Текст книги "Марш Акпарса"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Подумав, Эрви поняла: чем она будет неприступнее, тем скорее ее выгонят. Да она и не могла предать Аказа, предать любовь...

Казань удивила Эрви. Большие каменные дома, огромные крепостные башни, высоченные минареты мечетей—все это для дочери лесов было ново и необычно.

Не подошел к Эрви мурза и на берегу. Ее посадили в возок, привезли в дом мурзы и передали каким-то старым и злым женщинам. Те сразу повели ее в баню, заставили раздеться, осмотрели, ощупали ее тело, вымыли и заплели волосы в шесть тонких косичек.

Эрви хоть и нарядили в лучшие одежды и натерли благовониями, но в покои не пустили. Ее провели в большое низкое помещение, где девушки ткали ковры. Евнух, к которому Эрви обратилась с вопросом, ясно дал понять, что ее место именно здесь, а не в доме властелина. И она смирилась с этим. Ведь мурза обещал отпустить ее, если она будет послушна.

Но сегодня Эрви взбунтовалась. Пришли к ней две старухи, принесли белила, румяна и краску для бровей. Они без слов вломились в ее каморку и стали наряжать в новые одежды, краше которых она не видывала. Растирая на ее щеках румяна, старухи тихо разговаривали меж собою, думая, что новая наложница не поймет их.

–        Ты не знаешь, джаным^[10], кому хочет подарить эту бикечку наш повелитель?—спросила одна.

–        Подарить? Да разве наш властелин слабый человек, чтобы задаривать кого-то? Ее хотят просто продать. Она хоть и нечистая, но, аллах свидетель, красива, как рассвет в начале весны. За нее много дадут.

–        Вы лжете!—крикнула Эрви, оттолкнув старуху.– Я не пленница! Вон отсюда!

Эрви вскочила со скамейки и в гневе вытолкала испуганных старух из комнаты. В ней проснулась кровь лесной свободной дикарки. Ее хотят продать, будто беличью шкурку!

–        Пусть сюда придет сам мурза и скажет, что эти старухи лгут!—кричала она.

На крик вбежал евнух. Он привык к безропотности обитателей гарема и, схватив Эрви за косы, потянул к выходу. Слишком поздно заметил он в руках ее тяжелую железную кочергу. Эрви с силой ударила евнуха по плечу, и он с воем выскочил за дверь. Вслед ему полетел медный кувшин.

Скоро пришел мурза и строго спросил:

–        Почему ты выгнала старух, почему ударила хранителя гарема?

49

–         Они сказали, что ты хочешь продать меня, как рабу, а евнух чуть не вырвал мои волосы.

–         Успокойся, Эрви, старухи лгут, и ты правильно сделала, что выгнала их. А ты, дрянной слуга, если еще раз дотронешься до этой женщины, я сам обломаю кочергу о твои бока. Пойдем в комнату, я хочу поговорить с тобой.

Войдя в комнату, мурза сел на низкую скамеечку против жаровни и, размешивая щипцами раскаленные угли, заговорил, не глядя на Эрви.

–         Я пришел тебе сказать, что завтра уезжаю.

–         Отпусти меня в Нуженал.

–         По дороге в Казань я много думал о тебе, Эрви. И я решил сделать тебя самой близкой моему сердцу. Нужда снова гонит меня в Бахчисарай. Через три новолунья я вернусь.

– Отпусти меня к мужу,—глядя в пол, упрямо сказала Эрви.– Я никогда не буду твоей – я лучше умру.

– Глупая ты. Я еще на плоту мог прийти к тебе ночью, и ты не смогла бы противиться моей силе. В моем доме ты провела две ночи – разве я принуждал тебя? Чем Аказ лучше меня?

–         Он мой муж.

–         Ты не была с ним на брачном ложе.

– Мы держали наши руки над               свадебным костром.

– Ты, я вижу, не понимаешь своего счастья. Но я верю – поймешь. Время для этого у тебя будет. Ну, мне пора!

Спустя минуту появился евнух. Увидев его, Эрви невольно улыбнулась. Рука хранителя гарема висела, как плеть. Евнух поклонился и писклявым голосом сказал:

–         Пойдем, госпожа, я покажу тебе твои покои. Ты удостоена великой чести – будешь жить в дальнем крыле гарема. Там живут валидэ.– Евнух мелкими шагами пошел впереди Эрви.

–         Кто это – валидэ?

–         Законные жены господина. Их всего четыре. Твои покои рядом с ними.

Евнух открыл дверь, и они вошли в большую длинную проходную комнату. Посреди нее стояла медная жаровня, на ней остывали, покрываясь сизым пеплом, древесные угли. Единственное оконце еле освещало комнату. Около стен, на лавках, сидели женщины, склонившись над работой: кто вышивал, кто вязал или прял шерсть. Было душно и пыльно. Женщины, глянув на Эрви, снова склонились над пяльцами.

–         Кто это?—спросила Эрви, когда они прошли комнату.

–         Рабыни.

Следующая комната – поменьше. Но тоже с жаровней посредине. Здесь были только молодые, красивые женщины. Они, видімо, только недавно проснулись, ходили по комнате полураздетые, вялые, медленно покачивая обнаженными бедрами. Некоторые еще убирали свои тюфяки, которые были разостланы прямо на полу, и запирали их в шкафы, вделанные в стену. На евнуха они не обратили внимания, а Эрви ощупали неприязненными взглядами.

–       Жены мурзы?—спросила Эрви.

–       Нет, нет. Это бикечи.

Покои, куда евнух привел Эрви, представляли обычную комнату с двумя окнами. Здесь была печь, широкая лежанка, застланная парчовым покрывалом. Над лежанкой висел забранный полог из шелка, по стенам укреплены бронзовые светильники, в которые вечером вставлялись факелы. Резной столик с шербетом стоял около лежанки. Был здесь еще стенной шкаф с нарядами для Эрви.

–       Ты здесь будешь хозяйкой, госпожа. И никто без твоего позволения не может заходить сюда... кроме господина твоего. А служить тебе будет Зульфи.– Евнух хлопнул в ладони, и в покои вошла молодая служанка. Согнулась в привычно смиренной позе, а глаза – бойкие. Евнух, поклонившись, вышел. Служанка тоже направилась к двери, но Эрви сказала:

–       Останься. Посиди со мной.

Так для Эрви началась новая жизнь. Ни рабыни, ни бикечи, даже валидэ не могли покидать пределов дворца. Вся их жизнь замыкалась границами гарема, небольшим двором с соколиной башней. В хорошую погоду бикечам разрешалось подниматься на зарешеченную башню, чтобы поглядеть на город. Все ворота, все калитки на запоре, каждый шаг под взглядом либо служанки, либо евнуха.

Дни потянулись медленно и тягуче. Эрви томили безделье и неизвестность. И еще—всеобщая неприязнь. Законные жены хана знали: если в гареме появилась звезда, владыка все внимание перенесет на нее. Они ненавидели избранницу своего владыки. Еще больше ненавидели Эрви бикечи. Пятая комната, в которой сейчас жила Эрви,– это их комната. Если мурза хотел навестить одну из жен, он приходил к ней в комнату. Если же пожелал провести ночь с одной из бикечей – ее вели туда, в пятую.

Только Зульфи скрашивала безрадостную жизнь. Но Эрви не знала, что все, о чем она говорила с ней, становилось известным евнуху или старшей валидэ.

Безделье и неизвестность усиливали самую страшную муку– тоску по Аказу, отцу и родным местам. Эрви всеми силами старалась получить хоть какую-нибудь весточку из Нуженала. Но стены гарема глухи, заборы высоки, и нет доступа вестям из внешнего мира. Только один раз проговорилась Зульфи, будто видела в доме мурзы старуху, которая пришла с черемисской стороны.

А однажды подслушала Эрви разговор жен мурзы. Прошла гри месяца, был на исходе четвертый, а Кучак не появлялся. И старшая валидэ говорила, что повелитель уехал в Крым по важному делу. Русские начали строить на Суре город и непременно от него поведут войска на Казань. Хан послал мурзу просить у крымского хана военную силу, а тот почему-то упрямится. Вот поэтому владыки нет, и когда он приедет—неизвестно.

Подслушанный разговор обрадовал Эрви.    Если русские построили на Суре город, они возьмут Казань и освободят                                                                                          Эрви. Аказ непременно  придет с русскими...

Мурза Кучак уехал в Крым летом, думал        вернуться в конце осени, а пробыл в Бахчисарае до весны.

По только что просохшим дорогам он возвращался в Казань. Возвращался без помощи, на которую так рассчитывал Сафа-Гирей. И все-таки мурза не только об этом думал, подъезжая к Казани. Он думал и об Эрви. Мурза знал, что ни одна из его жен, ни бикечи по-настоящему не любят его. Когда из пяти своих сыновей он выбирал наследника, жены ластились к нему, как кошки. Каждая хотела, чтобы ее сын стал наследником. Но мурза указал на Алима, и три жены плевались и фыркали, как верблюдицы. А Эрви —не такова. Но любит Аказа. И проезжая около реки Барыш, что у Алатыря, послал мурза конника к Шемкуве. Чтобы ехала немедля...

Гарем притих. О том, что приехал хозяин, в доме знали все. Готовились к встрече жены мурзы: проветривали комнаты, натирались белой помадой, румянились. Каждая из четырех верила: к ней зайдет повелитель. Только в глубине души червячком точила мысль: а вдруг мурза пройдет мимо, в пятую комнату. Опасения эти гасились: много раз привозил хозяин девок из разных мест, но ни одна не задержалась на лучшей половине гарема. Пробудет ночь, две—не более. А об Эрви мурза, наверное, забыл давно, и спешно уехал, не успел выгнать из покоев, вот и живет она тут.

Но еще до полудня жены узнали: мурза с евнухом переслал черемиске сушеные крымские фрукты и сладости, дорогие подарки.

Приуныли жены.

Через час новая весть: Эрви подарки не приняла, сладости выставила за дверь. Это хорошо! Мурза крут. За дверь вылетит и сама дикарка.

Настал вечер. Сидят жены около дверей, к шагам прислушиваются. Евнух и служанки ходят на цыпочках, их почти не слышно. Мурза пойдет – все половицы застонут.

Вот он – идет. Шаги тяжелые, уверенные. Скрипят ступеньки, гнутся половицы. Первая дверь—мимо. Вторая, третья—мимо. Четвертая—тоже. Женам ясно—мурза прошел к дикарке. Сейчас крик будет, сейчас гроза будет, нагайка засвистит. Ждут жены, но все тихо. Полчаса не прошло, тихо скрипнула пятая дверь. Значит, мурза вышел не в гневе. Так почему он не остался до утра? Гадают жены, ждут, но повелитель снова прошел мимо их дверей и покинул гарем.

А было так... Мурза вошел в комнату, всего один светильник горит, остановился у двери, огляделся. Эрви забилась в угол лежанки, сидит, колени обняла, поджала к животу, глаза блестят.

–        Я приехал,– сказал мурза.

–        Вижу.

–        Ты меня ждала?

–        Ждала.

–        Значит, я тебе нужен?– Кучак шагнул к лежанке.

–        Кто меня домой отпустит без тебя?

–        Почему подарки не взяла?

Эрви молчала.

–        Я думал, ты будешь со мной.

–        Нет. У меня муж есть.

–        Почему за тобой полгода не едет?

–        В Казани стены высокие.

–        Попросил бы. Может, я отдал бы.

–        Аказ гордый.

–        Но сколько времени прошло...

–        Мой муж мне верит. Десять, двадцать лет я здесь просижу– все равно возвращусь такою, какая ушла. Или не возвращусь совсем. Если бы не надеялась на это, живой меня не застал бы.

–        Я тебя понимаю, Эрви. Но должен сказать: с твоей родины вести плохие есть. Аказ пропал...

–        Я не верю тебе.

–        И я тоже вестям этим не верю. Подожди немного – сейчас у меня много важных дел? Потом – поедем в Нуженал. Если Аказ там – отдам тебя ему. Если нет – просить буду тебя со мной в Казани жить. Согласна ли?

–        Там видно будет. Подожду. Делай свои дела. Но знай: дотронешься до меня – умру.

–        Спи спокойно. Жди.

Из гарема Кучак пошел прямо к хану. От сыновей он узнал, что дела в ханстве плохи.

Сафу-Гирея он застал совсем расстроенным. Хан вяло поругал мурзу за долгое сидение в Бахчисарае, потом спросил:

–        Как здоровье моего брата Саип-Гирея?

–        Брат твой ушел в сады Эдема.

–        Умер?—так же равнодушно переспросил Сафа.– Кто теперь?

–        Саадет-Гирей. Тоже твой брат.

–        Средний,– уточнил Сафа.– А как он поживает?

–        Плохо, могучий.

–        Только на трон сел и уже плохо?

–        Горячая голова. Наместника султана обидел, теперь то и гляди из Стамбула шелковый шнурок пришлют. Беи хана не слушают, войско из своих бейликов не дают, король польский снова грозит войной. Саадету, в случае беды, свой дом защитить нечем... Мы долго думали, выжидали...

–        Здесь тоже плохо,– Сафа накурился кальяна и казался пьяным,—Булат меня не слушается тоже, все делает, как захочет. С Москвой сносится, наверно, скоро русские рати позовет. Другого хана у князя Василия просят. Шигалея грязного. Если Москва рать пошлет, что делать будем?

–        Саадет-Гирей советовал: Булата и его сторонников убить, на коренных казанцев нагнать страху...

–        Легко сказать – убить. У меня своих воинов нет, только охрана – полторы тысячи. И то они не мои, а твои. А у Булата, сам знаешь, сколько...

–        Саадет сказал: если будет больно плохо, пусть Сафа в Крым едет.

–        А ты?

–        А я здесь останусь. Султан оставлять совсем Казань не велел. Если так не сделаем, он и тебе шелковый шнурок приготовит. И глазом не моргнет.

–        Будь проклят тот день, когда я согласился стать ханом Казани!—воскликнул Сафа и отбросил в сторону мундштук кальяна.

Мурза огляделся в Казани: дела не так безнадежны. Булат, конечно, силен дружбой с Москвой, но если его припугнуть, то можно послов московских, которые мутят в Казани воду, выгнать. Правда, Сафа-Гирей клятву Василию-князю дал, но какой хан когда и где клятвы держался?

Придумано—сделано. Один лабаз торговый у эмира Булата спалили, пригрозили, что если и далее эмир против хана будет – все спалят. Послов московских из Казани выгнали, имущество их забрали. Стали потихоньку сторонников Булата шерстить.

Казанцам, державшим сторону Москвы, тяжело стало жить. Сафа и Кучак не щадили тех, кто им противился, а повеления из Москвы не слушали. Дошло до того, что отказались от своих послов, которых раньше сами же на Москву послали. А те, не будь плохи, собрались вместе да и бух государю московскому письмо:

«Огныне Сафе-Гирею мы служить не хотим,– писали они,– ни послал нас сюда за великими делами, но что мы здесь ни делали, он все это презрел, от нас отступился, а если мы ему ненадобны, то и он нам ненадобен. А в Казани у нас родня, бритья и друзья. Пошли же нас к Васильсурску, мы отпишем им грамоты, и они за нас станут, потому как Сафа-Гирей многим неугоден. Пристали к нему крымцы да ногаи, да тутошние лихие люди, а весь народ с ними не вместе. Земля ждет твоего государева жалования: быть ли царем на Казани Сафе-Гирею или кого другого пришлет государь. Было бы по-доброму если бы Государь послал Шигалея...»

Василий Иванович послов послушал и отпустил их с Шигалеем в Нижний Новгород. Они списались с мурзой Булатом, тот поднял казанцев на Сафу-Гирея и выбросил его из Казани. Опять пришлось Сафе возвращаться в Крым.

Взявши власть в Казани, Булат был сам себе на уме. Шигалея ханом он совсем не хотел. Этот власть отнимет сразу. Лучше попросить на трон Шигалеева брата Беналея. Тот молод и глуп, к хмельному пристрастен. Спорить с Булатом не сможет. Так и сделали. Попросили на ханство Беналея, которого москвичи звали просто Еналеем, и в Казани снова водворилось спокойствие.

Не успел Еналей на трон казанский сесть, как к нему посол от ногайских степей, от мурзы Юсуфа. «Ты давно дочь мою Сююмбике замуж просил. Тогда она тебе отказала, теперь согласна».

Еналей послал за невестой специальный поезд, на всякий случай попросил согласие Москвы.

В Москве узнали об этом и рады. Князь Юсуф всей ногайский орды хозяин. Породниться с ним казанцам – для Руси большая выгода. Сразу из Москвы грамота – женись, хан Еналей, с богом! И появилась в Казани красавица Сююмбике.

Поглядели казанцы – ахнули. Царица – ослепительнее звезды.

И еще раз суждено было охать казанцам. Первый удивился мурза. Шла г. Почему-то после женитьбы хан Еналей советов у него перестал спрашивать. А зачем Еналею советы, если все государственные дела он передал молодой царице. За короткое время Сююмбике вникла в ханские дела, узнала всех людей, нужных приблизила, пустых из двора выгнала, все взяла в свои руки. И все ей покорялись: иные не могли отказать ей ни в чем из-за ее красоты, н другие – из-за ума ее. Сунулся было Булат с советом, царица ласково заметила: «У хана своя голова на плечах есть». Булаг нахмурился, напустил на свое лицо злобу, думал испугать Сююмбике. А она глянула на него ласково-ласково и сказала:

– Я всегда любовалась твоим лицом, благородный эмир, ныне же легла на лицо твое тень зла. Не сердись на Сююмбике – Она любит тебя.

И покорила Булата. Да что там Булат! Мурза Кучак, уж на что строптивый, и то Сююмбике покорился. Позвала царица Кучака, не стала спрашивать, как он служил Гиреям, сколько сторонников Москвы погубил, а просто сказала:

–        Смотри, милый мурза, за Горный край ты перед ханом ответчик. Если что – с тебя спрашивать будем.

А мурза подумал: «От этой умной и хитрой бабы пользы взять можно больше, чем от Гиреев. Ей надо служить».

А в один из вечеров пришла в дом мурзы Шемкува. В другое время старуха ходила в Казань – долго добиралась, не по одному дню в доме мурзы бывала, дожидаясь, пока он заговорит с ней. За это время она досыта наедалась, отдыхала после долгой дороги. На этот раз, вызванная вторичным приказом, она мчалась в Казань сломя голову, где верхом, где пешком, а где и на чужой лодке. На седьмом десятке лет легко ли? А в доме мурзы поесть, отдохнуть не дали – сразу к хозяину.

–        Ты почему так долго не шла? Служить Казани надо честно.

–        Тебе служу я,– так же зло ответила Шемкува.– А про тебя сказали, что ты ушел в Крым с Сафой.

–        Ну ладно. Я слышал, что Аказ снова подбивает людей против Казани.

–        Аказ исчез...

–        Исчез?! Слава аллаху! Значит, первые вести были верны. Кто избран лужавуем?

–        Пять дней шел спор. И Мырзанай добился своего.

–        Как думаешь, куда девался Аказ?

–        Ходят слухи, что он строил крепость на Суре.

–        Как он попал туда?

–        За тобой побежал...

–        Погнался все-таки?

–        Он вместо тебя встретил Шигалея. А тот с Тугой был в дружбе. И он его пленил, а может, так уговорил. Аказ водил урусов по лесам, указывал дубы для крепостных стен.

–        А что этот жирный боров, Мырзанай, смотрел? Теперь он глава Горной стороны.

–        Разъелся больно. Дал волю богачам, и оттого его не жалует простой народ. А Аказа он как огня боится.

–        Где он сейчас?

–        Мырзанай?

–        Аказ!

–        Ходят слухи...

–        Ты, старая коряга, за сто верст слухи тащила?!

–        Ты мне велел за Нуженалом следить. Про него все что хочешь спрашивай. А за Сурой я не бывала. Однако знала, что спросишь, и велела Мырзанаю туда Пакмана послать. Но не дождалась. Уж больно ты напугал меня вторым приказом. Если Акиз там—Пакман приедет.

–        Скажи Мырзанаю: я ему за эту крепость на Суре голову оторву.

–        Мы тебе доносили, могучий. Но тебя здесь не было – ты и Крым ездил, хана тоже не было.

–       «Доносили, доносили»! Разве Мырзанай не мог людей, как раньше было, поднять, урусов развеять, леса им не давать?..

Передам твои слова.

Если Аказ жив – убить. Пусть в крепость людей подошлет, пусть наймет кого-нибудь, но голова Аказа должна быть у меня.

–        Скажу. Эрви жива? Она тебе еще не надоела? Домой не думаешь прогнать?

–        Ты считаешь, что пора?

–        Ее суДьба будет схожа с моею. Натешатся – выгонят домой. А там ее не примут. И будет так же, как и я, до старости скитаться между своим илемом и Казанью.

–        Сломать подкову можно,– сказал мурза.– Эрви живая...

–        Неужто не смирилась?

–           Такой упрямой я еще не видел.

Она тверда любовью,– сказала старуха после раздумья.– И ей вера помогает.

И хочу тебя просить – сумеешь сломить ее любовь и веру?

–        Попробую. Этому меня учить не надо.

Тебя никто не видел в доме?

–        Никто. Слуга прямо из повозки привел сюда.

Пойдем. Я тебе ее дверь покажу.

После приезда мурзы к Эрви стали относиться по-другому, служанка не ходила за ней по пятам, евнух разрешил ей одной бывать на дворе, подниматься на башню.

Сегодня Эрви долго стояла на башне, смотрела на Волгу, на прибрежные леса. Уходить в душную комнату не хотелось. Пришла Зульфи, принесла шаль.

Простудишься, госпожа. Все валидэ внизу, как бы тебя Не хватились.—Эрви молча спустилась по скрипучей лестнице, прошла в покои. Как тяжко было ей в этой мрачной, тесной комнате. Эрви попыталась отодвинуть створку окна, но она не поднималась.

Вдруг в дверь кто-то тихо постучал. Эрви прислушалась. Стук омгорился. Она подошла вплотную к двери, спросила осторожно:

Кто?

I – Эрви, омсам поч^[11].

Если бы за дверью раздался удар грома, Эрви так не испугалась бы. Родная речь! За все месяцы, проведенные здесь, она впервые услышала слова на родном языке. И она узнала голос: это была старуха с Юнги. Дрожащими руками откинула крючок, приоткрыла дверь.

–        Ты одна? К тебе никто не придет? А то мне – смерть.

Набросив крючок, Эрви осторожно прошла в темноту, ощупала

старуху.

–        Не бойся. Я не пущу никого. Как ты сумела пройти?

–        Подкупила стражу. Однажды я пыталась это сделать, но не смогла. В начале зимы...

–        Я знаю. Иди сюда, под полог. Нас никто не услышит.

Эрви усадила старуху на лежанку, дернула за шнурок. Широкие края полога упали, накрыв обеих.

–        Я добиралась к тебе две недели. Послал отец.

–        Он жив, здоров?

–        Старик плох. Когда умер Туга...

–        Туга умер?

–        В ту же ночь, как тебя увезли в Казань. С той поры твой отец заболел...

–        А муж мой, Аказ?

–        Аказ? А разве в прошлый мой приход тебе не передали?

–        Ни слова. Я случайно узнала, что ты была...

–        Аказа нет. Погиб.

–        Ты лжешь, старуха!—Эрви толкнула Шемкуву обеими руками, старуха сползла с лежанки, потянула за собой полог. Он оборвался, накрыл обеих. Шемкува поднялась, сбросила с плеч ткань, прошипела:

–        Я столько верст плелась по бездорожью, пробиралась через лесные чащи, чуть не утонула в болоте для того, чтобы ты назвала меня лгуньей. Я ухожу.

–        Нет, не уходи. Не может быть... Аказ не умер!

–        Так случилось. В тот день, когда тебя схватил Кучак, Аказ с друзьями кинулся за ним. В погоне он попал в плен к урусам. Наверно, ты не знаешь: на берегу Суры построена крепость. Ее назвали Васильсурск. Аказ работал там в цепях, он рыл потайной ход. Потом сбежал. Его поймали и... Русские измены не прощают.

–        Не верю я тебе! Пойди прочь, колдунья!

–        Спасибо и на этом. Прощай!

–        Постой!

–        Ни слова больше не скажу.

–        Прости меня! Останься.

–        Я ухожу. Я лгунья! Я...

–        О юмо! Как мне поверить, что Аказа нет!—Эрви опустилась на колени около лежанки, уткнулась лицом в одеяло и заплакала. Шемкува склонилась над ней, как сова над пойманной мышью.

и ждала, когда Эрви поднимется. Она понимала, что достигла своего: в ее ложь поверили.

–         Поплачь, поплачь. Слезы всегда приносят облегчение.

–         Облегчение?—Эрви поднялась.– Нет я не буду лить слезы! Давай мне твое тряпье, я переоденусь и убегу. Сама все узнаю, но уж тогда – будь что будет. Снимай одежду!

–         Это глупо и безрассудно. Дорогу в Нуженал пока забудь.

–         Забыть?

–         Пока. На время. Беда тебя ждет в родном илеме.

–         Беда? Она и так рядом со мной.

–         А об отце своем ты подумала, о людях наших подумала? Неужели я ради этой черной вести пришла к тебе? Мы считали, что ты о смерти Аказа знаешь давно. Я пришла передать тебе совет отца...

–         Говори...

–         Ты знаешь, кто сейчас Большой лужавуй?

–         Откуда мне знать?

I                       Мырзанай. Пакман чалымским лужаем правит, а Мырынзай теперь всю власть над Горной стороной взял. Мурза у нас дивно не был, ты знаешь, он за Перекопом пропадает – Мырзанай что хочет, то и делает. И помешать ему некому. Аказ погиб, Туга умер, а Ковяж на его дочке женат. В округе все говорят, что ты сама к мурзе поехала. Пакман думает, что тебя сюда отец той послал, и они Боранчею дышать не дают. Лучшие земли твоего отца заняли, угодья для охоты отняли. И отец твой повелел сказать: уж если ты Аказу не досталась, если женой Пакмана быть не хочешь, а отдалась мурзе, то помоги отцу. Зачем то ты сама сладко ешь, мягко спишь, а об отце забыла?

–         О чем ты говоришь? Я до сих пор верна Аказу!

–         Забудь его, пригрей мурзу, затми его рассудок. Повиновеньем, нежностью его покори.

–         Да ты в своем ли уме?

–         Сперва дослушай. Настанет день, когда тебя мурза назовет женой...

–         Пусть твой язык отсохнет. Седая, а ума не нажила!

–         Пойми, весь Горный край тебе станет подвластным. И если ты захочешь, мурза сам к твоим ногам бросит Мырзаная. Его Никто не любит – все Большим лужавуем отца твоего назовут.

Тогда все простят, что ты сама пошла в постель мурзы. Другого пути теперь для тебя нет.

Нe зря говорят: нельзя до бесконечности натягивать тетиву. Нервы у Эрви все время как натянутая струна была. Но теперь вникла. Эрви села на скамью, опустила низко голову, задумалась, зачем ей жить, если Аказа нет? Куда стремиться, если дома ждет ее позор и смерть? Может, старуха права? Приехать домой сильной и властной, отомстить Мырзанаю, найти убийц Аказа. помочь отцу и народу.

–        Что передать отцу? Говори скорее! Мне тут долго быть нельзя.

–        Скажи – я сделаю, как он хочет. Мне теперь все равно.

–        Давно бы так,– Шемкува погладила волосы Эрви, тихо вышла...

...Бикечи говорят: в гареме, в самых лучших комнатах живут самые худшие женщины. Это они о женах мурзы так говорят. Старшая жена мурзы Паху-бике давно на мужа махнула рукой – она стара. Ее взяли для мурзы из-за богатства. Он моложе ее был тогда на восемнадцать лет. Сейчас ей шестой десяток идет. Вторая валидэ, Джамиля, вся в молитвы ушла. Ходит из мечети в мечеть, аллаху предана. Ей все равно: есть у мурзы возлюбленная или нет. Четвертая жена, хоть и молода, но ленива и чревоугодница. Одна забота у нее: поесть сытно, поспать долго. Детей у нее нет, забот о муже – тоже.

Зато третья жена, Саида, сильно забеспокоилась, когда рядом с нею появилась Эрви. У Саиды четверо детей, все сыновья. Ей о наследстве надо думать. Саида следила за каждым шагом Эрви, и когда к той прошла Шемкува, сразу сообразила, что послал ее туда мурза. Саида вслед за Шемкувой подошла к двери, приникла ухом к щели. Саида поняла, зачем послана старуха. Если дикарку уговорит, будет она женой мурзы.

Утром в доме стало известно, что прибежал с Горной стороны парень и принес мурзе весть: крепость на Суре построена, муж Эрви жив, русские собирают в той крепости большое войско и хотят на Казань идти. Обрадовалась Саида и, улучив удобную минуту, постучалась в дверь Эрви.

–        Что надо?—неласково спросила Эрви.

–        Радостную весть хочу тебе сказать. Был с вашей стороны Пакманка и сказал, что муж твой Аказ живет в крепости на Суре...

–        Он жив?

–        И здоров. Русские дают ему сорок тысяч воинов, скоро тебя выручать придет.

–        Русские воины на Казань придут – тебе какая радость? Не верю я твоим словам.

–        Я не хочу, чтобы ты грела постель моего мужа. Потому и пришла к тебе. Ты мне верь, а старухе не верь. Ее мурза с ложью к тебе послал. Пойми: без его позволения ни один чужой человек в гарем проникнуть не может. Я все сказала.

У Эрви будто крылья за плечами выросли. Дали русские Аказу войско или не дали, не это главное. Главное – Аказ жив! Теперь она знала, как говорить с мурзой, знала, что делать. Весь день была радостной, а поздно вечером пришел в ее комнату Кучак.

–         Пакман в Казань прибежал. Хочешь увидеть его?

–         Хочу.

–         Только он горестные вести принес...

–         Все равно хочу.

Мурза хлопнул в ладоши, вошел, склонившись, евнух. Через малое время привел Пакмана.

–         О, Эрви. Ты стала красива, как луна в зимнюю ночь,—сказал тот.

–         А ты возмужал, Пакман. Здравствуй.

–         Я привез тебе поклон от Боранчея.

–         Спасибо. Здоров ли он?

–         Постарел сильно. Велел тебе мурзу слушать, покорной быть.

–         Муж мой, Аказ, здоров ли? Почему он поклон не послал?

–         Разве ты не знаешь: Аказа нет в живых. Его убили русские.

–         Когда?

–         В ту ночь. Он побежал тебя догонять, наскочил на русских, его зарубили.

–         Как ты узнал?

–         Я сам похоронил его. У Волчьего оврага.

–         В прошлую ночь ко мне мурза Шемкуву прислал – она говорила, что Аказа убили в крепости на Суре. Кто из вас лжет?

Пакман виновато глянул на мурзу, тот боднул головой в сторону двери, и Пакман исчез.

–         Так кто же из вас говорит правду?—спросила Эрви.

–         Пакман не поумнел. Захотел похвастаться. Ты одно знай: Аказа нет.

–         Отпусти меня домой.

–         Зачем? К кому? Сейчас там Мырзанай хозяин. Тебя он силой выдаст за Пакмана. И будешь ты жить в черном, дымном кудо. Терпеть упреки, сносить побои. А я тебя сделаю звездой гарема, женой сделаю. В шелка одену, Пакман твоим слугой будет. Хочешь?

–         Могу ли я стать женой человека, который оплел меня мерзкой ложью? Я знаю, что Аказ жив и русские идут на Казань войной. Ненавижу тебя. Убей меня или отпусти!

–         Вот как! Терпенью моему пришел конец. Сейчас же собирайся! Пойдешь в подвал, к моим рабыням. Нет, не к рабыням! Аскерам на потеху! Их много. Они тебе праздник устроят. Иди! Или боишься?

–         Уж если я тебя не боюсь – твоих ли мне собак бояться?

–         Ну, берегись! Сначала я тобой натешусь, потом—аскерам!– Мурза раскинул руки и пошел на Эрви. Она вскочила на лежанку, с нее забралась на подоконник. Ударила ногой в раму.

–         Не ломай раму! Упадешь – разобьешься.

–         Какой дурак назвал тебя могучим?—Эрви повернулась к мурзе, пытаясь спиной выбить окно.– Ты лжец и трус! Сюда идут войска, а ты воюешь с бабами!

Эрви ударила ногой по раме, на пол посыпались осколки цветного, наборного стекла. Мурза в два прыжка оказался около окна, схватил Эрви, сдернул с подоконника. Стараясь вырваться, Эрви извивалась, как кошка, царапала лицо мурзы, била по спине кулаками. Мурза держал ее крепко. Понес к двери. И тогда Эрви увидела светильник, укрепленный на стене на высоте человеческого роста. Она вырвала из гнезда бронзовый подфакельник и изо всех сил ударила им мурзу по голове. Кучак пошатнулся, завыл, как зверь, бросил Эрви на пол. «Ты ранила меня, собачья кровь!» В неистовой злобе он начал наносить ей удары носком сапога в бока, в спину, в голову. Эрви потеряла сознание. И почти в тот же момент в дверях показался Хайрулла, крикнул:

–       Внимание и повиновенье! Сююмбике – царица Казани!

Кучак зажал рану на голове ладонью, увидел царицу. Она