Текст книги "Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

лом бронзовых волос, жена Блока резко характерными

чертами наружности сильно напоминала своего знамени

того отца. У Л. Д. были узкие отцовские «монгольские»

глаза, строгий, исподлобья взгляд которых соответствовал

ее волевому складу, и «отцовская» сутулая посадка плеч.

Мать Блока не отличалась красотой. Маленькая, ху

денькая, с болезненно грустной улыбкой на блеклом лице,

она привлекала лишь мягким выражением умных глаз

и той нежностью, с которой смотрела на сына.

О чем в тот вечер говорил Блок, я уже сейчас не

помню. Кажется, речь шла о спектакле. Ал. Ал. говорил

мало и точно нехотя, причем лицо его сохраняло застыв

шее и холодное выражение. Только в улыбке Блока, об

нажавшей ослепительно сверкавшие зубы, крылась столь

поразившая меня застенчивая детскость.

Вспоминаю тот почти благоговейный трепет, с кото

рым я перелистывал в книжном магазине Митюрникова

на Литейном только что вышедшую в 1911 году сирене

вую книжку стихов Блока о «Прекрасной Даме» 4.

149

Книжку эту я тут же подарил моему ныне покойно

му другу Н. Ф. Стаалю, надписав на ней «в назидание»

блоковские строки:

Пусть светит месяц – ночь т е м н а . . . – 7

очевидно, особенно нравившиеся мне тогда по заключен

ной в них теме «бурного ненастья».

* * *

После постановки «Романтиков» довольно долгое вре

мя мы встречались с Блоком почти всегда вскользь. Чаще

всего на различных премьерах и вернисажах или на мод

ных тогда литературных вечерах, которые сам Блок так

метко окрестил «ячейками общественной реакции».

Зато я постоянно сталкивался в ту пору с окружа

вшими поэта сверстниками его по университету и литера

турной среде. По длинному университетскому коридору

в мои студенческие годы вихрем проносился друг моло

дости Блока, неистовый Сергей Городецкий, а в дымной

курилке маячила долговязая фигура вечного студента —

поэта Петра Потемкина. Хотя я поступил в университет

на четыре года позже окончания его Блоком, но из

профессоров Ал. Ал. я застал еще читающими лекции

Ивановского, Кауфмана и Ф. Ф. Зелинского. Кроме них,

я хорошо знал в те годы гимназического товарища Бло

ка, артиста Н. Ф. Икара (Барабанова), друзей поэта —

B. Пяста, Е. и А. Ивановых, Ю. Верховского, Б. С. Мо

солова, братьев Гиппиусов, Г. Чулкова, Н. П. Ге,

C. М. Соловьева и других.

Из всех этих лиц, близких Блоку в разное время,

как-то невольно хочется выделить А. П. Иванова и

Н. П. Ге, симпатичный облик которых несправедливо за

быт в наши дни.

А. П. Иванов – человек редкой гармонии ума и серд

це, был братом блоковского Женечки Иванова и принад

лежал к семье, с которой Ал. Ал. связывала давняя

дружба.

Автор «Стереоскопа» и монографии о Врубеле, А. П.

редко выступал в печати, но все написанное им свиде

тельствует об оригинальном уме и незаурядном критиче

ском даровании.

«Добрый приятель» Блока, с которым Ал. Ал. вел

«прекрасные долгие споры», Н. П. Ге, или Кика Ге, был

150

тогда еще молодым, но исключительно одаренным чело

веком.

Племянник Врубеля, он оставил о нем чуть ли не

единственную свою печатную статью и умер раньше, чем

успели развернуться его блестящие творческие способ

ности.

Несколько позже я познакомился с родными Блока с

материнской стороны – с его теткой М. А. Бекетовой

и с его дядей, академиком архитектуры А. Н. Беке

товым.

Они были типичными представителями трудовой ин

теллигенции, правда, несколько старомодного, уже отжи

вавшего тогда склада.

К тому же самому времени относится и начало моего

близкого знакомства с женой поэта – Л. Д. Блок.

Чисто внешне и по крайне своеобразному складу сво

его характера Л. Д. была, очевидно, тем женским типом,

который наиболее отвечал основным требованиям, предъ

являвшимся Блоком к «спутнице жизни».

Для Л. Д. были характерны то же внешнее уверен

ное спокойствие и та же сдержанность, которые состав

ляли свойства и самого Блока. У нее был упрямый, на

стойчивый характер, и она очень трезво и просто подхо

дила к решению сложных жизненных вопросов. У Л. Д.

были устойчивые, определенные взгляды, большая куль

тура и живой интерес к искусству. Попав в полосу

утверждения нового театра, с деятелями которого ее свя

зывали узы дружбы, Л. Д. всю последующую жизнь

упорно стремилась стать актрисой. Но ее достоинства в

жизни – внушительность ее фигуры, размеренные, спо

койные движения, яркая характерность о б л и к а , – все это

как-то проигрывало на подмостках, и, сыграв две-три

удачные роли, она была принуждена затем навсегда по

кинуть сцену.

Эти постоянные творческие неудачи сильно уязвляли

ее, тем более что Л. Д. не хотела быть только «женой

знаменитого поэта».

Всю жизнь она судорожно металась от одного дела

к другому, чего-то искала и попеременно увлекалась то

изучением старинных кружев, то балетом, то цирком, то

чем-то еще, на что уходили не только ее силы и сред

ства, но и ее несомненная природная даровитость. По

добная, крайне ненормальная семейная обстановка губи-

151

тельно отзывалась на самом Блоке. Его домашняя жизнь

постепенно приобрела холостой и безбытный характер, и

Ал. Ал. не раз затем с большой горечью отмечал обра

зовавшуюся вокруг него роковую пустоту.

* * *

Вплотную я вновь встретился с самим Ал. Ал. лишь

летом 1912 года. Произошло это в Финляндии, в Тери-

оках, где тогда прочно обосновалась группа молодых ак

теров, поэтов, художников и музыкантов, в состав кото

рой входили: жена Блока – Л. Д., художник Н. И. Куль-

бин, поэт М. А. Кузмин, братья А. и Ю. Бонди (артист

и художник), актеры – А. А. Мгебров, В. П. Лачинов,

В. П. Веригина, режиссер В. Н. Соловьев, художник

H. Н. Сапунов и ряд других, менее известных лиц.

Вся эта веселая и бурная компания жила дружной

коммуной недалеко от взморья, на живописно располо

женной даче Лепони.

Сам Блок не жил в Териоках, но принимал косвенное

участие в данном театральном предприятии. Ал. Ал. нра

вился вольный дух этого молодого театра, и он часто

бывал там – до тех пор, пока коммерческие интересы не

взяли верх над искусством и териокские спектакли не

начали ставиться с исключительным расчетом «на сбор».

В один из дней этого необычайно жаркого лета, а

именно 3 июня, Ал. Ал., Люб. Дм., В. А. Пяст и я от

правились вместе в Териоки на открытие театрального

сезона. Приехав, мы узнали, что открытие отложено, но,

несмотря на это, решили остаться в Териоках до вече

ра 5. Проведя вместе с Блоком весь этот день, я совер

шенно по-новому узнал и оценил его.

Ал. Ал. любил северную природу и чувствовал себя

среди нее особенно легко и свободно. Именно здесь, на

фоне морского пейзажа, мне впервые бросились в глаза

«негородские» черты Блока. Передо мной неожиданно

предстал мужественный и жизнерадостный человек, с ка

ким-то упоением отдававшийся вольной стихии.

В Териоках мы вместе со всей актерской компанией пи

ли чай на просторной террасе «виллы Лепони», а затем там

же смотрели репетицию готовившейся новой постановки.

Днем Блок, Пяст и я пошли гулять через сосновый

парк к взморью, где белели паруса лодок и были рас

киданы разбитые бурей кабинки.

152

– Вы з н а е т е , – говорил Ал. Ал., когда мы шли с ним

по хрустящему песчаному п л я ж у , – как это ни странно

для человека, выросшего среди русских равнин, но я без

умно люблю море, ветер, бурю... Они будят во мне ка

кие-то смутные предчувствия близких перемен. Манят и

привлекают, как неизвестная даль...

От всего нашего тогдашнего разговора у меня осталось

лишь общее впечатление большой взволнованности Блока

и его несколько лирически приподнятого состояния. Ве

селый и кудрявый,

Он говорил со мной о счастьи 9

На непонятном языке... 6

И хотя мне во многом был неясен подземный ход его

мыслей, я невольно ощущал их свежесть и новизну.

Блок шел совсем рядом со мной в своем светлом ко

стюме и широкополой шляпе, и я невольно любовался

скрытым ритмом его движений, его плавной походкой и

той свободой, с какой он владел своим мускулистым те

лом. Было что-то радостное и певучее во всем его обли

ке, и если бы я знал, что он пишет тогда «Розу и Крест»,

я, наверно бы, сопоставил образ самого поэта со светлы

ми образами его героев.

Поздно вечером мы вернулись на дачу Лепони, чтобы

оттуда обратно ехать в Петербург. На станции пришлось

долго ждать поезда. С моря дул холодный, резкий ветер,

и мы основательно прозябли. После утомительной про

гулки по свежему воздуху нам мучительно хотелось

спать. Попав в теплый вагон, мы сперва с трудом боро

лись с одолевавшей нас дремотой, а затем, кое-как все

же переборов сонное настроение, затеяли какую-то весе

лую игру. Ал. Ал. изощрялся больше всех, и его гром

кий, заразительный хохот покрывал собой голоса осталь

ных. В. подобные минуты бурной веселости Блок бывал

неузнаваем и своей безудержной резвостью становился

похож на ребенка. Его лицо, обычно напоминавшее собой

застывшую маску, мгновенно преображалось, и в холод

ных, стальных глазах начинали бегать задорные огоньки.

Как мало людей, даже близко знавших Блока, видели

его таким. И как мало «веселый Блок» напоминал собой

канонизированный, загадочно красивый и «неживой» об

раз модного поэта.

Когда мы подъехали к Петербургу, город был весь во

власти белой северной ночи. Дома и улицы – все было

153

подернуто прозрачной серебряной дымкой. И на фоне

этого волшебного марева еще четче выделялся черный

силуэт Блока, певца «Незнакомки». Что-то пушкинское,

петербургское чудилось в его облике, явственно мелькнув

передо мной в ту далекую июньскую ночь, и затем кану

ло, чтоб уж никогда не возвращаться вновь.

* * *

Наступили страшные годы, в сумраке которых погас

ли радужные мечты многих поколений. Сознание ужаса

ющего провала между двумя революциями – 1905 и

1917 годов – обострилось к этому времени до такой сте

пени, что, как казалось большинству тогдашней интел

лигенции, исчезла всякая возможность для выхода из

образовавшегося тупика. Черная тень реакции и ее по

стоянных спутников – тупости, уныния и безразличной

тоски – окутала собой всю жизнь. ,

Все мельчало, дробилось, тускнело, теряло ясность и

четкость очертаний.

Тем сильнее и ярче на этом бесцветном фоне вспыхи

вали тогда огненные зарницы – предвестники новых гря

дущих бурь и потрясений.

На смену недавнего кумира учащейся молодежи, мя

тущейся и скорбной «Чайки» – Коммиссаржевской, при

шел гордый и смелый «Сокол» – Горький.

Широкой волной уже катился по бескрайним родным

просторам потрясающий людские сердца шаляпинский го

лос. И, словно вторя ему, откуда-то издалека впервые

прогремел грозный смех юного Маяковского.

Как великаны, возвышались они над толпой, и по их

могучему росту можно было судить об исполинском рос

те всего народа.

В этой цепи горных кряжей величавая фигура Алек

сандра Блока выделялась своей особенной, вызывающе-

дерзкой красотой.

И эта красота его духовного облика, и огневые строки

его стихов, сильно действуя на наше молодое поколение,

невольно вовлекали нас в поток новых глубоких

идей.

Наши прежние взгляды вступали в борьбу с новыми.

Произошла переоценка духовных ценностей, в процессе

которой, хотя и крайне медленно, нами изживался раз

лагавший нас эстетизм.

154

Поэт Блок был нашим «мудрым вожатым» во все эти

тяжелые годы. И я не знаю, какой бы поистине траги

ческий оборот приобрела наша судьба, если бы Блока

тогда не было с нами.

Столкнувшись с суровой действительностью, мы смог

ли теперь оценить не только его огромное поэтическое

мастерство, но и зоркость его видения – удивительную

передачу им реального до осязаемости пейзажа петер

бургских окраин, прозаических, будничных сцен городской

жизни и образов городской нищеты.

Этой новой для нас чертой своего поэтического даро

вания Блок вовремя поддержал в нас любовь к «России

в целом» и ни с чем не сравнимой красоте «пышной и

бедной» 7 северной столицы.

Было нечто еще, что особенно сильно волновало нас

тогда в творчестве великого поэта. Это – тема мужест

венного подвига. Ибо Блок был первым из поэтов

900-х годов, громко и открыто заговорившим «о подвигах,

о доблести, о славе».

Вчитываясь в стихи Блока, мы научились постигать

их порой скрытую «отважную красоту». Его поэзия обо

стрила наше внутреннее зрение и слух, приучила нас

трезво оценивать мрачную действительность и копить

силы для предстоящей борьбы. Стихи Блока пробудили

в нас ничем неистребимую любовь к жизни. Звуча как

заздравный тост, они перекликались с «Вакхической

песнью» Пушкина, и их бодрый, мажорный тон роднил

их с бетховенским «Гимном Радости».

Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь,

Наши гимны и песни и сны без числа...

Это светлое певучее аполлоновское начало блоковской

поэзии неизменно окрыляло нас в годы нашей духовной

юности и осталось надолго основным источником всего

нашего дальнейшего восприятия жизни.

* * *

В жизни самого Блока весь этот период 1912—

1916 годов был одним из самых значительных и серьезных.

Круг людей, близких к Блоку, состоял в те годы из

людей самых различных профессий, но Ал. Ал. все боль

ше и больше привлекало «левое», не академическое кры

ло представителей тогдашнего искусства. Блок в ту пору

155

особенно резко порицал кружки столичных эстетов и тем

охотнее вращался в близкой его жене молодой театраль

ной среде.

Ал. Ал. заметно влекло к новым для него лицам. Он

постоянно встречался с Н. И. Кульбиным, а через него

одно время соприкасался и с В. В. Маяковским 8.

Н. И. Кульбин был слабогруд, худ и имел чахоточ

ный румянец. Говорил он, как Блок, медленно и притом

как бы скандируя слова. На Ал. Ал. Кульбин смотрел

нежно-влюбленными глазами, но все же в спорах настой

чиво отстаивал свои взгляды. Блок очень внимательно

прислушивался ко многим высказываниям Кульбина, но

Кульбин был максималистичнее Блока и к тому же, не

смотря на свою обширную эрудицию, производил на

Ал. Ал. впечатление одаренного дилетанта.

Вопреки существующему мнению, Блок отнюдь не

был одним из самых популярных и любимых поэтов сво

его времени. В списке наиболее читавшихся из них его

имя (в 1914 году) стояло на одиннадцатом месте, и стихи

Блока никогда не раскупались с такой быстротой, как,

например, произведения Бальмонта или же Мережков

ского.

Как поэт, Блок был по-настоящему признан только

после Октября, когда его поэзия стала подлинным достоя

нием народа. До тех пор он был страстно любим одной

только учащейся молодежью, и в этом отношении его

слава в начале 1900-х годов очень напоминала аналогич

ную славу В. Ф. Коммиссаржевской.

* * *

После совместной поездки с Блоком в Териоки в на¬

ших встречах с ним наступил снова некоторый перерыв.

Постоянно слыша об Ал. Ал., я лишь изредка, и при

том всегда мельком, виделся с ним.

Ранней весной 1914 года, кажется, на пасхальной не

деле, в аудитории Тенишевского училища состоялось пер

вое представление лирических драм А. Блока – «Незна

комки» и «Балаганчика» 9.

Я присутствовал на этом спектакле и встретил там

самого автора и тогда еще молодого «мхатовца» Е. Б. Вах

тангова.

В спектакле было много нарочито балаганного, начи

ная от гротесковой бутафории, экстравагантных костюмов

156

и слуг просцениума, вплоть до настоящих апельси

нов, которые разбрасывались в публике. Но было в нем

и кое-что пленявшее своей молодостью и новизной.

На самого Блока постановка его лирических драм

произвела, как мне помнится, двойственное впечатление.

Как автор, он остался не вполне удовлетворен виденным,

но, в общем, все же признавал спектакль довольно инте

ресным.

Летом в том же году, уже совсем на ходу, мы встре

тились с Блоком в Куоккала, где я принимал участие в

одной из постановок местного театра и где тогда играла

Л. Д. Блок.

После этого мы виделись с Ал. Ал. еще несколько

раз, но мимолетно.

Так ясно встали эти миги,

Когда твой гений мне блистал,

Когда еще в закрытой книге

Я о грядущем не читал.

А. Блок

* * *

События 1917 года совпали со вторичным подъемом

общего для моих сверстников увлечения Блоком.

Только что, в январе этого года, в номере первом

«Русской мысли» появились пролог и первая глава «Воз

мездия», и мы наперебой зачитывались поэмой, заучивая

ее отдельные, особенно поразившие нас строки.

«Возмездие» вышло как нельзя кстати. Накаленный

воздух тех дней дышал предгрозовыми надеждами, и сло

во «месть» готово было вот-вот сорваться с народных уст.

Уже в самом начале января произошли массовые аре

сты рабочих вождей, в ответ на которые по всей стране

прокатилась волна бурных митингов и забастовок.

Правительство окончательно потеряло почву и ока

залось не в силах противостоять напору народного

гнева.

В подобной политической обстановке «Возмездие»

Блока, как поэма, «полная революционных предчувствий»

и «пропитанная ненавистью к самодержавию» 10, естест

венно, должна была прозвучать с особенной силой.

Вместе с тем «Возмездие» поразило многих из нас

своей свежестью и реализмом, невольно заставившими

вспомнить бессмертные «онегинские» строфы.

157

Как поэт, Блок достиг в то время высот русской клас

сики. Сама поэтическая речь его стала более веской, кон

кретной и осязаемой, его художественные образы приоб

рели еще б ольшую выразительность, а язык – кристаль

ную прозрачность и чистоту.

Восприняв Блока в эти предгрозовые дни в его «бит-

венном наряде», мы как бы заново для себя прочли мно

гие из его прежних знакомых стихов, и я помню, что

особенно рьяно скандировались тогда:

Клинок мой дьяволом отточен

Вам на погибель, вам на зло!

Залог побед за мной упрочен

Неотразимо и светло... 11

Одновременно с чтением стихов Блока мы зачитыва

лись тогда гершензоновской «Молодой Россией» и, меч

тая о «полном преобразовании всей жизни», вслед за

Владимиром Печериным готовы были принести в жертву

все ради неизвестной цели, которая виднелась нам в «бу

дущности туманной, сомнительной, но прелестной, но

сияющей блеском всех земных величий» 12.

Как по-разному нами затем осуществлялась эта «меч

та», показало время. Важно то, что в момент нашего

вторичного острого соприкосновения с поэзией Блока мы

рассматривали ее тогда как «евангелие борьбы».

Все это давно кануло в прошлое, и если еще хоть

сколько-нибудь может интересовать в наши дни, то толь

ко как далекий и слабый отзвук запоздалого русского

«абстрактного героизма». В моем личном общении с Бло

ком отзвуки только что приведенных настроений части

тогдашней интеллигентской молодежи нашли затем не

которое отражение в наших позднейших с ним длитель

ных собеседованиях.

Произошло это вскоре, осенью того же года 13.

Как-то, подойдя на прерывистый телефонный звонок,

я услышал знакомый глухой голос Блока:

– Приходите, у меня есть к вам дело.

Блоки жили на Пряжке, на углу улицы Декабристов,

почти у самих «морских ворот Невы» 14, недалеко от

меня, и я в тот же вечер отправился к ним.

Дорога на Пряжку шла по набережной, и я, идя, лю

бовался чудесным великолепием закатного неба, окра

шенного кроваво-красным цветом вечерней зари. Мысль

о встрече с Блоком волновала меня, и я недоумевал, что

заставило его так неожиданно вспомнить обо мне.

158

Квартира Блоков помещалась в четвертом этаже боль

шого серого дома. Ал. Ал., видимо, ждал меня и сам от

крыл дверь. Курчавые волосы его заметно поредели, а

лицо слегка похудело, но в общем он посвежел, загорел

и окреп. Одет Блок был в коричневый френч с узкими

погонами и высокие сапоги. В военной форме, которая

значительно молодила его, я видел Блока впервые, и он,

очевидно заметив мое удивление, смущенно сказал:

– Вот, видите, и я, наконец, оказался годным, хотя

и к нестроевой службе... Государство крепко сжало меня

своими щупальцами, значит, я ему нужен. Был под Пин

ском, но теперь, кажется, снова засяду в Петербурге.

Кабинет Блока, куда он провел меня, представлял со

бой светлую и просторную комнату, поражавшую своей

праздничной чистотой. В нем все было прибрано, акку

ратно расставлено по местам и лежало, не нарушая за

веденного порядка.

Возле окна стоял большой письменный стол, а напро

тив него, в глубине к о м н а т ы , – высокие книжные шкафы

красного дерева.

Кожаный диван и несколько кресел, простой, но удоб

ной формы, дополняли собой в общем неприхотливую,

скромную обстановку.

На светлых стенах висело несколько оригиналов и хо

роших копий с любимых Блоком вещей, в том числе ак

варель Рейтерна «Жуковский на берегу Женевского озе

ра», рисунок Н. Рериха к «Итальянским стихам», «Сало

мея» Квентин Массиса и «Мадонна» Джиамбатисто Саль-

ви (Сассофератто), чем-то напоминавшая Любовь Дми

триевну 15.

На смену багряному костру северного вечера спусти

лись сиреневые сумерки, окутав все мягкими трепетными

тенями. Сквозь стекла бледных окон, выходивших на

Пряжку, виднелись

Ледяная рябь канала.

Аптека. Улица. Фонарь...

Ал. Ал. был во всем доме один, отчего пустынность

просторных, еле освещенных комнат приобретала еще бо

лее нежилой и малоуютный вид.

Когда мы сели, Блок за стол, а я – напротив него,

Ал. Ал. сразу же заговорил о деле:

– Я просил вас зайти ко мне, так как больше меся

ца занят литературным редактированием стенографиче-

159

ских отчетов Чрезвычайной комиссии 16. Работа эта

слишком велика по объему, и мне трудно с ней справить

ся одному. Я уже пригласил Любовь Яковлевну Гуревич

и очень рассчитываю на вашу помощь. Мысль о пригла

шении вас мне пришла давно, и я рад, что ее поддержа

ли Давид Давидович (Гримм) и Любовь Дмитриевна.

Правда, работа носит временный характер, но ее преиму

щество состоит в том, что вам придется иметь дело толь

ко со мной.

Говоря это, Ал. Ал. подробно ознакомил меня с от

редактированными стенограммами и предложил взять

что-либо «на пробу». Затем, продолжая начатый разговор,

он обстоятельно изложил свои взгляды на дело. Как по

лагал Блок, основная задача предпринятой им работы

состояла в широком литературном освещении истори

ческих фактов, приведших к гибели трехсотлетнего ре

жима.

– Подобное историческое п о л о т н о , – говорил о б

основанное на материале тщательного допроса самих цар

ских приспешников, смогло бы сыграть значительную

роль в будущем. Во всяком случае, лично я столкнулся

с таким ужасающим бесправием и такой омерзительной

гнусностью, о которых трудно подумать.

Как бы в подтверждение сказанного, Ал. Ал. тут же

привел мне несколько ярких и убийственных примеров.

Говорил он скупо, без всяких литературных прикрас,

веским и деловым тоном. Но в его лаконичных эпитетах

сказывался большой художник, и перед моими глазами

внезапно возникла длинная галерея самых разнообраз

ных типов, от таких матерых главарей, как Вырубова и

Распутин, и кончая бесконечной сворой всяческих жан

дармов, сыщиков и провокаторов.

Ровный, спокойный голос Блока и холодная невозму

тимость его строгого, неподвижного лица странно контра

стировали с общим содержанием его речи.

То, что говорил он, не было, в сущности, обвинением.

Это напоминало скорее острую передачу какой-либо по

становки «театра ужасов», где обыденное сплетается с

фантастическим и где одновременно выступают жалкие

простаки и самые отъявленные злодеи.

В комнате стало уже почти совсем темно, и мы с Бло

ком едва различали друг друга.

Ал. Ал. поднялся, чтобы зажечь свет. Затем, сно

ва вернувшись к письменному столу, он брезгливым

160

движением отодвинул лежавшую на нем стопку стено

грамм и с негодованием произнес:

– Нет, вы только подумайте, что за мразь столько

лет правила Россией.

Постепенно наш разговор перешел на другие темы.

Вскоре вернулась Л. Д., и мы перешли в столовую,

где беседа приняла еще более общий характер. Когда я

собрался уходить, Блок крепко пожал мне руку.

– Ну, вот мы и договорились, жду вас на д н я х , —

сказал он, прощаясь.

Дверь захлопнулась. Свежий ночной воздух пахнул

мне в лицо. Я ничего не желал. Ни о чем не думал.

Я был счастлив, как никогда.

* * *

Спустя несколько дней я опять пришел к Блокам, но

Ал. Ал. на этот раз не было дома, и мне пришлось оста

вить отредактированную стенограмму Л. Д.

Как потом выяснилось, Блоку очень понравилось то,

что я сделал, и это обстоятельство еще больше помогло

нашему дальнейшему сближению с ним.

На свою работу в Комиссии Блок смотрел как на ис

полнение гражданского долга. Он старался привлечь к

ней самых близких ему людей – мать, жену, друзей:

Евг. Павл. Иванова, В. Пяста, В. Княжнина – и крайне

добросовестно относился к собственной редакторской

правке.

Как у редактора, у Блока были обширные планы на

будущее, и ему хотелось, чтобы свод всех показаний в

окончательном виде приобрел характер серьезного иссле

дования. Ал. Ал. до мелочей продумывал, каков должен

быть подготовлявшийся к печати сводный отчет 17. Блока

интересовала форма, язык и тип издания. Особенно мно

го внимания он уделял языку и требовал от остальных

редакторов, чтобы, выправляя стенограммы и сохраняя

стилистические особенности каждого отдельного показа

ния, они боролись за чистоту русской речи, лаконичной,

спокойной, веской, понятной, но свободной от популяри-

заторства.

Материал для редактирования я получал всегда от

самого Блока и притом каждый раз с соответствующими

объяснениями. Ал. Ал. не только вводил меня в курс

того, что мне предстояло сделать, но, кроме того, делил-

6 А. Блок в восп. совр., т, 2 161

ся со мной обычно впечатлениями о допрашиваемых

лицах.

Работать с Блоком было не трудно, хотя требователь

ность его была велика и распространялась даже на тех

нику писания вплоть до почерка, каким редактор делал

правку. Я помню, какое удовольствие именно в этом

«каллиграфическом» отношении доставила Ал. Ал. одна

из наиболее опрятно отредактированных мною стено

грамм.

Свой письменный стол, книги и бумаги Блок содер

жал в безупречном порядке и чистоте. Оглядывая каби

нет Блока, трудно было представить себе, что здесь про

текает его работа. Всякое чужое вмешательство в эту ра

боту было ему невыносимо, и пока он не доводил ее до

конца, он тщательно прятал ее от посторонних глаз.

Его одежда была всегда безукоризненно опрятна, ма

неры неизменно вежливы. В писательском кругу Блок

держался особняком и казался пришельцем.

В каждом деле Ал. Ал. любил завершенность мастер

ства, тонкость художественной отделки, артистичность ис

полнения.

Ему претил дилетантизм. Когда Блоку не нравилась

чужая работа, он говорил об этом с жестокой откровен

ностью, резкостью и колкостью. Тон его речи становился

при этом убийственно сух.

Но зато, если чья-либо работа нравилась ему, он

не скупился на похвалы, искренне радуясь чужому

успеху.

Председатель Комиссии Н. К. Муравьев, верный тра

дициям старой адвокатуры, любил демонстрировать свое

уважение к писательству и писателям. Одно время он

поддерживал Блока, но отстаивать свои взгляды не умел.

Его «непротивление злу» сильно мешало Ал. Ал. в ре

дакторской работе.

* * *

Блок был мало общителен. Но в силу многих благо

приятных причин между ним и мной возникла на некото

рое время близость. Ал. Ал. подолгу беседовал со мной

с глазу на глаз, и я оказался невольным свидетелем его

затаенных раздумий.

К сожалению, очень многие высказывания Блока вы

пали из моей памяти, и только самая незначительная

162

часть их сохранилась в моих беглых записях того вре

мени.

Встречаясь почти ежедневно с Ал. Ал., я имел воз

можность наблюдать его не только в часы нашей со

вместной работы, но и в часы отдыха.

Блок не любил говорить о литературе, но со мной бе

седовал иногда и на литературные темы.

У него было весьма возвышенное представление о ли

тературном труде, как о высочайшей форме человеческой

деятельности.

От писателя он требовал профессионального мастерст

ва, постоянного совершенствования и строгого подчине

ния законам гармонии и красоты.

Он искал слов, «облеченных в невидимую броню»,

речи сжатой, почти поговорочной и «внутренне напоен

ной горячим жаром жизни», такой, чтобы каждая фраза

могла быть «брошена в народ» 18.

Ал. Ал. любил основательно вынашивать свои лите

ратурные произведения, иногда выдерживая их годами.

Сам Блок называл это «задумчивым» письмом. Лично же

у меня сложилось впечатление, что творческий процесс

протекал у Блока не столько за рабочим столом, сколько

в часы отдыха – чтения, бесед, прогулок.

Ал. Ал. придавал большое «производственное» значе

ние чтению и, как это ни странно, снам, содержание ко

торых он часто запоминал и потом рассказывал близким.

У Ал. Ал. сохранялись многочисленные черновики, к

которым он время от времени возвращался, но которых

никогда не пускал в ход, если не считал их вполне до

работанными.

Писал Ал. Ал. стихи чаще всего на небольших, квад

ратной формы, листах плотной бумаги, оставляя всегда

кругом текста широкое поле.

Рукописи Блока, многократно переписанные набело,

поражали своей исключительной чистотой и хранились

им в образцовом порядке.

Свои ранние произведения Блок подвергал жесточай

шей критике и отзывался более или менее снисходитель

но лишь о том, что вошло в третью книгу его стихов.

Из произведений этого периода Ал. Ал. охотно выде

лял, хотя тоже с большими оговорками, стихи о России.

Ему было, видимо, приятно, когда я как-то раз востор

женно отозвался о его цикле «Кармен».

6*

163

Блок поразительно чувствовал русскую жизнь. Он был

до конца русским по духовному складу своей натуры,

по своей любви к русской природе, к великому прош

лому родного народа и к его вечному стремлению

вперед.

Блок любил выходцев из народной среды, с которыми

всегда находил общий язык.

Блоку нравилась природная мастеровитость русского

человека, его стремление доводить каждое дело до конца,

и он справедливо видел в этом залог прочного будущего

всего народа.

Вместе с тем, обладая широтой, свойственной именно

русским людям, Ал. Ал. в своих беседах со мной охотно

останавливался на духовной культуре других народов.

Его интересовала армянская поэзия, и он с восхищением

отзывался о таланте Аветика Исаакяна.

Блок любил северных писателей: Стриндберга, Ибсена.

Он прекрасно знал и высоко ставил французских клас

сиков. Его знание мировой литературы, фольклора и ис

тории выходило за рамки обычных писательских позна

ний.

Что касалось современной ему литературы, то она мало

удовлетворяла Блока. Он считал ее хилой, книжной и в

значительной степени потакавшей грубым инстинктам

пошлой, невежественной толпы.

Особенно возмущала его газетная «желтая пресса» и

бездарные писания бесчисленных тогда мелких поэтов и

прозаиков. Говоря о них, Ал. Ал. никогда не жалел

уничтожающих эпитетов, и в его оценках этого, как он

выражался, «литературного дна» звучали ненависть и

презрение.

Блок много рассказывал мне о готовившейся поста

новке «Розы и Креста» в Художественном театре, пере

давал подробности своих переговоров с К. С. Станислав

ским и В. И. Немировичем-Данченко и хвалил эскизы

костюмов и декораций, выполненные М. В. Добужинским.

С благодарностью отмечал Блок ту помощь, какую ока