Текст книги "Марш Акпарса"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

–     Мы это знаем,– вступил в беседу тот, кого назвали Санькой,– но нам известна большая правда, по которой живут все люди: каждый человек волен брать от земли все, что она может дать.

И никто, даже ваш мурза, не волен вставать против этой правды. Наш бог велел сказать вам это. Вы сами не хотите родить хлеб, оттого и легко мурзе держать вас в страхе.

–     Ты неправду говоришь, пришелец. Мы очень хотим родить хлеб. Все, что мы добываем в лесу: шкурки, мед, воск – все идет мурзе в обмен за муку. Если бы мы имели свой хлеб...

–     Так имейте! – воскликнул Ешка.

–     А где взять семена?

–     Мы вам дадим семена. Смотри, старик! – Ешка подбежал к мешку, стоявшему в стороне, набрал полные пригоршни овса и высыпал перед удивленным Чка.

–     Это не наши семена. Это ваши. У нас закон есть: чужое не брать.

Неожиданный отказ старика удивил всех и озадачил. Ирина первая догадалась предложить обмен:

–     Пусть будут наши семена, а ваша земля.

Чка потоптался на одном месте, сказал:

–     Я пойду, пожалуй. С людьми рода поговорить надо. Потом приду,– и он зашагал по тропинке в руэм...

Склонились над рекой хвостатые ивы, смотрится в водную гладь диковатый орешник. Берега заросли мелким ольшаником, могучий лес близко к воде не пускает. Место для руэма самое подходящее. Сорок лет назад облюбовал Чка берега этой речки и перекочевал сюда со своей многочисленной семьей. Каждый член его рода вырубил себе место для кудо. Так возник Чкаруэм, выруб рода Чка.

Сейчас Чкаруэм разросся. Около руэма расчищена огромная поляна, где растут буйные травы. Тут пасут чкаруэмцы свой скот– коров, овец и коз. На нее приходят люди Чкаруэма попеть песни, поплясать и держать, если потребуется, совет.

Сегодня на поляне многолюдно. Чка собрал сюда всех мужчин.

–     Мужчины! – сказал он,– на берегу Корак-иксы^[1] появились люди чужого племени. Я думаю – это добрые люди. У них есть семена хлеба, и они хотят родить его на нашей земле. Что думают мужчины об этом?

–     Иметь свой хлеб – больно ладно! – воскликнул младший сын старейшины Ургаш.– Однако страшно. А вдруг мурза узнает?

–     Все мурза да мурза! – крикнул Топкай.– Мы, как овцы, шарахаемся по сторонам при одном его имени. Мужчины мы или нет? Пора сказать нам свое слово – вон сколько нас! Мы отдаем ему ясак, пусть не мешает нам жить, как мы хотим. Земля здесь наша, н мы будем родить на ней хлеб!

–     А если придут воины Япанчи и потопчут все наши посевы?

–     Если сломают хребет каждому, кто ослушался? Что тогда?

–     Кто это говорит такие слова? – Чка поднялся.– Я не узнаю моих сынов и внуков. Есть великая правда на свете: каждый человек волен брать от земли все, что она может дать. Боги помогут нам отстоять эту правду от жестокого и несправедливого мурзы.

–     Дай я скажу, отец,—Топкай вскочил на пенек.– Мужчины, слушайте! Нас тут сорок патыров, у каждого нож и стрелы. А если поднять всех наших людей, если послать ходоков в соседние илемы, можно набрать три сотни человек. Неужели мы не защитим себя?

–     Защитим, Топкай! – раздались голоса.

–     В обиду себя не дадим!

–     Ты зря сказал – мы не овечки!

–     Я это же говорю. Надо идти к людям на Корак-иксу и принять их в свою семью. Надо самим родить хлеб.

–     Да будет так,– сказал Чка, подняв руки над головой.

Ешка все лето помогал старикам добывать мед. Санька подружился с Ургашем, и они все дни пропадали в лесу, на охоте. Никогда ранее столь удачной охоты Санька не видывал. Леса были полны зверьем: белки, лисы, куницы, а к осени пошел черный соболь. Не было такого дня, чтобы Санька не натянул на рогульки десятка полтора шкурок. Ургаш и другие охотники добывали шкур еще больше. Мясо сушили впрок. Летом еду давала речка. Шигонька с Топкаем пристрастились к рыбной ловле и все дни проводили на реке.

Ирина помогала женщинам руэма в их обычных домашних делах.

Уходя на охоту, на рыбную ловлю, люди проходили мимо полян и радовались. Невиданное дело: овес вымахал до пояса, стоял густо, отливаясь темно-зеленой волной. Потом начал исподволь желтеть.

Убирали урожай всем руэмом.

Санька и Шигонька дивились, глядя на вороха обмолоченного зерна. Половину оставили на семена, остальное разделили поровну на каждое кудо. Пусть всем досталось не так уж много, но это был свой хлеб, за который не нужно было платить шкурками, медом и мясом.

Праздник первого урожая был самым веселым и продолжительным. Гуляли пять дней. Бабы мололи зерно на каменных жерновах, пекли пышные блины, Ешка приготовил острую, хмельную медовщину, нажарили много мяса и рыбы, всего понемногу принесли в жертву богам, а потом вышли на поляну.

Среди старых песен появилась новая. Ее пели девушки, и она, вероятно, родилась тут же, на этом празднике.

Мы неделю вымеряли,

Мы неделю корчевали,

На расчищенной поляне Вырос хлеб.

А мы сеяли его,

И растили мы его —

Убирать тот хлеб придется Тоже нам.

И муки всем нынче хватит —

К свадьбам, к праздникам, к блинам —

Всем невестам, женихам]

Там, где Шуля впадает в реку, которая течет к илему охотника Кундыша, находилась земля татарина Абаса. Какая злая судьба занесла предков Абаса в эти глухие места, никто не помнит. Может, нарочно послали сюда мурзы своих подданных соплеменников, чтобы те помогали им держать в повиновении черемисов—кто знает? Может, сами убежали от гнева жестокого властелина, может, изгнали их татары из своих улусов за какую-нибудь вину. Неизвестно, как жили между собой предки Абаса и первые чкаруэм– цы, но теперь соседи живут дружно. Да и что им делить? Ясак они платят наравне, мурза Япанча, так же как и чкаруэмцам, запрещает Абасу сеять свой хлеб, а в годы нужды и татары терпят одно горе.

Поэтому Абас, узнав о том, что в Чкаруэме выращен свой хлеб, сразу поехал к соседям. Чкаруэмцы встретили его приветливо, угостили блинами, привели в кудо к русским.

Погостил Абас у соседей не долго. В его лодку погрузили чкаруэмцы три мешка овса, а в лодку Топкая – одну соху. И поехали Топкай и Шигонька провожать соседа до его дома.

Потом наступила зима. Шигонька решил, что теперь пришла пора приобщать язычников к православной вере, благо, времени для этого в долгие зимние вечера хоть отбавляй.

Мурза Япанча, будто стрела, спущенная с лука, летит, не считаясь ни с чем, разит всякого, кто стоит на пути.

И оттого удача всегда сопутствует Япанче. Для него опасностей не существует.

Появился в его землях недруг – мурза не спрашивает, сколько врагов, он только успеет узнать где – и вот уже взвился любимый конь под Япанчой, и некогда ждать, когда соберутся его джигиты. Как вихрь, налетит на врага, разметает противника по сторонам, нанесет великий урон – и нет Япанчи, попробуй, догони его.

Так случилось и этой весной. Узнал мурза, что в землях Абаса и в Чкаруэме появились русские люди, гнев закипел в глазах Япанчи. А как узнал, что эти русские в прошлое лето привезли черемисам зерно, посеяли его и убрали, совсем рассвирепел и послал в Чкаруэм по только что просохшим дорогам пятерых воинов. Те вернулись с тревожной вестью: чкаруэмцы посеяли овса в три раза больше, чем в прошлом году и намерены отстаивать свои посевы.

Япанча, вскочив на коня, помчался в лес. Пятеро джигитов за ним следом...

Отец Япанчи переехал в Казань из Крыма. Был он не знатен и не богат, но отличался смелостью и жестокостью.

В одном из набегов на леса добыл он девушку редкой красоты, привез ее в свой гарем. Отец ее, очень богатый черемисин, предложил за дочь богатый выкуп – десять тысяч шкурок. Взял татарин шкурки, вернул дочь, но не одну. Родила она от крымца сына, и назвали его Япанчой. Рос Япанча среди черемисов, стал лучшим стрелком, лучшим наездником, жестоким воином. Собрал вокруг себя таких же разбойников, как и сам, принялся грабить лесные илемы. Крымская кровь текла в его жилах. Все больше и больше богател дед Япанчи, все шире раздвигал границы своих владений. После продажи десяти тысяч шкурок пошел в гору и отец Япанчи. Он начал торговать и тоже сильно разбогател. Пришло время, умер дед, погиб в набеге отец, а Япанча, соединив два богатства в одно, переехал в Казань. Стал он влиятельным и знатным. Опорой ханского трона стал. И отдал хан Япанче всю Луговую сторону во владение.

Никто не смел ослушаться Япанчи до сих пор. И вдруг какие-то чкаруэмцы, о которых мурза знал только от сборщиков ясака, нарушили его волю.

Ждет их суровая расправа, скачет мурза в Чкаруэм, грызет в гневе кончики своих усов.

–     Выслушай меня, пресветлый мурза,– говорит ему старый джнгит, поравнявшись и придерживая коня.

–     Говори,– коротко бросает Япанча и сплевывает в сторону.

–     Мало нас, ой, как мало. С тобой всего шесть. А черемис, может быть, триста, а может, больше. Я там был и страха в их сердцах не заметил. Подумай об этом.

–     Я уже думал. Моя одна сабля стоит двухсот черемисских сабель. Остальных побьете вы.

–     А если...

–     Ты заедешь в улус Абаса и поднимешь всех татар. Они нам помогут усмирить чкаруэмцев.

Больше за всю дорогу они не произнесли ни слова.

Радость весны, радость сева сменилась для чкаруэмцев тревогой. Прискакали воины Япанчи, постращали жестокой расправой и умчались обратно. Скоро жди самого мурзу.

Кто-то советовал бросить на время руэм и уйти в лес, кто-то говорил, что надо покориться и вытоптать посевы, задобрить Япанчу богатыми подарками. Но таких было мало. Молодые мужчины, Топкай, Ургаш и Санька призывали всех встретить мурзу стрелами, показать свою силу, отстоять хлеб. На том и решили.

На дорогах днем и ночью на деревьях сидели сторожа – приезд Япанчи не должен быть внезапным.

В лесах наделали засеки, в которых постоянно находились по три десятка стрелков.

Весь Чкаруэм и днем и ночью был настороже.

Первыми заметили приближение чужих всадников верховые сторожа. Где-то тревожно закуковала кукушка, еще дальше каркнула ворона. Лес ожил в криках птиц и зверей. Охотники приблизились к дороге.

Япанча понял, что это сигналы о его приближении, и ударил коня плеткой. Наступил момент стремительного набега. Выхватив саблю, как ветер, помчался мурза вперед. Четверо воинов скакали за ним. Вокруг пели черемисские стрелы.

Засеки, расположенные по обеим сторонам дороги, мурза заметил поздно и остановиться в стремительной скачке не смог. Конь пронес его меж засеками, и стрелы, пущенные из завалов, поразили насмерть двух воинов. Два других всадника, резко повернув лошадей, ускакали.

Япанча остался один. Прорваться обратно через засеку не было смысла, и он бросился вперед, к Чкаруэму.

На второй засеке под мурзой убили коня, и он упал, сильно ударившись о землю. Сабля вылетела из рук и затерялась в кустах. Сопротивляться было бесполезно. Из леса выбежали люди и связали его.

Пока вели мурзу в Чкаруэм, он в кровь искусал губы. Злость и обида душили его. Впервые в жизни Япанча познал страшную горечь поражения.

И снова собрались на большой поляне люди. У всех в глазах радость победы, смешанная с тревогой. Все смотрят на старого Чка и ждут, что он скажет. Мурзу развязали, и он с ненавистью глядел на победителей.

–     Ты видишь, мурза, боги наказали тебя за то, что ты нарушил правду земли,– начал говорить Чка.

–     Не ври, старый шайтан,– я живу по законам аллаха и плюю на твоих богов!

–     Ты рожден от марийки, и юмо властен над тобой. Это он помог нам победить тебя.

–     Снова врешь, облезлая собака! Не юмо, а русские помогли вам обмануть меня. Но ты рано торжествуешь победу! Через час мой джигит приведет сюда татар из Абасова улуса, и вы заплачете кровавыми слезами. Я сожгу ваши кудо, переломаю хребты вашим людям, а тебя привяжу к хвостам лошадей и разорву напополам. Неужели ты думаешь о победе надо мной, когда половина ханства трепещет перед мурзой Япанчой и его воинами?

–     Оставь нас в покое, мурза,– сказал Улем,– и мы будем платить тебе богатый ясак, а тебя отпустим. Дай нам слово.

–     Ты, порождение болота, как ты смеешь требовать невозможного? Я был и буду хозяином этих лесов. И не позднее чем через день на этом месте будет куча пепла, а вы превратитесь в падаль. Я так сказал! И если вы даже все будете сейчас лизать носки моих сапог, я не изменю своего решения. А эти русские свиньи... их я увезу в Казань, и они умрут у меня медленной и мучительной смертью. Эге, слышите топот коней, это скачут мои сородичи, это идет ваша смерть!

Все обернулись в сторону дороги и увидели Ургаша и Саньку. Ургаш снял с седла связанного татарина и бросил к ногам Чка.

–     Мы поймали его в лесу. Он ехал от Абаса.

–     Где помощь, презренный трус!—крикнул Япанча.– Ты не был у Абаса?

–     Был, пресветлый мурза. Люди татарского улуса отказались идти тебе на помощь. Они закидали меня грязью... Они тоже сеют хлеб.

–     О-о-о проклятье! – простонал мурза и сел на траву.

–     Ты в нашей власти, мурза,– снова заговорил Улем,– и никто тебе не поможет. Еще раз прошу: оставь нас в покое, и мы отпустим тебя. Дай нам слово, что никто, кроме сборщиков ясака, не будет нас беспокоить.

–     Обещай, что не будешь мстить нам,– добавил Ургаш,—ведь мы защищали себя и правду земли. Не мы первые подняли оружие.

–     Хорошо,– сказал мурза, медленно поднимаясь.– Я не трону вас, если вы уничтожите посевы, я оставлю вас в покое, если вы отдадите мне русских.

–     А если мы не согласимся на это? – спросил Чка.

–     В Казани знают про вашу измену, и не дольше чем через неделю здесь будет все мое войско. Все равно и вы, и русские будете в моих руках.

–     Уведите их в сторону, мы будем советоваться,– сказал Чка, и мурзу с воином отвели в кусты.– Как быть, мужчины?

–     Я не верю ни одному слову мурзы,– сказал Улем.– Если мы отдадим мурзе наших друзей, мы погубим их и поступим как самые презренные и ничтожные скоты. Еще не было в нашем роду такого, чтобы мы предавали друзей. Если мы уничтожим посевы, мы погубим правду земли, снова будем под сапогом мурзы, если он не уничтожит нас.

–     Слушайте, люди! – крикнул Топкай.– Если мы сделаем,

как хочет мурза, мы все равно не спасем себя. Он переловит нас по одному и умертвит. Так лучше погибнуть в бою за правду, чем умирать позорно.

–     Зачем умирать, Топкай? – сказал Ургаш.– Неужели разучились пускать стрелы прямо в сердце врага, неужели кровь Она– ров ушла из наших сердец? С нами рядом встанут татары Абаса– они воины не хуже, чем джигиты Япанчи, к нам на помощь придут люди из других руэмов – разве они ненавидят мурзу меньше, чем вы? Его надо убить, а его джигитов не пускать в наши земли. Кто по-другому думает?

–     Долгое время мы жили мирно,– начал говорить Чка.– Теперь, видно, пришла пора войны, и надо отстаивать свои жилища. Я так понял ваши слова. Русских гостей мурзе мы не дадим, посевы топтать не будем. Мурзу убивать не будем – недостойно убивать безоружного. Ведите сюда пленников.

Япанча вошел в круг с высоко поднятой головой. Он был уверен, что черемисы сейчас поклонятся ему и станут просить милости у него.

–     Мои люди решили отпустить тебя, мурза, с миром,– сказал Чка.– Ты видишь хлеб, который растет на этом поле. Семена этого хлеба мы вырастили сами, на нашей земле, и никто не волен отнять плоды нашего труда. Мы соберем этот хлеб. Он наш. Русских не отдадим—мы не нарушим великий закон гостеприимства. Иди домой и осенью посылай сборщиков ясака. Но если тебе ясака будет мало и ты пойдешь на нас войной, пусть будет война. Так решил совет. Развяжите их, отдайте коней.

Мурза вскочил на коня, скрипнул зубами, рванул удила. Конь взвился на дыбы, Япанча поднял руку, погрозил нагайкой, и скоро лес поглотил двух всадников.

До глубокой осени жил Чкаруэм тревогой, ожидая набега Япанчи. Но мурза не появился. Потом узнали, что молодой русский царь пошел на Казань войной, и все войско Япанчи ушло в сторону Свпяти.

Урожай овса был убран без помех, и на осеннем празднике черемисы впервые пекли коман мелна из своего хлеба.

ТРЕТИЙ ШАГ САФЫ-ГИРЕЯ

«Поистине, все в руках аллаха всемогущего, и нет иных повелений, кроме его воли»,– так думал Булат, размышляя о превратностях своей судьбы. Истинно сказано: «Велик аллах, и только он управляет судьбами правоверных».

Думал Булат, что встал он близко к трону, но пришел на Казань Сафа-Гирей вторично – и куда девалась власть покровительницы Сююмбике? Смёл ее с трона Сафа, и если бы не ум и красота великолепной, влачить бы ей горькую судьбу в ногайских

степях.

Сумела несравненная Сююм покорить сердце Сафы – и снова она у престола, а он, Булат, кому было обещано так много, опять с покорностью выслушивает повеления хана.

– Думал Булат, что был он близко у сердца прекрасной Сююмбике, а, выходит, ошибался. Только Алим Кучак-оглан люб царице, только его одного не забыла она, став пятой женой Сафы– Гирея.

Думал Булат, что не вспомнит его Сююмбике никогда, и снова ошибся. Еще раз позвала к себе Булата царица и так же, как в старое время, ночью. Так же встретила его с лаской и так же начала говорить тайные речи.

–     О славный эмир, ты несправедлив ко мне, забывая бедную и униженную Сююмбике,– жалобно проговорила она, встречая его на пороге своих покоев.– Где обещанная тобою опора, помощь в моих делах?

–     Я всегда твой раб, моя царица. Ты забыла меня – я молчал, ты позвала – я пришел. Приказывай – я сделаю все.

–     Много сказать тебе надо бы, да время стоит над нами – тебе быть здесь долго нельзя. Слушай. Настала пора выгнать Сафу из Казани. Я узнала тайную весть: Сафе из Крыма обещанных войск не дают, ногайские джигиты послушны только мне, и теперь Сафа-Гирей сидит, стреноженный страхом. Поднимай казанцев – и мы вместе выгоним Сафу.

–     А потом? Сможешь ли ты с ногайцами удержать трон?

–     Не смогу. Пока попросим на престол Шах-Али. Он с русским царем пока трон наш поддержит, крымцев не пустит.

–     Если мы выгоним Сафу, то зачем звать Шах-Али? Русские знают, что я их друг и поддержат меня как хана.

–     Ты знаешь молодого царя Ивана?

–     Нет, еще не видел.

–     Лучше Шах-Али для него друга нет. Позволит ли он быть на Казани кому-либо, кроме Шах-Али? И потом: Шах-Али нам все равно житья не даст. Лучше пусть он с честью умрет в Казани.

–     Твой разум велик. Я иду собирать моих друзей.

–     Готовы будьте. Когда пора придет, я позову тебя. Иди.

Идет Булат по Казани, ничего не видит вокруг, не слышит. Думу думает. Почему Сююмбике его ханом сделать хочет? Ужели Алима разлюбила? Может, хитростью погубить Булата хочет? Сколько времени не звала, а тут позвала. «Ах, будь что будет! – решает Булат.—Все в руках аллаха».

И снова ошибся Булат. На этот раз судьба его была в руках шайтана. Что до этого произошло, он не знал, не знал, что дошли

до хана тяжелые вести. Первая весть – собирается молодой русский царь в поход на Казань, и Шигалей поведет самую большую рать. Сафа-Гирей боится Шигалея: воин он опасный, все слабости Казани знает. Ненавидит хан Шигалея, клянет его до пены на губах.

И Сафа позвал к себе Кучака и самых близких беев, чтобы посоветоваться. Позвав, сказал прямо:

–    Ш ах-Али надо убить!

–    Как убить? – думают беи и мурзы.– Если послать воинов в Касимов, где живет хан Шигалей, то русские их поймают в пути.

–    Отравить,—предложил кто-то.

–    Если можно было бы, давно бы отравили. Осторожен Шах– Али. Чужих к себе не допускает, за стол садится—сперва слуг кормит. Спать ложится – сперва под одеяло постельников кладет. От людей – вроде бы постель греть, а на самом деле узнать: может, посыпали кошму ядом или вдруг впустили змею.

Думали-думали, так ничего и не придумали. Кучак сказал напоследок:

–    Надо готовиться к встрече русских, а Шигалея убить пока не только нам, но и шайтану не под силу. Поеду к черемисам, убью Аказа и его людей, про Москву забудут и думать.

Когда все ушли, Сафа-Гирей вспомнил слова мурзы про шайтана и улыбнулся: «Где шайтану не под силу, туда посылают женщину». Гирей переоделся и пошел на женскую половину дворца, в покои Сююмбике.

–    Да благословит аллах твои шаги, которые приводят тебя в мою обитель,– сказала Сююмбике, поклонилась хану и усадила его на мягкое ложе. Сама села чуть поодаль, как и полагается сидеть пятой жене хана.

–Я бываю на твоем пороге больше, чем у всех четырех жен. Ноги сами несут меня в твои                                              объятия,– сказал хан.

– Мой повелитель устал   сегодня? Говорят, два важных дела

решал он на малом совете?

–    Кто говорит? Совет прошел только что, и никто ничего не может знать о нем.

–    Но совет не был тайным?

–    Нет.

–    А все, что не тайное, значит, явное.

– Не будь я Сафа-Гирей, если шайтан не приходится тебе братом! Ты даже знаешь, о чем мы говорили?

–    Догадываюсь, свет моей души.

–    Мы не могли придумать, как...

–    Как убить хана Шах-Али,– закончила Сююмбике.– Мало думали, великий хан. А Шах-Али убить не так уж трудно.

–    Как?

–    Пусть сторонники Москвы – Булат, Чура, Беюрган и Ка– дыш – выгонят тебя из Казани...

–    Да отсохнет твой язык – что ты говоришь!

–    Выслушай до конца. Пусть они поднимутся на тебя, и ты для отвода глаз повоюешь с ними немного и уйдешь куда-нибудь из Казани, ну, пусть на камские берега. Пока ты там будешь охотиться и собирать ясак, Булат и Чура пусть попросят на царство хана Шах-Али. Царь Иван пошлет его в Казань, а остальное сотворится с помощью аллаха. Ты приедешь как раз на похороны ненавистного тебе Шах-Али.

–    А если сам Чура займет трон?

–    Я остаюсь здесь, Алим Кучак-оглан останется здесь, и все будет как надо, блистательный.

–    Твой совет заслуживает моего внимания. Я подумаю,– медленно ответил хан и задумался.

–    Слышала я, что горная черемиса отходит к Москве?

–    Этому не бывать! Кучак убьет Аказа...

–    Прежде, чем принять совет Кучака, ты, хан, как меч, заостри свой разум.

–    Разве Кучак сказал плохо?

–    Может быть, хорошо, но не умно, свет очей моих. Черемисоз ты знаешь – они упрямы. Мурза убьет Аказа, это только озлобит их, и они пошлют Янгина.

–    Мурза убьет и его!

–    Пока он ловит Янгина, в Москву уйдет сотня послов. Всех черемисов не перебьешь... Не лучше ли мурзе послать туда джигитов, пусть они займут все дороги во все стороны и до зимы не пропустят по ним ни одного черемисина. Пусть во все глаза следят за Аказом и его друзьями, пусть не дают собирать совет старейшин, и тогда послы не уйдут.

–    Ты говоришь – до зимы?

–    Когда встанет Волга и начнутся морозы, ни один черемисин не отважится на такой длинный путь.

–    Я все думаю, отчего Аказ верно служить Казани не хочет, почему к Москве тянется. Сколько раз в Казань звал его, не едет, н парод его не покорился нам.

Сююмбике села рядом с мужем, сказала:

–    Уже много лет Горной землей владеет Кучак, и в этом весь ответ. Если с тобой, великий хан, мурза гибок и тверд, как сабля, то с черемисами он прям и злобен, как меч. Чуть что не так – (жечь, одно слово против – убить. Вместо того, чтобы приблизить Аказа к себе, он отнял у него невесту, вместо того, чтобы успокоит! народ, он осквернил их мольбища. Поверь, владычный, черемисы еще терпеливы, другие давно бы перешли к Москве.

Хан, развалившись на софе, слушал жену, закрыв глаза. Он молчал долго, думая о Сююмбике: «Я сначала видел в ней только хитрость змеи, но теперь понимаю, что в ней есть мудрость владыки. О аллах, как щедро наградил ты эту женщину достоинствами! Ее советы всегда хороши»...

Ныне царский летописец из молодых.

Он вносит в книгу по приказу царя все дела государевы чуть ли не ежедневно.

В ту пору, когда царь переехал на длительное моление во Владимир, в Царственную книгу записано:

«Во Володимере января 17 приехал к великому князю из Казани Рудак Булатов с грамотою.Казанцы Беюрган-сеит, Кадыш– князь и Чура Нарыкович писали в грамоте, что Сафкирея-царя с Казани согнали, а крымских людей многих побили».

Изобразив в картинке приезд послов казанских, летописец добавил еще:

«Тоя ж зимы марта 15 прислали к великому князю сеиты и уланы и князи послов бити челом, чтобы государь пожаловал отпустить к ним Шигалея-царя немедля. Тоя ж зимы апреля 7 князь великий Шигалея на Казань отпустил».

Был конец апреля. Ранним утром Шигалей и с ним тысяча воинов подъехали к стенам Казани. Помогать царствовать с ханом вместе прибыли два боярина: князь Дмитрий Вельский да князь Дмитрий Палецкой. Поскольку оба боярина за житейскими треволнениями грамотой овладеть не успели, дан им был письменных дел дьяк Постник Губин.

Едучи по зову казанцев, Шигалей надеялся на пышную встречу. Он остановился у города и приказал воинам своим почиститься и привести себя в приглядный вид. Сам принялся менять походную одежду на парадную. Ждал, когда казанцы встречать его станут.

И тут открылись городские ворота. Лавиной хлынули из них татары. Но что это? В руках вместо даров – мечи, на плечах вместо праздничных одежд—панцири. Понял хан Шигалей, но поздно. Хотел поднять воинов на коней, увидел: со стороны рек Казанки и Булака мчатся конники с пиками наперевес.

Мороз прошел по спине хана. Но подавил Шигалей страх. Около него бояре со слугами да насмерть перепуганный дьяк Губин. Окружили их татары со всех сторон, как водой в половодье, к хану подскочил на коне мурза Кучак, надменно произнес:

– Да благословит аллах твой приезд, хан Шах-Али. За столь скромную встречу прости. Стало нам известно, что ведешь ты на Казань русское войско и русских воевод и хочешь править ханством рукой Москвы. Мы этого не хотим! Мы звали только тебя, н только ты один будешь на троне. Пусть воевода Палецкой, что приехал править Казанью вместе с тобой, уезжает домой, пусть князь Вельский, что послан охранять тебя, живет за стенами города– в Казани ему нечего делать, ты там и так будешь в безопасности.

Все это Кучак произнес по-русски. Затем по-татарски добавил;

– Зачем тебе русские советники? Разве ты сам не сможешь быть достойным Казани ханом? Иль ты боишься трона?

Шигалей ничего не ответил мурзе. Да и что было говорить, коль был он у этих людей в плену. Он тронул коня и двинулся к воротам Казани. Палецкого и Вельского в город не пустили, и те, от– лохнув на берегу Казанки, вместе с шигалеевскими воинами пошлись обратно в сторону Москвы.

Для Шигалея началась странная и непонятная жизнь. Почтение и слава ему – как хану. Свободой пользуется не больше, чем пленник. Ни одна грамота, ни один фирман без его подписи не уходит. Кто грамоты, фирманы пишет—он не знает.

Казну ханскую ему не показывают, денег не дают. Окружают его люди вроде бы доброжелательные, но по глазам хан видит; верить ни одному нельзя.

И одно теперь у хана на уме: бежать из Казани. А как бежать? Не только из города, из дворца не выпускают.

Наступила осень. Приближался праздник. В один из вечеров к хану тайно прошли Булат и Чура Нарыков. Поведали они хану страшную тайну. В праздник задумали приверженцы Сафы хана Шигалея убить. Покаялся Булат, что в этом виной только он один. Завлекла его в свои сети царица Сююмбике и научила просить хана в Казань на престол. Не думая о коварстве Сафы, он, Булат, уговорил Чуру и других – и вот Шигалей в Казани. А Сафа-Гирей еще тогда замыслил убить хана и нарочно ушел из Казани. И теперь стоит он недалеко от города и после праздника, как только Шигалея убьют, войдет в Казань.

Мы хотим искупить свою вину перед тобой и перед русским марем,– сказал Чура Нарыков.– Мы поможем тебе бежать.

В первый же день праздника я устрою большой пир,– до– бавил Булат.–Позову Кучака и всех его сторонников. А ты, хан, Си їм. Мои слуги проводят тебя, укажут место, где низкая стена.

Минул праздник. К Сафе-Гирею прискакал вестник от Кучака. и передал недобрую весть: хан Шигалей бежал из Казани. В Первый день праздника все знатные люди города пошли на пир к Булату. Пили много. Потом пошли убивать хана. Но Чуфа Нарыков по дороге зазвал их в свой дом, а что было дальше —никто не помнит. Проснулись утром все связанные веревками, стража вся перебита. Кто сделал – неизвестно. Но скорее это дело рук Чуры. Иначе зачем было сегодня Чуре и всему его роду бежать из города.

–     Мурза Кучак,– закончил вестник,– просит тебя, о великий сын Гиреев, как можно скорее прийти в город.

–     Хорошо,– сказал Сафа.– Скачи и передай мурзе: я скоро буду в Казани.

И когда конник ускакал, Гирей обратился к Алиму, стоящему с ним рядом:

–     Третий раз я буду входить в Казань, и пусть трепещут мои враги! Этот третий шаг мой будет кровавым. Ужас и страх посею я в сердцах казанцев, а тех, кто смотрит на Москву, я всех до одного посажу на колья! Аллах шлет нам великое испытание: русские рати вот-вот двинутся на Казань, и только на пользу будет смерть всех, кто верен московскому царьку... В дорогу, Алим, я в третий раз беру в руки Казань!

Кровавое солнце поднялось на следующее утро над городом. Всю ночь по улицам Казани метались воины Сафы-Гирея и резали всех, кто хоть сколько-нибудь был замечен в неприязни к крымцам. Не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков.

На окраинах возникли целые заборы из заостренных кольев. На них – трупы с искаженными от боли лицами.

Посланная за Чурой погоня возвратилась в Казань с успехом. Не захотел Чура расстаться со своим добром – бежал из города тихо, и легкие воины скоро его догнали. Полегли в бою Чура и трое его сыновей, потеряли головы слуги, все богатство Чуры, его жен и дочерей приволокли джигиты к ногам Сафы-Гирая. И закончился славный род Чуры Нарыкова – лучшего друга Москвы.

В Казани погиб Булат от сабли Кучака, зарезан в постели Беюр– ган, Кадыш посажен на кол.

Немногие сторонники Москвы сумели убежать из города. Объятые ужасом, они рассеялись по лесам, пробиваясь в Касимов, под руку хана Шигалея.

[1] Корак-икса (мар.) – Вороний залив.

КОГТИ ОРЛЕНКА

Ю

ному государю шел четырнадцатый год. За те пять лет, что прошли после смерти матери, молодой Иван испытал столько горя и унижений, сколько не испытал самый захудалый князишко за целую жизнь. В кремлевских палатах бояре, устроившись Имкрспко, грызлись меж собою.

Делили власть, до хрипоты лаялись при дележе украденного у государевой казны добра.

Землями русскими никто не управляет—не до этого. Как умерла Елена Глинская, вотчины великокняжеские, самые большие и богатые, остались без призора. Бояре, будто волки, то один то другой отрывают от этих земель по куску, людишек вотчинных рубят средь бела дня.

Царя держат будто скомороха – для смеха. Первые годы водит его, как и завещала Елена, на Боярскую Думу, но не для совета, а чтобы потешиться. Бывало, приведут Ивана, посадят на трон, дадут ему игрушек-погремушек и строго скажут: «Играй», если он вдруг вздумает сказать слово, Шуйский в ответ кивнет Какому-нибудь боярину и скажет: