Текст книги "Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

щрений гостям было предложено роскошное по тем вре

менам угощение. «Гвоздем» стола было блюдо – гордость

главного повара Дома ученых, бывшего раньше главным

поваром ресторана «Вилла Р о д э » , – форшмак из воблы и

мороженой картошки. Блюдо имело большой успех; ду

маю, однако, что и не такое знатное угощение имело бы

успех. На столе были еще селедка, вобла и какие-то кор

жики. К этой закуске удалось раздобыть три бутылки

чистого спирта.

Когда все гости собрались, Александр Александрович

начал разговор о «Записках мечтателей», но длился он

недолго.

Все приготовления к ужину были закончены, гостей

пригласили придвинуться к столу и там продолжать бе

седу. Но тут разговор не клеился, пошли юбилейные ре

чи и тосты.

Блок хотел вернуться к обсуждению, но это ни к чему

не привело. Разговор вспыхивал на мгновение и тут же

затухал.

Для обсуждения серьезных вопросов оказалось много

вато вина и маловато закуски. Гости скоро захмелели,

и, как бывает в таких случаях, голоса становились гром

че, а речи нескладней. Было трудно следить за мыслью

говоривших.

Деловой разговор так и не состоялся.

В то время Петроград был на осадном положении, и

по приказу властей после определенного часа хождение

по улицам без специального пропуска запрещалось. Ноч

ные патрули в городе останавливали не только запоздав-

292

ших пешеходов на улицах, но заглядывали иногда и в

квартиры, проверяли, кто живет в них, а главным обра

зом – скрывающихся, о которых ничего не было извест

но домкомбеду (домовый комитет бедноты).

Мои гости никаких пропусков не имели, поэтому боль

шинство из них разошлись по домам до запретного часа.

Остались только те, кто либо жил далеко, либо был рас

положен еще посидеть: Блок, Белый, Анненков и Соло

вьев. Некоторое время мы сидели за столом, допивая

вино, но постепенно сон начал одолевать гостей. Аннен

ков с Соловьевым устроились кое-как на оттоманке и

скоро заснули. Белый дремал, сидя в кресле, а Блок и

я оказались крепче других; мы уселись у письменного

стола, который стоял у окна, как раз напротив передней,

и о чем-то полушепотом говорили.

Наконец и нас одолела дремота, и мы прикорнули

здесь же, у стола.

Осторожный стук в дверь разбудил меня.

«Нет, это не п а т р у л ь , – подумал я, – те стучат громко,

по-хозяйски, те не стесняются р а з б у д и т ь , – нет, это не

они».

Однако кто же это мог быть в столь поздний час?

Открыв дверь, я увидел человека в кожаной куртке

и двух матросов, увешанных патронными лентами, с вин

товками за плечами.

– Вы здесь хозяин? – спросил человек в кожаном,

входя в переднюю.

– Да, я, но я очень прошу вас говорить потише, там

у меня несколько человек спят, не хотелось бы их бу

дить.

– Имеется ли среди них кто-нибудь из посторонних,

не прописанных здесь? – спросил он потише.

– Да, имеются. Мы праздновали день рождения, и

тем, кто живет далеко, пришлось остаться. Там, видите,

у стола, дремлет поэт Александр Б л о к , – показал я ему

издали на дремавшего Александра Александровича, – он

остался здесь потому, что живет очень далеко, на конце

Офицерской, угол Пряжки, он не успел бы домой до за

претного часа.

– Как, Александр Блок? Тот самый Александр Блок,

который написал «Двенадцать»? – спросил он шепотом и

вышел из передней в общий коридор, жестом приглашая

и меня выйти.

– Да, тот самый Александр Александрович Блок.

293

– А еще кто у вас остался? – спросил он, прикрывая

дверь.

Я назвал оставшихся и сказал, что все эти люди при

частны к искусству.

– А почему вы не сообщили в домкомбед о том, что

у вас остаются ночевать гости?

– Да потому, что никто из них не собирался оста

ваться, просто они задержались дольше, чем думали.

Человек в кожаной куртке на минуту задумался.

– Хорошо. На этот раз я вам поверю, но на буду

щее время, если не успеете предварительно, сообщайте

об оставшихся у вас в домкомбед сразу после наступле

ния запретного часа. Считайте, что на этот раз вам по

везло. Хорошо, что я сам оказался с патрулем, иначе

ваша именинная ночь была бы нарушена: всем вам при

шлось бы прогуляться для выяснения личности. Запо

мните э т о , – закончил он, повернулся, дал знак матросам,

и все они удалились.

Я остался у дверей, провожая патруль глазами. Прой

дя несколько шагов, человек в кожаной куртке, началь

ник патруля, обернулся и, заметив меня, вернулся, подо

шел ко мне близко и спросил:

– А Александра Блока неужели вы не смогли уло

жить куда-нибудь?

В вопросе слышались резкость и досада. Не дождав

шись моего ответа, начальник патруля повернулся, до

гнал матросов и что-то тихо начал им объяснять. Он

был взволнован, и мне показалось, что он рассказывает

матросам, кто такой Александр Блок.

На следующий день я узнал в домкомбеде, что с па

трулем приходил сам комендант Петрограда.

Оказывается, он жил в нашем доме и захотел лично

проверить несколько наиболее буржуазных квартир. А ко

мне он пришел потому, что в домкомбеде заметили, что

у меня собрались гости, и об этом доложили коменданту 5.

ДЕЖУРСТВО У ВОРОТ

В один из светлых летних вечеров 1919 года, подходя

к дому на Офицерской, где жил Блок, я с удивлением

увидел Александра Александровича стоящим в подворотне.

– Вы ждете кого-нибудь? – спросил я.

– Д а , – с раздражением ответил Б л о к , – я жду здесь

грабителей. Они должны скоро прийти сюда. Они наме-

294

рены похитить вот этот наш дом, а я должен им поме

ш а т ь , – без тени улыбки добавил поэт.

Я не сразу понял, что произошло, почему так взвол

нован Блок, и спросил:

– Что случилось?

– Случилось и случается довольно часто: у меня

дома уйма работы, и вместо того чтобы ее делать, меня

посылают стоять в воротах: охранять и беречь покой

буржуев. А вам разве не приходится дежурить в во

ротах?

Я предложил постоять здесь вместе с ним, хотелось

успокоить Александра Александровича, рассказать, как

дежурят в нашем доме. Но он не захотел. Просил меня

подняться в квартиру, обещая скоро прийти.

Не знаю, чем было вызвано раздражение Блока: бес

смысленным ли стоянием в воротах или тем, что он про

сто устал за день, а может быть, тем и другим вместе.

Не знаю. Но только не видел я до того Александра Алек

сандровича таким раздраженным.

Дежурства по дому были повсюду. На дежурство на

значались жильцы дома, о которых было известно, что

они живут на трудовые доходы. На них домкомбед со

ставлял расписание, кому когда дежурить. Расписание

вывешивалось обычно в подворотне. В нашем доме жиль

цы тоже дежурили. Но они редко придерживались рас

писания. Они выходили во двор, когда были свободны,

выходили, чтобы обменяться новостями, которых в то

время всегда было много, обсудить их. Во дворе постоян

но толпилась кучка жильцов, и вряд ли кто-нибудь из

них интересовался расписанием.

Блок вернулся домой хмурый, неразговорчивый. Одна

ко спустя немного времени раздражение его стало по

степенно таять, и он начал меня о чем-то расспра

шивать.

А за чайным столом Александр Александрович рас

сказывал о своем дежурстве уже в юмористических то

нах. Рассказал, как, дождавшись наконец грабителей, он

вступил с ними в борьбу и как ему быстро удалось их

одолеть.

Блок придумал длинную смешную историю своей ге

роической борьбы, которую закончил словами:

– Теперь буржуи могут спокойно спать. А я жду

н а г р а д у , – добавил он, протягивая свою чашку Любови

Дмитриевне.

295

Вечером за чайным столом у Блоков почти всегда

было весело. Они любили юмористический рассказ, шут

ку, анекдот.

Заводила всегда Любовь Дмитриевна. Она умела с

юмором рассказать об увиденном и услышанном сегодня

на улице, в магазине или еще где-нибудь, где успела по

бывать. А Александр Александрович, как бы соревнуясь,

старался пересмешить жену, тоже рассказывал веселый

эпизод или анекдот. И если ему не хватало наблюдений,

он тут же придумывал их.

Один из таких вечеров был посвящен обстрелу новых

словообразований, сокращенных названий учреждений,

организаций.

Блок в шутку утверждал, что эти новые, труднопро

износимые слова придумывались футуристами – будетля-

нами, как их называл Хлебников. Расшифровка таких слов

в семье стала игрой – кто смешнее расшифрует. Приду

мывались и новые словообразования, среди которых были

и изобретенные Блоком прозвища матери и жены: Рай-

мама и Райлюба.

Однажды, это было тоже летом 19-го года, мы сидели

в столовой, пили чай. Блоки были в ударе. Много смея

лись. На улице было светло. За шутками и смехом я не

заметил, что давно уже наступил час, после которого

хождение по улицам без специального пропуска не раз

решалось. Я заспешил и сказал, что самая смешная

концовка вечера впереди, когда меня задержат на

улице.

Женщины забеспокоились, предложили остаться, а

Александр Александрович улыбнулся, что-то озорное

мелькнуло в глазах, и он сказал:

– Не спешите, все равно опоздали. Подождите ми

нутку, я дам вам пропуск, никто вас не задержит.

Подойдя к письменному столу, он быстро что-то на

писал и, передавая мне голубую бумажку, на которой

было написано шуточное удостоверение, серьезно сказал:

– Вот с этим удостоверением вас не задержат.

«Удостоверение» я прочитал вслух. Мы опять посмея

лись. Спрятав бумажку в карман, я ушел.

А на следующий день я рассказал Блоку по телефо

ну, что дошел благополучно до самого моего дома на

Знаменской и тут только меня остановил патруль.

Я предъявил «удостоверение», патруль взглянул на него,

поверил мне и отпустил.

296

Александр Александрович долго смеялся своей вы

думке.

А я с тех пор постоянно носил с собой голубой лис

ток – это шуточное удостоверение личности. <...>

ВЕЧЕР АЛЕКСАНДРА БЛОКА 6

Первый литературный вечер Александра Блока был

назначен на 9 мая в аудитории Политехнического музея.

Все дни до первого вечера меня не покидала тревога

о том, как он пройдет, вернее – как пройдет второе от

деление вечера. И хотя было известно решение Алексан

дра Александровича не отвечать на вечере ни на какие

записки, это не могло успокоить: никто не мог заранее

знать, как на это будет реагировать публика. Беспокоило

и то, как отнесется Александр Александрович к враждеб

ным выкрикам, если они раздадутся в его адрес. Ведь

были же такие выкрики на вечере Маяковского 7. Все это

приходило в голову, несмотря на то что было известно,

что футуристы, от которых можно было ждать любых

сюрпризов, не собираются устраивать Блоку обструкций.

Настало 9 мая. Мы пришли с Александром Алексан

дровичем к зданию музея задолго до объявленного часа

начала вечера и увидели ту же картину, что и в памят

ный мне вечер Маяковского. Громадная толпа молоде

жи заполнила площадь перед музеем, вход в помещение

был забит, и люди, пришедшие с билетами, не могли по

пасть внутрь.

Пока мы обсуждали, как нам быть, нас затянуло в

толпу, а там мы лишились возможности продвигаться

самостоятельно. Нам изрядно намяли бока. Александр

Александрович каким-то образом оказался впереди меня.

Эта толкотня ему, видно, нравилась, он то и дело обо

рачивался, ища меня глазами, а когда находил, то весело

и подбадривающе улыбался мне. Он будто помолодел в

этой толпе. Хорошо, что никто здесь не знал его в лицо.

Вдруг я увидел, как в дверях какой-то человек схва

тил Блока под руку и втащил его внутрь, в подъезд.

Оставшись один, я продолжал беспомощно барахтаться

в толпе. А когда наконец уже добрался до заветной две

ри, там опять показался человек, который уволок Бло

ка. Надрываясь, он выкрикивал мою фамилию над са

мым моим ухом. Человек этот оказался представителем

администрации. Он с трудом протащил нас в подъезд,

297

проводил в узенькую длинную комнату, примыкавшую

к эстраде, и помчался обратно к входным дверям, чтобы

встретить еще кого-то или наладить порядок. Неизвест

но, наладил ли он порядок у входных дверей, здесь же,

в аудитории, на лестнице и в проходах царили хаос, не

вероятный шум и толкотня. Буквально все было забито

людьми.

В комнате, куда провел нас администратор, Алексан

дра Александровича окружили московские друзья, при

шедшие пожать ему руку. И неизвестно, чем Блок был

больше взволнован – предстоящим ли выступлением

или встречей с друзьями.

Мне захотелось послушать Блока вместе с публикой,

из зала.

Я с трудом пробрался к дверям аудитории. Когда мне

удалось наконец занять устойчивую позицию у стены,

вновь вернулась тревога за Блока.

Вспомнился Маяковский на этой эстраде. И, сравни

вая с ним Блока, я понимал все преимущество Маяков

ского: громадный рост, могучий голос, уверенный, грубо

вато-волевой тон – все это, вместе взятое, способно было

прекратить любой шум, приковать к себе внимание, за

воевать власть над толпой. Я всматривался в лица людей,

пришедших на вечер Блока, и мне казалось, что вижу

тех же людей, которых видел на вечере Маяковского.

В голову лезли другие сравнения. Вспомнился зна

менитый актер МХАТа В. И. Качалов, который любил

выступать с чтением стихов Александра Блока.

Природа одарила этого актера необыкновенным богат

ством: он обладал бархатным голосом неотразимого обая

ния, крупной фигурой, богатой мимикой и великолепным

жестом – словом, всем, что помогает таланту актера.

Но когда мне приходилось слушать стихи Александра

Блока в исполнении Качалова, я не мог отделаться от

чувства досады. Все внешние данные Качалова остава

лись только внешними. Чтение стихов не имело никакого

отношения к поэзии Блока, оно больше походило на

упражнение или пробу голоса, будто в стихах поэта не

было ни мысли, ни музыки.

Однако обаяние качаловского голоса было так велико,

что казалось, вздумай артист прочесть с эстрады скуч

нейшую статью или обеденное меню ресторана, это чте

ние все равно вызвало бы бурю аплодисментов.

И вот сейчас, после вечера Маяковского, после вече-

298

ров Качалова, перед москвичами предстоит выступить за

стенчивому, тихому, скромному Блоку, выступить перед

огромной аудиторией, перед собранием неизвестно как

настроенных людей.

Было от чего волноваться!..

Постепенно шум стих. Александр Александрович вы

шел на эстраду. Казалось, что он взволнован. Зал встретил

его аплодисментами. Аплодисменты все нарастали и про

должались несколько минут. Казалось, им не будет конца.

Александр Александрович стоял посредине эстрады,

растерянно улыбаясь. Аплодисменты не прекращались.

Блок обернулся к столу, стоявшему в глубине эстрады,

ища у сидящих там поддержки или совета. На лице

сквозь улыбку были вопросы: когда конец? Что делать?

Помогите! Но там, в глубине, у сидящих за столом, он

увидел те же улыбки и аплодисменты.

И только когда люди вконец отбили себе ладони, ап

лодисменты стихли. Поэт начал читать.

Читал он, стоя посредине эстрады, опираясь обеими

руками на спинку стула.

В голосе Блока не было ни бархата, ни металла, на

лице не было видно какой-либо мимики, не было и жес

тов. Александр Александрович читал своим обычным глу

ховатым голосом, просто и довольно тихо, казалось, даже

монотонно, без интонаций. Читал он так, как читал стихи

у себя дома – для своих. Не было никаких внешних или

внутренних приемов чтения. И было совсем непонятно,

какими тайнами владел поэт, чтобы так приковать вни

мание людей.

А тайна крылась в самих стихах, в их необыкновен

ном звучании.

В зале было так тихо, что было слышно дыхание тол

пы. И после прочтения стихотворения тишина продолжа

лась еще какие-то секунды, прежде чем взрывался гром

аплодисментов.

И так после каждого стихотворения. Толпа была

взволнована и долго не отпускала Блока.

Во время перерыва я пытался пробраться в артисти

ческую, хотелось поздравить Блока, но в небольшой ком

нате набилось столько людей, что нечего было и думать

подойти к нему, и мы лишь издали перебросились улыб

ками. Он понял мои чувства и привет.

После перерыва Блок вышел, встреченный новой бу

рей аплодисментов. За ним на эстраду устремились все

299

те, кто окружал его в артистической. Вся эстрада оказа

лась заполненной людьми, и лишь посредине остался ма

ленький пятачок, на который Александр Александрович

с трудом пробрался.

В зале публика бросилась со своих мест к краю эстра

ды, и таким образом Блок оказался окруженным живой

стеной со всех сторон.

Из зала на эстраду полетело несколько записок. Кто-

то из стоявших там подобрал их и оставил у себя.

Блок долго еще читал стихи, и чтение перемежалось

взрывами аплодисментов.

Последним на этом вечере поэт прочитал стихотворе

ние, которое особенно любил читать – «Девушка пела в

церковном хоре»:

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у царских врат,

Причастный т а й н а м , – плакал ребенок

О том, что никто не придет назад.

Думаю, что публика хорошо знала это стихотворение,

и, может быть, именно поэтому оно сопровождалось та

ким триумфом, какого в этот вечер еще не было.

Я слышал это стихотворение из уст поэта много раз,

и сейчас я слушал его с таким же волнением, как рань

ше, как слушаешь любимую музыку или как разбужен

ное в памяти и в сердце глубокое переживание.

Блока долго еще не отпускали с эстрады, а брошен

ные записки так и остались без ответа, всеми забытые.

Успех литературных вечеров Александра Блока в

Москве побудил издательство «Алконост» устроить вечер

поэта в Петербурге.

Вечер состоялся в помещении «Вольной философской

ассоциации» (Чернышева площадь, 2) 29 июля 1920 года.

300

На этом вечере Александр Александрович впервые

читал не опубликованную до того времени третью главу

поэмы «Возмездие» и написанное к ней, специально для

этого вечера, предисловие. Читал он также и другие

стихи.

АЛЕКСАНДР БЛОК И ЕГО МАТЬ

С юных лет Александр Александрович Блок любил

совершать дальние прогулки пешком в одиночестве. Он

долгие часы бродил по окрестностям Петербурга – в Шу

валове, Озерках и Парголове.

Отправляясь на такую прогулку, Александр Алексан

дрович всегда предупреждал об этом мать, чтобы она не

беспокоилась, если он задержится. Впрочем, так посту

пал он всегда, во всех случаях, даже когда уходил на

Моховую улицу во «Всемирную литературу», если

опасался, что может запоздать.

Такой порядок, как рассказывала мать, установился

очень давно, еще с гимназических лет Сашеньки.

И в тех случаях, когда Александр Александрович за

держивался, Александра Андреевна приглашала наиболее

близких людей в свою комнату.

Это была длинная, узенькая комната, в которой стоял

письменный стол с креслом, небольшой диван и кровать.

Над столом, на стене висел большой карандашный порт

рет Блока, сделанyый художницей Татьяной Гиппиус,

там же висело несколько фотографий Александра Алек

сандровича, снятых в разные годы его жизни, а на столе,

в рамочках стояли последние снимки поэта.

Мать поэта, Александра Андреевна Кублицкая-Пиот-

тух (фамилия второго мужа), была невысокого роста,

худенькая и совсем седая. Она постоянно зябла и даже

в теплые дни куталась в бархатную пелеринку, оторочен

ную мехом.

Она казалась слабенькой и хрупкой.

Александра Андреевна, внимательная и сердечная,

особенно к людям, к которым ее Сашенька был друже

ски расположен, встречала гостя приветливо, усаживала

поудобнее и забрасывала вопросами о родных, близких,

знакомых и о делах. Все эти вопросы не воспринимались

как обычная вежливая в н и м а т е л ь н о с т ь , – наоборот, мать

поэта, как и сам Александр Александрович, обладала

редкой способностью задавать вопросы и выслушивать

301

гостя с такой искренней и дружеской заинтересованно

стью, которая вызывала в ответ в собеседнике самые от

кровенные излияния.

Я был одним из тех, кто пользовался у Александры

Андреевны расположением и доверием, и очень этим гор

дился.

Мне были дороги тихие и уютные вечера на Офицер

ской, когда я заставал Александру Андреевну одну; я

знал, что услышу новый рассказ из жизни молодого

Блока.

Уверенная, что нам никто не помешает, мать поэта

в такие вечера любила рассказывать о жизни семьи Бе

кетовых в Шахматове и разные истории про Сашеньку.

Это были воспоминания о детских и юношеских годах

сына: о его радостях, огорчениях и увлечениях.

Каждая мать сохраняет в памяти на всю жизнь самые

разные детские занятия, забавы, шалости любимого ре

бенка, но, думаю, не каждая могла рассказать об этом

так увлекательно и с таким юмором, как умела это де

лать Александра Андреевна.

Раннее детство Блока, по рассказам матери, мало чем

отличалось от детства во многих других интеллигентных

семьях: те же игры и забавы, те же шалости и капризы,

та же любовь к животным и растениям. Когда Саше было

лет девять, он очень любил совершать длительные про

гулки по Шахматову со своим дедом – ректором Петер

бургского университета, профессором ботаники Андреем

Николаевичем Бекетовым. Во время таких прогулок дед

знакомил внука с начатками знаний о природе и рас

сказывал ему удивительные истории из жизни растений.

Они собирали гербарий и определяли растения.

Вспоминая о том, что у Сашеньки очень рано появи

лась особенная любовь к рифмованным словосочетаниям

и к шуточным стишкам, она тут же замечала, что в этом

возрасте дети часто увлекаются рифмами и словотвор

чеством.

Едва научившись писать буквы и складывать из них

слова, Сашенька увлекается изданием своего журнала

«Малышам», который через некоторое время переимено

вывает в «Кораблик», а еще позднее – в «Вестник».

В журнале, кроме будущего поэта, участвуют его двою

родные братья Кублицкие-Пиоттух и другие родствен

ники. Но постепенно журнал все больше наполняется

302

произведениями Саши Блока в стихах и в прозе. Появля

ются и рисунки поэта.

В гимназические годы, по словам матери поэта, Бло

ком, помимо влечения к стихотворству, к сочинению раз

ных шуток и редактированию нового журнала «Вестник»,

вдруг овладевает увлечение переплетным делом. Этому

его научил кустарь-переплетчик. Зная, должно быть, со

слов Александра Александровича, что переплетное ре

месло мне знакомо и что я могу его оценить, она пока

зывала мне переплетенные Сашенькой книги.

Вспоминая о первой любви семнадцатилетнего Блока

к Ксении Михайловне Садовской (известной по стихотво

рениям, посвященным К. М. С.), Александра Андреевна

описывала красоту и необыкновенное обаяние этой жен

щины в таких восторженных выражениях, будто она и

сама вместе с сыном была в нее влюблена.

В одном из последних вечеров-воспоминаний рассказы

Александры Андреевны были посвящены его юношеским

годам, когда в Блоке проявилось самое страстное и самое

длительное увлечение – театром.

Блок мечтает стать актером, участвует во многих до

машних любительских спектаклях: он исполняет сцены из

«Гамлета», «Бориса Годунова», «Скупого рыцаря», «Горя

от ума» и др.

Свои рассказы Александра Андреевна иллюстрирует

фотографиями, на которых Александр Александрович

снят в разных ролях.

Из таких вечеров-воспоминаний Александры Адреев-

ны мне особенно запомнился последний.

Это было в первых числах апреля 1921 года. Я при

шел на Офицерскую, как всегда, вечером. Дверь открыла

Александра Андреевна. После приветствий она сказала:

– Сашеньки нет дома, он предупредил, что запоздает,

его вызвали на какое-то заседание. Любы тоже нет дома.

Посидите у меня, пока Сашенька вернется.

Александра Андреевна заботливо усадила меня, про

все расспросила, вспомнила, что последний ее рассказ

был об увлечении Блока актерской игрой. Не спеша она

продолжала прерванный рассказ о шекспировских спек

таклях в Боблове (соседнее с Шахматовом имение

Д. И. Менделеева) и о начавшейся дружбе Блока с Лю

бовью Дмитриевной Менделеевой.

Когда речь зашла о том, как Блок волновался всякий

раз, примеряя свой театральный костюм и накладывая

303

грим, голос Александры Андреевны начал вдруг падать,

и последние слова она произнесла так тихо, что ее едва

было слышно. Я подумал, что ей сделалось дурно,

и бросился принести воды, но Александра Андреевна

остановила меня:

– Ничего, ничего, мне показалось...

Скоро голос ее опять окреп, и она продолжала рас

сказ. Но ей все время что-то мешало, она несколько раз

останавливалась, к чему-то прислушивалась: видно, что-

то ее тревожило.

– Знаете, с Сашенькой что-то с л у ч и л о с ь , – чуть

слышно проговорила она, при этом голова ее поникла,

глаза закрылись и пальцы она прижала к вискам.

Я подумал, что Александра Андреевна напрягается,

чтобы увидеть или представить себе, что именно случи

лось с Сашенькой.

В таком положении она оставалась минуту или две,

потом вдруг подняла голову, широко раскрыла глаза,

повернулась лицом к двери и воскликнула:

– Сашенька, что случилось с тобой?

Машинально вслед за Александрой Андреевной я

тоже повернул голову, но дверь по-прежнему была закры

та, и только спустя минуты две я услышал, как хлопнула

входная дверь с лестницы, резко раскрылась дверь в ком

нату, и неожиданно вбежал бледный и крайне взволно

ванный Александр Александрович.

Мария Андреевна Бекетова (тетка Блока) как-то рас

сказывала, что Александра Андреевна и ее сын облада

ют способностью предвидеть какие-то события и на рас

стоянии чувствуют тревогу и волнение друг друга. Тогда

я скептически отнесся к такой способности, хотя и заме

чал иногда за Александрой Андреевной необычную тре

вожную впечатлительность.

Сейчас я убедился, что контакт между матерью и сы

ном на расстоянии действительно существовал.

...Не заметив меня, Блок сразу обратился к матери,

будто ее вопрос он услышал еще на лестнице:

– Сегодня весь день очень тяжелый: отовсюду тре

вожные слухи и мрачные рассказы. А когда шел сейчас

домой, на улицах из подворотен, подъездов, магазинов,

из всех щелей – отовсюду выползали звуки омерзитель

ной пошлости, какие-то отвратительные фокстроты и до

морощенная цыганщина. Я думал, что эти звуки давно и

навсегда ушли из нашей ж и з н и , – они еще живы... Ма-

304

ма, неужели все это возвращается? Это страшно!.. Ска

ж и т е , – вдруг обратился Блок ко м н е , – неужели вы ни

чего этого не замечали?

Я никогда не видел Александра Александровича таким

встревоженным. Вместе с Александрой Андреевной я пы

тался успокоить его, но нам это не удалось. Весь вечер

Александр Александрович был взбудоражен, казалось,

он никак не может отделаться от преследовавших его

звуков.

Происхождение «омерзительных пошлых звуков», так

взволновавших Блока, было ему хорошо известно. Звуки

эти с недавнего времени «выползали из щелей» разных

кафе, возникших на улицах Петербурга вскоре после

объявления нэпа. Вместе с «пошлыми звуками» на свет

вылезли и люди, прятавшиеся до того по темным углам.

Это были спекулянты, валютчики и прочий уголовный

сброд.

Чтобы объяснить состояние Александра Александро

вича в тот вечер, нужно рассказать о первых внешних

проявлениях нэпа на улицах Петербурга, как упорно

продолжали называть Петроград коренные его жители.

НАЧАЛО БОЛЕЗНИ БЛОКА

В апреле 1921 года здоровье Александра Александро

вича заметно ухудшилось: он часто уставал и жаловался

на боли в сердце.

Все лишения последних лет, пережитые поэтом, по

дорвали его крепкий от природы организм.

Все это случилось как-то неожиданно, сразу.

Врач установил, что болезнь сердца явилась в резуль

тате перегрузки нервной системы, а признаки цинги —

от нехватки в питании некоторых продуктов – мяса и

жиров.

Продовольствие Блок получал по карточкам, как и

все граждане, по существовавшей тогда единой обще

гражданской норме. Дополнением к этой норме были

пайки, которые выдавались некоторыми организациями

своим сотрудникам. В пайки входили только ненормиро

ванные продукты: селедка или вобла и редко когда —

мороженая картошка.

Блок получал два, а иногда три таких пайка: по

Дому ученых как писатель, по Большому драматическому

305

театру как служащий, а в последнее время он получал

еще паек по журналу «Красный милиционер».

...Журнал «Красный милиционер» издавался Отделом

управления Петросовета по инициативе заведующего от

делом, молодого человека большой культуры и инициати

вы Б. Г. Каплуна. К работе в журнале «Красный мили

ционер» были привлечены виднейшие литераторы и

художники.

Здесь уместно сказать, что забота о культурном росте

народной милиции не ограничивалась изданием хорошего

журнала. Для работников милиции было создано также

несколько студий: литературная студия, студия рисунка,

скульптуры и др. Руководителями этих студий и препода

вателями приглашались лучшие силы литературы и

искусства.

В первые годы революции в петербургских театрах

практиковались целевые спектакли, предназначенные для

красноармейцев. Такие спектакли давались и Большим

драматическим театром. Перед этими спектаклями Алек

сандр Александрович, как художественный руководитель

театра, выступал со специально написанным вступитель

ным словом, в котором приводились краткие сведения об

авторе пьесы и разъяснялась идея спектакля.

Блоком были написаны пять таких вступлений к спек

таклям, причем вступления к трем спектаклям – «Дон

Карлос», «Разбойники» и «Дантон» – были напечатаны

в журнале «Красный милиционер».

Авторский гонорар Блока, его заработная плата во

«Всемирной литературе» и в Большом драматическом

театре, зарплата Любови Дмитриевны в театре Народного

дома, где она служила, и гонорар за отдельные ее вы

ступления – все эти заработки, вместе взятые, шли на

питание. И этого едва хватало на четверых (мать поэта,

тетка, жена и сам Александр Александрович).

Когда с введением нэпа открылся частный рынок, на

котором можно было купить некоторые необходимые про

дукты, оказалось, что Блокам они не по средствам.

Больше всего Александр Александрович страдал от не

достатка хлеба, жиров и мяса. Чтобы приобрести эти

продукты на рынке, у спекулянтов, Любови Дмитриевне

пришлось продать почти весь свой театральный гардероб,

а потом и ценные кружева из ее замечательной коллекции.

Вещи раз от разу обесценивались, а продукты, наоборот,

с такой же стремительностью дорожали. А когда вещей

306

не стало, очередь дошла до книг, до библиотеки Алек

сандра Александровича. Книги постепенно отправлялись

в «Книжный пункт Дома искусств» (так называлась

книжная лавка на Морской улице) для продажи.

Разные организации нередко обращались к Блоку с

предложением провести в большой аудитории его автор

ские вечера. Но, несмотря на то что за каждое выступле

ние на вечере поэту сулили значительные суммы, Блок

отвергал заманчивые предложения.

Когда же на Офицерской убедились, что все «внут

ренние ресурсы» недостаточны, что на них не продер

жаться, Александр Александрович вынужден был согла

ситься выступить на нескольких вечерах в Петербурге

и в Москве.