Текст книги "Марш Акпарса"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

–     Нет, мурза. Я не возьму яд. Моя любовь к Аказу велика, но мой народ я люблю больше. Если царь умрет от яда, русские затопят кровью мою землю. Разве я могу послать на гибель людей моей земли?

–     Тогда Аказ узнает все,– взвизгнула Шемкува,– узнает про Коран, про Булата, про клятву!

–     И народ, который ты так любишь, выгонит тебя из родных мест,– мрачно сказал мурза.

–     Так же, как они когда-то выгнали меня.

–     Пусть!– твердо произнесла Эрви.– Только свой яд спрячь подальше.

–     Ты долго жила рядом с Сююмбике и не научилась бороться за свое счастье. На, бери!

–     Зачем ее уговаривать?—подняв вверх костлявые руки,  кричала Шемкува.– Давай яд мне! Я сумею сделать все, что надо, без нее. А ей все равно конец!– Шемкува выхватила у мурзы перстень и, подскочив к Эрви, крикнула:– Знай, несчастная: я иду к людям, я иду к Аказу! Я всем расскажу про твои грехи, и горе тебе, клятвопреступница! – Шемкува бросилась к выходу, но Эрви схватила ее за руку и, разжав ладонь старухи, взяла перстень.

–     Дай сюда.

–     Давно бы так!

–     От своей судьбы не уйти. Иди, мурза, к Сююмбике и скажи ей, что она не сможет упрекнуть Эрви. Я сделаю все как надо.

–     У русских обычай есть: жена хозяина подносит гостю первую чарку. Ты брось яд в вино и подай царю, ведь ты хозяйка. Через неделю он умрет, и никто не узнает про твою вину.– Мурза похлопал Эрви по спине.

Помолчали все немного.

–     Я сделаю все как надо,– не глядя на мурзу, спокойно ответила Эрви.– Я решила.

–     Да поможет тебе аллах,– бросил мурза вслед уходящей Эрви.

–    Я ей не верю, мурза,– буркнула Шемкува, когда Эрви вышла.

–    Я тоже,– сказал Чапкун.– Ты следи за ней.

–    Ты и мне яду дай. Если она побоится, это сделаю я.

–    Ты сама и все твои люди тайно говорите каждому череми– сину, что русские хотят вырубить все священные их рощи и заставить всех вас поклоняться матери русского бога. И еще скажи, что новый хан Казани Эддин-Гирей, Да будет священно его имя, обещал каждому, кто уйдет от русского войска, двадцать золотых монет и коня. Кто придет в Казань с ружьем, полученным от русских, тот получит еще десять золотых монет, а ружье останется ему для охоты. И десять лет никто не будет брать ясак с того, кто будет служить Эддин-Гирею. И еще говорите черемисам: Казань сильна. Напомните им, что русские много раз приходили сюда и всегда уходили обратно. Так будет и теперь. И тогда горе тем, кто предаст нас! Я сам приведу сюда своих воинов и не оставлю здесь и праха изменников.

–    Скажи великой царице, что она шлет ко мне только угрозы. Что я могу сделать, если бедна?

Чапкун вынул из-за пояса кисет и положил на нары.

–    Возьми и давай каждому по монете. Остальное потом. Держи отраву. Помни: меня здесь не было,– сказал Чапкун и, не прощаясь, вышел...

Айвика ничего не знала про русского царя и не могла понять, хорошо ли, плохо ли будет, если он умрет в гостях у Аказа, которого она очень уважала.

Разгромив крымцев, русская рать двинулась на Казань безбоязненно. От Коломны до реки Суры сторожевой, царский и полк левой руки сделали всего пятнадцать переходов. Войска шли неслыханно быстро.

Впереди для разведывания пути шел легкоконный ертаул-полк с посошной ратью, которая смотрела за исправностью мостов, гатей и дорог. Ертаулом командовали князья Юрий Шемякин да Федор Проскуров. Посошная рать отдана под руку Терешки Ендагурова. Пришло на старости лет Терешке повышение, хоть какой ни есть, а все-таки воевода.

Думали ертаульцы первыми прийти на место встречи. Но их около Сарваева городища уже ждал князь Курбский с полком правой руки, Иван Мстиславский с большим полком да Иван Пронский с передовым...

Воины князя Курбского уже отдохнули.

На другой день к вечеру подошли полки царский, сторожевой и левой руки. Все луга и лес в развилке Суры и Иксы заполнили

войска. Никогда люди рода Сарвая не видели столько воинов. Вышли на большую поляну, надеясь увидеть царя, но им сказали, что царь утомился в пути и сейчас в шатре...

Когда царь проснулся, солнце было уже высоко. Он сбросил с себя одеяло, встал со скрипучей походной кровати.

Вскочил и Адашев, стал спешно одеваться.

–    Сходи, позови большого воеводу, погляди, что в полках делается. Иди, иди – я оденусь сам.

Царь сунул ноги в теплые, обшитые сафьяном туфли, зашел за занавеску, умылся над медным тазом и тихо стал одеваться. Пойдя в поход, царь, по совету Сильвестра, уподоблялся простому ратнику: слуг около себя близко не держал, все делал сам или с помощью Алексея Адашева. Питался так же скудно, как и ратники, порой прямо из общего котла.

Войско знало об этом, царя всюду хвалили, это льстило Ивану, но он сам не знал, долго ли выдержит эту постную скудную жизнь.

В шатер вошел Владимир Андреевич Старицкий. В этом походе он шел за большого воеводу.

–    По-доброму ли спалось, великий государь?—спросил Владимир Андреевич, кланяясь.

–    Сколь раз говорю тебе: теперь я не великий государь, теперь я твой полковой воевода. И на твоем месте меня наказывать должно за лежебокость. А отчего бы мне не по-доброму спалось? Забот ноне нет никаких, все заботы на тебе. Полк мой дошел до места в справности...

Старицкий за время похода привык к таким разговорам с царем. Каждый раз начиналось так: «Я теперь в твоей власти, повелевай – буду повиноваться», а потом сразу забывал об этом. Так и сейчас.

–    А другие полки скоро ли придут, како мыслишь, большой воевода?

–    Да наперед нас уже здесь. Полку правой руки тяжко досталось– вся дорога была безлюдна, гладу натерпелись. Добро хоть черемиса ласково встретила и напоила, и накормила, и обогрела.

Радость хлынула в сердце Ивана. Народ земли, через которую ранее русские воины проходили осторожно, с оружием наготове, сейчас ласкает и обогревает московских ратников. Значит, недаром отдано столько внимания черемисскому краю, значит, заботы о дружбе не были напрасными.

В шатер вошел Алексей Адашев и объявил:

–    Воеводы собрались, великий государь. Может, сюда позвать? Черемисский князь Акубей со своими людьми челом тебе бьет.

–     Зови его, Алеша, зови

–     А воеводы, великий государь?—воскликнул Старицкий.

–     Брат мой, Володимир Андреич, я только что говорил тебе: я полковой воевода. С какой стати ко мне все воинство звать? Ты иди и думай. А потом мне расскажешь.

Большой воевода вышел из шатра и про себя выругался.

Аказ, Янгин, Магметка Бузубов и Сарвай с десятью стариками вошли в шатер. Сарвай по наставлению Аказа держал на протянутых руках полотенце. На белом, как снег, полотне стояла деревянная тарелка с высокой горкой блинов – коман мелна. Старик подошел к царю и начал говорить:

– От нашем земля... От нашем люди возьми этот...– Сарвай замялся и по-черемисски сказал Аказу:—Эй, Аказ, как сказать по– русски «душевно сделанный хлеб», я совсем забыл.

–     Он говорит, великий государь,—перевел Аказ,—что этот хлеб народ наш дарит тебе от души и благодарит за милости, которые ты дал людям.

Иван подошел к Сарваю отщипнул от блина небольшой кусочек, съел. Адашев принял дар, отнес в сторону.

–     Скажи, Аказ, спасибо твоим людям за доброходство ко мне и ласку.– Царь снова сел в кресло и спросил:—А кто сей старец?

–     Это Сарвай, старший над людьми, которые на этой реке живут.

–     Скажи, дед, одолеем мы Казань?—спросил Иван, обращаясь к Сарваю.

Старик выслушал, склонил голову сперва в одну сторону, потом в другую, сказал неторопливо:

–     Не зря старые люди говорили: народ плюнет – озеро будет. Вся сила в народе. Ты своими людьми больно силен – видели мы, как велика твоя рать. Но теперь станешь вдвое сильнее, потому как и наш народ, и чувашские люди, и мордва к тебе на подмогу пришли. Иди смело – Казань у твоих ног будет.

–     Алеша,– сказал царь, обращаясь к Адашеву.– Одари этого старца золотом.

–     Нет, нет, не возьму.– Сарвай замахал руками, когда Адашев поднес ему деньги.– Я не за деньги хлеб тебе давал. От души.

–     Я не за хлеб, я тоже от души,– сказал Иван. Повелев одарить людей Сарвая одеждой и деньгами, царь отпустил их, Адашеву сказал:

–     Володимиру Андреичу передай: семнадцатый стан делать на Цивили.

Около полудня рать двинулась в дальний поход от берегов Суры к берегам Свияги. В главной колонне шли ертаул-полк, полки царский, передовой, большой и сторожевой. На одной линии с царским полком версты по четыре в стороны шли полка правой и левой руки.

Шестнадцатый стан на реке Якле был короток. Зато когда рать достигла Цивили, было указано осесть накрепко.

Топейке Аказ велел ехать в илем Янгина, найти в лесу самое красивое место и готовить большой пир. На пир звать всех черемисов, чувашей и мордву с подарками. Велено Топейке денег, мяса, муки и пива не жалеть, запасти столько, чтобы хватило всем.

Топейка разогнал своих помощников по всем ближним и дальним илемам с вестью: русский царь придет, чтобы шли все люди в илем Янгина и чтобы несли с собой богатое угощение.

Пока те носились по илемам, Топейка такое место нашел, будто нарочно для пира созданное. Поляна ровная, как стол, длинная, как черемисская песня. С левой стороны чистый березовый лес, с правой – река с ивняком да орешником по берегам. Впереди дубняк, сзади поляны овраг, там костры можно жечь – мясо жарить. Топейка сам сделал длинные столы на поляне и  стал ждать гостей.

Сегодня рано утром повел на реку поить коня. Спустился к воде, видит: девушка стоит по колени в воде, набок склонилась – волосы мокрые отжимает. Залюбовался Топейка – уж больно стройна. Чья такая, хотелось бы знать? Утреннее солнце своим светом озолотило девичье тело. Крутые бедра сверкающими блесками усыпаны. От воды искры по коже так и мечутся. Вдруг повернулась девушка в его сторону – да это же сиротка Айвика, воспитанница Аказова. Все время грязной малышкой была, когда выросла?

–     Это ты, Айвика?—крикнул Топейка.

Девчонка ойкнула, прикрыла грудь скрещенными руками, выскочила на берег, замелькала в кустах ее белая рубашка.

–     Как ты сюда попала?– спросил Топейка, подходя, когда Айвика оделась.

–     С Шемкувой пришла,– смущенно ответила та и спрятала лицо в платок.

–     Эта старая карга здесь?

– Она в илем пошла,– ответила Айвика и взглянула на Топейку ласково-ласково.

Пьет конь воду, от морды идут по реке круги, а Топейка не может взгляда от девушки оторвать. «Старый вонючий хорек,– думает он про себя,– сколько раз рядом проходил, не замечал, какие добрые и приветливые глаза у нее».

–     Ты знаешь, у Янгина свадьба завтра.

–     Знаю,– ответила Айвика.– Какая Овати счастливая.– Девушка сразу погрустнела.

–     Я все думал, кого на пиру мне рядом посадить?– Топейка перекинул повод на спину коня.– Может, ты со мной сядешь?

Айвика метнула взгляд на Топейку и радостно улыбнулась.

–     Прямо ко мне пойдешь, женой моей будешь?

–     Буду,– шепнула Айвика и осторожно взяла коня под уздцы. Топейка вскочил на спину лошади и радостно ударил пятками в тугие лошадиные бока...

Всю ночь Айвика не могла уснуть. Ей не верилось, что завтра придет счастье, в которое она никогда не верила. Могла ли она, горькая сиротка, не имеющая ничего, кроме доброго и большого сердца да крепких умелых рук, думать о замужестве? Смела ли она даже в мечтах представить своим мужем веселого патыра Топейку, который самому Аказу друг?

Не идет сон к Айвйке. Мучилась-мучилась, тихо вышла на реку, на то место, где говорила с Топейкой. На берегу тихо-тихо. Утро вот-вот придет, а пока все кругом спнг.

Айвика села у воды, стала ждать рассвета.

Раньше всех поднялось над лесом солнце. Оно разбудило хлопотливые ветры, и те прохладными струйками зашумели в вершинах берез. Деревья проснулись, разбудили лес и реку. Река зашевелилась и давай сбрасывать с себя туманное одеяло. Первые лучи солнца озолотили листья берез, вырвались на поляну

Наступило утро веселого и шумного дня.

Первым в илеме появился Янгин. Он привез невесту Овати и всю ее родню. Айвика хорошо знала Овати и подошла сказать слова поздравления. Не утерпела и похвалилась:

–     Я тоже скоро женой буду. Топейка позвал меня.

–     Когда же ваша свадьба?—спросила Овати.

–     Не знаю еще.

–     Ты, Янгин, скажи Топейке, пусть с нами вместе женится.– Овати наклонилась к жениху, зашептала:– Я подружке моей больно счастья хочу...

Леса вокруг праздничной поляны гудят. Под каждым деревом примостились гости, под каждым кустиком спят утомленные путники. В дубняке ржут кони – там стоит царский шатер и расположились ратники царского полка.

Полк Аказа на другой стороне реки.

Никогда эти леса не видели такого великого скопления людей

Гости расселись и в березняке, и в дубняке, и по берегу реки.

Аказ дал строгий наказ: до приезда паря ни крошки не есть, ни капли не пить. Люди понимают: так лучше. Поэтому ходят по поляне трезвые, сидят около еды голодные.

Три стола, локтей по триста длины, растянуты вдоль поляны. Один поставлен на невысоком помосте для царя, воевод и князей другой, пониже, для жениха с невестой, их родни и старейшин Третий, совсем низкий, для прочих гостей. Кто за столы не уместится—на траве места много.

Для Ивана Выродкова и Андрюшки Булаева место припасено за первым столом среди больших воевод. Они хоть и безродные людишки, но царь поднимает их высоко: первый всеми осадными делами управлять будет, второй – всем нарядом пушечным.

Однако друзья-товарищи на те места садиться и не думают. Сразу нашли среди черемисов приятелей, легли на животы прямо под березами. Беседу ведут и потихоньку, несмотря на запрет, потягивают из туесков пиво. Им с простыми-то людьми и привычнее и вольготнее, да и интересу больше: народ ведь больно любопытный, мало знаемый.

Около полудня на дороге, идущей из дубового леса, показался царь. Он обеими руками натягивал поводья; конь, изогнув лебедем шею, рвался вперед. Сбруя, усыпанная золотыми бляхами и драгоценными камнями, сверкала на солнце. Да и сам царь был одет в ослепительные, расшитые золотом одежды. Все это горело, сверкало и переливалось в солнечных лучах.

За царем ехал большой воевода Владимир Старицкий, по сторонам, нога в ногу,– Алексей Адашев да стольный боярин Салтыков.

За ними во всю ширину дороги в ряд – воеводы Курбский, Воротынский, Мстиславский, Пронский, Серебряный. В следующем ряду – Щенятьев, Шереметьев, Плещеев, Хилков и Шемякин. Чуть поодаль пешим строем шли воины царского полка.

Около столов Иван остановился Аказ подошел, взял коня под уздцы, протянул царю правую руку. Иван оперся на нее, легко спрыгнул на землю. К нему подошли Янгин и Топейка, поклонились низко.

–     Сегодня я и друг мой Топейка свадьбы играем,– сказал Янгин,– просим тебя великим и дорогим гостем на нашей свадьбе быть...

–     Не мы одни тебя за стол зовем.– добавил Топейка,– весь народ угощать тебя хочет.

–     Благодарствую, Янгин. И тебе спасибо. С радостью выпью за ваше счастье. Воеводы, князья и бояре, прошу за стол-

Царь подошел к своему месту, отстегнул саблю, передал Салтыкову, тот положил ее на вытянутые руки оруженосца. Сняли свои сабли и передали стоявшим сзади воинам и другие воеводы.

–    Аказ,– произнес царь,– бери супружницу да садись рядом со мной.

Аказ взял Эрви за руку, подвел к царю:

–    Вот моя жена.

Иван с любопытством оглядел Эрви с головы до ног. потом перевел взгляд на левую руку хозяйки и задержал его там на мгновение. Эрви, как от огня, отдернула руку и побледнела. В предпраздничной суете Эрви совсем забыла о поручении мурзы и даже не успела снять перстень с руки. Теперь она вспомнила о нем, и страшный испуг овладел ею. Она задрожала и спряталась за мужа.

–    Да ты не бойся,– добродушно сказал Иван,– я не кусаюсь. Садись рядом со мной.

Эрви села на скамью рядом с креслом царя, спрятала руки под стол, сдернула перстень и, бросив его на влажную землю, сильно вдавила носком сапога.

Янгин, Овати, Топейка и Айвика сидели против царя за вторым столом. Вокруг по всей поляне прямо на траве расселись воины царского и горного полков, черемисы и чуваши, прибывшие на праздник. По знаку Аказа все стали наливать пиво, вино, брагу. Заплясали чтрки, туесочки, ушаты, деревянные ковши.

Воевода Старицкий по праву старшего поднялся первым, взял чарку, сказал:

–    Первую чашу – за государя.

–    Князь, погоди.– Иван тоже встал, поднял свою золотую чарку.—Обычаев русских забывать не след. Сперва поздравить надо женихов с невестами, гостей – потом.

Подняв чарку над головой, Иван громко сказал:

–    Воины! Люди! Давайте выпьем за счастье Янгина с его молодой женой, за счастье Топейки и за счастье всех моих друзей!

–    Да будут счастливы!

–    Пусть радостно живут!

Иван выпил чарку, опрокинул ее вверх дном, и все воеводы по примеру царя выпили до дна.

Иван подозвал пальцем Салтыкова и шепнул ему:

–    Пошли на те столы вин и хлебов всяких да марципанов побольше.

Салтыков согласно кивнул головой и отошел. Скоро стеклянные фляги с винами, большие серебряные кувшины появились на всех столах и на поляне. Слуги разносили гостям царские хлебы, перепечи, калачи и расписные пряники.

Чуть захмелевшая поляна сдержанно гудела.

–    За славу государя великого выпьем! – крикнул князь Курбский.

–    Не торопись, Андрюша,– тихо сказал царь,– меня в ином

прославишь месте, не ради этого мы здесь, пойми. Пусть чарки все нальют-

–    Еще одну поднимем чашу! – Иван слегка захмелел, и голос его стал торжественнее и громче.– Прославим хозяина сей земли. Давайте выпьем за здоровье князя Аказа!

Воеводы попридержали чарки, недоуменно поглядывая друг

на друга.

–    Нет, я не оговорился, воеводы! Милостью, данной мне от бога, дарую тебе, Аказ, титул князя! Так будь здоров, князь! Выпьем!

Над поляной взметнулись голоса приветствий, поздравлений.

Иван глянул на стольника, сказал:

–    Ты что, обычая не знаешь? Где сабля?

–    Нежданно, государь... Но я сей миг...

–    Не суетись. Подай мою.

Салтыков взял у оруженосца царскую саблю, передал Ивану.

–    Прими, князь, оружие – знак княжеского звания—и с. честью носи! – сказал он, передавая саблю Аказу.

Тот принял оружие, поцеловал холодную сталь.

–    Многая» лета князю!

–    Слава Аказу!

–    Сла-а-ва-а!!! – кричали все.

Аказ поднял руку, призывая к тишине.

– Народ моей земли! От вас от всех хочу         я клятву дать великому царю, хочу сказать, что никогда эта сабля                                не поднимется на друга и будет разить только общих наших врагов. Она придаст нам силу и отвагу.

–    Отваги у тебя и так немало. Хан Шигалей рассказывал мне о битве под Казанью. Ты там сражался храбро, бросался на врагов, как молодой барс.

–    Спасибо за похвалу, великий царь. Только хан немного ошибся. Сказал, как молодой барс, а у меня уж виски седые.

–    Ты седины не бойся», князь,– сказал Иван,– то признак мудрости.

И тут вмешался в речь князь Курбский. Он подошел к Аказу с кубком и весело произнес:

– Позволь нам, князь, за       смелость и  за мудрость звать тебя

Седым барсом. Как это будет    по-вашему?

–    Ак парс, наверно,– чуть помедлив, ответил Аказ

–    Так выпьем за князя Акпарса! – воскликнул Курбский.

Аказ поднял над головой руки, и люди утихли. Он перевел

слова царя, и снова поляна радостно загудела.

–    Я чаю, вам ведомо,– продолжал царь,– что Казань ноне переметнулась к извечному врагу нашему крымскому хану. И оттого не только нашей державе горе, но и вам лихо. Стонет русский народ на рубежах земли нашей от деяний их злочинных. И дале это терпеть нельзя! И вот задумали мы большое дело – царство Казанское от крымнев отнять и преклонить под нашу державу. Я мыслю, бог нам поможет, и мы вместе с вами одолеем злочинников!

Когда Аказ перевел слова Ивана, по поляне прокатилась волна выкриков.

–     О чем они? – спросил царь.

–     Веди нас, кричат. Поможем, кричат. Возьмем Казань, кричат,– ответил Аказ.

–     Вестимо, возьмем Казань! – Иван подошел к Старицкому, положил руку ему на плечо.– В венце короны русской, как камни-самоцветы, сверкают воеводы князь Володимир Старицкий, князь Андрей Курбский, князья Шереметьевы Семен да Иван, князья Воротынские Михаил да Володимир, князья Серебряный да Мстиславский. Теперь,– царь приблизился к Аказу,– еще один алмаз в короне царской прибыл – отважный князь Акпарс со своим народом.– Иван поднял чарку и закончил: —Я смело пью теперь за победу над Казанью!

Громом восторженных возгласов встретил повеселевший люд слова царя. Все, кто еще твердо стоял на ногах, спешно наполняли чарки, ковшики, черпаки и пили за победное окончание похода

Терешка Ендагуров тоже пил и за царя, и за победный конец, и за Акпарса и потому был дюже навеселе. Подружился он на празднике со старым Сарваем, и они всюду ходили в обнимку.

–     Ты царю больно рукой не маши,– говорил он Сарваю,– царь он есть царь. Вот возьмет Казань, про вас забудет. Ты на меня больше надежу держи! На Терешку. Я тебя не Казани взятия ради люблю, а как брата. И в любую пору приходь ко мне, и я все брошу, а тебе на помощь пойду. Понял?

–     Как же, все как есть понял. Пасибе тебе,– говорил Сарвай.

Кое-где из общего гула вырывалась песня. Она взлетала над

поляной, но, не успев расправить крылья, тонула в шуме голосов.

Услышав песню, Аказ подозвал Топейку и шепнул ему на ухо.

Скоро появилось десятка полтора барабанов, дюжина пузырчатых шювыров, кто-то принес гусли.

–     Теперь позволь, великий царь, потешить тебя пляской.

–     Давно пора! – сказал Иван.– Заговорились, а про веселье забыли.

Перед столами освободили место – грянула музыка. Словно ковром белых цветов покрылся свадебный луг. Сорок девушек, а впереди Айвика и Овати, выбежали в круг. Все в полотняных белых платьях, с наплечниками из лент и кружев. Фартуки густо расписаны невиданными узорами по груди и по подолу. Широкие длинные пояски с кистями закреплены на спину чуть пониже ло паток и заколоты на правом боку. У каждой по два цветных платка, связанных за концы и накинутых на плечи. Свободные концы платков держат в руках.

Пляшут легко и грациозно, идут по кругу, помахивают волнообразно руками – радостно глядеть. Широкие платки вьются за раскинутыми руками, и кажется, что летят над лугом невиданные волшебные птицы.

Кончилась плавная мелодия, ударили барабаны, встрепенулись девушки, враз взмахнули платками-крыльями, сбежались по четверо, и десять ярких звезд пылают на поляне. И снова льется .звонкая гусельная струя, и снова кружатся плясуньи, вьется вокруг них цветной платочный вихрь; разбегаются во все стороны, потом сбегаются опять, и что ни миг, то новая картина.

Только успокоилась Эрви, глядя на пляску, вдруг кто-то тронул ее за рукав. Оглянулась – стоит незнакомая женщина, знаками просит ближе подойти.

–     Шемкува велела тебе па поляну в кленовой роще прийти,– зашептала женщина.

Когда пляска кончилась, Иван взял со стола две серебряные вызолоченные внутри чарки, сам налил вино и поднес Овати и Айвике.

–     Ну, невестушки, плясали вы хорошо! Выпейте на счастье от меня, а чарки в дар примите – на память.

Айвика и Овати пригубили чарки и передали их подругам. И пошли чарки гулять по девичьим рукам. Каждая прикасалась к чарке губами, чуть-чуть отпивала не пробованного ни разу в жизни напитка и передавала вино дальше...

Эрви хорошо знала, зачем зовет ее Шемкува. Еще в прошлый раз, согласившись взять яд, она надумала предотвратить злодейство. Эрви хотела затянуть время, сделать так, чтобы Шемкува, надеясь на нее, не подсыпала отраву сама. А потом, когда царь уедет, будь что будет. И сейчас, когда к ней подошла незнакомая женщина и велела идти к колдунье, Эрви сразу согласилась все с той же мыслью – оттянуть время. Выйдя из-за стола, она осторожно подошла к кленовой роще и спряталась в кустах. Шемкува и женщина (это была чувашка, которую накануне мурза послал в помощь Шемкуве) сидели на маленькой полянке, и Эрви не только хорошо видела их, но и слышала, что они говорят.

–     Ну, Топейка, ну, шайтан, этого я тебе не прощу! – ругалась старуха, прикладывая к голове мокрый платок.– Чуть не убил меня, презренный! Ну, где Эрви? Почему не идет?

–     На Эрви надежду не держи. Это из-за нее тебя чуть не задавил этот глупый медведь. Если бы не я„.

–    Эта пустоголовая трусиха испортит нам все дело! Почему ее до сих пор нет? Сходи еще раз.

Чувашка ушла и вернулась нескоро. Это радовало Эрви: время праздника шло к концу.

–    Я нигде не нашла ее.

–    Пусть ее заломает керемет! – Шемкува поднялась, схватила клюку.– Я сама пойду на праздник!

Эрви быстро отбежала в сторону и глухо в кулак крикнула:

–    Кува-ай, где ты-ы?!

Шемкува тряхнула головой в сторону выкрика, и чувашка побежала искать Эрви. Долго, перебегая с места на место, Эрви водила женщину по лесу.

Когда Шемкува совсем потеряла терпение и дальше обманывать стало ее невозможно, Эрви вышла на полянку.

–    Почему так долго не приходила? Предать меня вздумала?

–    Я боялась...

–    Чего боялась?

– Я потеряла яд... я    всюду его искала...

– Надо было сразу бежать ко мне,– Шемкува вытащила из

кармана синеватую склянку и сунула Эрви в руку.– Беги, еще есть время.

Эрви взяла яд, покачала головой.

–    Теперь уж поздно. Царь уехал в свой шатер —спит, наверно,– и улыбнулась.

Тут Шемкува выхватила из-под лохмотьев мешочек с грамотой и, потрясая им над головой, закричала:

– Здесь сидит твоя смерть, несчастная. Сейчас        я   пойду   к

Аказу и выпущу ее! Горе тебе, предательница и обманщица.– И, упираясь на клюку, заковыляла по тропинке. Чувашка, глянув на Эрви с явным сожалением, пошла вслед за старухой.

Эрви готовилась к этому. Она знала, что Шемкува не простит ей обмана и выдаст все тайны Аказу. И решение уйти от позора и презрения, решение уйти из жизни, которая полна мучений и унижений, окончательно окрепло в сознании Эрви. «Они и тебя сломают, вот увидишь»,– вспомнила она слова черной старухи. Так оно и случилось.

«Пусть так,– подумала Эрви,– пусть они сломили меня, но не согнули. Нет, не согнули!»

Эрви села на холмик, огляделась кругом: лес в осеннем наряде был удивительно красив и великолепен. «Сейчас я уйду из этого мира,– подумала Эрви,– и никогда больше не увижу ни одетого в золото леса, ни глубокого синего неба. Как хотелось бы прижать в последний раз к груди моего родного Аказа!»

Боль в груди разрасталась, на глаза навернулись слезы. И песня, тихая и грустная, непрошеная пришла в сердце Эрви:

Льет, как из ведра,

Но закончится дождь А слезы мои

не кончаются, люди!

Жжет пламя души —

Раскаленная печь —

Не вырваться

из того пламени, люди!

Когда б родилась я На день или два —

Не видела

столько бы горя я, люди!

Я стать одуванчиком Легким хочу —

Г1усть ветер развеет

тоску мою, люди!

Окончилась песня, старый ворон пролетел над поляной и каркнул протяжно и зловеще. Эрви вздрогнула, вытерла слезу, увидела зажатую в ладони склянку. Пути назад не было, и она, закрыв глаза, поднесла склямку к губам. Жидкость оказалась совсем не горькой, а чуть прохладной и приятной. Эрви подошла к одинокой березке на краю поляны, обняла ее, прижалась щекой к молодой, нежной коре и заплакала. Она верила, что березка видела все и понимает ее.

–     Я знаю, березка, сюда придет мой патыр, ты увидишь его. Скажи ему, что я умерла с любовью к нему в сердце.

Эрви сняла платок с головы, повесила на нижний сук березки. Деревце дрогнуло и зашумело всеми листочками. А может, это зашумело в голове Эрви?

–     Если сюда придет мой милый Аказ, ты все ему расскажи, березка, ведь ты видела, что я не сделала ничего плохого. Прими мой последний поклон и ты, священная роща.– Эрви повернулась в сторону кюсото и склонила голову.– Ты знаешь, роща, я не предала веру своих отцов, я всю жизнь молилась богам, живущим в твоих ветвях. Скажи, роща, людям моего илема, моим родным и близким, что я ухожу из жизни чистой и безгрешной.

Эрви раскинула руки в стороны, подняла их и стала прощаться с лесом.

–     Слушайте меня, мой лес, моя родная земля! Я не хочу, чтобы вы умылись кровыо моих людей. Скажи, земля, моему народу, что я не могла сделать ему зла. Прощайте все и не думайте обо мне плохо.

Кровь колотилась в висках Эрви, лес шумел все сильнее. Казалось, листья, касаясь друг друга, звенят, и звон этот заглушает все другие привычные звуки. В груди, будто свечка, вспыхнул

огонек, и язычок его пламени коснулся сердца. Вот оно вспыхнуло, окинулось пламенем.

–     О, как жжет в груди, трудно дышать! – простонала Эрви и, шатаясь, побрела по поляне. Дунул ветерок, и березка качнула приспущенные ветви в сторону Эрви, как будто послала ей свое прощение. А лес звенел множеством звуков, и все они входили в тело Эрви, заполняя, распирали его. Огонь полыхал в груди, готовый вот-вот вырваться наружу. Эрви разжала ладонь, выронила на траву склянку. Вспомнила Шемкуву и не то сказала, не то подумала: – Ты, злая старуха, говорила неправду. Я не покорилась мурзе... Нет! Я не стала рабой Сююмбике, я умираю свободной. Нет, нет – я не предала... Нет... Ой, во мне все горит! Огнем горит! – Эрви повернулась к березке и увидела свой платок. Шагнула к нему, но упала и, не в силах подняться, протянула дрожащие руки.

–     Я умираю, березка. Скажи Аказу... скажи ему...

Дальше Эрви не могла ничего сказать. Мгновенно погас огонь в груди, смолк лес. Сразу за тишиной в лес медленно стала входить темнота, и все покрылось мраком. Только светлел в глазах развеваемый ветром платок, потом погас и этот последний луч, который связывал Эрви с миром.

А пир на поляне в самом разгаре. Хмельное пьют, песни поют.

–     А теперь, государь, пляску черемисских воинов посмотри,– сказал Топейка и взял у Аказа гусли.

Какая это была пляска!

Аказ вышел на полянку, взмахнул саблей – и выскочили с двух сторон, обнявшись за плечи и чуть склонившись, две сотни воинов. Аказ красивым и легким движением бросил саблю в ножны, раскинул руки, воины рванулись к нему слева и справа и пошли по кругу. За пляской трудно было уследить. Это был ураган движений: воины то изображали в пляске охоту на зверя, то, выхватив сабли, набегали друг на друга, будто в схватке.

Сыпалась дробь барабанов, над поляной взвивалась пыль от этой огненной пляски.

Царь распотешился донельзя, даже бояре, вначале поглядывавшие на хозяев с брезгливыми ужимками, теперь смотрели, разинув рты. Иные притопывали ногами, а Курбский-князь так увлекся, что, забыв все на свете, бил в ладоши и приговаривал:

–     Ай-жги! Ай-жги! Ай-жги!

–     Ну, князюшка-батюшка, удивил ты меня! – смеясь, говорил Иван Акпарсу после пляски.– Вот тебе и Седой барс. Да ты любого молодого за пояс заткнешь, если так плясать можешь. Ей богу. подобного не видывал.—Посмотрев на Ирину, Иван произнес: – А ты, сиротинушка, гостю, видно, не рада?