Текст книги "Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

ВЕЧЕР БЛОКА

В БОЛЬШОМ ДРАМАТИЧЕСКОМ ТЕАТРЕ

Первый большой авторский литературный вечер Алек

сандра Блока, устроенный Домом искусств, состоялся

25 апреля 1921 года в петербургском Большом драмати

ческом театре.

Ровно за два года до того, 25 апреля 1919 года, Блок

был назначен председателем режиссерского управления

этого театра.

Блок и раньше выступал на литературных вечерах с

чтением своих стихов, но обычно это бывало в небольших

аудиториях, рассчитанных преимущественно на деятелей

литературы и искусства, человек на сто пятьдесят —

двести – в Доме искусств на Мойке, в Вольфиле (Воль

ная философская ассоциация) на Фонтанке и в Тенишев-

ском училище на Моховой, выступал еще, как я уже рас

сказывал, в 1920 году в Политехническом музее в

Москве.

Теперь Блоку предстояло выступить в театре, вмещаю

щем около двух тысяч человек, и это его беспокоило;

беспокоило, хватит ли голоса, будет ли слышно в по

следних рядах и на галерке. И, несмотря на то что не

который опыт выступлений с этой сцены у Блока был,

он все же волновался.

О предстоящем вечере по городу была расклеена

большая афиша. Накануне открытия продажи билетов у

билетной кассы театра на Фонтанке выстроилась длинная

очередь молодежи. Однако счастливцев, простоявших сутки

307

в очереди и получивших билеты, оказалось гораздо мень

ше, чем желающих попасть на вечер.

Но в театре каким-то таинственным образом ока

залось гораздо больше людей, чем было продано би

летов.

Молодежь забила все проходы в партере и на ярусах.

Администрация и контролеры, должно быть, не слу

чайно ослабили свое усердие в этот вечер.

В первых рядах кресел сидели почетные гости: мать,

жена и тетка поэта, все ведущие артисты театра, любив

шие поэта и гордившиеся своим художественным руко

водителем.

Я с трудом пробрался за кулисы. Там тоже было пол

но людей. Задолго до начала вечера туда собралась боль

шая толпа рабочих сцены, пришедших послушать стихи

своего старшего товарища по работе. Все они принаряди

лись, как на праздник. Сюда же пришли друзья и знако

мые Блока, не сумевшие раздобыть билеты. Все эти

люди толпились за кулисами у лестницы. А лестница была

так забита людьми, что пришедший для съемок фотограф

М. Наппельбаум едва пробрался со своим громоздким

фотоаппаратом. (Кстати, на этом вечере большой мастер

своего дела М. Наппельбаум сделал и оставил нам две

последние и, пожалуй, лучшие фотографии поэта: на од

ной Блок снят один, а на другой вместе с К. И. Чуков

ским.)

Накануне вечера я напомнил Александру Александро

вичу о моей давней просьбе и его обещании познакомить

меня с К. И. Чуковским. Блок сказал, что попытается

сделать это завтра же в театре, перед началом ве

чера.

Я пришел, как мы условились, пораньше и застал

Александра Александровича на сцене. Он разговаривал с

директором театра Т. И. Бережным. Заметив меня, Блок

что-то сказал собеседнику, направился ко мне, взял меня

под руку и, улыбнувшись, сказал:

– Идемте, сейчас произойдет историческое событие:

знакомство «Алконоста» с Чуковским.

Он повел меня на другой конец сцены, где Корней

Иванович, готовясь к вступительному слову, просматри

вал свои заметки.

– Корней Иванович, разрешите представить в а м , —

Блок назвал м е н я , – моего издателя. Помните, я говорил

вам о нем?

308

– Да, да, конечно, п о м н ю , – сказал Корней Иванович.

Но по лицу его было видно, что в эту минуту он ничего

не помнил.

Озабоченный своим вступительным словом, он рас

сеянно скользнул по мне глазами, пожал руку, бросил

какой-то комплимент «Алконосту», улыбнулся Блоку и

сказал ему, что он очень волнуется. Александр Александ

рович пожал его руку выше локтя, сказал несколько

ласковых, успокоительных слов, опять взял меня под

руку и повел обратно.

Блок, должно быть, понял, что для знакомства он

выбрал не лучший момент, а когда мы оказались на до

статочном расстоянии от Корнея Ивановича, он утешал

уже меня тем, что на днях будет более удобный случай

для знакомства. Он имел в виду нашу совместную поезд

ку в Москву.

В отличие от К. И. Чуковского, Блок к этому вре

мени уже успокоился. Он был лишь немного возбужден

предстоящим выступлением.

Не стану описывать этот вечер – о нем очень хорошо

рассказано К. И. Чуковским в его воспоминаниях, а

поэтом Николаем Брауном написана поэма-воспомина

ние 8, есть и другие воспоминания, но я их не знаю.

Могу только сказать, что успех Блока был огромный.

Читал он, как всегда, просто и ровно, не возвышая голо

са, и удивительно, что в самых отдаленных местах зри

тельного зала голос его был отлично слышен (об этом

мне потом говорили многие). После каждого стихотво

рения в зале поднимался шквал аплодисментов и выкри

ков. Блок стоял один на сцене. Он растерянно улыбался

и ждал, когда стихнет зал.

Когда я услышал, что Александр Александрович на

чал читать стихотворение «Девушка пела в церковном

хоре», я понял, что он читает последнее стихотворение,

что больше на этом вечере он читать не будет.

Новый взрыв аплодисментов длился еще долго; каза

лось, у публики никогда не иссякнут силы. В зале уже

начали тушить огни, а молодежь все не могла успо

коиться.

Но вот наконец аплодисменты стали утихать, публи

ка начала медленно и неохотно расходиться.

На сцене актеры театра и друзья окружили поэта,

поздравляли его с успехом, благодарили. Каждый тянул

ся пожать ему руку.

309

Александр Александрович улыбался: он казался здо

ровым, довольным.

А в это время на Фонтанке, у выхода из театра,

собралась большая толпа. Это были молодые люди, они

ждали Блока и шумно обменивались впечатлениями.

Им хотелось поближе увидеть любимого поэта и еще раз

поблагодарить его.

...И никто из них не знал, что сейчас увидит Блока

в последний раз.

На следующий день Александр Александрович с утра

жаловался на усталость и в оставшиеся несколько дней

до отъезда в Москву не выходил из дома.

ПОЕЗДКА БЛОКА В МОСКВУ В МАЕ 1921 ГОДА

Московские вечера Блока были назначены на первые

числа мая, и, хотя Александр Александрович чувствовал

себя еще нездоровым, он готовился к поездке.

1 мая 1921 года Блок выехал в Москву. Там ему пред

стояло выступить с чтением стихов в Политехническом

музее, в Союзе писателей, в Доме печати, в Итальянском

обществе Данте Алигьери и еще где-то, не помню.

Вместе с Блоком в Москву был приглашен Корней Ива

нович Чуковский, который должен был выступать на ве

черах с докладом о творчестве поэта. Я тоже поехал в

Москву по просьбе Александра Александровича и его

близких, на случай, если ему понадобится чем-нибудь

помочь. Мать и жену беспокоило нездоровье Блока.

Когда мы оказались втроем в одном купе, Александру

Александровичу пришлось второй раз знакомить меня

с Чуковским, но на этот раз по просьбе Корнея Ива

новича.

В дороге Александр Александрович жаловался на

боли в ноге. Желая отвлечь Блока, Корней Иванович за

нимал поэта веселыми рассказами, забавными историями

и литературными анекдотами. Он знал их без конца.

Блок много смеялся и, казалось, порой совсем забывал

о болях.

Когда Блок вернулся в Питер, то первое, о чем он рас

сказал Любови Дмитриевне на вокзале, было – как мы

ехали в Москву и как всю дорогу Чуковский заговаривал

ему больную ногу веселыми рассказами и удивительными

историями.

310

– И з н а е ш ь , – добавил о н , – заговорил: я совсем за

был о ноге.

Вся дорога в Москву, по выражению Блока, прошла в

«Чуковском ключе».

3 мая состоялся первый вечер Блока в Москве, в

Политехническом музее, а 5 мая – там же второй. Я был

на этих вечерах и видел, как Блок нервничал и волновал

ся. Несмотря на громадный успех, сопровождавший оба

вечера, поэт не чувствовал ни радости, ни удовлетворения,

он жаловался на недомогание и крайнюю усталость.

Когда Блок выступал в Доме печати, а потом в

Итальянском обществе, я, чем-то занятый, на эти выступ

ления не попал. А о скандале, который разыгрался

в Доме печати, узнал от самого Александра Александро

вича на следующий день, когда мы встретились с ним на

Новинском бульваре. Блок пришел туда, как мы услови

лись. Он плохо выглядел и опять жаловался на усталость.

Блок рассказал, что из Политехнического музея его

на машине привезли в Дом печати. Там он был тепло

встречен, прочитал несколько стихотворений и собирался

уже уходить в Итальянское общество, где его ждало еще

одно, третье в этот вечер, выступление, как вдруг кто-то

из публики крикнул, что прочитанные им стихи мертвы.

Поднялся шум. Крикнувшему эти слова предложили

выйти на эстраду. Тот вышел и пытался повторить бро

шенные слова или объяснить их, но кругом было так

шумно, что невозможно было ничего разобрать. Друзья

Блока, опасаясь, что он может попасть в свалку, окру

жили его плотным кольцом, провели к выходу и всей

толпой проводили в Итальянское общество.

Казалось удивительным, что Блок рассказывал об

этом скандале с полным равнодушием. В его рассказе не

было даже намека на недовольство или раздражение,

будто скандал этот не имел к нему никакого отношения.

Больше того – когда я, возмущенный безобразной вы

ходкой, сказал что-то нелестное о выступившем, Алек

сандр Александрович взял его под защиту: он стал уве

рять меня, что человек этот прав.

– Я действительно стал мертвецом, я совсем пере

стал слышать.

Однако страшные слова, брошенные в адрес Блока в

Доме печати, не забылись им. Он не раз вспоминал их

потом, вспомнил их и в поезде, когда мы возвращались

в Петербург.

311

Хотя и на этот раз Блок оправдывал оскорбившего

«его человека, я почувствовал, что брошенные слова жесто

ко и больно ранили душу поэта. <...>

Блоку назвали фамилию автора недостойной выходки.

Ничего больше Блок о нем не знал.

Позднее мне удалось узнать, что этот озлобленный

завистник был жалким неудачником в литературе 9.

С каждым днем пребывания Александра Александро

вича в Москве самочувствие его ухудшалось: он все

чаще жаловался на слабость и усталость.

Однажды я откуда-то возвращался вместе с Блоком.

Мы шли от Арбатских ворот по Арбату – совсем неда

леко. Когда мы поравнялись с домом, в котором он оста

новился в этот приезд, он сказал, что едва дошел – так

устал, что не знает, хватит ли ему сил дойти до лест

ницы и подняться до квартиры. Я проводил его и ушел

в надежде, что за ночь он отдохнет и усталость пройдет.

Но когда утром на следующий день я зашел за ним и

спросил его о самочувствии, он сказал, что, должно

быть, серьезно болен: усталость и боли в ногах не прохо

дят и не дают покоя. Надо бы ехать домой, но друзья

советуют ему показаться хорошему кремлевскому врачу.

Делясь в дороге своими впечатлениями о поездке,

Блок сказал, что, в общем, он остался доволен приемом

москвичей, встречей с друзьями, и даже скандал в Доме

печати внес, по его словам, некоторое разнообразие.

Неожиданным было для меня сообщение Александра

Александровича, что материальный результат этой тя

желой поездки оказался ничтожным, и если бы не

друзья, которые добились в театре аванса за пьесу

«Роза и Крест», было бы совсем плохо.

ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ ЖИЗНИ БЛОКА

На следующий день по приезде домой я с волнением

шел на Офицерскую навестить больного; думал, что за

стану Блока в постели. Но как приятно я был поражен,

когда дверь мне открыл сам Александр Александрович!

Подтянутый, как всегда, выбритый, с веселой улыбкой.

Весь вид его говорил о том, что он рад, что вернулся

наконец домой. Одна мелочь бросилась мне в глаза —

на нем не было галстука и верхняя пуговица рубашки

была расстегнута. По моим наблюдениям, такая «воль-

312

ность» в одежде обычно совпадала с хорошим настрое

нием поэта.

От болезни будто и следа не осталось.

Был яркий, солнечный день. В комнате Блока, где

каждая вещь твердо знала свое место и где всегда ца

рил строгий, привычный порядок, я заметил, вернее,

почувствовал, что на этот раз порядок в чем-то нарушен;

но где и в чем именно, сразу не уловил.

На вопрос о здоровье Блок сказал, что хорошо отдох

нул, что дома чувствует себя куда лучше, но ноги еще

побаливают и поэтому выходить на улицу он воздержи

вается.

– Мама с тетей уехали на дачу в Лугу. Живем те

перь вдвоем с Любой.

И добавил:

– Занимаюсь разбором книг, оставшихся после про

дажи.

Тут только я заметил, что большой книжный шкаф,

стоявший у окна, раскрыт и объемистая пачка книг ле

жит на нижней, выступающей части шкафа.

Александр Александрович пригласил меня к шкафу,

сказал, что с утра занимается книгами, и предложил,

если у меня есть время и желание, продолжить вместе

с ним эту работу. Он обещал показать кое-какие книги,

которые могут меня заинтересовать.

Перебирая книгу за книгой, на некоторых он оста

навливался дольше, рассказывал, чем они ему памятны.

Эти рассказы Блока о книгах походили больше на воспо

минания: Александр Александрович попутно касался и

людей, которые приходили на память в связи с той или

иной книгой, или обстоятельств, при которых книга

была приобретена.

Зная мое пристрастие к редкой антикварной и ил

люстрированной книге, Александр Александрович обра

щал мое внимание на некоторые томики и сообщал о

них сведения, которые могли бы поразить любого биб

лиофила. Он, оказалось, хорошо знал антикварную книгу

и умел ценить исключительность редкого экземпляра.

Мы простояли у шкафа довольно долго. Рассказы

Блока были интересны, и я не заметил времени. Любовь

Дмитриевна прервала наше занятие, предложила отдох

нуть, а кстати и пообедать. За обедом он и жене расска

зывал о людях, которые вспомнились ему в связи с не

которыми книгами.

313

От долгого стояния возле шкафа у Блока разболе

лась нога, и наше «путешествие по книжным полкам»

пришлось отложить до следующего дня.

Александр Александрович просил меня прийти завтра

пораньше.

На следующий день Блок, как и накануне, казался

здоровым, бодрым и веселым. Он ждал меня. Чтобы не

утомлять больную ногу, мы сели разбирать книги за столом.

Просмотрев небольшую часть книг, оставшихся на

верхних полках, мы добрались и до нижних, закрытых

полок шкафа. Здесь хранились рукописные журналы, из

дававшиеся в детстве самим поэтом (это были журналы

«Малышам», «Кораблик» и «Вестник», последних было

больше всего), а также большие альбомы заграничных

путешествий Блока. То были большие альбомы, с фото

снимками древнеегипетского, римского и греческого ис

кусства, а также альбомы со снимками произведений

мастеров западноевропейской живописи.

Вынимая пачку детских журналов, Александр Алек

сандрович сказал, что он сам очень давно их не видел и

с интересом полистает. Но не перелистывал Блок детские

журналы, а бережно переворачивал страницы, исписан

ные крупным детским почерком, и попутно вспоминал о

том, как он увлекался сочинением, перепиской и оформ

лением каждого нового номера. Он читал вслух все

подряд: свои детские стихи, шутки, шуточные объявле

ния и прозу, произведения родственников, сотрудников

журнала, при этом от души, как ребенок, смеялся над

своими сочинениями.

Вот три шутки из журнала «Малышам»:

12 кошек сели у окошек

И ели мошек

И картошек,

А около дома

Стояла пара сошек.

Около сошек

Была куча крошек,

А около крошек

Была куча брошек.

20 было воробьев,

Было 40 снигирев,

Мальчики кричали,

Гуси гоготали,

Ласточки летали,

Коровы мычали.

314

Распрекрасный был обед

Было 36 котлет,

Было 20 пирогов

Всех их есть я был готов.

Я их так много ел,

Что наконец даже вспотел.

Выла здесь малина,

Была и бузина.

Номера журналов украшались Блоком орнаменталь

ными и сюжетными рисунками, вырезанными из печат

ных журналов для взрослых. А когда Блок подрос, то и.

сам кое-что рисовал для своих журналов.

О детских стихах Блока и о рукописных журналах я

знал раньше, из рассказов матери поэта, но никогда не

видел их своими глазами. Сейчас я держал их в руках

и рассматривал вместе с автором и издателем, который

комментировал свои и чужие произведения воспоми

наниями.

Около трех часов продолжалось мое второе знаком

ство с детством поэта. Последние номера «Вестника» мы

просматривали, когда Блок был уже утомлен. Про

смотр альбомов путешествий Александр Александрович

предложил перенести на следующий день.

Назавтра я пришел на Офицерскую в условленный

час. Дверь открыла Любовь Дмитриевна. Она шепотом

сказала, что вчера после моего ухода Александр Алек

сандрович почувствовал себя плохо и весь остаток дня

пролежал, жалуясь на усталость. Она просила меня

последить, чтобы Александр Александрович не переутом

лялся, а лучше всего было бы, если б можно, прервать

разбор шкафа хотя бы на день-два.

Напуганный тревожными словами Любови Дмитриев

ны, я предложил Блоку отдохнуть хотя бы один день,

но в ответ я услышал слова, истинный смысл которых

дошел до меня гораздо позже.

Александр Александрович сказал, что, помимо книж

ного шкафа, ему необходимо просмотреть подготовленное

к изданию собрание сочинений и привести в порядок до

вольно большой архив и что на все это потребуется мно

го времени. Вот почему ему хочется поскорее покончить

со шкафом, в котором остались только альбомы путе

шествий, и добавил:

– Мне кажется, что альбомы путешествий по Ита

лии могут быть интересны и вам, и, если вы не спешите,

посмотрим сейчас эти альбомы.

315

Я понял, что у Блока большой, продуманный план

работ и этот план ему не хотелось нарушать.

Прежде чем раскрыть первый альбом, Блок расска

зал, как создавались эти альбомы. Путешествуя по

незнакомым местам, он привозил вместо сувениров от

крытки с видами городов, памятников архитектуры и

скульптуры, а когда посещал музеи и картинные гале

реи, приобретал там репродукции или фотографии кар

тин. Для своих будущих альбомов Блок привозил из-за

границы и местные иллюстрированные журналы, в ко

торых в какой-то мере отражалось то новое, что ему

удалось увидеть. Вернувшись домой, Блок под свежим

впечатлением разбирал весь привезенный изобразитель

ный материал, и то, что его больше всего поразило, он

расклеивал на листах альбомов по строгому плану. Рас

сказ Блока дополнила Любовь Дмитриевна, которая при

сутствовала при просмотре альбомов. Она добавила, что

расклейкой альбомов Александр Александрович занимал

ся с первого дня приезда в продолжение нескольких

дней и, пока не заканчивал этой работы, не выходил из

дома.

Блок говорил, что собранный им изобразительный

материал помог ему закрепить в памяти увиденное, и он

называл свои альбомы дневниками путешествий.

Переворачивая страницы альбомов, которые, по его

признанию, он давно не смотрел, Блок с увлечением

вспоминал все, что ему удалось увидеть, и подробно рас

сказывал обо всем.

Рассказы Блока о природе Италии, об архитектуре,

о музеях, хранилищах и храмах, наполненных сокрови

щами и с к у с с т в а , – все было для меня ново и необыкновен

но интересно, они оставили во мне такое глубокое

впечатление, что долгое время мне не хотелось видеть

Италию своими глазами, я боялся увидеть ее не такой,

какой увидел ее Блок, боялся утратить живое восприятие

поэта.

Любовь Дмитриевна давно куда-то ушла, а интерес

ный рассказ Александра Александровича так меня увлек,

что я совсем забыл о ее просьбе проследить, чтобы Алек

сандр Александрович не переутомлялся. Я не заметил

его усталости до тех пор, пока он сам не пожаловался

на нее и не предложил перенести просмотр на завтра.

Так – в который уже раз – обрываются наши встре

чи у книжного шкафа.

316

Я был печальным свидетелем того, как день за днем

Александр Александрович терял свои душевные и физи

ческие силы. Я думаю, что прогулки в прошлое, всплыв

шие воспоминания, взволновавшие поэта, тоже отрази

лись на нем. Он жаловался на крайнюю усталость.

Теперь я приходил к Блокам во второй половине дня.

Александр Александрович тревожился, что работа по

просмотру рукописей подвигается очень медленно, после

двух часов работы за столом он устает и ложится на ди

ван. А когда ему кажется, что отлежался, отдохнул, он

встает, но работать не может.

Александр Александрович перемогался всю вторую

половину мая и почти весь июнь. Потом он слег и пы

тался работать, сидя в постели. Болезнь затягивалась, и

самочувствие неизменно ухудшалось. Однако Любовь

Дмитриевна и все, кто заходил в эти дни на Офицерскую

узнать о здоровье Блока, надеялись на выздоровление,

никто не думал о грозном исходе болезни.

Один Александр Александрович, должно быть, пред

чувствовал свой скорый уход. Он тщательно готовился к

нему и беспокоился, что не успеет сделать всего, что

наметил, и поэтому торопился.

Блок упорно боролся с усталостью и очень огорчался,

что силы так скоро покидают его.

Было удивительно, что в те дни, когда Александру

Александровичу становилось особенно тяжело работать,

он при каждой встрече неизменно интересовался делами

«Алконоста». Он спрашивал обо всем: какие книги нахо

дятся в типографии, в каком состоянии производства на

ходятся они. Спрашивал об очередном, пятом номере

«Записок мечтателей», скоро ли будет набор.

Однажды Блок спросил:

– Знаете ли вы писательницу и переводчицу Мари

этту Шагинян? Она прекрасно перевела тетралогию Ри

харда Вагнера «Кольцо Нибелунгов». А недавно она при

слала мне сборник своих пьес. Я читаю их сейчас, она

очень талантлива.

А спустя несколько дней Александр Александрович

опять заговорил о Мариэтте Шагинян:

– Я прочитал пьесы Шагинян. Не знаю, сможет ли

использовать их театр, но некоторые из них, по-моему,

хорошо бы напечатать в «Записках мечтателей». Я очень

рекомендую напечатать в ближайшем номере лучшую из

этих пьес: «Чудо на колокольне» – это очень талант-

317

л и в о , – повторил о н . – Я написал Шагинян свой отзыв 10.

Будьте добры, передайте ей рукопись, она зайдет к вам

в книжный пункт.

А еще через несколько дней Александр Александро

вич спрашивал меня через Любовь Дмитриевну, успел ли

я сдать в набор пьесу «Чудо на колокольне» в очередной

номер «Записок мечтателей».

Пьеса Мариэтты Шагинян «Чудо на колокольне» была

напечатана в № 5 «Записок мечтателей», вышедшем уже

после смерти Блока, в 1922 году.

Болезнь продолжала прогрессировать. Настал день,

когда Александр Александрович не мог совсем вставать

с постели. Доктор заявил, что больному необходимы са

наторные условия, особое питание и что нужно непре

менно уговорить Александра Александровича согласить

ся на хлопоты о заграничном санатории.

О поездке для лечения за границу велись разговоры

и раньше, когда Блок был еще на ногах, но Александр

Александрович все время решительно отказывался что-

нибудь предпринимать для этого. Он не видел большой

разницы между эмигрантством, которое ненавидел, и

поездкой для лечения.

Теперь, когда состояние Блока ухудшилось и орга

низм его ослаб, ослабло и сопротивление поэта. Теперь

он уже соглашался на поездку, но просил только, чтобы

это было не дальше Финляндии.

Продолжая ежедневно приходить на Офицерскую, я

пытался чем-нибудь помочь Любови Дмитриевне – она

совсем сбилась с ног: ей самой приходилось раздобывать

нужные продукты, приготовлять питание для больного,

следить за тем, чтобы не упустить время приема лекар

с т в а , – словом, забот было много, всего не перечислить.

К этому надо добавить, что Александр Александрович

никого не желал видеть и, кроме Любови Дмитриевны,

никого к себе не допускал. На этом, кстати сказать, на

стаивал и доктор Пекелис. Конечно, я не мог рассчиты

вать на исключение и был рад, если мне удавалось хоть

что-нибудь сделать для больного.

Но вот однажды, спустя дней десять после того, как

Александр Александрович окончательно слег, Любовь

Дмитриевна, выйдя из комнаты больного, улыбаясь,

сообщила мне, что Саша просит меня зайти к нему, что

он чувствует себя немного лучше и что она воспользует

ся временем, пока я буду у больного, чтобы сбегать куда-

318

то, что-то достать. В улыбке Любови Дмитриевны, да и

в самом ее приглашении опять мелькнула надежда. Но

вместе с тем неожиданное приглашение к больному как

бы парализовало меня: я растерялся и не мог двинуться

с места.

– Что же вы сидите? Идите к Александру Александ

ровичу. Он ждет вас!

Кажется, я никогда так не волновался, как в этот

раз, когда входил в комнату Блока. За те дни, что мы

не виделись, он изменился: похудел и был очень бледен.

Он полусидел в постели, обложенный подушками.

Улыбнувшись, Александр Александрович предложил

придвинуть стул поближе к постели, пригласил сесть и

просил рассказать ему новости. Спросил, в каком поло

жении набор его книги «Последние дни императорской

власти» и что с «Записками мечтателей». Выслушав от

веты, он сказал, что, с тех пор как совсем слег, почти

ничего не может делать.

И вдруг вопрос:

– Как вы думаете, может быть, мне стоит поехать в

какой-нибудь финский санаторий? – И добавил: – Гово

рят, там нет эмигрантов.

А спустя несколько дней Любовь Дмитриевна, откры

вая мне дверь, поспешно повернулась спиной. Я успел

заметить заплаканные глаза. Она просила меня подо

ждать, и, как всегда, я прошел в маленькую комнату,

бывшую раньше кабинетом Блока. Скоро Любовь Дмит

риевна вернулась и сказала, что сегодня Саша очень

нервничает, что она просит меня, если не спешу, поси

деть: быть может, понадобится моя помощь – сходить в

аптеку.

Но не прошло и десяти минут, вдруг слышу страш

ный крик Александра Александровича. Я выскочил в

переднюю, откуда дверь вела в комнату больного. В этот

момент дверь раскрылась, и Любовь Дмитриевна выбе

жала из комнаты с заплаканными глазами. Она броси

лась на кухню и разразилась громким плачем.

– Что случилось?

Любовь Дмитриевна ничего не ответила, только мах

нула мне рукой, чтобы я ушел. В комнате больного было

тихо, и я ушел обратно в кабинет Блока, служивший

теперь мне местом ожиданий, тревог и волнений.

Немного погодя я услышал, как Любовь Дмитриевна

вернулась к больному. Пробыв там несколько минут, она

319

пришла ко мне и рассказала, что произошло. Она пред

ложила Александру Александровичу принять какое-то

лекарство, и тот отказался, она пыталась уговорить его.

Тогда он с необыкновенной яростью схватил горсть

склянок с лекарствами, которые стояли на столике у

кровати, и швырнул их с силой о печку.

Этот рассказ сквозь слезы Любовь Дмитриевна неожи

данно закончила восклицанием:

– Опять приступ! Если б вы знали, как это

страшно?

По рассказам Любови Дмитриевны, таких присту

пов было несколько. После них обычно наступали спо

койные дни, и тогда нам опять хотелось верить в выздо

ровление.

В наступившие спокойные дни Блок чувствовал себя

настолько хорошо, что смог опять приняться за работу.

Александр Александрович все чаще приглашал меня к

себе.

Я привык уже к похудевшему, изменившемуся лицу

поэта. Он забрасывал меня самыми различными вопроса

ми: о моих личных делах, о делах издательства, интере

совался, с кем встречаюсь, что делается в «книжном

пункте» Дома искусств, где я работал по совместительст

в у , – словом, интересовался положительно всем.

Наконец я принес Блоку долгожданные гранки его

книги «Последние дни императорской власти». Он обра

довался, просил оставить их, обещая прочитать в два-

три дня. Блок точно выполнил обещание: через два дня

он вернул мне, как всегда, тщательно исправленную кор

ректуру.

За корректурой я пришел утром. Блока я застал сво

бодно сидящим в постели, он даже не прислонялся к по

душкам, как прежде. Он казался бодрым, весело улыб

нулся и, передавая корректуру, сделал какое-то указание.

Я обратил внимание, что вокруг, на одеяле, были акку¬

ратно разложены записные книжечки. Их было много.

Я спросил Александра Александровича, чем это он за

нимается. Блок ответил, что просматривает свои запис

ные книжки и дневники, а когда я заметил несколько

книжек, разорванных надвое, а в другой стопке – от

дельно выдранные странички, я спросил о них. Блок со

вершенно спокойно объяснил, что некоторые книжки он

уничтожает, чтобы облегчить труд будущих литературо-

320

ведов, и, улыбнувшись, добавил, что незачем им здесь

копаться.

Не знаю, был ли это у Блока приступ болезни, или,

наоборот, это был разумный акт поэта, уходящего на

всегда и заглянувшего в будущее. В тот момент, несмот

ря на спокойное, улыбающееся лицо, Блок показался мне

безумцем. Встревоженный, я вышел из комнаты и рас

сказал все, что увидел, Любови Дмитриевне, попросив ее

немедленно отнять эти книжки, спасти их.

Любовь Дмитриевна испуганно сказала:

– Что вы, разве это возможно? Второй день он за

нимается дневниками и записными книжками, все про

с м а т р и в а е т , – какие-то рвет на мелкие части целиком, а из

некоторых вырывает отдельные листки и требует, чтобы

тут же, при нем, я сжигала все, что он приготовил к

уничтожению, в печке, возле которой стояла кровать.

Если бы я мог предположить, что Блок уничтожает

дневники и записные книжки 11 в припадке раздраже

ния, тогда факт уничтожения меня не удивил бы.

Но это происходило на моих глазах, внешне Блок оста

вался совершенно спокоен и даже весел. И этот «безум

ный» акт в спокойном состоянии особенно потряс

меня.

Вспомнились первые дни после приезда из Москвы.

Блок казался здоровым, бодрым, веселым; недавних болей

и усталости как не бывало. Вспоминаю день за днем, с

чего все это началось. Сначала просмотр оставшихся

чем-то памятных и любимых книг, потом веселая про

гулка в детство (детские журналы); драгоценные воспо

минания о дальних поездках, Италия (альбомы путе

шествий).

После этого вспомнились слова о том, что, помимо

книжного шкафа, ему необходимо просмотреть подготов

ленное к изданию собрание сочинений и привести в по

рядок архив. И вот наконец очередь дошла до архива, до

дневников и записных книжек.

Как систематически и точно выполняется задуманный

план, будто поэт подводит всему итоги.

Уж не прощается ли он со всем, что наполняло его

жизнь?

Какая длинная цепь прощальных актов!..

Последние числа июля. Александр Александрович

чувствует себя значительно хуже. О состоянии больного

узнаю у Любови Дмитриевны, но она очень скупа на

11 А. Блок в восп. совр., т. 2 321

рассказы, ее заплаканные глаза говорят больше, чем

могли бы сказать слова.

Я прихожу ежедневно, а иногда и по два раза

в день. В маленьком кабинете Блока жду, когда из

комнаты больного выйдет Любовь Дмитриевна, жду, не

пригласит ли он к себе. Про себя повторяю все, что при

готовил рассказать ему, все, что его может интересовать

или развлечь.

Ловлю себя на том, что приготовленные рассказы

очень походят на те, которыми мы обычно занимаем боль

ных детей или когда хотим овладеть их вниманием, за

воевать расположение...

А в комнате больного тихо, необычно тихо. И кажет

ся, что Любовь Дмитриевна слишком долго не выходит.

Уж не вздремнула ли она там? Очень усталый, измучен¬

ный вид у нее.

Вдруг она показывается в дверях, внешне совсем спо

койная, будто каменная. Но едва только дверь за ней

закрывается, она быстро идет в кухню, и оттуда доно

сится знакомый приглушенный плач.