
– А сейчас я с огромным удовольствием хочу предоставить слово нашему ключевому европейскому партнеру! Главе международного фонда по инвестициям в «зеленые» технологии «Veridian Horizons»! Встречайте, Алина Вольская!
Мое сердце пропускает удар.
Вольская? Нет. Не может быть. Я помню каждый пункт программы, каждую фамилию в списке приглашенных.
Этого фонда там не было.
Этого имени там не было.
Но на сцену, под аплодисменты зала, действительно выходит она – но откуда-то из-за кулис, как будто все это время ждала, свой звездный час, намеренно скрывалась для большего эффекта.
Я на секунду зажмуриваюсь, надеясь, что этой смешной детской хитрости будет достаточно, чтобы образ роскошной блондинки исчез со сцены как туман. Но она все еще там. И почему-то сильно не похожа на ту ослепительную красотку с глянцевых фото, хотя все еще абсолютно так же красива. Просто теперь она выглядит как королева. В безупречном белом брючном костюме, который подчеркивает ее точеную фигуру. Длинные платиновые волосы уложены в гладкую, строгую прическу. Минимум макияжа, который только подчеркивает ее природную, ослепительную красоту. Огромные голубые глаза смотрят на зал уверенно и даже немножко властно.
Не знаю, что случилось с той напыщенной красоткой, о которой так яростно сплетничали «насекомые» с форума «Багиня», но сейчас на ее месте просто идеальная иллюстрация на тему женского успешного успеха. Она из мира Форвардов, Резников, генпрокуроров и политиков высших эшелонов власти. Эта «Алина Вольская» совершенно точно не тусуется в ночных клубах до потери пульса и не вываливается оттуда вусмерть пьяная и с безобразно размазанной по всему лицу помадой.
Она начинает говорить. У нее низкий, грудной голос, почему-то с легким французским акцентом – в определенных словах буква «р» характерно вибрирует, и мне с дикой завистью кажется, что она точно делает это не специально. Вольская говорит об экологии, об инвестициях, о будущем планеты. Она умная, обаятельная, убедительная.
Зал слушает ее, затаив дыхание.
А я смотрю на Славу.
Сначала он вообще никак на нее не реагирует.
Только на секунду, услышав знакомую фамилию, бросает взгляд на фигур в белом у микрофона, потом отворачивается, без намека на интерес или грусть, или что-то еще.
Но я даже не успеваю с облегчением выдохнуть, потому что он снова на нее смотрит.
На этот раз – медленно, очень медленно, как в кинематографическом эффекте, возвращается к ней взглядом. Как будто только теперь осознает, что это действительно она. Его выражение лица меняется. Ледяная маска исчезает, уступая место чему-то очень живому. Чему-то сложному и болезненному, но живому.
В какой-то момент своей речи – Алина не стесняется до конца использовать свой звездный час и говорит много, гораздо больше, чем обычно допускается по регламенту – она поворачивается к сидящим на сцене. Отсюда мне никак не увидеть, на кого именно направлен ее взгляд, но догадаться не сложно. Я вижу, что Слава тоже на нее смотрит. Не моргая, пристально, только хмурится. Выглядит… точно н разочарованным. Не как мужчина, который наткнулся на свою «бывшую» катастрофу, которую точно больше никогда не хотел бы видеть.
Между ними чувствуется целая история.
Это так очевидно, что даже Амина шепчет что-то вроде: «А они знакомы что ли?»
Мне приходится врубить свою любимую считалочку о том, что я – профи, что я поставила крест на служебных романах… Что «нас» никогда по-настоящему и не было, и ревновать, надумывать, что все могло быть иначе – это вершина глупости. Даже, возможно, большая, чем мой безрассудный роман с Резником.
Официальная часть, наконец, заканчивается. Зал взрывается новой волной аплодисментов.
Люди встают, начинают двигаться и смешиваться.
Начинается фуршет. Стеклянные двери в соседний зал распахиваются, открывая вид на столы, уставленные изысканными закусками, на сверкающие пирамиды из бокалов с шампанским, на суетливых официантов с выхолощенными лицами, которые с одинаковым почтением подают бокалы и канапе с икрой и важным правительственным чиновникам, и такой «мелочевке» как обычные ТОП-менеджеры.
Я остаюсь на своем месте еще несколько минут, пытаясь собраться с мыслями, заставить себя встать и влиться в эту гудящую, самодовольную толпу. Воздух густой и тяжелый, пропитанный запахом успеха, от которого меня немного подташнивает.
Я чувствую себя потерянной. Инородным телом в этом безупречно работающем механизме. Возможно потому, что мысленно уже смирилась с тем, что мои пути с этим блеском очень скоро разойдутся.
Машинально ищу его глазами. Славу. Его нигде нет – как сквозь землю провалился. Мой взгляд скользит по толпе, выхватывая знакомые лица, но его среди них нет. Зато я почти сразу наталкиваюсь на Алину. Она стоит в центре небольшого круга из солидных, упакованных в дорогие костюмы мужчин, и что-то оживленно им рассказывает, жестикулируя тонкой, изящной рукой. Она похожа на солнце, вокруг которого вращаются планеты. Она здесь своя. И от этого осознания во рту появляется горький привкус.
