Текст книги "Марш Акпарса"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

–     От людей скроешься, от всевышнего—нет.

–     Я рад вашему приходу, отче. Сам скитской жизнью давно недоволен.

–     Покажи обиталище твое и земли, окрест раскинутые. Веди.

–     Сказано: дьяк, гусино перышко, мудрая голова!—воскликнул рыжий, когда Санька с черным монахом ушли.– Охмурит он твоего братца, право слово, охмурит.

–     Он разве не служитель божий?– спросила Ирина.

–     Сказано: дьяк земской, а чешет языком во сто крат бойчее духовного,– поддергивая штаны, молвил в ответ рыжий.– А у тебя, девка, во рту ополоснуть нет ли чего?—и подмигнул.– Пока этого сатаны нет, пропади он пропадом!

Ирина по сизому носу догадалась, что рыжий привержен к хмельному, и ответила:

–     Я мигом за чистой водичкой сбегаю.

–     Сказано: и превратил спаситель воду в вино и един хлеб в пять тысяч хлебов и накормил и напоил превеликое множество народу. А ты сие сделать сможешь ли?

–     Во ските... вино... откуда?—пролепетала Ирина.

–     Сказано—не лги!—смеясь крикнул рыжий.—Ибо чую носом хмельное со первого шага в твою обитель...

–     Боже мой! Так это мед неубереженный скисся и бродит. Вылить еще я не успела, прости, отче.

–     Да ты с ума сошла, пропади ты пропадом. Вылить! Сказано– тащи сюда.

Ирина выскочила в придел и скоро поставила на стол большой ушатец с медовой брагой.

–     Ой, ковшичек забыла,– и убежала обратно.

–     Пропади он пропадом – ковшик,– монах махнул рукой. А когда Ирина вернулась с ковшиком, он уже, припав к ушату, пил брагу через край.

–     Вот теперь слава богу! Вот теперь Ешка-Кугу тоя жив. Это меня, красавица, Ешкой зовут, потому – Ефим! А Кугу тоя – это, пропади они пропадом, черемисы меня назвали, потому как большая палка. Ходим мы из нашего монастыря по черемисским краям – язычников к православной вере приобщаем... С палкой это дело поспособнее выходит. Ну, и сказано: Кугу тоя – сиречь Большая палка.– Ешка захмелел заметно и, подсев к Ирине, проговорил:– А этот сатана дьяк Шигонька, пропади он пропадом, лукавец, не приведи бог. Вот он говорит...– Ешка подошел к ушату еще раз, снова пососал бражку через край и продолжал:—Вот он говорит: господь послал его к вам и место ваше указал. Сказано– лукавец. И совсем не господь бог послал его сюда, а один нагорный черемисин.– Ешка поманил пальцем Ирину и добавил:– Л Шигонька сам, как и вы, из Москвы беглый. Говорят, у царицы Глены Васильевны думным дьяком был. Голова! Одначе провинился! И матушка-царица указ —думному дьяку Шигоньке голову долой. А митрополит Даниил, пропади он пропадом, и говорит

Шигоньке: беги в черемисские леса, приведи в православную веру четыре... нет, сорок тыщ язычников, и тогда выпрошу у матушки-царицы тебе прощение. Вот он и прибег. Думал, раз-два – и сорок тыщ язычников окрестил. Ан не тут-то было. Я десять лет обращаю черемисов в истинную веру и, знаешь, сколько обратил? Двенадцать душ! А тут надо сорок тыщ. Вот он и хочет Саньку твоего послать к черемисам. Затем н пришел. Сказано: пропади он пропадом.

–     Ты про нагорного черемисина говорил,– с волнением спросила Ирина,– откуда он про нас знает?

–     Этот Шигонька в сих местах не первый раз шатается. Сказано: в молодости тут бывал, жил у одного черемисина в дому. Потом, уж я не ведаю как, сын того хозяина попал в Москву, служил там государю, сейчас владеет землями отца – умница, пропади он пропадом. Ну, Шигонька сразу к нему. Ударил челом: позволь, мол, на твоей земле часовенку поставить али церквушку. И тот горный князь не токмо позволил, но и первый в ней окрестился. А Шигоньке говорит. «Я-де тебе услужил, а теперь ты мне услужи. Сходи, говорит, в Разнежье, в монастырь, узнай, не живет ли там Санька-стольник. Найди и приведи его ко мне. Шигонька круть-верть, а отплатить добром надобно. Ну и пошел в обитель. Позвали к нему меня, потому как я один про ваш скит знал, где он и как. «Может, поведешь?»—спросил меня игумен. А я молитвы читать не больно горазд, на вольное житье меня давно тянуло, вот мы и пошли к вам.

–     А кто...

–     Забаяла ты меня, девка, совсем. Язык к горлу присох. Я выпью малость.

Припав к ушату еще раз, Ешка заплетающимся языком стал молоть несусветную дурь такую, что Ирине пришлось выйти. Из скита впервые со дня его сотворения понеслась по лесу Ешкина разухабистая песня.

Потом он заснул.

Ирина принялась готовить еду...

Когда Санька вывел монаха из скита к озеру, тот спросил совсем попросту, без высоких слов:

–     Неужто не признал меня, Александр?

–     Н-нет.

–     Да Шигонька я—митрополичый летописец. Когда ты постельничим князя был, я хорошо помню.

–     Мне ж во владычьих покоях пребывать не приходилось, откуда мне знать тебя? А слышать слышал,—Санька, говоря с Ши– гонькой, думал, что не зря тот сюда приволокся. Либо с прощением, либо... спросил осторожно:—Кто сейчас правит в Москве?

–     Государыня Елена Васильевна, ни дна бы ей ни покрышки.

«Ой, хитрит, лукавец,– думает Санька.– Коль у власти Елена, стало быть, за моей душой этот дьяк послан».

А Шигонька, не замечая Санькиных страхов, говорил:

–     После того, как ты из Москвы утек, подсунул меня владыка к великому князю в думные дьяки. И стал я у Василия Иваныча первым советником. Он без моего слова ни одного дела не начинал. А я и сам не глуп, да и митрополит Даниил думать мне помогал. Силу в Кремле имел я большую. Пришло время – великий князь умер. Государем провозгласили трехлетнего Ивана, ну а он какой правитель? Вся власть к матери его перешла. Правда, ничего худого про то правление я не скажу, одначе митрополита, а стало быть, и меня, слушать перестали. Даниил и повелел мне: придумай такое, чтобы по-прежнему было. Я придумал, да видно не больно ладно, слышу повеление: мне и боярину Патрикееву вести головы на плаху. Я—ко владыке. Тот подал мне рясу монашью, скуфейку да и говорит: «Убежать я тебе, друже, помогу – сие легко. А вот как ты обратно прибежишь? Не век же в нетях ходить? Посему иди ты в черемисскую уже знакомую тебе землю и к вере православной агарян да язычников приобщай, часовенки строй, умы диким народам просветляй. И только этим заслужишь себе прощение. Ну я и прибег в сии края В дороге вот этого монашка-бродягу встретил, вдвоем как-то легче.

–     А в мой скит зачем забрел? Уж не меня ли еще раз в православную веру обратить хочешь?

–     С собой позвать хочу, Александр,– прямо ответил Шиго– ня.– Не тот ты человек, чтобы без пользы родной земле жить. Стыдно! Даже Ешка—пропащая душа—со мной ходит. Пойдешь⁵

–     Пойду,—твердо сказал Санька.—Здесь заживо сгнить можно. Да, прав митрополит: не весь же век в нетях ходить. Куда идти-то?

–     Надумал я подвиг великий учинить, пройти во глубь лесов, в такие дикие места, куда ни один православный не проходил. Люди живут там свирепые, одначе верой чужой не испорченные. Там православие привить будет легче. Не хочу лгать перед тобой, Александр: подвиг сей труден. Может быть, и животов своих лишимся, может, придется умирать в мучениях. Зато коль вернемся, подвиг наш бог и святая церковь не забудут. Подумай!

–     Я сказал: пойду. Что тут думать?

–     А сестра?

–     Куда иголка, туда и нитка. У нее выбора нет. Когда тро– немся-то?

– Завтра, с богом.

–     Тогда пойдем, угостимся, чем бот послал, да и сборы начнем в дорогу.

Ирина согласилась пойти в лесные пустыни дикие с радостью. И то верно: скитская жизнь опротивела – дальше некуда, а надежда заслужить право возвращения в родные места окрылила брата и сестру.

На другой день, оставив скит, ушли они за Шигонькой и Ешкой по невозвратной дороге в новую, неведомую им жизнь...

Шигонька сказал правду: путь до устья Кокшаги оказался легким. Ладья, взятая у монаха, на ходу быстра, послушна. Неслась она по течению, как стрела. Ешка с Санькой сидели на веслах,

Шигоня – на руле, Ирина примостилась под навесиком на носу.

Перед отъездом Шигонька сказал Ешке:

–     Отныне про Большую палку забудь. Понесем мы диким людям токмо правдивое слово свое, трудовые руки свои да чистое сердце. И тогда они примут нас и полюбят и в молитвы наши поверят.

В первый день пути Ирина с радостью оглядывала волжские берега. Зверь ли вышел на водопой, человек ли идет на рыбный лов – все после унылой и однообразной скитской жизни радовало Ирину.

На другое утро, проплывая мимо крутого горного спуска. Шигонька сказал Саньке:

–     Откос этот запомни на всякий случай. За ним земли известного тебе Аказа Тугаева. Пред тем, как сюда забраться, был я у него, это он попросил меня найти тебя. Велел побывать. Даст бог – вернемся, заедем.

Слова эти всколыхнули в душе девушки прежние, притихшие от времени чувства. И такая нестерпимая грусть заполнила все существо ее, что только в песне и можно вылить эту мучительную тоску. Спокойные утренние воды далеко разносят грустный девичий голос:

Спой, кукушечка, «Ку-ку»,

Прогони мою тоску —

Сколько лет нежданной, ей.

Гостьей быть в душе моей?

Вон осиною с угора На меня она глядит.

Из соснового из бора Плачем иволга летит На песчаном на откосе Лежит павшая сосна...

Но не спела мне кукушка Почему молчит ома?

Слушают песню люди, каждый думает о своем. Санька смотрит на сестру и знает, отчего она запела свадебную песню невесты. Девке давно пора бы спеть ее перед женихом, только... Ах, нет у сестры доли, нет. А у тебя, Санька?

У Шигоньки иная дума. Об утраченной власти думает Шигонь– ка, о молодом царе Иване, о том, как бы снова встать около трона. «Ах, хоть бы скорее издохла эта царица»,—мелькает в голове Шигоньки. Он, бедный, еще не знает, что Елены уже нет в живых – извели ее бояре ядом.

Тяжелее всех на душе у Ешки. Ведь подумать только – целую кадку меда оставили в скиту, сколько бы из этого меда бражки сварить можно!

К устью Кокшаги приплыли под вечер. Неприветливо встречала лесная река незваных пришельцев, из-за лесов хмурилась густыми темными тучами, дышала упругим ветром.

–     Ночью гроза будет,– сказал Шигонька.– придется к берегу приставать.

Лодку вытащили на песок, укрыли ветками. Ешка и Санька ушли с сеткой ловить рыбу, Шигонька взялся сооружать шалаш, Ирина развела костер, приготовила котелок.

Через час вернулись с рыбой Санька и Ешка.

– В тех скитских озерах рыбы было предостаточно,– сказал Санька,– но в сей реке лесной, пожалуй, поболе будет. Богатая река!

Поужинав, забрались в шалаш и уснули. Ешку оставили на сторожах.

Шигонька оказался прав. Наутро пронесся ливень с грозой – короткий, но сильный. Перед этим долго на ночном небе бесновались молнии, рвали темно-синюю мглу и, казалось, тонули в бушующей Волге. При каждой вспышке Ешка истово крестился, дрожа всем телом.

После рассвета гроза прошла, и скоро деревья в лесу и прибрежные травы предстали перед утренним солнцем свежими, умытыми и яркими, источая легкий и радостный запах. С листьев на землю падали крупные капли прошедшего дождя, над рекой курился легкий парок.

–     Какое великолепие, пропади оно пропадом! – восхищался Ешка.– Сказано: после грозы да водворится тишина.

–     Добрая примета,– заметил Шигонька.—Будет начало подвига нашего грозным, зато в конце бог сулит добро и благополучие.

Ирина молча наслаждалась радостью теплого, летнего утра. Санька готовил ладью в путь.

Позавтракав все той же ухой, помолившись богу, тронулись в неведомый путь по Кокшаге.

Сразу же начались леса. Они густо обступали песчаные берега реки, и чем дальше продвигалась лодка, тем непроходимее казались темно-зеленые дебри.

Сначала все думали, что плыть против течения будет трудно, но встречного движения воды было почти незаметно. Особенно когда

лодка минула песчаные берега. Здесь лесная вода была совсем спокойной. Она отражала в себе все: и темные ели, и ивы, склоненные над ней, и лодку, плывущую по зеркальной глади, и гребцов. Мир лежал в глубине вод, будто перевернутый вверх дном.

Вначале берега были безлюдны, но скоро начали показываться первые признаки присутствия человека. Навстречу лодке по реке плыл старый долбленый челн, бока его прогнили, он полузатонул – видно, хозяин давно бросил его. На отлогих берегах видны были следы недавних костров, пни недавно срубленных деревьев. Скоро должен был встретиться человек.

Это случилось на второй день пути. Шум и человеческие голоса первой услышала Ирина.

–     Стойте,– шепнула она,– люди.

Перестали грести Санька и Шигонька. Ешка, сидевший на руле, приставил к уху сложенную лодочкой ладонь. И верно: вдали слышались голоса людей. Шигонька кивнул головой – и Ешка направил ладью ближе к берегу. Осторожно продвигаясь около ивняка, склоненного над водой, лодка готова была при первых же признаках опасности нырнуть в кусты.

Скоро река повернула круто влево, течение ее на повороте было заметнее: струи с глухим рокотом ударялись в правый берег и подмывали его, иногда с крутого берега падали в воду широкие пласты земли.

Еще несколько легких ударов весла – и лодка вышла из-за поворота. И тут все увидели человека. Он стоял на самой середине реки в маленькой лодке, с шестом в руках. Ешка рванул руль влево– и лодка сразу нырнула в прибрежные ивы. Из-за кустов они увидели, что человек находится около своеобразной плотины, перегородившей всю реку. От берега до берега на воде были поставлены козлы из скрещенных и связанных между собой жердей. На козлы поперек реки положены другие жерди, к которым привязаны ели, спущенные вершинами в воду. Посреди плотины видна протока с натянутой дугой березовых поплавков. Там, под водой, сеть.

Ешка вполголоса сказал:

–     Это для сомов гать такую изладили, пропади они пропадом.

Извай – сын Симокайки – сегодня на рыбной ловле старший. Давно живут люди в этом прибрежном илеме, и третий год у людей картом Симокайка. Он самый мудрый среди них, на охоту ли, на рыбный ли лов – всюду сам водит людей. Если сам не может– шлет сына. У Симокайки семь дочерей, а сын всего один, Извай.

Каждый год в это время выходят люди всем илемом ловить сомов. Крупная рыба в этих местах не водится, однако приходит пора, и сомы большими стаями проходят мимо этих мест. Старый карт знает; впереди песчаные отмели, и рыба скоро повернет назад. Вот тогда через реку строят гать и ждут, когда сомы пустятся в обратный путь.

Извай сторожил приход рыбы. Он непрестанно глядел то на поплавки, то на ветки елей, перегораживающие реку. Отец впервые послал его на это важное дело, и Извай старался не проглядеть приход сомов.

Вдруг дрогнули поплавки, и Извай увидел в прозрачной воде черную большую рыбину. Он свистнул, давая знак началу лова, и, подняв острогу, ударил в проплывавшего мимо огромного сома. Острога сразу скрылась под водой, как струна, натянулась бечева, привязанная к руке Извая. Сом, ударив хвостом, стремительно поплыл к сети. Рыба была сильна, а боль от удара острогой удесятерила ее силы. Она прошла прямо в сеть, одним ударом порвала ее и очутилась за гатью. Извая рвануло так сильно, что он не мог удержаться на ботнике и упал в реку. Удачно проскочив через порванную сеть, он вынырнул на поверхность и начал натягивать бечеву, надеясь подобраться ближе к рыбине.

Повернувшись лицом к левому берегу, Извай заметил чужую лодку. Незнакомые люди, сидящие в ней, зачем-то указывали назад. Извай увидел, как один из сидящих вскочил, с силой оттолкнулся от лодки и бросился в воду. В этот же миг Извай заметил опасность. Перевернутая лодка, попав в быстрое течение, шла прямо на Извая. «Надо нырять»,—подумал он, но было поздно' почувствовал тупую боль в затылке и потерял сознание...

Под водой Санька открыл глаза. В мутно-зеленой мгле он увидел тело паренька, медленно идущего ко дну. Рыба шла в глубину и тянула за собой несчастного рыбака. Санька, собрав все силы, рывком подплыл к человеку, выхватил из-за пояса нож и перерезал бечеву...

Рыбаки поняли, что сеть порвана. Они бросились к ней, чтобы поставить запасную. Другие с бреднями обходили гать. Около протоки появились лодки, мужчины с острогами наготове стояли на них в тревоге.

...Опасность, нависшую над Изваем, рыбаки заметили уже после того, как Санька скрылся под водой. Они пронзительно засвистели, но было поздно. Рыбаки поняли, что Извая спасти нельзя. Ребятишки, торчащие на берегу, бросились бежать в илем...

Старый Симокайка стоял в кудо и вил мочальную веревку. Вдруг в окошко просунулась вихрастая голова, и мальчонка, сверкнув расширенными глазами, крикнул:

– Дедушка! Там... Извай утонул!

У Симокайки подкосились ноги...

Бросив лов, рыбаки направили лодки на то место, где утонул

Извай. То, что они увидели, выплыв на середину реки, заставило в ужасе повернуть лодки обратно. На поверхности воды показалось две головы. С криками «Вюдия!» рыбаки повернули к берегу и выскочили на землю. Они не сомневались, что Извай попал в руки водяного, и тот теперь уплывал с ним в свое логово. Оглядевшись на берегу, они увидели, как Вюдия вынес Извая на песок, встал на одно колено, а на другое положил утопленника животом вниз. Голова Извая свесилась, и изо рта потекла вода. Потом водяной положил Извая на песок, и тут все увидели, что утопленник приподнялся.

...Тяжесть, давившая голову, отступила, черная ночь, стоявшая перед глазами Извая, начала редеть. Извай открыл рот, и в грудь ему хлынули теплые потоки воздуха. Он открыл глаза и словно в тумане увидел перед собой лицо того человека, который спрыгнул с лодки. Значит, он спас его! Человек улыбался и говорил что-то непонятное. Извай взял его руку и приложил к своей груди.

–    Извай, не тронь его! Это Вюдия!—испуганно кричали где– то в стороне.

Извай поднялся и позвал жестом рыбаков.

–    Не бойтесь, мужчины. Это такой же человек, как и мы. Вон в кустах стоит его лодка. Идите сюда.

Рыбаки робко приблизились к Саньке.

К берегу пристала ладья, из которой вышли Ирина, Шигоня и Ешка.

Извай что-то говорил, а Санька не понимал его. Спросил Ешку:

–    Скажи, что он хочет?

–    Он говорит: братом моим будешь. В кудо просит пойти.

–    Пойдем иль нет?

–    А лодка?

Извай поглядывал то на Саньку, то на Ешку, то на Шигоньку. Он догадался, что речь идет о лодке, и, обращаясь к Ешке, сказал:

–    Ты, я вижу, знаешь наш язык. Скажи им, что из лодки не пропадет ни одной нитки...

Нынче в кудо Симокайки радость. Все люди собрались в дом старого карта. Большие гости у Симокайки. Шутка сказать: единственного сына из лап водяного дьявола вырвали. Самые древние старики не помнят такого. От водяного не возвращались, утонувшие не оживали.

В котлах варится жирная уха, на углях потрескивает жареное мясо.

Симокайка говорит, Ешка переводит.

–    Я не буду вас спрашивать, кто вы и откуда пришли. Я и гак вижу: вы добрые люди из племени руш – один из вас стал братом Извая и моим сыном. Я только хочу спросить: сколько дней вы можете провести в моем кудо, как долго будете приносить мне радость?

–    Спасибо, хозяин, на добром слове,– ответил Шигонька.– Только долго гостить здесь нам нельзя. Завтра в путь.

–    Всех нас обидишь тогда. У нас самый маленький гость пять ночей спит, а вы большие гости. Обычай рушить не надо.

–    У нас, у русских, говорят: «Утро вечера мудренее». Ты скажи лучше, далеко ли эта река идет, и какие там люди живут.

–    Зачем тебе далекие люди? Вам у нас плохо разве?

–    Хорошо у вас. Но мы нашему богу обещание дали идти на самый конец далекой реки.

–    О-о, бога обманывать нельзя. Если обещали – идите. Один день по реке пройдете, справа попадется большой илем. Там живет старый Охотник Кундыш, живет давно и бедно. Земля там с песком пополам – родит плохо, хлеба мало. Если бы не река да не охота– хоть помирай. Людей много, однако. Дочка моя в тот род замуж ушла. К ней в гости заходите. Еще один день лодку толкайте– еще один илем будет. Там живет татарин Абас. Бедный, как и мы.

–    Тоже земля плохо родит?

–    А-а, там совсем другое дело. Там мурза землю пахать не велит.

–    Зачем так?

–    Кто знает. Видно, так надо. Может, выгода мурзе какая от этого есть. Если скажете, что я послал – примет. Потом в левую сторону другая река пойдет. Около нее илем Пчелиного пастуха. Его зовут Чка. Дальше, прости меня, не знаю, не ходил.

–    И на том спасибо,—ответил Санька.

Извай подошел к отцу и что-то сказал тихо.

–    Ты прав, сын мой. Он говорит, что у наших рек много заливов, и вы заблудитесь. Он говорит: я их проводить хочу. Если согласны, я с радостью отпущу его.

–    Спасибо тебе, добрый Симокайка.

–    А теперь пировать будем, рыбу, мясо есть будем. Садитесь, гости, ближе к котлам!..

У Симокайки гостили девять дней. Ешка и Шигонька подолгу беседовали с людьми о новой вере. Черемисы со всеми доводами соглашались, однако кресты не брали, говорили, что к своим богам они привыкли, знают, какие жертвы им давать, какие молитвы. А нового бога если взять, по-новому ему молиться надо, они же не умеют – могут обидеть его, накликать беду на себя.

Шигонька все допытывался у людей: отчего это мурза хлеб им сеять не велит и везде ли такой наказ дан? Если в первый день при людях Симокайка этого не сказал, то наедине все изъяснил. Мурза Япанча на земле, что по правую сторону Кокшаги и вверх по другим мелким рекам, не дает хлеб сеять для того, чтобы люди тех земель, кроме ясака, несли мурзе шкуры, мясо, мед и воск в обмен на муку, которую мурзе, после сбора ясака в иных местах, девать некуда. Раньше Япанча зерно и муку возил в Нижний Новгород, теперь туда ход закрыт. И удумал мурза сбывать хлеб своим же подданным. Для того и землю пахать запретил.

А Симокайкин илем на левом берегу реки и под тот запрет не попал. И потому люди тут живут малость легче.

Не глядя на упреждение, Шигонька все же купил у соседей Симокайки четыре мешка овса и два мешка ржи.

На десятый день утром тронулись в путь. Впереди шла лодка Извая, в которой, кроме него, было еще двое гребцов. В пути были пятеро суток. Остановились в чудесном местечке. Река здесь изгибалась подковой, образуя маленький полуостров.

–     Дальше реку я не знаю, идите сами,– сказал Извай.

Он отвел Саньку в сторону и тихо сказал:

–     Скажи, брат мой, если я и вашему, и нашему богу молиться буду – можно?

–     Молись, Извай. У вас богов много, а наш один – вернее будет.

Извай уехал.

Перво-наперво на полуострове соорудили большой шалаш из двух половин. В одну поместили Ирину, в другой расположились сами. Шигонька вытесал и сколотил столик, вытянул из сумы чернила с пером да заветную тетрадку и писал, почитай, два дня.

Шигоня подробно описал не только спасение Извая, но и какие речи говорены про бога и веру. Затем снова приступил к описанию:

«...А от Симокайки с его сыном Изваем мы пошли дале. Земля та лесная, и река, по которой шли мы ладьею, богатства превеликого. В лесах зверя разного столько, что жить тут людям не безопасно. Пока плыли мы по реке видели медведей и волков, лисиц и песцов, рысей и даже редкого в тех лесах отважного барса. Река изобиловала рыбой, ехавши по ней, мы нужды в еде не знали никакой. Извайка-стрелок бил зверей, я, грешный, да мои други ловили рыбу и ели, на кострищах сваривши.

Ежели горные черемисы хлеб сеют сыздавна, то здесь ни одного поля я не увидел и был сему удивлен зело. И сказал я Извайке, что-де земля здесь у вас жирнее и плодоноснее, чем в горах, а хлеб делать вы ленитесь. А он, Извайка, сказал: мы-де не ленимся, пам-де татарский мурза Япанча хлеб родить не велит. Отчего не велит, тот Извайка не знал.

Люди лесные живут все более охотою на зверя, от коего имеют мясо для еды и шкуры для одежды и для обмена на муку, которую им возят люди мурзы из Казани.

Окромя охоты, ловом рыбным промышляют, и оттого их руэ– мы, сиречь сельбища, ставятся по берегам рек. Иные ставят борти на пчел и собирают много меда и воска.

Были мы у старого и вельми мудрого охотника Кундыша в его руэме, он рассказал нам про обычаи предков. Поскольку писаных законов те люди не знают и знать не хотят, то сии обычаи передаются из колена в колено, и никто нарушать их не волен. По обычаям предков черемисских каждый должен повиноваться старшему, кто бы он ни был. Всякий блюдет не свою пользу, а пользу рода, руэма или места, где он живет. Ни один честный человек не говорит «это моя земля, это моя река», а все говорят «наша земля, наша река» и потому ходят по любому месту вольно, кто где захочет. Обычаи велят быть черемисину неприхотливым в еде, носить простую одежду. Обычай их предков презирают ложь и, коль черемисин сказал слово, он будет ему верен. Это я уже не единожды замечал...»

Быстро гонит по бумаге строку Шигонька, пишется ему легко, рассказать в памятной книжке есть что. И про молитвы, которые услышал от местных людей, он пишет, и про свадьбы, и про похороны. Все, о чем узнал, попало в книжицу.

Старая священная липа, широко раскинув ветви, стояла посреди рощи, как добрая хозяйка мольбища. От небольшой речонки, протекавшей недалеко, ветерок доносил горьковатый запах ивового цветения. Любопытные молодые листочки, спустившись с нижних ветвей липы, заглядывали в берестяной туесок, повешанный на сучке. Оттуда пахло свежим медом.

Под липой на коленях стоял старый и хромой Чка. Он молился всем богам, которые покровительствуют бортникам.

И отцы, и деды, и прадеды Чка славились уменьем добывать в лесу мед и воск. Сначала они искали дуплистые деревья, где гнездились пчелы, и отнимали у них мед. Потом научились делать дол– бленые колоды и развешивали их на деревья.

Мед и воск давали им пищу, одежду и свет. Медом и воском можно было уплатить ясак мурзе Япанче, выменять у него муки на лепешки, получить железо для наконечников стрел.

Тихо шелестят листья. Тихо шепчет старый Чка молитву:

– Юмо великий и добрый, прошу у тебя прибыли пчелам. Крылья у них сделай крепкими, к утренним росам летающих пчел приведи встретиться с хорошими цветами. Когда я, вышедши в лес, подойду к сделанным дедами меткам и влезу на дерево брать мед, помоги мне, юмо, и на дереве удержи. Погляди на меня, юмо, я уже с дерева упавши, сломал одну ногу – другую ногу ты для меня сохрани и дай мне удачу. Прими, юмо, свежий мед – дар мой: погляди, он на сучке висит Я тебе принес, возьми его.

Помолившись, Чка перекинул через плечо моток веревки, затянул потуже широкий ремень и, укрепив на нем посуду для сбора пчелиных сот, двинулся к берегу большой реки.

Тропинка шла лесом, извиваясь меж деревьев, дорога была далека. Чка очень беспокоился – не пропали ли колоды на том берегу, куда он шел. Целую неделю оттуда тянулись запахи дыма. Если был лесной пожар, борти сгорели.

Чка хорошо знал все запахи леса и понял, что впереди горит лес. Тревога еще более усилилась. Оставалась слабая надежда на то, что огонь не смог перебраться на ту сторону реки – тогда Чка будет с медом. Самые богатые борти были на той стороне.

Тропинка вдруг выскочила на широкую, выженную пожаром поляну. На той стороне реки лес стоял плотной стеной, нетронутый.

Чка довольно улыбнулся: не зря он трижды в этом году давал жертвы богам.

Вдруг старик остановился. На краю поляны он увидел чужих людей. Сначала он не мог понять, что они делали. Трое мужчин за веревочные лямки тянули вроде бы корень дерева. Женщина шла сзади и поддерживала этот корень за выгнутые сучья. Приглядевшись внимательно, Чка понял, что разрыхляют землю. «Они хотят родить хлеб»,– подумал старик, и это одновременно обрадовало п огорчило его. Если люди умеют родить хлеб, значит, это добрые поди. Но они, видно, не знают, какой бедой грозит им эта работа. «Что это за люди?» – думал Чка, спрятавшись за куст орешника. О том, что это были не черемисы, старику стало ясно, когда он разглядел их лица и одежду. Но они не были и татарами. Было ясно одно, что пришли эти люди с мирными намерениями – нигде не было видно оружия. Сначала старик хотел вернуться в руэм и привести сюда своих сородичей, но потом передумал. Его могли счесть трусом. А трусом Чка никогда не был. И он решил сам узнать, что за люди пришли на землю его отцов. Положив стрелу на тетиву лука, он крикнул.

Люди остановились, не бросились к оружию, а спокойно глядели в ту сторону, откуда раздался окрик.

–     Кб тушто уло?¹ – еще раз повторил вопрос Чка. И вдруг самый низкий, рыжеватый мужик, поднявшись на обгорелую корягу, сложив ладони у рта, ответил по-черемисски.

–     Иди сюда. Мы тебе не сделаем зла.

Чка хотел было выйти из укрытия, но услышал, как пришельцы заговорили между собой на чужом языке, и это насторожило его.

Пока он раздумывал, молодая женщина, поправив на голове платок, пошла в его сторону.

161

’ Кб тушто уло? (мар.) —Кто гам есть?

11 Марш Акпарсз

Чка растерялся, он не знал, что ему делать дальше. Скрываться от бабы – разве это достойно мужчины? Стыдно бежать от бабы. И он, раздвинув кусты, вышел ей навстречу.

Женщина остановилась недалеко от него и приветливо улыбнулась. Чка прошел мимо нее, будто и не заметил, а про себя подумал: «Люди, видно, не принесли с собой зла – их бояться не надо». Опустив лук со стрелой вниз, он медленно двинулся к мужчинам. Женщина шла за ним.

Остановившись на расстоянии шагов пяти, Чка спросил:

–     Кто вы и зачем здесь?

Рыжий сделал несколько шагов вперед и ответил:

–     Мы пришли по воде от Великой реки и хотим здесь жить. Мы люди из племени руш, а зовут меня Ешка, а вот его зовут Ши– гонька, а это брат и сестра, их имена Ирина и Санька. А кто ты, добрый человек?

–     Меня зовут Чка, и я здесь живу много лет. За свою жизнь я видел на этой земле немало пришельцев, и все они приносили с собой зло. Как я поверю вам, что у вас нет камня за пазухой?

Рыжий вместо ответа опустил руку в глубокий карман штанов, вынув, протянул ее старику. На разжатой ладони Чка увидел свернутые в трубки березовые корки. Он подошел к рыжему, взял одну трубку, развернул ее, и улыбка осветила его лицо. На бересте он увидел знак, тамгу охотника Кундыша. Сняв стрелу с лука, Чка опустил ее в колчан и сказал:

–     Теперь я верю, что вы хорошие люди. Злому человеку Кун– дыш свою тамгу не даст. Охотники вы или как?

–     Нет, мы не охотники,–ответил черный, которого рыжий назвал Шигонькой,—мы слуги нашего бога, по земле ходим—слово божье носим.

Чка долго молчал, обдумывая ответ. Он впервые слышал, чтобы бог выбирал своих слуг среди людей. Разве у него мало духов и невидимых кереметов? И, чтобы попять слова пришельца, осторожно спросил:

–     Как же вы служите своему богу?

–     Делами своими. Вот повелел нам бог идти в ваши леса и помочь вам. Он сказал: «Живут лесные люди дико и трудно, помогите им, землю вместе пашите, хлеб родите, расскажите, как в дружбе меж собой жить».

–     Добрый ваш бог, коли так,– согласился Чка, но, подумав, добавил: —А пославши вас сюда, он про мурзу Япанчу не сказал что ли? Он должен знать, что мурза хлеб родить нам не велит, карает за это жестоко.