Текст книги "Марш Акпарса"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Терпели-терпели засечники насмешки, не вынесли – выскочили на валки, бросились через выруб на обидчиков. Топейка махнул рукой, запели стрелы – и остались смельчаки лежать на открытом месте мертвыми. Тут уж сам Япанча от злобы голову потерял – вскочил на коня, поднял своих людей и вынесся через проход впереди войска с поднятой саблей.

Топейкины всадники повернули лошадей и – удирать.

– Стой, вонючий козел!—кричит Япанча, размахивая саблей. Скачут насмешники что есть духу, за ними с гиком и завыванием– джигиты Япанчи. Сам Япанча на сивом жеребце впереди. Еще немного – и захлестнет Топейкову сотню лавина япанчинцев. «Вот на поляне я тебя и прикончу»,– думает Япанча и выносится из леса на простор.

Но что это? Круто свернули Топейкины всадники вправо, и нет их на поляне, а прямо из леса мчится на Япанчу с копьем наперевес сам Акпарс. Не успел Япанча повернуть коня, ударилось копье прямо в грудь, выгнулось и снова распрямилось. Вылетел Япанча из седла, его же всадники промчались по изувеченному телу своего мурзы.

Выскочил полк Акпарса на поляну – и зашумел в лесу ветер битвы. Дрожит земля, звенят сабли, ржут кони. Стон, крики, вопли разносятся по поляне.

Весть о гибели Япанчи разнеслась по засекам. Его люди скачут на поляну тысяча за тысячей – теперь Акпарсовым воинам несдобровать.

Дрогнул полк Акпарса, тесно стало на поляне от засечных воинов. И уже хотели они насладиться жаждой мщения за смерть своего предводителя, хотели петь песню победы, как вдруг увидели: мчатся от озера русские конные ряд за рядом и не видно им конца. Повернули коней, но нет пути назад – вся дорога ощетинилась русскими мечами, копьями, застлан лес дымом пищальных выстрелов. И сами засеки заняты русскими.

Остался один путь: бросить коней и разбежаться по лесам в разные стороны, чтобы больше никогда не поднимать на московитов оружие. ’! не стало войска Япанчи, опустели близкие к Казани засеки.

Евуш, узнав о гибели друга, испугался так сильно, что бежал до арского острога со своими войсками без оглядки, там укрылся за бревенчатым частоколом крепко-накрепко и стал в тревоге ждать, что будет.

На второй день одумался. Вывел своих воинов ночью в лес и велел умереть, но русских к Арску не допускать.

Узнав о разгроме Япанчи, царь похвалил Акпарса, но гут же спросил:

–    А Евуш где?

–    В арском остроге сидит. Теперь сюда нос не сунет.

–    Так ему татары сидеть и позволят! Силенку подкопит – опять на нас пойдет. Надобно его оттуда выкурить. Передай воеводе Александру Борисовичу, чтобы он в осаду не вставал, а снова вместе с твоими воинами шел бы и дело бы вершил полностью.

–    Так будет, государь,—ответил Акпарс, и уже на следующее утро его полк выступил в сторону Арска.

От Казани до Арска около пятидесяти верст, кругом Арска леса, сам острог стоит на холме. Воины вступили в приострожные леса, когда начало смеркаться. Впереди полка версты на три шла ертаульная тысяча Янгина. Акпарс строго-настрого приказал ертаульцам при встрече с недругом в бой не вступать, а сразу, известив полк, отступать, как положено всегда делать ертаулу.

Но Янгин всегда и все делал по-своему. Так и тут. Наткнувшись на засеку, он навалился всей своей силой на препятствие, встреченное в пути. Частично перебив, а частично рассеяв защитников засеки, Янгин принялся ловить разбежавшихся стрелков.

Пакмана он заметил случайно. Стараясь убежать к острогу, тот сам выскочил навстречу Янгину

–    А-а, это ты, собачья нога! – крикнул Янгин и пустил коня за убегавшим.– Подожди, я тебя не трону,– кричал он, подхлестывая коня.– Пойди, повинись перед Аказом – и он простит.

Но Пакман, не останавливаясь, бежал, петляя меж деревьями. Янгину казалось, что тот не слышит его, и кричал еще сильнее:

–    Остановись! К кому ты бежишь? К врагам нашим бежишь!

Скоро густые заросли кончились, впереди показалось ровное

место, заросшее высокой травой и редкими деревьями; Пакман выбежал на раввину и большими прыжками стал удаляться.

353

–    А, трус, ты боишься! Тогда схвачу тебя за твои длинные уши и приволоку к Аказу,—крикнул Янгин и пришпорил коня. Жеребец взвился на дыбы и сделал большой скачок в траву. Заросли осоки распахнулись – и конь грудью ударился в жидкую тину болота. Еще один прыжок вперед – и оба, конь и всадник, оказались по шею в застойной густой жиже. Янгин схватился руками за кочку, но она сразу погрузилась в воду, расплылась, будто растаяла. Самое страшное было то, что правая нога Янгина застряла в стремени и он не мог высвободить ее, а коня засасывало все глубже и глубже. Скоро над водой были видны только его ноздри и кончики ушей. Янгин рывкам бросился к ближнему чахлому деревцу, уцепился за него руками. Дерево пригнулось

23 Марш Акпарса

к самой воде, но все же поддерживало Янгина. Коня уже не было видно, он уходил в бездонную глубь заросшего озера и тянул за собой всадника.

–    Ну что, русский прихвостень, теперь делу конец?

Совсем недалеко от Янгина на двух больших кочках стоял, расставив ноги, Пакман. Он со злорадством глядел на Янгина через плечо и не думал спасать его.

–    Подержи меня за левую руку, я правой сниму сапог! – крикнул Янгин.– Ты видишь, я тону!

–    Туда тебе и дорога! Днем раньше, днем позже – все равно русским под Казанью конец придет, и тебя, и всех вас татары посадят на колья.

–    Врешь! Все равно наша возьмет, все равно наш край под Кучаком страдать нэ будет. А ты... Ты моему народу врагом стал... ты татарской кобылы хвост!

–    Скоро я хозяном всего края буду!

Янгин вытянул шею, плюнул в сторону Пакмана, крикнул:

–    Будь проклят ты, кусок змеиного мяса!

–    Ах, так. Подыхай тогда!—И Пакман ударил носком сапога под корень склоненного дерева. Оно обломилось – и вода сомкнулась над Янгином. Скоро деревцо всплыло и медленно закружилось вокруг того места, где нашел свою смерть горячий и беспокойный, любящий свой народ патыр Янгин, сын Тугаев. Арск пал через три дня. Запасы еды у Евуша кончились, и пришлось ему сдаться. Воинов в крепости хоронилось множество, что с ними делать? Послали гонца к царю. А тот, узнавши, что под Арском легло три тысячи ратников, приказал:

–    Евуша и его воинов – на колья!

МАРШ АКПАРСА

Шигонька, Иванка Выродков и Андрюшка Булаев живут в одном шатре и все длинные осенние вечера проводят в беседах, спорах и всяческих разговорах. Шигоньке без своих друзей писать книгу о деяниях царских под Казанью было бы трудненько. А тут каждый день приносят друзья ворох новостей, он все услышанное заносит в тетрадку, а потом – в летописную книгу.

Сегодня как раз приспел такой срок, и Шигонька вылавливает из тетрадки наспех записанные мыслишки.

«И зело плохо стало во Казани после отнятия воды и много розни в городе сотворилось. Одни хотели за изнеможение бить челом Государю, иные изменники начата воду копати – искали и не нашли. Токмо малого потока докопались, и был он смраден, от тоя воды люди пухли и умираху с нея...

...Царь же всея дни и всея нощи ездит по полкам и всех жалует и утверждает и труд их похвадяет и жаловати воинов обещается.

И по граду из пушек беспрестанно бьюще, и Арская ворота до основания сбита и обломки сбили и множество людей побиваху и верхнего боя огненными ядры и каменными все ночи стреляли...

...Повелел царь диаку Выродкову башню поставити противу Царевых ворот, та башня шести сажен вверх, и вознесли на нея много пушек и полуторные пищали и затинныя. И стрельцы с пищалями многия стали и стреляли с высоты в город по улицам и по стенам градным и побивая многая же люди. И из-за Тарасов били во все дни и из нор, яко же змеи вылазя бились беспрестанно день и ночь...»

Погасла догоревшая свеча. Шигонька хотел зажечь другую, ан глядь – на дворе утро.

Готовясь к решительному штурму, воины Василия Серебряного рыли подкоп под Ногайские ворота, а ратники Алексея Адашева подкапывались под стену между Аталыковыми и Тюменскими. Особенно трудно доставалось последним. От начала подкопа до стены более ста саженей – пробиться под стену в такую даль не шутка. Но не это беспокоило Алексея Адашева. Он не знал точной меры до стены, и узнать эту меру никак было нельзя. От речонки Верхней Ички шла наискось к Аталыковой башне высокая бровка—она скрывала пространство до стены, и потому даже самые лучшие глазомеры не могли сказать, сколько до крепости саженей. А в минном деле это потребно знать точно: не доведешь подкоп на одну сажень—вся работа прахом пойдет. Прокопать лишнюю сажень еще хуже – вынесет зелье дыру в город, устроят через нее же татары вылазку в наш стан – не оберешься бед. А стена так и останется нетронутой. Уж сколько людей извели, посылая на тайную промерку: разят их со стены стрелами – ни один обратно не возвратился.

Из подкопа по голосам тоже не определишь, где стена. Проход бьют на глубине девяти сажен, выше нельзя – болотистая земля, поплывет все.

Пришел Адашев к Акпарсу, поделился с ним своей заботой, сказал:

– Поговорил бы ты, князь, со своими. У тебя народишко з полку продумный. Может, хитрость какую придумают. Многие люди по-татарски хорошо калякают, может, перебежчиками прикинутся, либо што.

...На Казань спускалось утро. Угасали одна за другой мерцавшие в ночи звезды, восток одевался в по-осеннему бледноватую попону зари. В уходящей ночи защитники стен не сомкнули глаз. До самого рассвета били пушки русских, стены содрогались

от ударов каменных и огненных ядер. Перед утром удачным попаданием снесло вершину Аталыковой башни. В каменных обломках погибло много стрелков.

Несколько суток проводят защитники города без сна. Людей осталось мало, смену делать некому. Те люди, которые на стене сидят, они же, спустившись вниз, запасные укрепы строят. Всю ночь пели над головами казанцев стрелы, выли ядра, свистели пули. В грохоте и дыму тонула ночь. Наутро вдруг все утихло. Русские успокоились, залезли в норы.

На северной стороне, между крепостной стеной и речушкой Ичкой, раскинулось небольшое озерцо Прилуцкое. На сухом песчаном берегу под косогором разместился стан, который с легкой руки Ешки назвали Бабьим. Место тут безопасное: от вражеских стрел спасает косогор, от внезапных набегов – войско князя Микулииского. С тыла тоже опасности нет: там, за Ичикой, царский стан и запасные полки.

Палата, еще будучи в Свияжске, надумала собрать баб, чтобы в бою помогать раненым. Взяла с собой Ирину, Пампалче и других свияжских жёнок и привела под Казань. Запаслись полотном, корнями, травами и снадобьями и расположились у озера.

В эту ночь, как и в прошлые, дел у женщин много. Раненых везут, ведут без конца, каждого надо обмыть, перевязать. Палата привычно перетягивает воину изувеченную саблей руку, Ирина рубит корни, под самым откосом Пампалче развела костерок и вываривает травы, делает мази. Чуть в стороне – вход в подкоп, оттуда ратники выносят мешками землю. К подкопу подошел Акпарс, сел на горку камней, вынутых из подкопа, положил на колени гусли, но играть не стал. Руки – на струнах, а сам ушел в думы. Ирина прошла мимо него, вроде бы по делу, он ее и не заметил. Возвратившись, Ирина села около Палати, заплакала.

–    Слезы льешь в три ручья, а отчего?—сказала Палата, продолжая перевязывать раненого.– Ты думаешь, слезами горю поможешь? Нынче с мужиками надо обходиться по-иному. Да если их, прохвостов, ждать, они... У-у, ироды, лихое семя! Они ноне либо в походах шляются, либо воюют, либо пьянствуют, разрази их господи! Ты только погляди: вот братец твой Санька, до собачьей старости дожил, а не женат. А на Ешку посмотри: ведь грива вся седая, а все холостяк! Ужо погоди—возьмем Казань, их, балбесов, надо за загривок брать, да так к венцу и вести. А князюшко новоиспеченный, пока женатым был, кружился около тебя, как петух, а овдовел—крылья сложил...

–    Аказа не вини,– сказала Ирина, вытирая кончиком платка слезы.– В том, что его супруга руки наложила на себя,– моя вина. Она его любила.

–    А он ее?

–    И он. Ты посмотри, как мучается.

–    Что случилось, не поправишь. Из гроба человека не воротишь. Живому надо думать о живом. Ну-ка, сердешный, попробуй, встань. – Раненый поднялся, но пойти не смог – нога словно одеревенела.– Пойдем к повозке. Ириша, помоги.

Ирина подставила воину плечо, все трое скрылись в темноте.

Из подкопа вышел Ешка. Увидев Акпарса, подошел к нему, сказал с упреком:

–    Сидишь?

–    Сижу.

–    Наутро штурм, а у нас подкоп не готов. Минный мастер по-своему бранился, теперь уж по-русски матюкается. Не дай бог, государю пожалуется. Он говорит: длину подкопа поручено узнать тебе.

–    Да, да. Я Топейку послал, скоро придет.

–    Пошли еще кого-нибудь. Смотри – рассветает.

–    Я все думаю: почему Эрви отраву приняла?

–    Нашел время. Вот-вот появится воевода Микулинский, а то и государь. С ними шутки плохи.

–    Сейчас пошлю...

Пригибаясь, Акпарс поднялся на косогор. Ешка двинулся за ним. Миновав гряду невысоких холмов, они вышли на площадку, где стояли пушки. Перед ними возведен высокий бруствер из мешков с землей, из корзин с камнем. За бруствером в редком подвижном тумане до самой крепостной башни белела ровная долина. С той стороны через бруствер перемахнул Топейка —весь в грязи. Отрывая с рукавов репейники, подошел к Акпарсу.

–    Что делать будем, Аказ? До башни не могли дойти. На стенах жгут костры, лощина перед стеной, как ладонь. Семь человек ходили мерять – все убиты. Быть может, на глазок?

–    Ха, на глазок! – сказал Ешка и плюнул.– Ты что, к лаптям веревку вьешь? Нам надо знать, сколь саженей до башни. Инако мину мы установим не там, где надо. Под землей-то ничего не видно. Не доходя, заложим зелье—весь взрыв коту под хвост. А если дальше башни...

–    Возьми еще людей и меряй,– приказал Топейке Акпарс.– Придумай что-нибудь. Спеши.

Топейка снова перелез через бруствер, побежал, пригибаясь вправо, где стояла его сотня.

Ешка снял с пояса баклажку, вытащил из глубокого кармана рясы оловянную кружку:

–    Давай пропустим по единой? Как говорят неверные, давай один кружка два раза пьем.

–    До этого ли нам? Иди в подкоп, следи.

–    Ты не беспокойся – там Мамлейка. Я на него, как на родного брата... Да и подкоп где-то около башни. Смотри, мои Орлы... как муравьи таскают землю. Все будет слава богу. Держи!– Ешка протянул Акпарсу кружку с вином, тот выпил. Ешка налил еще, выпил сам. Сели в сторонке. Туман поднимался ввысь, редел, рассеивался по лощине. Было видно, как несколько человек, склонившись, побежали к башне...

С полночи по приказу главного воеводы Старицкого полки начали менять позиции. Войско с осадного распорядка перестраивалось для штурма. С севера зажал крепость железной подковой полк правой руки во главе с князем Курбским, с юга – сразу четыре крепостные башни поставил под огонь пушек князь Микулинский. С запада вперед выдвинулся штурмовой отряд хана Шигалея, за ним – полк Воротынского. С востока подтянулся полк Мстиславского. Сторожевой и царский полки – в запасе. Остальные рати – во втором штурмовом кольце.

В шестом часу утра около южного бруствера появились царь Иван, воевода Старицкий, князь Микулинский, князь Дмитрий Плещеев и минный мастер Розумсен.

Царь выглядел усталым и встревоженным. Ему шел двадцать второй год. Обычно был он не по-юношески нетороплив и задумчив, строгое царское одеяние подчеркивало его величавость. И вдруг на молодом его лице старые воеводы увидели испуг и растерянность. Только один Адашев знал, что царь всю ночь провел в своей шатровой церкви, молился богу, а на рассвете позвал своего духовника, долго беседовал с ним. Адашев понимал состояние царя. Даже бывалые воины волнуются перед штурмом, а для Ивана этот день был решающим. Если город устоит, то сил для повторного штурма уже не хватит, ратям придется снова, не солоно хлебавши, возвращаться в Москву с позором. И донесения воевод не радовали: приказ о том, чтобы забросать рвы бревнами выполнен не везде, не все полки второго кольца вышли на свои места. Бреши в крепости, пробитые пушками накануне, казанцы успели заставить срубами и засыпать землею.

–    Князь Володимир,—обратился царь к Старицкому,– пушечный наряд готов? Кто за него в ответе?

–    Его ты поручил, великий государь, ну как его... холопу Саньке.

–    Где он?

–    Я тут, Иван Василии. Все пушки на местах, у каждой зелья и ядер в достатке.

Увидев Ешку, царь спросил:

–    Где воевода горного полка?

–    Здесь, великий государь.– Акпарс вышел вперед.

–Где воины твои?

–    Две сотни роют землю. Остальные – на берегу Ички.

–    Всех приведешь сюда. С моим полком поставишь рядом.

–    Исполню, государь.

–    Кто сей подкоп ведет?– Иван обратился к Розумсену.

–    Поручил Юхиму. – Минный мастер кивнул головой в сторону Ешки.

–    Подойди поближе...– Ешка сделал два шага вперед, царь подошел к нему, сморщил нос – почуял винный запах.– Подкоп готов?

–    Не узнана длина подкопа. Где ставить мину, не знаем.

–    Адашев! Куда смотрел?!

–    Мне воевода горного полка обещал...

–    И здесь проруха!

–    Лазутчиков к стене не подпускают, великий государь! Я трижды посылал,—сказал Акпарс, и в это время через бруствер перевалился Топейка.

–    Аказ! Я ничего не мог поделать. Еще двенадцать человек убито, а смерять не смогли.

–    Ты что ж, воевода горного полка?! Тебе доверили большое дело, а у тебя – ни коня ни возу. А минный мастер только что проснулся! Да я вам головы снесу! – Царь подбежал к Ешке, толкнул кулаком в плечо.– Здесь поле брани, а не кабак! Немедля к стене. Сам меряй, сам! Пес долгогривый!

–    Иду!– Ешка, кряхтя, полез на бруствер.– Я смеряю...

–    Постой! – крикнул Акпарс Ешке.– Я сам пойду. Топейка, гусли!

Пока Топейка бегал за гуслями, Акпарс сбросил кольчугу, шлем, остался в одной рубахе. Никто не заметил, как около бруствера появилась Ирина, подбежала к Старицкому.

–    Он – воевода. Ему нельзя. Позвольте мне. Я баба – меня не тронут. Я смеряю.

–    Ты с ума сошла! – Санька оттащил Ирину от воеводы. – Сейчас же уходи отсюда!

–    Не надо, милый! – Ирина ухватилась за руку Акпарса, но тот отстранил девушку и, повесив гусли на шею, перелез через бруствер.

–    Что он задумал? – спросил царь тревожно, а Ирина бросилась к Топейке, крикнула:

–    Топейка! Что ты смотришь? Иди, останови его, ведь он на смерть пошел!

Топейка перемахнул через вал, скрылся. Санька вскочил на бруствер и, прячась за высокой корзиной с камнями, стал смотреть на лощину.

–    Его видишь? – спросил царь.

–    Идет... Идет. Рубаха – будто лебедя крыло. Сейчас ему конец!

–    Пустите! Я к нему пойду! – крикнула Ирина и полезла на вал. Ее стащили, увели. Старицкий развел руками, сказал ехидно:

–    Теперь ищите ветра в поле. Сбежит к врагу.

–    Не надо, князь,– заметил Микулинский.– К врагу бегут трусы. Акпарс не из таких.

–    Вот он упал!—крикнул Санька.– Нет, встал. Идет... Играет...

–    Зачем же он с гуслями?– спросил Плещеев.

–    Младенцу ясно: знак дает, чтоб не стреляли...

–    Заранее сговорились. Что черемиса, что татаре – все одно.

–    Иван Василии! Вели убить. Он много знает.

–    Успеем. Быть может...

...Казанцы сразу насторожились: почему вдруг стало тихо? Напряженно смотрят на осадные ряды, прислушиваются.

Если бы в этой утренней тиши раздался взрыв или выстрел из пушки, никто не удивился бы. Но под стенами города неожиданно зазвучала музыка. Кто-то играл на гуслях и играл искусно. Казанцы чувствовали, что гусли в руках нерусского, и никак не могли понять, откуда эти удивительные звуки. После грохота боя музыка льется в души людей, как прохладная вода в тело изнуренного жаждой путника. За сорок дней осады только звуки выстрелов да стоны раненых терзали слух казанцев.

–    Смотрите, вот он!– крикнул один улан, и осажденные увидели человека, который шел от русских рядов. Несмотря на прохладу, человек был одет в белую вышитую рубаху, шел без шапки. Большие гусли поддерживались ремешком, перекинутым через шею.

Гусляр прекратил на мгновение игру, крикнул по-татарски:

–    Не стреляйте, люди, я к вам иду.

Видят люди: идет человек по ничьей, опаленной огнем земле, высоко подняв голову, ровным широким шагом. И под стать шагам звенят гусельные струны, и далеко по утренней заре разносится эта песня-марш...

Все больше и больше становится воинов на стене, и вот уже сам мурза Чапкун прискакал сюда, забрался на башню, приник к узкому окну.

Встрепенулись воины, опомнились от очарования музыки, дрожат перед жестоким военачальником.

–    Может, убить?– спрашивают.

–    Не надо. Я знаю его. Это Акубей – черемисский князь. Что– то важное несет он нам. Скажи всем, чтобы не стреляли.

А музыка все ближе и ближе, все громче и громче рокочут струны – и вот Акпарс встал около самой стены. Снял гусли, повесил на ремешок за спину, поднял голову и крикнул:

–    Привет вам, доблестные казанцы!

–    Мы слушаем тебя, Акубей,– ответил Чапкун.– Зачем пришел сюда?

–    Я пришел сказать, что русские согласны отступить от Казани, если вы дадите откуп семьсот двадцать шесть шапок золота. Вы слышите. Семьсот двадцать шесть! Всего семьсот двадцать шесть – и ни шапки больше. Вы поняли меня?

Акпарс повернулся и тем же ровным шагом пошел обратно. В отполированных планках гуслей, повешенных за спину, отражались лучи восходящего солнца.

–    Почему именно семьсот двадцать шесть шапок и не больше и не меньше?– тихо произнес Чапкун.– Какую-то тайную весть хотел сказать он этим, но какую?

И вдруг мурзу осенило! Он ожег плетью первого попавшегося под руку стрелка и крикнул:

–    Какой я безмозглый ишак! Он считал шаги, этот презренный волкодав, а мы, развесив ослиные уши, слушали его »пру.

–    Его надо убить,– предложил кто-то.

–    Убить! Убить! Он так орал, что было слышно в Свияжске. Русские уже знают, что до стены семьсот двадцать шесть шагов. Убейте его!

Дрогнули, зазвенев, струны от первой стрелы, вонзившейся в гусли. И тогда Акпарс побежал, низко наклонив голову. Тучи стрел летели вслед ему. С печальным звоном лопались струны, в гуслях торчали десятка два стрел. Но хозяин их был невредим. Широкие двойные стенки инструмента надежно защищали его спину и голову...

...За бруствером сначала тоже не поняли слов Акпарса.

–    Какие шапки? Какое золото?– спросил царь, глянув на Старицкого.

–    Я думаю, условный разговор...

–    Пищальников сюда!

Около бруствера появились трое с пищалями.

–    Убить!

Стрелки положили оружие на мешки с землей, прицелились. И тогда Ешка подбежал к царю, крикнул:

–    Стойте! Погодите! Я понял! Шаги! Не шапки! Семьсот двадцать шесть до стены шагов. Вели, Иван Василич, готовить мину. Мамлейка! Иди сюда.

–    Смотрите, он бежит назад!– закричал Санька.– О господи! Упал и не встает!

Снова появилась Ирина. Она перелезла через вал, бросилась в лощину, Санька побежал за ней.

–    Чья эта жёнка?– спросил царь.

–    Сестра ему,– сказал Микулинский.

–    А воеводе – кто?

–    И ему – сестра,—сказал Ешка.

–    Как? Он черемсин.

–    Теперь, Иван Василич, мы все родные. Едину чашу крови пьем. Все братья мы и сестры.

Через несколько минут Санька и Топейка перетащили через вал Акпарса, положили на траву.

–    Убит?–спросил царь.

–    Ранен.

–    Семьсот двадцать...

–    Знаем. Спасибо, князь,– Царь склонился над Акпарсом.– Да ты совсем седой.

–    Вот гусли жалко,—промолвил Акпарс, приподнимаясь...

Наступило время решительного штурма города. Штольня была увеличена на двадцать шесть шагов, расширено горно, в которое внесли двести пудов пороха. Акпарс лично сам по совету минного мастера разместил бочки. Помня неудачу при подрыве водяного тайника, взрывать зелье решили не пороховой дорожкой, а оставленными в горне свечами. За определенное время до взрыва надумали внести в горно свечу, зажечь ее и поставить на порох. Когда свеча догорит, огонь коснется зелья—и стена взлетит на воздух.

Через два часа полк встал на новое место—недалеко от начала подкопа к Аталыковой башне. Туда же вскоре перенесли царские шатры. Сигналом к началу штурма должен был служить взрыв Ногайских ворот.

Все было готово к решительному штурму, и на рассвете второго октября 1552 года Василий Серебряный и Алексей Адашев подожгли запал первого порохового погреба. Взрыв огромной силы раздался над Казанью. Взлетели обломки крепостных стен, через широкие проломы русские ворвались в город. Казанцы защищались храбро и отчаянно, и настал такой момент, когда они стали теснить наступающих. Ратники хлынули вон из города, и вспыхнула у татар надежда на победу. Думали: нет больше у русских сил, не взять им город.

Царь в походной церкви закрылся, богу молится. То один воевода подскочит к шатру, то другой.

–    Силы, государь, на исходе!—кричит.—Пускай в дело царский полк. Люди в крови захлебываются.

–    Иван Васильевич, пора!—зовет подскакавший Воротынский.

Иван стоит перед лампадой, молится, а сам про себя думает:

«Слава богу, что в церкви спрятался. Не то давно уговорили бы воеводы запасный полк в бой пустить. Вот побегут наши ратнички, татары за город выскочат, вот тогда...»

Вбежал главный воевода Старицкий:

–    Государь, позволь твой полк на подмогу бросить. Беда!

–    Ты не видишь, воевода, я богу молюсь за победу. Мешать мне грех. Выйди!

Главный воевода прыгнул на коня и крикнул подъехавшему Курбскому:

–    Туда нельзя! Братец мой с перепугу в молельню спрятался.

«Ну, я тебе это припомню»,—думает царь и крестится.

И второй раз осадил коня у царского шатра воевода Воротынский:

– Гибнем, государь! Бегут из града. Сеча уж на воле идет!

–    Воеводу Акпарса ко мне!

–    Я тут, великий государь.—Акпарс с двумя сальными свечами в руках подбежал к царю.

–    Подкоп готов? Заноси свечи. Зажигай!

Акпарс передал одну свечу Мамлею, а сам с другой свечой спустился в штольню. Под землей было темно, однако Акпарс бежал по подкопу быстро—сколько раз тут хожено, каждый выступ знаком. Не доходя шагов десяти до горна с порохом, высек на трут искру, приставил к труту палочку из смолья, подул. Смола вспыхнула жирным язычком пламени, зажгла фитиль свечи. Штольня осветилась бледным светом, слева на стене, выгибаясь, заплясала тень. Акпарс шагнул в горно, подошел к бочке, открыл крышку. На черном, поблескивавшем от пламени свечи зелье лежал заранее приготовленный крестец. Акпарс взял его, накапал на середину сала, установил свечу. Подождав, пока сало остынет и укрепит свечу, осторожно поставил крестец на порох и выскочил из горна. В пяти шагах от зелья выбил подпорки, и штольня рухнула, плотно закупорив горно.

Царь уже ждал его. Акпарс вышел наружу и увидел, что Мамлей зажег свечу.

–    Все сделано, великий государь. На порохе такая же свеча. Как догорит, и там огонь коснется зелья. И будет взрыв.

Из-за шатра выбежал Микеня, упал перед царем на колени.

–    Государь, спаси! Гибнем, государь! Воевода Шереметьев просил уж ежели не царский, то Акпарсов полк в дело пустить. Подлогу надо!

  Встань, сотник!—спокойно сказал Иван.—Беги к воеводе,

скажи: всему свое время. Пусть без меня обходится.

Микеня вытер с лица пот, пыль и копоть и бросился обратно. Не успел Микеня скрыться из виду, как с другой стороны выбежал воевода Микулинский.

–    Иван Васильевич! Сил больше нет, и полчаса не минет, как ратники назад побегут! Пусти запасные полки, пусти, послушай меня, старого!

Иван глядел на язычок пламени догоравшей свечи и, не поворачиваясь к Микулинскому, проговорил:

–    Время не приспело, воевода. Еще немного...—и махнул рукой в сторону битвы. Микулинский вскочил на коня, хлестнул его плеткой и скрылся за кустами. К царю подошел Сильвестр, их окружили воины из царской охраны, некоторые тысяцкие из запасных полков. Акпарс и Мамлей стояли сбоку. Все неотрывно глядели на свечу. Она оплыла, и фитиль, согнувшись, горел, широко пуская темную струю дыма по легкому ветерку. До конца оставалось полвершка, не более.

И снова около царя осадил коня посланный воеводы Курбского.

–    Великий государь! Князь Курбский просит помощи! Татары вышибли нас из города! Ратники бегут. Брат князя, Семен Михайлович, тяжко ранен. Что воеводе передать повелишь?

Иван глянул на посланного, потом перевел взгляд на свечу.

–    Мгновение дорого, великий государь!

–    Замолкни, воин! Скачи, скажи воеводе, что царь с полками запасными немедля будет там. Скачи!

Умчался воин, расплылась свеча, и фитиль горел теперь на днище бочки, плавая в сале. Царь вскочил на пригорок и устремил взгляд в сторону крепости. Все в напряжении ждут взрыва. Но взрыва нет. Проходит минута, другая, третья... Вот прошло около десяти минут. Но нет взрыва!

Царь бледнеет, поворачивается к Акпарсу—и все видят бешенство в его глазах.

–    Почему нет взрыва?!—истошным голосом кричит царь и подбегает к Акпарсу.—Изменник!

–    Позволь сказать...

–    Ты погубил меня, ирод! Без взрыва башни полки спускать нет смысла! Все замыслы мои прахом пошли! Уж воины мои, наверное, рассеяны и гибнут. И меня трусом чтут!

–    Великий царь;—Мамлей шагнул к Ивану,—свеча под землей горит...

–    Свеча! Свеча! Ты тоже татарчук, и вместе вы измену готовили. Вы двое погубили меня. Эй, кто там?

К царю подскочили трое с саблями наголо.

–    Берите этих двух, и головы долой! Там, за шатром!

Воины подскочили к Акпарсу и Мамлею и обезоружили их.

–    Ведите поскорей. Пусть все знают, что измену я терпеть не буду. Как я обманут! – Царь подошел к Акпарсу и с ненавистью оглядел его.– Другом преданным прикинулся, чтобы в решительный час подлую измену сделать? О, как я наказан богом, что язычников пригрел около сердца! Ведите!

–    Прощай, мой брат,—спокойно произнес Акпарс,– я смерти

не боюсь, она ходит здесь кругом. Не ты, а я обманутым оказался. Я в ум твой верил, в сердце, а ты...

–    Ну, что вы рты разинули? Ведите!

Акпарс оттолкнул охранников, обнял Мамлея за плечи и шагнул навстречу смерти.

–    Алешенька, что делать?—Царь поглядел на Адашева, растерянно развел руками.– Неужто отступить, Казань врагу оставить?

–    Такого не дай бог,– ответил Адашев.

–    Мужайся, государь! – воскликнул Сильвестр.– Полк царский подними, сам воинству покажись, влей в души ратников отвагу. Да будет один пастырь...

И в этот момент над Аталыковой башней взвился столб черного дыма, страшным грохотом разнесся взрыв, которого перестали ждать

–    Вернуть! – закричал царь, как только утих грохот взрыва. – Вернуть немедля! Быть может, еще не поздно! – И все поняли, кого надо вернуть. Первым бросился за шатер Алексей Адашев.

А к царю подскочил воин и крикнул:

–    Твой полк готов, великий государь!

–    Коня мне! —Иван оправил пояс с саблей, боевой дух снова вернулся к нему.– Теперь посмотрим, басурманы, кто кого!..