Текст книги "Марш Акпарса"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Хорошо умела говорить мудрая Сююмбике.

–    Милый мой город, город поверженный,– царица простерла руки к стоящему на горе дворцу и зарыдала,– плачь вместе со мною над своим унижением. Вспомни, город мой, минувшую славу свою, веселые праздники, вольную жизнь. У тебя были мужественные и мудрые ханы, богатство, слава и сила. Где все это? О город мой! —Плач царицы разносился по берегу,– Страшный удар ждет тебя! Отныне не радостью и весельем будешь наполнен ты, а слезами и стонами. Реки крови прольются на твоих улицах. О, горе тебе, град несчастный!

Князь Серебряный недовольно морщился, слушал царицу, но прерывать ее не решался.

–    Дайте, о люди, мне птицу быстролетную, я пошлю ее в мои родные степи к моему отцу и матери, пусть она расскажет о страшном горе их дочери, пусть она поведает, как везут ее на поругание и позор к русскому царю...

Князь не вытерпел, махнул рукой – и колымага тронулась. Сююмбике, плача, выкрикивала еще что-то, но слова тонули в шуме колес и копыт.

На берегу царицу взяли под руки и, рыдающую, перевели на струг. Прошло полчаса, воины расселись по лодкам, раздался

пищальный залп, и Сююмбике в последний раз взглянула в сторону Казани.

Через две недели она была в Москве...

Сеит хорошо понял Сююмбике. Во всех мечетях города изо дня в день муллы молились о спасении Казани. В часы утренних и вечерних молитв святители говорили народу об ужасных смертях, которые принесут русские, если возьмут город.

Страх расползался из мечетей по узким улицам, переулкам и скоро заполнил не только Казань, но и все улусы, расположенные вокруг.

В город собирались все, кто боялся жестокости русских. Забыты рознь и распри. Страх сковывал казанцев в один могучий кулак.

И в это время появился в Казани ногайский царевич Эддин– Г ирей.

СЕДОЙ БАРС

Служивого зовут на войну.

Испокон веков сборы были просты и недолги. Брал служивый мешок с просом, несколько фунтов соленой свинины, соль, смешанную с перцем, лук с чесноком. За пояс затыкал топорик, за голенище – ложку, в кисет клал трут с огнивом, брал медную посудину, рогатину – и к походу готов.

Не было у рати кашеваров, общих кормов – каждый питался сам. Коль кончатся запасы – переходи на подножный корм. Потому и походы были недолги, на пустое брюхо много-то не навоюешь.

Сколь Андрюшка Булаев ни помнит – все походы приурочивались к осени. Не успеет рать прийти на место, ан, глядишь, зачинает примораживать. Городишко вражий в осаде попридержать бы лишний месяц, глядишь, и победа. Но у воинов корма кончились, скоро земля под снег ляжет, лошаденок кормить будет нечем. Да и какая зимой война? И топают рати назад не солоно хлебавши.

И в огненном деле тоже ладу долго не было. Пушки таскались за полками каждая сама по себе, пушкари обучались как попало, а иной раз и вовсе неучи попадались в наряд. А в бою, бывало, убьет пушкаря, заменить некем. И суют к пушчонке какого-то ратника, а он, бедный, ладу дать не может, только зелье даром, жжет. А от этого ратным делам урон.

Но пришла пора, и стал государь новые порядки заводить. Стал старых, опытных воинов выспрашивать, что в ратном дело годится, что не годится.

Повелел царь всех пушкарей, кузнецов, плотников и воротников свести вместе и тоже, как и стрельцов, учить огненному делу, чтобы у наряда свой воевода был и пушками кто не попади не командовал бы.

А пушек-то к тому времени царь прикопил немало – сто пятьдесят стенобитных долгих да полуторных было сорок штук, а пищалей так и не счесть.

Андрюшка Булаев около пушек так стрельбе наловчился, что сделали его головою над всем осадным нарядом и приемщиком всех пушек с литейных дворов.

А с нынешней весны в Москве Андрюшка не живет. Послал его царь с большим наказом: как можно тише и безгласнее увезти туда сотню пушек, прибрать их в хорошее место и построить склады, где зелье можно запасать.

Видно, по-серьезному задумал вести войну молодой государь. Только пороху одного в Свияжск привезли двести бочек. А в каждой бочке по три сотни фунтов.

В Свияжске встретил Андрейка старого дружка Аказа, с которым вместе Васильсурск рубили. Вспомнили прошлое. Разошлись поздно вечером.

А наутро примчался из Москвы гонец с тайным царским наказом: спешно быть в стольном граде пушкарю Андрею Булаеву, тысяцкому воеводе черемисского полка со своими воинами и также от чувашей быть в Москве Магмету Бузубову.

Подумал-подумал Аказ – кроме Ковяжа послать некого. А с ним послал Топейку, Саньку и Янгина.

Москва послов встретила, как и в первый раз, звоном колоколов, блеском церковных золоченых маковок, несмолкаемым шумом и суетой. На папертях храмов толкутся, как и раньше, нищие, калеки, слепцы с поводырями.

На посольском подворье снова встретил их Алексей Адашев. Он все так же был деловит, говорил мало. Сразу же сдал Топейку и всех простых послов дьяку Приказа, а Ковяжа, Магметку и Саньку отвел в сторону.

–    Вам троим отдыхать не дам, не взыщите. Умойтесь, приберитесь– и к царю на совет.

–    На какой совет?

–    Поход на Казань начинаем. Государь о многом вас спросить хочет. Говорите подумавши.

Спустя час Адашев ввел Ковяжа, Саньку и Магметку в Грановитую палату. Совет еще не начался, царское кресло пустовало. Под сводами палаты раздавались приглушенные голоса. Бояре, воеводы, князья – все были в сборе. Расселись вдоль стен.

Адашев подвел послов в передний угол, показал на лавку.

Места на лавке было мало – дородные бояре сидели на ней, не стесняя себя. Сначала сели Ковяж и Магметка, а для Саньки места совсем не осталось.

–    Садись, садись,– улыбнувшись, сказал Адашев.– Боярин Даниил Петрович, потеснись малость,– и отошел.

–    Ну куда ты лезешь? Ну куда? – ворчал тучный боярин, сдвигая разбросанные колени.– Мелочь безродная, а туда же. Охо-хо, до чего дожили!

Вдруг гул сразу стих. В Святых сенях показался царь Иван. В палате все как один поднялись, поклонились царю. Санька глянул на царя и сразу заметил – Иван Васильевич сильно изменился. И времени вроде бы прошло немного с тех пор, как Санька видел его, а совсем другим стал царь. Сильно похудел, лицо осунулось, стало какое-то жесткое, неподвижное, глаза колючие, пронзительные. Длинный с горбинкой нос походил на орлиный клюв. Царь оглядел палату, сел в кресло. Шумно сели вслед за царем и бояре. Когда все утихло, Иван начал говорить:

–    Собрал я всех вас: и тебя, брат мой Юрий, и тебя, брат Володимир, и вас, бояре, воеводы и советники, для великого решения. По совету отца нашего митрополита всея Руси и по вашему слову давно решено было – воевать Казань. Сколько терпели обид мы от нее – одному богу известно. Теперь эта пора прошла, приспело время наказать неверных агарян, гонителей веры христианской! Не о славе воинской, не о прибытках казне государевой помышляю я, токмо о защите народа православного думаю. Прямые злодеи и враги Христа – бога нашего – казанцы на всей окраине московской, которая к Казани глядит, льют кровь наших людей, в полон берут, земли грабежу предают. Клятвы дают за всяко просто и тут же их нарушают, правды не знают и знать не хотят. Посему дале терпеть вероломства казанского не можно. И удумали мы с владыкой в день святого Тихона выступить на Казань, дабы град сей покорить и сделать его христианским на веки веков. И на сие великое и многотрудное дело я совета вашего прошу. Кто у нас ноне старший по летам? Ты, Андрей Петрович? Говори, твое слово.

Почтенный Андрей Вельяминов поднялся не спеша, поглядел зачем-то на свои пухлые руки, осторожно начал:

–    Все мы молим господа бога нашего об одолении неверных казанцев. Но великую войну державе вести – не шутка!—Боярин поднял перст над головой.– В поход трогаться не рано ли? Людишки наши к тому времени все в поле будут. А оторвем мы их от земли, глядишь, без хлеба, голодом уморим их. Дома-то и на пареной брюкве перебиться можно, а чем силу-рать кормить в далеком походе, ежели с собой не брать? Ежели не посеем да не соберем, то рать в походе мы не прокормим. И посему поход следует починать с осени. Вот и казанский мурза Чапкун то же говорит...

–     У мурзы свой язык есть,– недовольно перебил царь Вельяминова.– Скажи, Чапкун, твой совет.

–     Казань возьмить мужно только зимой,– ответил Чапкун, переминаясь с ноги на ногу.– Всю лето, всю осень вокруг Казани гирязь, балот, пока не замырзнет, войска не пройдет. Я всю сказал.

–Ты, боярин, что сказать хочешь? Говори.

–     Хоть наш совет и тайный, государь,– молвил, вставая, воевода Иван Шереметьев,– одначе в таком деле шила в мешке не утаишь. Я чаю, в Крыму о нашем походе вскорости будет известно. И в тихое время как весна со двора, так татарин на двор, а коль узнают, что нашей рати в Москве нет—налетят немедля. А зимой крымцы на нашу землю не ходят. Я думаю то же: осенью на Казань надо идти. Способнее и безопаснее.

–     Как вы, послы Горной стороны, думаете? – спросил Иван, в упор глядя на Ковяжа.

Ковяж встал, поправил пояс и, как советовал ему Санька, не торопясь, начал:

–     Наши люди говорят: тот рыбак дурак, который рыбу ловит и пить домой ходит. Зачем ему пить домой ходить, если под ним целая река воды. И зачем, великий царь, твоему войску голода бояться, если перед Казанью целая земля с народом моим – твои друзья. Иди, государь, смело в наш край – людей твоих прокормим. Мы, марийцы, такой народ: если ты наш враг – мы тебя убьем, если ты наш друг – рубашку последнюю отдадим. Мы, как змея, изгибаться не умеем. Мы – прямые люди. И я говорю тебе: иди в поход в любое время, только не зимой. Зимой леса мертвые, земля худая – пропасть не долго, а летом и зверь в лесу мясо даст, и травы для лошадей сколь хочешь, и рыба в реке, и люди летом добрее.

–     Позволь и мне, государь, слово молвить,– сказал Санька.

–     Говори.

–     Ведомо тебе, государь, что я всю черемисскую землю исходил вдоль и поперек, и болот и лесов там видимо-невидимо. Грязь и болота для войны не помеха. И мой совет – на Казань надо идти немедля, потому как время-то больно удобное – там неурядица сейчас. А ежели к зиме, то они успеют укрепиться.

–     Пусть за болота у тебя, государь, душа не болит,– сказал Магмет Бузубов, вставая.– Наши люди где надо мосты сделают, гати насыплют. Мы сами впереди твоего войска пойдем – проведем по самым лучшим дорогам.

Грановитая палата загудела. Царь, посветлевший лицом, горящим взглядом оглядывал бояр. Все читали в его глазах укоризну.

–     Позволь, государь!– рывком поднялся с места Воротынский.– По взгляду вижу – плохо думаешь о нас. Вот, думаешь, иноземцы, язычники в деле нашем о пользе державы больше радеют, чем бояре да воеводы. Сие не так. Вельяминов да Шереметьев– люди старые, они больше о земских делах заботятся, а о походе ты нас, воевод, спроси. Вестимо, надо сейчас войну начинать, потом будет поздно. И коль черемисские люди нам помогут, то и куда добро! Мой совет таков: идти в поход всему войску.

–     А Москву без защиты оставить?– выкрикнул кто-то из бояр.

–     Дозволь, государь, совет высказать. Многожды мы ходим на Казань и все по одному пути – через Владимир, Нижний Новгород на Васильсурск. А теперь надо иной путь выбрать—вести рати через Коломну, на Рязань и далее к Алатырю. Тогда более половины пути нашей рати будет во близости к тем дорогам, по которым крымцы на нас ходят. В случае чего можно быстро вернуться.

–     Спасибо тебе, воевода, за мудрый совет.– Иван развернул свиток-карту, долго водил по ней пальцем. Бояре и воеводы притихли.

–     Размыслили мы с воеводами сей поход вести двумя путями,– начал говорить Иван,– а князь Воротынский посоветовал еще и третий путь. Коль будем живы и здоровы, то июня 16 дня тронемся с богом. Главным воеводой ставлю брата моего Володимира, а в нашем царском полку воеводами станут Володимир Воротынский да Иван Шереметьев. В сторожевом полку воеводами быть Василию Серебряному да Семену Шереметьеву. Полку правой руки идти под воеводством Андрея Курбского да Петра Щенятьева. Большому полку даю в воеводы князя Мстиславского да Семена Воротынского. Левой руки полк пойдет с Дмитрием Плещеевым да князем Микулинским. Хан Шигалей поведет свой полк, а полки чувашский да черемисский, что пребывают сейчас на Свияге, свести в один полк и звать тот полк горным. А воеводы пусть там будут Акубей Тугаев да Магмет Бузубов.– Царь оглядел палату, разыскивая кого-то, потом спросил:

–     Андрюшка Булаев здесь?

–     Тута я, государь!

–     Сколько лодок потребно для пушечного наряда?

–     Триста больших да сотни полторы малых.

–     Завтра же беги в Муром, и чтобы к нашему приходу на окском берегу сии лодки стояли бы.

–     Будет сполнено, государь.

–     Наряд большой, пушки стенобитные, зелье и все прочие припасы мы по воде пошлем. Тут уже тебе, князь Морозов, послужить придется. И клюшники мои с казной и со всеми припасами с тобой тоже пойдут. А мы, как бог часу даст, пойдем вторым путем через Владимир да Муром. А князь Курбский поведет полки третьим путем, через Колычев на Рязань и Мещеру. В Алатыре сойдемся, а там буде видно. Может, я неладно размыслил? Может, у бояр иные мысли есть?

В палате – молчание.

– По-доброму размыслил, государь,– за всех ответил Горба– тый-Шуйский.

Еще по дороге в Москву Сююмбике обдумала все. Алим Кучаков хоть и мил сердцу царицы, но это не тот конь, на котором можно снова въехать в Казань. Казанцы его ненавидят. Сейчас в подручные надо и смелого, и умного, и честолюбивого. Хорошо бы из московских доброхотов. И вышло, что мурза Чапкун – самый подходящий человек.

Как только в Москву приехала царица, сразу Чапкуну дала знать.

Через неделю очутился мурза в Казани, поговорил о чем-то с кулшериф-муллой, побывал у хана Эддин-Гирея, а на другой день на большом молении в мечети перед всем народом сказал:

– Простите меня, правоверные, за то, что служил я московскому царю. Видит аллах, больше нет сил моих обманывать свой народ. Недавно царь Иван позвал меня вместе со всеми на совет, и я своими ушами слышал, как на том совете собрались урусы погубить Казань. Жестокий и кровожадный царь – да покарает меня пророк, если я лгу – повелел воеводам истребить весь род: мужчин убить, молодых женщин взять в наложницы, а старух, стариков утопить в реке. Берегитесь, казанцы. Если жить хотите – все от старого до малого беритесь за мечи.

Если прежде слухам об истреблении верили и не верили, то теперь сомневаться было нельзя – о том, что Чапкун-мурза был на совете у царя, знали многие.

Стали ковать мечи, делать копья, готовить стрелы. Сплошным ополчением ощетинивалась Казань.

16 июня после молебна в Успенском соборе русская рать торжественно выступила из Москвы. Топейка с полусотней черемисов еще раньше ускакал вперед, чтобы поднять людей, устроить дороги, починить мосты.

Ковяж и с ним полторы сотни черемисских воинов присоединились к полку правой руки, Магмет Бузубов с таким же числом черемисов и чувашей прошел с ертаульным полком. Санька и Янгин остались в большом полку.

До Коломны войска должны были дойти все вместе, а там уж разойтись по трем дорогам. Но этому не суждено было сбыться.

Вот что узнали мы из Шигонькиных записей:

«...И пришла Государю весть на пути, пригонил из Путимля станичник Ивашко и сказал, что идут люди крымские во множестве к Украине государевой и уж Донец Северской перелезли. Государь, слава богу, не устрашился, а спокойненько повелел Большому полку остановиться под Колычевым, а Передовому под Ростиславлем, а Левой руке под Голутвином, и коли царь крымский придет, повелел делати с ним прямое дело.

Месяце июне 21 дня противу среды пригонил гонец с Тулы и сказывает, пришли крымцы к Туле и град обложили.

Государь тотчас посылает полк Правой руки да Ертаул-полк да Большой полк в Тулу, а сам повелел свой царский полк наготове держать. Вечером в четверток приволокли государю крымского языка, и говорит тот нехристь, что хан крымской Давлет-Гирей и с ним 30 тысяч воинов пошли на Русь, чтобы Москву и иные города пограбить и паче всего помеху казанскому походу учинить. Одначе Тулу взять хан не смог, а узнавши, что вся русская рать к Туле идет, в страхе побежал обратно.

Государь языку тому веры не дал. А в пятницу рано приехал от воевод сотник Глебов и сказал, что на реке Шиврони воеводы Щенятьев да Курбский хана догнали, людей его многих побили и многих живых поймали и полонили. Хан побежал и телеги свои пометал и вельблуды многие порезал и живых побросал.

Порадовавшись победе и поблагодарив бога, Государь повелел воеводам возвращаться в Коломну, а на Свиягу послал Федьку Черемисинова, дабы возвестить там своим воеводам о погублений крымцев и о своем шествии ко Казани».

В Коломне снова был совет. Воодушевленные победой над крымским ханом, войска, несмотря на усталость, готовы были продолжать путь на Казань.

Воеводы, проверив полки, доложили царю, что потери в бою малы, люди к походу готовы.

В понедельник 26 июня русская рать тремя путями двинулась на Казань.

Полк правой руки пошел по новому нехоженому пути. До Рязани шли совсем хорошо. В деревнях покупали хлеб, мясо, лук, толокно. Лошадей было совсем мало – все ратники шли пешком, и потому коней довольствовали подножным кормом.

Довольно благополучно добрались до Мещеры. А после Мещеры и началось. В первый же день чуть не погубили половину людей. Ертаульная сотня, шедшая впереди полка, встретила болото. Ратники покачались на зыбкой, будто ременной, затравине, не проваливались. Всей сотней прошли версты две с половиной.

Дальше бровка болота кончилась. Дали сигнал воєводам. Надо было идти постепенно, через промежутки, но об этом никто не подумал, и вся многотысячная громада людей ступила на зыбкую землю. На середине болота затравь вдруг разорвалась и на поверхность вырвалась коричневая жижа. Передние ратники сразу по шею ушли в болото. Другие, увидев опасность, ринулись назад. Но затравь, порвавшись в одном месте, стала расходиться всюду, и скоро почти половина людей погрузилась в болотную грязь.

Оставшиеся на сухом месте растерялись, толпились около болота, не зная, что предпринять.

Ковяж бросился к повозке, стоявшей невдалеке, и схватил моток веревки.

– Веревки тащи!—крикнул он и первым бросил конец веревки утопающим.

Скоро в болото полетело еще несколько мотков.

Ратники держались, помогая друг другу, ловили концы веревок и мало-помалу выбрались на сухое место.

Пришлось разбить стан и сушиться, а ертаульная сотня до самого вечера искала брод.

На другое утро снова наткнулись на болото и снова обходили его до самого вечера.

За неделю болота вымотали у ратников все силы. Сухари кончились у всех, и сочные ягели, которых на болотах росло много, были единственной пищей измученных людей. Что говорить о ратниках, если князья-воеводы и те хватили голода. Запасов-то не было никаких.

Воины проклинали болота и думали: вот выйдем на сухие места, начнутся деревни, и тогда, даст бог, будет легче. Об этом же думал и князь Курбский.

На десятый день пути рати вышли на сухое место. Заросшая лесная дорога шла в гору,– стало быть, болот больше не будет.

Люди вздохнули с облегчением. Около небольшого озерца полк отдохнул, ратники перемыли белье и всю одежду, а пополудни двинулись в путь. Князь рассчитывал к вечеру достичь какого-нибудь людного места, устроить там ночлег и запастись едой.

Рать шла, а людей все не встречалось. Уж сумерки упали на заросшую мелким кустарником дорогу, вот и ночь окутала лес, а жилья нет как нет.

Идут люди, еле переставляют ноги, но не останавливаются, у каждого теплится искорка надежды: а вдруг там, за поворотом, люди.

Около полуночи впереди блеснул огонек. С какой радостью бросились навстречу ему! Словно не было усталости, будто не мучил целую неделю голод.

Но растерянно молчали ертаульные ратники. Да и что они могли сказать, если нашли старую лесную зимовку, а в ней охотника-мордвина, который сам заблудился в лесу.

Воеводы велели полку остановиться. Собрали сотенных и тысяцких и приказали резать лошадей и кормить войско. Дальше обессиленные и голодные люди идти не могли.

Охотник-мордвин рассказал, что людей здесь нет до самой реки Суры, а до Суры еще без малого двести верст.

Утром от полковых лошадей остались одни кости. Воеводам– князьям пришлось тоже спешиться.

Андрей Курбский выстроил полк, сказал:

–     Воины мои, братья мои милые! Тяжелый, страшный путь прошли мы, и еще трудней дорога предстоит. Не стану кривить душой – перед нами двести верст пути. А еды у нас нет ни крошки. Лошадей мы ноне съели, и боле есть нечего. А идти надо, ибо назад в эти страшные болота ходу нет. Всю ночь мы с воеводой Петром Михайловым думали – и нет у нас иного выхода, как позволить вам охоту из пищалей на птиц и зверя. За зелье истраченное как-нибудь ответим.

–     Далеко от дороги не уходите,– добавил князь Щенятьев,– не дай бог, разбредетесь да заплутаетесь. Не забывайте, что под Свияжском государь нас ждет.

Подкрепившись кониной, ратники снова зашагали вперед. Полк растворился в лесах, вокруг гулко ухали выстрелы. Только ертаульная сотня двигалась, не рассыпаясь, по ней равнялись отошедшие в сторону ратники. Медленно, но упорно полк продвигался вперед.

От Свияжска до Алатыря дорога и неблизкая, и нелегкая. Семь больших речек надо перейти, а сколько ручьев лесных, так и не счесть. Поэтому, как только Топейка из Москвы приехал и сказал Аказу, что рать русская к Свияжску через Алатырь пойдет, сразу Аказ собрал весь свой полк и пошел дорогу устраивать, мосты чинить. Вышли помогать Аказу и женщины, и дети, и старики. Старики мосты устраивают, Аказовы воины бревна носят, дети хворостом ямы забрасывают, женщины обед мужчинам варят, на охоту ходят.

За неделю подошли к Алатырю, всю дорогу починили, мосты возвели.

Топейка всех людей уверил: не сегодня-завтра русские войска подойдут. Больно охота всем царя увидеть – решили черемисы пойти в илем старого Сарвая и там русским хорошую встречу сделать.

Вперед послали Топейку с полусотней воинов. Целый день ждали – нет от Топейки гонца.

Решил Аказ вести людей, не дожидаясь Топейкиного знака. Видно, пришел на место и песни поет. А поет – забывает про все.

Так оно и вышло. Пришли к илему Сарвая—Топейка местных парней ратному делу учит, сторожевых не послал.

–    Мы будем тут сложа руки сидеть, а русские пройдут где-нибудь мимо!—ругал Топейку Аказ.– Когда в Москве был, тебе что сказали?

–    Велели дороги чинить, мосты. Встречать на этом месте велели, потом дорогу указывать.

–    А ты песни поешь?

–    А что мне, плакать? Русская рать—это тебе не дюжина зайцев – мимо не проскочит. Придут – все леса затрещат, на двадцать верст кругом слышно будет.

–    Эй-вай!– крикнул вдруг кто-то из парней.– Смотрите, чужие люди!

На противоположной стороне поляны, где были поставлены меты для стрельбы, появились два худых и оборванных человека. Они шли, поддерживая друг друга. Увидев людей, остановились, один упал на траву.

–    Это русские!– крикнул Аказ и первый бросился им навстречу.

Подняв упавшего, спросил:

–    Ты ранен?

–    Голоден он,– тихо ответил второй.– Шесть дён маковой росинки во рту не было.

–    Эй, женщины! Еду сюда,– приказал Аказ.

Пока бегали за едой, Аказ спросил:

–    Откуда вы?

–    Мы ратники князя Курбского.

–    Где же остальные?

–    В лесу. Разбрелись кто куда. Искать надо. Сарваева земля далеко ли?

–    Вы уже тут. Вот хлеб держите, вот творог, мед. Ешьте.

Аказ позвал Топейку, приказал:

–    Сейчас же пошли людей в лес во все стороны. Пусть русских собирают, ведут сюда. Найти всех, до одного. А вы, женщины, скорее котлы вешайте, горячую еду готовьте.

Сарвай подошел к Аказу, дотронулся до плеча, сказал:

–    Скажи мне, что это за люди из лесу выходят? Я русскую речь не понимаю, но вижу, что у них беда. Голод, видать...

–    Да.

–    Может, и мне людей в илем послать, чтобы еды больше принесли? Но все равно на всех не хватит. Надо по всем илемам весть дать. Как людям в беде не помочь?

После полудня половина полка с князем Курбским во главе собралась около Сарваева илема. Вторую половину с воеводой Щенятьевым вел Ковяж и, видимо, вывел на Алатырь.

Аказовы воины, вышедшие встречать русских ратников, сразу же сумы свои открыли. Хоть и невелики с собой запасы имели, однако каждому еды понемногу дали. Ратники ели с жадностью. Даже сам князь, забыв о достоинстве, схватил поданную Топейкой лепешку. Топейке смешно. Он вспомнил, как Андрей Курбский ел на царском пиру: взяв крылышко лебедя, отводил мизинец в сторону и, почти не касаясь крылышка губами, откусывал мясо но малюсенькому кусочку. Сейчас князь, ухватившись обеими руками за коман мелна, скорее отрывал, чем откусывал, большие куски. С бороды его текло масло, на усах застряли крошки.

–     Может, еще эгерче попробуешь?– предложил Топейка.

У воеводы полон рот – ответить не может. Взял эгерче, положил на колено.

А Топейка знай угощает:

–     Ешь, князь, эгерче на сметане деланы. Может, тебе не нравится наш хлеб?

–     Што ты, што ты!—машет руками князь.– Ты и сам, верно, не знаешь, насколько сладок ваш хлеб! Пожалуй, драгоценных калачей лучше будет! Как ты сказал – эгерче?

–     Да, овсяные лепешки на сметане.

Наелся воевода, повеселел. Шагают они с Топейкой по лесу – то там, то тут видят ратников с черемисскими воинами. Кормежка идет вовсю.

–     Зубами сильно стучат,– не утерпев, шутит Топейка.

–     Тебя бы две недели не покормить, еще не так стучал бы,– тоже весело отвечает князь.

–     Как же в такую дальнюю дорогу без хлеба пошли?– Во взгляде Топейки недоуменье.

–     Как да как! Думали по деревенькам покупать. А как минули Мещеру да как вошли в дебри лесные – ни единой живой души не встретили. Думали, все перемрем, дорогой идучи.

–     Ну, теперь не умрешь. К илему пойдем, там, наверно, мясо уже сварилось.

Когда пришли на поляну, там было уже много ратников. Воины сидели на траве. Перед ними прямо на земле стояли берестяные бураки с медом, молоком, хлебы, соленое мясо, творог.

Курбский сердечно поздоровался с Аказом, сказал:

–     Ну, друг мой, не чаял до тебя добраться. Народу твоему скажи от всех нас великое спасибо. Скажи: мы их не объедим. Уплатим за все.

Аказ перевел слова князя подошедшим черемисам. За всех ответил Сарвай:

–     Деньги будешь давать – обидишь. С гостя денег не берут.

Князь, выслушав перевод, низко поклонился, сказал:

–     За столь великое гостеприимство поклон вам земной.

Наевшись, ратники свалились кто где, уснули. Воевода тревожить их не стал. Он и сам еле держался на ногах. Шутка сказать, последнюю неделю шли, почти не спавши.

Нуженал опустел.

Почти все черемисы ушли в Аказово войско, их работа легла на женские плечи.

Женщины дома почти не живут: то работают в поле, то ходят добывать бортяной мед, то зверя промышлять. Иные на реке рыбачат.

В Аказовом дому тишина, запустение. Живет здесь Эрви в одиночестве – муж из Свияжска вестей не шлет. Видно, и вправду разлюбил ее Аказ. И стала Эрви собираться к старой колдунье.

Шемкува целыми днями ищет травы, вечерами сидит в старом кудо у костра и варит приворотное зелье. А кому его пить? Мужики все на войну ушли, бабы – в лесу, на охоте. И киснут зелья в глиняных горшочках на самой дальней полке.

Работать Шемкува не хочет. Бедная сиротка Айвика теперь у нее живет, еду готовит и побои терпит. Намучится за день, вечером забьется под нары на тряпье и спит.

Сегодня для Айвики день был особенно труден. Заставила ее старуха молоть на ручном жернове муку, два раза била за то, что не вовремя подала еду. Вечером Айвика юркнула под нары и только начала засыпать, как вдруг человек в кудо вошел. Айвика по голосу узнала – Эрви.

Шемкува удивленно смотрит на гостью, думает. Знает, что Эрви ненавидит ее, и только великая нужда привела сюда эту гордячку. Эрви присела на край лавки, не знает, с чего начать разговор. Зато Шемкува знает:

–     От мужа вестей долго нет?

–     Нет,– тихо отвечает Эрви.

–     А другим женам есть?

–     Другим есть.

–     Может, Аказ полюбил другую?

–     Наверно.

–     Колдовать надо?

–     Если можешь.

Шемкува, кряхтя, встала на лавку и взяла с верхней полки горшочки со снадобьями. Один из них поставила на горячие угли и, когда снадобье разогрелось, бросила туда щепоть растертых сухих трав. Потом долго шептала над горшочком.

Отдавая снадобье Эрви, сказала:

–     Поезжай к мужу и после захода солнца, когда будет ужинать, вливай по две ложки в еду. Через неделю он не сможет без тебя жить и дня.

–     Спасибо тебе, проси чего хочешь. Может, шкурку лисы, может, мяса, может, зерна?

–     Это все у меня есть. Ты отдай мне сиротку Айвику. Насовсем отдай.

–     Она и так у тебя живет.

–     Бежать хочет.

–     Скажи: пусть тебе служит.

Эрви шагнула к выходу, но дверь распахнулась – и навстречу ей вошел высокий мужчина.

–     Салям алейкум, женщины!

–     Входи с миром, садись,– Шемкува угодливо расстелила на нары лучшие шкуры, усадила гостя. Человек глянул на Эрви, сказал:

–     Это жена Акубея?

–     Да, почтенный. Это– Эрви.

–     Сам пророк послал ее сюда. Она мне нужна. Я буду говорить устами Сююмбике.

–     Как поживает царица?—спросила Эрви.

–     Великое горе постигло ее. Она в Москве, в плену у русского царя Ивана.

–     О-ей!—воскликнула Эрви.—За что аллах покарал ее? Несчастная!

–     Не говори так. Где бы ни была мудрейшая Сююмбике – она всюду царица! Она рождена повелевать, и до самой смерти ее слова будут священны для всех, кто верит в аллаха. И для тебя – тоже.

–     Слушаю тебя, почтенный.

–     Зови меня мурза Чалкун.– Мурза поглядел на Эрви и неожиданно сказал:—А твой муж напрасно бросил тебя. Ты красива, как луна в девятый день рождения.

–     Он не бросил. Он вернется...

–     Не криви душой, Эрви. Я все знаю. Твой муж скоро женится на нечестивой русской женщине и не приедет к тебе.– Мурза подвинулся ближе к Эрви, заговорил тише:– Знаешь, кто виновник твоего горя? Русский царь Иван.

–     Царь... Иван?

–     Пусть покарает меня аллах, если я лгу. Эта русская девка жила здесь, и Аказ не женился на ней. Он об этом и не думал даже. Но когда он ходил с посольством в Москву, царь приказал ему, чтобы он взял в жены русскую, а свою жену бросил. И Аказ не ослушается царя. Сидишь ты в своем кудо и ничего не знаешь. Сююмбике послала меня помочь тебе.

–     Мне... помочь?..

–     Она велела передать тебе этот перстень. В нем яд.

–     Надо отравить эту русскую?

–     Какая польза? Отравишь одну – царь заставит жениться на другой. Надо отравить царя!

–     Но царь в Москве!

–     Стало известно, что Иван со своей ратью скоро будет в Свияжске и заедет в гости к Аказу. Никто, кроме тебя, не сможет сделать это. Если царь Иван умрет, его войско не пойдет на Казань, Сююмбике вернется из плена и сделает все, чтобы Аказ был только твоим. Ну?