Текст книги "Марш Акпарса"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

В Новгороде Нижнем молча поужинали, завалились спать. Наутро снова в путь. И тут царь заговорил:

–     О чем, Алешка, думаешь?

–     Про то же, что и ты, государь.

–     Про Казань?

–     Истинно.

–     Врешь! Про меня думаешь. Государь-де бестолков – второй раз за зря рати гоняет. Воевода из него никакой. Тако мыслишь?

–     Мне ли, умом Хилому, тако мыслить? Я о другом тебе скажу, государь, только не гневайся за правду.

–    Говори.

–    У всех народов во веки веков не было еще такого воеводы, который мог бы один победно водить рать целой державы. Самолично воевода правит одним полком, а для всей державной рати надобен великий военный совет. Умным полководцем почитается тот, который из тысячи советов, ему данных, сумеет выбрать пять самолучших, следуя которым, он выигрывает сражения. А тебе бояре-воеводы хоть один совет дельный дали? О том, как рати вести, размыслили?

–    Перед походом о местах грызутся, ако псы, а в походе о кормах спорят. Каждый хочет, чтоб место было повыше, а кормой дать поменьше. На том их забота и кончается.

–    А ведь поразмыслить, государь, есть над чем. Хотя бы пору походную взять. Разве осенью на войну выходить кстати? Пока в таку даль рать приведешь, вот тебе и зима. А зимой воину люто, кормов, особливо коннице, надо много, оттого и неудачи. Вот ежели бы весной в поход двинуться, воевать можно было бы не торопясь. И для людей корма добыть легче и для коней. Травы летом, ой, как велики!

–    Больно умно, Алешка, говоришь ты, одначе без проку. Весной в поход идти —державу без хлеба оставить. Весна – простым людям сеять и пахать, на круглый год запасы запасать. Надумай я в поход весной пойти – бояре загрызут меня.

–    За все умное они и так грызут тебя. Как я обрадован был, когда ты великой прозорливости шаг сделал – град на Свияге ставить повелел. Ведь оный град при войне с Казанью нам превеликой подпорой будет. А что воевода Вельский говорил? Град-де строить надобны людишки, а где этих людишек взять? Нужны-де бревна, а попробуй в лесах эти бревна рубить. Татары да черемиса всех рубщиков в един день перебьет. Не построить града и в пять лет, а будет токмо нашим людям изничтожение. Было так говорено?

–    Было, Алеша, было. И хоть место для града я указал, одначе до се не решил, строить его али нет. Боярин, може, и прав: пока на ту землю твердо не встанешь, бревна рубить нам недруги не дадут. А без бревен да камня крепости не построишь, города тем паче.

–    Позволь слово молвить, государь,– сказал Шигонька.

–    Молви.

–    Есть у меня друг—дьяк Ивашка Выродков.

–    Знаю. Умная голова.

–    Хотел он тебе советец дать... но воевода Вельский выгнал его: «Не хватало, чтобы кажинный мужик царя учил!»

–    Каков советец?

–    Бревна для города в местных лесах не рубить.

–     Где же их рубить?

–     Дома, у нас! Тайно построить где-нибудь в лесу город да, кажинную стенку разметив, разобрать его и на лодках ко Свияжску привезти. Умеючи, за неделю город собрать можно – казанцы и глазом моргнуть не успеют.

Царь от волнения сбросил шубу, крикнул:

–     Как рать в Москву приведем, в первый же день дьяка Ивашку ко мне!

–     Исполню, государь!

–     Этак мы к будущей осени городишко и поставим и учиним казанцам тесноту велику. А людишек для того Свияжска я сам знаю, где взять. Хан Шигалей с городецкими татарами да черемисский князь Аказ Тугаев крепость ту будут оборонять. Кормов и зелья пушечного запасем мы в том граде на год войны и тогда уж...

Во Владимире царь ночевал три ночи. Спал мало – все думал. Потом снова позвал Алешку Адашева и сказал:

–     Третью ночь не спится мне, Алешенька,– все о твоих словах про весенний поход думаю. Не дадут мне бояре весной ополчение поднять, видит бог – не дадут. И силы у меня сорвать людей с места нет. А поход ежели уж не весной, то в начале лета начну.

–     Позволь сказать, государь.

–     Говори.

–     Тебе нужно постоянную рать иметь для похода. Доныне поднимают у нас ополчение поместные войска, отрывают мужиков от земли, воевод от пуховых подушек. Ну какое это войско? Тут и старцы и юнцы, одеты кто как, стрелять из пищалей не умеют, а как вооружены-то, боже мой! Один приехал в поход с пищалью, другой с самострелом, третий с топором, а иной и прямо с дубиной. Ратному делу их никто не учит.

–     О том и я думал. Заведу при себе войско в этом же году, позову в него вольных и гулящих людей, сделаю из них умелых стрельцов. И будут они моему любому слову послушны. И тогда посмотрим – захотят ли толстозадые со мною спорить! – Царь вскочил с лавки, прошелся по избе, потом снова сел и уже тише сказал:—А как содержать их, Алешенька, а? Ведь сколько корма, сколько денег надо, ежели тысяч сорок стрельцов заиметь. Гели дать им деньги малые, корма жидкие, ведь редкие в стрельцы пойдут. А которые пойдут, и те разбегутся.

–     А ты им каждому землицу под Москвой дай по малому куску, пусть с нее подкармливаются, торговлишку безпошлинную разреши вести – пусть стрельчихи с выгодой торгуют. Возвеличь их звание, пусть будет оно, как и у бояр, потомственным, в красивых слободках жить посели. Вот и обойдешься малой деньгой и совсем без корма...

Ярославль и Углич оба на волжском берегу стоят. Если лесом, напрямую – от одного до другого сотня верст. Если по реке—в три раза больше, потому как матушка Волга меж Угличем и Ярославлем преогромным углом в сторону подалась. Потому, наверно, и городок Угличем прозвали. Земля в этом углу лесистая; сосенки такие: глянешь на вершину – шапка валится. Дубы в три обхвата, а елки и пихты сухостойные, дотронешься – звенят.

Для разбойников лучшего места не сыскать.

Микеня в этой глухомани сколько лет с ватагой зимовал – никто не тревожил. А в нынешнюю зиму пошел в уголочке какой-то шум Леса вроде ожили.

Послал атаман разбойничка, что мордой поблаговиднее, проведать, отчего это в его лесу чужие люди захорохорились.

Вернулся разбойничек, торопясь рассказал: «Оттого в лесу шум, что понаехало людей полным-полно, рубят бревна по цареву указу, хотят на бережку город-крепость строить. Главным в этом деле дьяк Ивашка Выродков. И собирает этот дьяк к себе на работу вольных и гулящих людей, про дела прошлые не спрашивает, кормит сытно и деньгу платит немалую».

Зашевелились ватажники, зашумели. И то надо сказать – жизнь лихоимная, ой, как надоела. Не век же в разбойниках ходить, когда-то кончать надо. Сколько можно кистенем грехи отмаливать? А такого случая раз во сто лет дождешься. И порешил Микеня вести ватагу к дьяку.

Ивашка Выродков, не моргнув глазом, записал всю ватагу в лесорубы, назвал артелью, а Микеню поставил опять же старшим.

Разбойнички по настоящему делу истосковались, взялись за топоры – только щепки полетели. К тому же хорошо знают, где в лесу какое дерево растет. За месяц столько бревен накатали – вывозить не успевают.

Дьяк Ивашка за добрую работу одарил Микеню шубой, артель, щикам дал по новой шапке.

–    За подарок, дьяче, спасибо, – сказал Микеня», надевая шубу,—только позволь сказать?

–    Сказывай.

–    Може, ты как дьяк и силен, а как строитель ничего не стоишь. Да кто так города-крепости возводит? Башенки ставишь поверх земли без подвалов, стены дубовые не закрепляешь, а столбы не закапываешь. Большую башню с бойницами посередь города стяпал. Да какому лешему она там нужна?

– А крепость на сем месте кому нужна, как ты мыслишь?

–    И крепость ставишь не на месте.

–    Вот тут и загвоздка. Городишко делаем на вывоз. Срубим весь да и повезем. А там уж и рвы, и подвалы поставим, и все, как след...

Прошла зима, прошумела ледоходом Волга, и город был полностью срублен. Микенину артель из леса отозвали, и все, кто и городе том работал, принялись срубы разбирать и носить по порядку на берег. В неделю Всех Святых закончили вязать из бревен плоты. Плоты спустили на воду, строители воссели на них со всем барахлишком да и тронулись с богом вниз по матушке по Волге.

На Крутой горе, около Овияги, плоты поджидал хан Шигалей с ратью и воеводами. Бревна подняли на плечи ратники да плотники и единым махом перекинули на Крутую гору. Ивашка Выродков вместе с воеводами усмотрели места, где подвалы копать, где рвы крепостные делать.

Не теряя времени даром, вбили первый столб – и начала расти крепость быстро. Городок тот назвали Свияжском, единственную церковь посвятили святому Георгию Победоносцу.

Первым из Нуженала в Свияжск перебрался по Шигалееву приказу Санька со своей сотней. Скоро и сам Аказ появился в новом городе. Да не один, а с преогромным войском из горных людей.

Пришла пора силой великой грозить Казани.

Из илема в илем, из руэма в руэм шла весть: русские в устье Свияги поставили крепость. Многие верили и не верили. Да и как поверить, если все время в лесах было тихо, никто бревна не рубил, по лесным тропинкам и дорогам никто не проходил, и вдруг – крепость.

Потом слухи поползли один другого тревожнее. Говорили сперва, что в крепости три тысячи войска. Потом – не три, а пять тысяч. Через неделю—двенадцать тысяч. А еще позднее сказали: в городе войска видимо-невидимо.

И заспешили в Нуженал к Аказу с вопросами: правдив ли слух и не грозит ли это бедой?

Аказ каждому отвечал: город на Свияге есть и рать русская в нем тоже есть, но горным людям бояться нечего – из крепости московские люди Казани будут грозить, их, горных людей, будут защищать. Теперь, говорил Аказ, казанцам ясак платить не надо и никому ничего давать не надо. Русский царь слово Аказу дал не брать никаких налогов целых пять лет.

241

И еще сказал Аказ, что русский царь просил черемисов помочь ему воевать Казань и все, что мурзы и эмиры у них награбили, обратно взять. И потому все, кто может держать лук со стремой, должны идти в Нуженал. Всех черемисских патыров поведет Аказ в новый город, а оттуда, коль приспеет время, вместе с русскими– на Казань.

10 Марш Акпарса

Ходоки возвратились по домам, и все стало ясно. Каждый стал думать, как ему быть. Жить пять лет без ясака и налога плохо ли! А вернуть от мурзаков награбленное еще заманчивее Правда, для этого придется повоевать, но разве привыкать черемису пускать стрелу твердой рукой? К тому же есть древний неписаный закон – закон благодарности. Царь защищает их от казанцев – надо и царю за это помочь.

И даже те, кто раньше не одобрял дружбу с русскими, на этот раз стали собираться в войско к Аказу.

Аказ долго не думал – как только собралась первая тысяча воинов, сразу повел их к Свияжску. Дома оставил Топейку – пусть каждого, кто придет в войско, собирает на дворе в сотни и посылает к Аказу.

Янгин поднял всех мужчин своего лужая и, не заходя в Ну– женал (крюк больно велик), повел их сразу к Аказу, потому как до Свияги рукой подать. Привел своих людей и Ковяж.

Много было споров в руэме Мамлея. Да и было о чем поспорить. Одни говорили: в Казань надо идти, всем против русских вставать, веру магометову защищать. Другие – к московской рати надо приставать, помогать русским выгонять из Казани Гиреев да мурзу Кучака, потому как они всему ханству жить спокойно не дают. А если пойти всем за Казань стоять, то русские от деревеньки и пепла не оставят.

Конец спору принес Мамлейка. Он так сказал:

–     Наши соседи черемисы русским помогать хотят. Я иду к ним. Кто со мной?

Как и раньше, все бедные татары пошли за Мамлейкой, а кучка богатых ускакала в Казань.

И привел Мамлей к Аказу триста человек.

Пакман долго крепился, войско не собирал до тех пор, пока Сивандай не приехал. Он много не говорил. Посмотрел на соседа единственным глазом, сказал:

–     В народе говорят: «Сонной собаке – дохлый заяц». Не пора ли и нам идти в Свияжск?

Пакман неохотно начал собирать людей.

В Свияжск он привел около трех тысяч, думал, станет нал ними воеводой. Аказ, зная его неверность, не дал ему не только трех тысяч, но и тысячи. Пакман стал простым сотником, собрал в сотню ярых недругов Аказа и перестал к нему заходить.

Ешка неожиданно для себя и для всех пошел в гору. Послали его по Шигонькиному совету в новый град Свияжск дьяконом в церковь святого Георгия Победоносца. Иереем же туда был послан старец Фока. Старец тот на первой неделе умер, бо в дороге схватил простуду. И стал Ешка настоятелем единственной церкви в граде Свияжске, и стали звать его отец Иохим.

Приход сначала был невелик, молельщиков мало. Да и откуда им быть, если городецкие татары, что пришли с Шигалеем, все как один басурманы, а русских ратников кот наплакал. Приношения были мизерны – отцу Иохиму и на пропой не хватало.

Потом вдруг прорвалось: стали тянуться к нову городу всякие бродяги, шатущие люди – город стал расти не по дням, а по часам. Рубили избы, рыли землянки, делали шалаши. Хан Шиталей принимал всех без разбора. Скоро понаехали купцы из Нижнего Новгорода, понастроили лабазов, ларьков, лавчонок—жизнь во Свияжске закипела, как в котле.

Аказ, старый Ешкин приятель, привел в Свияжск ни много ни мило двадцать тысяч горных людей. Сбил из них полк и встал под начало Шигалея. Над Ешкой часто посмеивался.

Ты, Кугу тоя, худой поп. Сколько лет по лесам ходил —

на десятка человек к своей вере привел. Вот я хороший поп: две недели не прошло —сразу двадцать тысяч привел. Кропи себе ни здоровье святой водичкой, превращай в свою веру.

А казна храмовая день ото дня полнится. К церкви сделали большой прируб —места для верующих не стало хватать.

Ешка, то бишь отец Иохим, приосанился, начал растить брюшко. Втайне подумывал о заведении при храме медоварни.

А недавно встретил Ешка старых друзей. С Луговой стороны пришли Извай, сын Симокайки, с пятьюстами воинами да двести человек из Чкаруэма...

Дьяк Иван Выродков решил порядка ради всех жителей Сви– ижска-города переписать. В воскресный день на площади около приказной избы собралось множество людей. Народишко разношерстный, говорливый, за словом в карман не лезет. Входят по десятку в избу, где дьяк вместе с отцом Иохимом перепись ведут. Вопросы задают немудреные, Иван пишет имя да прозвание и к чему по работе человек приспособлен. Ешка, тьфу ты, никак не привыкнуть, отец Иохим спрашивает, какой человек веры. Санька пытает каждого: насколь он способен ратному делу.

–     Зовут как?

–     Вроде бы Фомкой.

–     Что делать умеешь?

–     Хлеб есть умею.

–     А еще что?

–     Да коли поднесешь, так и выпью.

Дьяк плюется, толкает Фому в шею.

–     А вы кто такие?

–     Яшка и Пашка – братья.

–     Каким рукомеслом похвалитесь?

– И поедим, и спляшем, только пашни не напашем.

Дьяк снова плюется и гонит гулящих братьев прочь.

Около Ешки тоже гогот.

–     Како веруешь?

–     Православный, вестимо.

–     Молитвы знаешь?

–     Одну.

–     Какую?

–     Господи прости, В чужую клеть пусти, пособи нагрести Да вынести.

–     А ты, рыжая сатана, отчего в церкви не бываешь?

–     Так ведь на улице грязно – не пройти.

–     А в шинок кажинный день ходить не грязно?

–     Туда суха тропочка протоптана.

–     В шинок ходить грешно, ирод!—ругается Ешка.

–     Мы люди темные, не знаем, в чем грех, в чем спасение.

У Саньки разговоры удачливее.

–     Коли недруг встречь – не сробеешь?

–     Не первый снег на голову.

–     Головы-то не жаль?

–     Голова – дело наживное.

–     А ты, Фомка, на ратное поле пойдешь ли?

–     Ы-гы!

–     А ежели убьют?

–     Лучше умереть в поле, чем у бабы в подоле.

–     Кто еще ратником быть хочет?

–     Я! Я! Меня зови! Записывай.

Микеня со своей артелью, растолкав всех в стороны, записался первый. Крепко сколотились за много лет мужики: сперва была ватага, потом стала артель, сейчас – ратная сотня. Микеня опять же сотенным воеводой стал. Та же работа, сабелькой махать – только теперь за государя.

Тесно становится во Свияжске-городе. Кроме русских воинов, стоят тут один горный черемисский полк да второй под рукой Магмета Бузубова. В нем собраны чуваши, мордва да беглые из Казани татары.

У Аказа дел столько – дня не хватает. Горный полк – самый большой в Свияжске. Люди вместе собраны в первый раз. Каждого ратному делу учить надо, каждому все растолковать, сотников да тысяцких подобрать. И опять же прокормить такую прорву людей нелегко.

Да и Пакман дает о себе знать, нет-нет да и пустит какой– нибудь злой слух, ратников смущает.

Аказ терпел-терпел и подумал: надо позвать Пакмана к себе для упреждения. А он сам тут как тут. Пришел к Аказу злой, ершистый. Глаза блестят, на скулах желваки перекатываются.

–     Зачем рознь меж людьми сеешь, зачем обманом живешь?– грозно спросил его Аказ.– Толькб и слышу то в одном месте ІІакман неправду сказал, та в другом обманул. Зачем все это?

–     Это ты скажи мне, зачем обманом живешь? Это я тебя спросить пришел! Всех горных людей обманул, из родных мест нарочно увел, чтобы русские те места пограбили.

–     Ты, презренный! Людям врешь и мне осмеливаешься говорить неправду! Выгоню из своего полка!

–     Я сам завтра уйду! И не один. Со мной идут все люди моего лужая. Через неделю совсем один останешься.

–     Скажи, где и кого русские пограбили?– мягче спросил А кач.

–     Ты полковой воевода! Сам все должен знать. Сходи послушай, что люди говорят. А на меня не надейся, завтра мы будем уже в пути.

На этот раз Пакман оказался прав. Горный полк волновался не зря. Из Байгуловского илема пришли женщины и рассказали о том, что у них был русский воевода с войском и забрал весь хлеб и соленое мясо, мед и рыбу, а ратники много одежды и шкур пограбили и теперь в Байгулове начался голод.

Аказ немедленно послал туда своих людей. Наутро прискакали они обратно – все верно. В Байгулове был воевода Плещеев и забрал все, что можно было забрать.

Аказ тотчас же пошел к хану Шигалею с жалобой на Плещеева.

Позвали князя.

–     По черемисским селениям мало-мало ходил?– спросил ІІІигалей.

–     Было дело,– коротко ответил Плещеев.

–     А кто тебе хлеб, масло, шкуру у людей брать велел?

–     А кого мне спрашивать? Уж не тебя ли?– надменно произнес князь.– Ты по ратным делам надо мной большой воевода, а о том, как мою рать прокормить, не твоя забота.

–     Ты свою рать своим хлебом кормить должен, а не чужим!– крикнул хан.– Людей на голод обрекать кто тебе позволил? Мужики из тех мест с тобою же рядом воевать будут, а ты их семьи без куска хлеба оставил. Сегодня же вернуть обратно!

–     Ко-ому?

–     Вот ему!—и хан указал на Аказа.

–     Накося, выкуси!– и князь поднес Аказу кукиш.– Мы твою землю защищаем – изволь рать мою кормить, ясак платить государю!

–     Мне царь Иван обещал пять лет с моего народа ясак не брать. Сам мне говорил,– сказал Аказ.

–     А грамота на то у тебя есть?

–     Какая грамота?

–     Вот такая, чтобы ясак с тебя не брать!

–    Такой грамоты мне царь не дал.

–    Ну, тогда и дыши в кулак, а нас обманывать не смей. Ничего тебе государь, как видно, не обещал, а ты нас с Шигалеем чуть в ссору не ввел. Вот когда у тебя будет грамота, я асе как есть верну. А пока помалкивай.

Аказ не знал, что отвечать. Хан Шигалей тоже развел руками– грамоты действительно не было.

О разговоре Аказа с князем тотчас же стало известно в полку. Черемисы заволновались. Аказ весь день ходил из сотни в сотню и говорил, что Шигалей пошлет царю письмо и грамота скоро будет, и тогда никто не посмеет взять ни одной беличьей шкурки.

Ночью Пакман увел три тысячи человек.

Утром по всем сотням недосчитали еще пять тысяч. Горный лолк Аказа разбегался. Открыто увел свою сотню Токмалай, которому Аказ верил больше всех.

–    Поверь мне, Токмалай, грамота будет,—убеждал его Аказ.

–    Я верю этому.

–    Так почему же ты уходишь?

–    Русский князь – воевода, ты наш князь – тоже воевода. На войне вам друг без друга жить нельзя. Но если один воевода сует под нос другому кукиш – он не воевода, он дурак. И воевать рядом с ним я не хочу. И русский царь, видно, тоже не больно умен, ежели таких воевод около себя держит. Не сердись на меня, я ухожу.

И ушел.

Через неделю у Аказа осталось всего шестьсот человек.

А спустя неделю случилось то, чего Аказ больше всего боялся. У князя Плещеева распалился аппетит на даровые меха, и он снова повел свою рать по лесам собирать ясак. Разослал свои сотни в разные стороны с приказом: съестное не брать, а брать только меха.

Но ни того, ни другого князю не досталось – его сотни, не ожидавшие отпора, были легко рассеяны и частично перебиты. Немногим более половины своих людей привел князь в Свияжск и объявил о бунте черемисов.

Хан Шигалей немедля послал в Москву Алешку Ершова с письмом государю.

Третий раз сел Сафа-Гирей на казанский трон, но как править казанцами, так и не понял. В первый раз дарил своим подданным ласку и золото – стали люди думать, что хан слаб. Второй раз в дела их вмешивался мало, эмирам и мурзам править не мешал – сказали, что хан глуп. Третий раз на трон с палачом рядом сел, всю Казань кровью залил, недругов явных и тайных сплошь вырезал – все равно покоя нет.

Сторонников Москвы стало еще больше, даже святой сеит, верный его союзник, в сторону Москвы смотрит. Царь Иван два раза к Казани приходил, того и гляди в третий раз придет. Ни одной доброй вести не слышал за это время хан Сафа-Гирей.

Черемисскую Горную сторону исстари все ханы щитом Казани называли, людей горных верными подданными считали, Аказа Тугаева беем сделали. Думали: раз был человек в плену в Москве, значит, русских ненавидит. Народ его любит, ему верит. Думали, лучшего правителя не найти.

Не успел Сафа на трон сесть, а тот Аказ (пусть будет шайтан ему братом!) в Москву сбежал, да землю свою под власть Ивана отдал. Разгневался Сафа, джигитов туда послал, да что толку! Вернулся Аказ из Москвы с ратью, с царским воеводой, джигитов переловили.

Ничего не понимает хан, решил позвать к себе сеига. Сеит—потомок пророка.

Прошел хан в Кофейную комнату, в самое красивое место во дворце. Здесь сеита можно принять достойно – никто не помешает. Комната просторна, светла и высока. По нижнему ярусу шесть больших зарешеченных окон из чистого бемского стекла. Такие окна только в трех местах мира есть: в Стамбуле у султана, в Бахчисарае у хана и в Кофейной комнате у Сафы-Гирея. По второму ярусу окна поменьше, стекло в них цветное, наборное, венецианского мастера Алевиза работа. Меж окон по ярко-голубой ткани – орнаменты и изречения из Корана. У трех стен расставлены сплошные широкие лавки, покрыты они персидскими коврами, устланы подушками из золотистой парчи. Во весь пол ковер из Ирана; резной столик для кувшина и кофейных чашек. Безмолвный слуга взбил для хана подушки, подал ему кальян с янтарным мундштуком. Пока хан курил, слуга принес ведро раскаленных углей, высыпал в камин. Пришел сеит, невысокий худощавый старик с седой жидковатой бородкой, в белоснежной чалме на голове. Хан дал знак слуге, чтобы тот принес кофе, а сеита пригласил сесть напротив.

Слуга вышел, приготовил кофе, отцедил его в серебряный кувшин, внес на подносе в комнату и стал не спеша разливать в чашки. Разговор с сеитом уже начался, хан был рассержен:

–     Нет-нет! Я не затем тебя позвал, святой сеит. Казна моя пуста, и денег на мечеть я пожаловать не могу. Лучше и не проси. Я беден, как дервиш из Конии.

–     Ты тень аллаха на земле. Никто другой святому делу...

–     А подданные наши? Где же правоверные казанцы? Мечети обветшали, а они...

–     Великий хан!– Сеит принял от слуги чашечку кофе.– Я отвечу упреком на упрек. А разве те, кто к нам пришли из Крыма, учению Магомета не следуют? Аллаху не молятся? А между тем никто на божий храм и медной таньги не бросил. И ты, прости меня, великий хан, в Казани третий раз, но хоть один кирпич в основание мечети ты положил? Коренные казанцы...

–     Вздорны твои упреки!—Хан вскочил с лавки, выплеснул остатки кофе на ковер.– «Коренные казанцы». Они не стоят кончика моей нагайки. Я трижды покидал Бахчисарай, чтоб возвеличить вашу вшивую Казань, и что же? К^ак только у стен появятся русские рати, твои коренные казанцы бьют им челом и просят на престол касимовского хана Шах-Али. Он выкормыш московского царя и, наверное, жрет свиное мясо, а его – на правоверный трон.

–     Когда Шах-Али был ханом, он выстроил мечеть на берегу...

–     А я не буду! Кому я должен строить? Казанцам? Которые глядят на сторону Москвы? Которые хотят меня прирезать?

–     Казанцы себе на уме, великий.

–     Мой ум бессилен их понять. Я много думал... Что их влечет к Москве? Ведь там гяуры. За этим и позвал тебя, чтобы спросить.

–     Ответь мне, великий, откуда в домах казанских эмиров достаток?

–     Младенец это знает: от людей ясачных.

–     А всего же более – от торговли. Они – купцы, как и многие в Казани. А теперь вся торговля захирела.

–     Кто им мешает?

–     А с кем торговать? По Волге в сторону Москвы ты затворил двери, ни к нам, ни от нас купцы теперь не ездят...

–     А Крым, ногаи, тюменская орда?

–     Места эти дальние, опасные. Тебя не любят потому, что ты стал помехой торговле.

–     Так что ж они хотят?!—Хан вскочил снова.– Чтобы я пошел на поклон к урусам? Чтоб грыз свиное ухо? Скорее вспять потечет Волга! И ты, святой сеит, смеешь мне такие советы давать!

Неслышно вошел слуга, тихо произнес:

–     Блистательная Сююмбике просит позволения...

–     Пусть подождет. Скажи, что я на святой беседе.

–     Она уж у дверей.

Сююмбике вошла, слегка склонила голову, сказала:

–     Прости, великий, но у меня худые вести.

–     Ты с добрыми ко мне не ходишь. Садись,– хан указал на лавку у противоположной стены.

–     Что делать,– царица присела на край лавки.– Ты то охотишься, то отдыхаешь в гареме. Худые вести ко мне несут.

–     Ну, что там?—спросил Сафа раздраженно.

–     Узнала я, что царь Москвы снова собирает огромное войско, а наши князья Чапкун и Бурнаш готовы присягнуть Ивану.

–     Эй, где палач? Сегодня же предать их смерти! Я довольно терпел!

–     Опять аллах послал нам испытание,– сказал сеит.– В такое время разве можно делать в ханстве смуту? Привлеки Чапкуна на свою сторону. Пообещай что-нибудь.

–     Чтоб я боялся этого сопливого мальчишки Ивана?! Я – хан Сафа-Гирей! Его отец Василий был мудр и опытен, а трижды ходил на Казань и уходил ни с чем. И этот тоже дважды бегал от моего порога. Давно ли он из колыбели выпал, а смеет мне грозить!

–     О венец мудрости,– Сююмбике улыбнулась хану,—Ты в неведенье. Мы считали Ивана птенцом, а ныне он не только оперился, но и отрастил когти.

–     Князья и воеводы у него в единстве,– сказал сеит,– а ты сидишь на троне рядом с палачом.

–     Молчи, сеит! Твори свои молитвы! Я сам знаю, как воевать! Пусть посылает Иван свои рати. Их черемисы потреплют. Не зря Горный край щитом нашим называют. У русских под Казанью нет опоры. А доброхотов московских мы казним. Вели схватить их, мудрая Сююм.

–     Все знают: ты великий воин.– Сююмбике снова расцвела в улыбке.– Но если воин щит свой утерял...

–     Мой ум не постигает твоих слов. Говори яснее.

–     Ты отдал Горный край мурзе Кучаку...

–     И не раскаиваюсь. Кучак – мой верный нуратдин. Не то что ваши вероломные эмиры.

–     Он озлобил горных черемис. У них был мудрый лужавуй Туга, его он убил. У сына лужавуя отнял жену. И тот ушел к Москве. Будет ли щитом Казани Горный край?

–     Будет! Там много верных нам людей. Кучак мне говорил...

–     А знаешь ли, великий, что у русских теперь есть опора под Казанью? На реке Свияге построен город.

–     Быть того не может! Я нынче по весне охотой там тешился. И кроме зайцев...

–     Воистину такое невозможно!– воскликнул сеит. У него, как и у хана, в глазах появилась тревога.– Под носом у Казани? Такого не может быть.

–     Кто тебе сказал об этом?– совсем тихо спросил хан Сююмбике.

–     Пакман – сын Мырзаная. Пять дней назад он прибегал к мурзе. Не смог говорить с ним.

–     Мурза на Каму ушел.

–     Пакман пришел ко мне. Он здесь, за дверью стоит. Может, послушаешь его?

–     Тащи сюда!

Слуга вышел, впустил Пакмана. Тот пал перед ханом на колени, ткнулся лбом в ковер.

–     Кто рассказал тебе про город на Свияге?

–     Рассказу я бы не поверил, я сам там был.

–     Что видел, говори!

–     Там на Крутой горе стена, кругом ров глубокий, три малые башни, а у ворот большая. Стена высокая, из толстых бревен, ворота под железом. Бойниц много...

–     Кто в крепости сидит?

–     Хан Шигалей, городецкие татары, Аказ и горные черемисы, чуваши были...

–     Опять этот шайтан Шах-Али! Ублюдок сатаны! Черемис много?

–     Было много, теперь разошлись по домам.

–     Почему разошлись?

–     Воевода князь Плещеев начал наши илемы грабить.

–     Слава аллаху! Не зря Кучак говорил мне, что черемисы Москве служить не будут. Аказа надо поймать и убить. Сможешь ли?

–     С ним русские ратники. Много.

–     Не бойся. Я дам тебе тысячу джигитов. Вот приедет мурза... Убей Аказа – и ты будешь лужавуем Горной стороны.

–     Рука твоя, могучий, беспощадна и тверда,– Сююмбике одарила хана ласковым взглядом,– и ею управляет мудрость. Но прежде чем карать ослушников, надо бы кое о чем подумать. Пакман тебе говорил, а мне более того известно, что у черемис верности Москве нет, они из Свияжска бегут...

–     Но и сторонников Москвы немало! Один Аказ чего стоит. Он без стариков к царю идти не посмел бы.

–     Верно. Аказа, как и Тугу, в Горном краю любят, ему верят. Так зачем же убивать его? Надо его к Казани приблизить, твоим верным слугой сделать.

–     Кучак говорил...

–     Ты не верь Кучаку. Если бы не он, Аказ давно бы с нами был. И сейчас еще не поздно его к тебе приклонить.

–     Посоветуй, как?

–     Нужно возвратить Аказу жену. Он до сих пор один и, стало быть, ждет ее и любит. А любя, будет ее слушаться. А она нас будет слушать.

–     Будет ли?

–     Над нею благословение аллаха,– сказал сеит.– Она давно веру Магомета приняла.

–     Где ты ее прячешь?—спросил хан.– Почему я не видел ее

ни разу?

–     Она в моих покоях. Эй, Абдулла! Сходи ко мне, там разыщи Эрви, приведи сюда.

–     Ты думаешь, она поможет нам?—спросил Сафа, когда слуга ушел.– Сейчас она все будет обещать, чтобы домой попасть

–     Она дала нам клятву на Коране. Да и Пакман ей помогать будет. Если что, он ей напомнит о Коране. Ты, слышишь, Пакман?

–     Напомню, великая.

Когда Абдулла ввел Эрви, Пакмана спрятали за ширмой. Эрви, увидев хана, пала на колени.

–     Встань, Эрви,– ласково сказал Сафа.– Ты не слуга. Царица мне сказала, что ты подруга ей.

–     Могучий и милостивый хан велит отдать тебя ему.– Сю– юмбике ласково положила руку на плечо Эрви. Та закрыла лицо руками.

–     Ты не бойся, красавица,—сказал хан.– Я хочу отпустить тебя в Нуженал. Твой муж просил об этом. Ты там будешь ему опорой.