Текст книги "Марш Акпарса"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Первое ядро ударило в переднюю лошадь, переломило ей ноги, покатилось дальше, круша все на пути. За первым второе, третье. Ногайцы взвыли. Задние не могли остановить неистовой скачки, кони падали в кучу, всадники пулями вылетали из седел, обрывая стремена.

Пушки за бугром ухали не переставая – для разогретых стволов сыроватый порох еще лучше идет. Следующее ядро угодило в средину сотни, расхлестнуло лавину на две части. Дрогнули ногайцы, повернули коней...

...Мчатся патыры на выручку Акпарса, а им наперерез – конники Мамич-Берды. Они уже узнали, кто попал в их руки, легко отрезали погоню и, пока шла сеча, вывезли пленного с поля боя. Узнали Санькины пушкари о пленении Акпарса – все как один бросились на выручку. Ковяжева сотня тоже примчалась на это место. Все сбились в одну кучу и не заметили, как обошли их слева ногайцы, справа – всадники Мамич-Берды. Какой уж тут бой – лишь бы живыми вырваться.

Так бесславно и горько кончился бой под Чалымом.

Хан Али-Акрам победу над Акпарсом решил отпраздновать в Кокшамарах. Что это за столица – Чалым? Дворца нет, живет Мамич в какой-то вонючей избе, гарема нет, посуды – тоже. Не будет же хан жрать мясо прямо из казана, как простой воин! Да и все равно в Чалыме делать нечего – тут Мамич-Берды один справится со всем. И хан приказал собираться ногайцам в Кокшамары, позвал Мамич-Берды, сказал:

–    Оставайся тут. Моим именем дела верши.

–    Ладно, – хмуро сказал Мамич-Берды. – Только прошу тебя, хан, отдай мне Акпарса.

–    Он разве не подох? Бери, если надо. Сделай смерть ему тяжкой. А я еду во дворец. Завтра утром.

Под вечер в Чалым приехал Уссейн-сеит.

–     Ты из Кокшамар? – спросил его хан.– Все ли там готово для победного пира?

–     Готово все, о великий хан. Только Акпарса не забудь с собой взять. Поверженный враг – венец твоей победы.

–     Зачем он мне? Я его отдам Мамичу.

– Видит аллах, ты совершишь двойную ошибку! – воскликнул Уссейн.– Ты лишишь себя победной заслуги, но не это страшно. Я совсем не верю Мамич-Берды. Ты думаешь он будет мстить Акпарсу? Он видит в нем союзника – хозяина всей Горной стороны. Если они договорятся – нам с тобой гибель. Пока не поздно – верни Акпарса.

Когда пришел снова позванный к хану Мамич-Берды, первым начал говорить Уссейн-сеит:

–     Хан передумал. Акпарса он возьмет с собой в Кокшамары. Есть закон битвы: пленник принадлежит тому, кто его взял.

–     Их взяли мои воины, и все пленники принадлежат нам,– зло ответил Мамич. – Ногайцы только мешали битве.

–     Ах ты презренный! – крикнул хан. – Лесное отродье!

–     Я нуратдин! Я глава всего войска, хан. Запомни это!

–     Глава войска! Ты умеешь только махать саблей, а чтобы водить в бой пятидесятитысячное войско, этого мало. Нужна еще мудрость, которой у тебя нет.

–     Скажи мне, кто разбил воеводу Салтыкова, кто создал ханство, кто взял Чалым?! Уж не ты ли?– крикнул Мамич-Берды и схватился за саблю. – Вылезаешь из гарема, чтобы пожрать мяса, и залезаешь снова в гарем.

–     Ты много о себе думаешь! – сказал Уссейн-сеит.

–     А зачем я буду думать о тебе? Вместо того, чтобы добывать победы, ты скрываешься в Казани – поочередно то от русских, то от своих же казанцев.

–     Ты не только дурак, но и хвастун! – Али-Акрам ударил черенком плетки по столу. – Воеводу Салтыкова пленил не ты, а сотник Сарый, с которым был мой слуга Зейзет. И аллах знает, как взяли бы мы Чалым, если бы не совет Уссейн-сеита. Он повелел начинать бой именно после дождя, когда пушки русских отсырели. А ты, нуратдин, об этом даже и не думал. К шайтану такого нуратдина! Если ты сейчас же не выполнишь моего повеления, то можешь идти на все четыре стороны!

–     Я уйду! – Мамич-Берды натянул на голову меховую шапку.– Но со мной уйдут тридцать тысяч луговых черемисов!

Уссейн-сеит понял: ссора зашла слишком далеко. Сказав, что ради полуживого Акпарса терять дружбу с Мамич-Берды не стоит, он посоветовал хану отказаться от своего повеления.

–     Благороднейший Али-Акрам не хотел совсем отнимать у тебя Акпарса, – продолжал Уссейн-сеит. – Он подумал, что ты

410

его задушишь, а для пользы черемисского ханства надо Акпарса поднять на ноги. Вот потому-то мы и решили взять его у тебя. Лучше, пожалуй, оставить его здесь – дорогу в Кокшамары он все равно не перенесет. Только надо хорошего лекаря.

–     Пусть остается Зейзет, – буркнул хан, разгадав хитрость Уссейн-сеита.

–     Пусть остается, – согласился Мамич-Берды и вышел, не ожидая позволения.

Хан тоже пошел в отведенные ему покои отдыхать...

Уссейн-сеит послал слугу за Зейзетом. Тот для Али-Акрама был и учителем, и лекарем, и слугой. В свое время все знали его в ногайских степях, но теперь пришла старость, и Зейзет не мог давать хану хороших советов. Может, тут и не в старости дело. В ногайских степях все было знакомо Зейзету, все привычно, а здесь – чужие, непонятные люди. Уссейн-сеит не верит Акраму, хан не верит черемисам, а у тех даже между собой согласья нет. Кругом – мрачные леса, хранящие столько тайных опасностей, что на душе Зейзета вечный страх. Он стал бояться всех, даже своего хана, которого воспитывал с пеленок. Уссейн-сеит знал это и, когда Зейзет пришел к нему, сказал прямо:

–     Со всех сторон плохие вести, Зейзет. Из Москвы вышло на нас тридцатитысячное войско. Скоро в Казань приведут своих ратников русские князья. Ты всех их знаешь: каждый меньше, чем двадцать тысяч, не водит. Мамич-Берды хочет увести луговых черемис. Нам грозит гибель.

Зейзет погибать не хотел. Здесь, около хана, он накопил много денег и добра – как расставаться с этим?

–     Что же делать, мудрый Уссейн?

–     Надо бежать.

–     Али-Акрам захочет ли?

–     Забудь про Али-Акрама. Его надо оставить здесь.

–     О аллах!

–     Да-да! Если он побежит с нами, русское войско сразу устремится в погоню, и нам не уйти. Нам сейчас нужен не Али-Акрам, а Акпарс. Им мы откупимся от русских. Хочешь ли ты уходить со мной?

–     Аллах свидетель – я в твоей власти.

–     Тогда слушай: сейчас же пойдешь в дом Мамича и сделаешь все, чтобы Акпарс мог пуститься в путь. Уговори его бежать в Кокшамары, обещай его оттуда отпустить домой. Не тебя учить, как это сделать.

–     Потом?

–     Я пошлю к тебе Мухаммеда. Вы привезете Акпарса на берег и на лодке доставите в Кокшамары. Мы там будем вас ждать,

–     Я сделаю все, как велено...

Очнулся Акперс только на рассвете. Лежал он в незнакомом месте, на нарах. Длинная изба с единственным окном – в полумраке. На лавках, у законопаченных стен, лежали седла, конская сбруя. В дальнем углу – ворох беличьих шкурок, у стропил привязаны тушки копченого мяса. Рядом с нарами – стол, уставленный горшками, плошками. Оттуда доносится острый запах снадобий и мазей. На полу около нар стоит ушат с водой. Над ним вьются тонкие струйки пара. «Где я? – подумал Акпарс и захотел подняться, чтобы осмотреться. Тело ломило болью. Левой руки он не чувствовал, только у плеча – словно сотни иголок покалывало,– Наверное, перележал...» Рывком поднялся, и резкая, нестерпимая боль обожгла все тело. Он глухо застонал, закрыв от боли глаза. Заскрипела дверь, открылась, и лучи утреннего солнца хлынули к нарам, осветили Акпарса.

–     Вставать нельзя! Лежи! – Около Акпарса очутился старый ногаец. Он вошел в избу тихо, на цыпочках. Акпарс оглядел обнаженное по пояс тело. Плечо перетянуто серым, суровым полотном, через полотно под пазуху правой руки туго перекинут сыромятный ремень – так перевязывают раны только татары. Вся грудь, живот и подбородок – в синих кровоподтеках и ссадинах.

–     Где я? – превозмогая боль, спросил Акпарс.

  у Мамич-Берды,– ответил ногаец.– Наши воины хотели

сделать смерть твою скорой и легкой, но Берды воспротивился этому. Он выпросил тебя у хана Акрама.– Тут ногаец склонился к уху Акпарса и зашептал:

–     Сможешь ли ты мне довериться?

–     Кто ты?

–     Я лекарь. Я хочу тебе помочь.

–     Чем?

–     Мамич-Берды хочет погубить тебя медленно и мучительно. Мало того, он хочет тебя опозорить и обесчестить. Уссейн-сеит послал меня сюда и велел поставить тебя на ноги. Ты нужен Уссейн-сеиту.

–     Зачем сеиту такой калека, как я? – спросил Акпарс.

–     Я тебе признаюсь: наши дела больно плохи. Скоро придут русские войска...

–     Я знаю это.

–     Бердей хочет изменить Акраму.

–     Этого надо было ждать.

–     Я помогу тебе бежать отсюда в Кокшамары, а там мы увезем тебя в Свияжск, чтобы...

–     Чтобы вас отпустили домой?

–     Ты верно понял замысел Уссейн-сеита.

–     И ты думаешь, Мамич-Берды нас отпустит?– сказал Акпарс и снова стиснул зубы от боли.

–    Ты только поверь мне. Только скажи, согласен ли бежать?

–    Дай подумать, старик.

–    Спеши. А то скоро придет этот шайтан Бердей.

Думы в голове Акпарса тяжелые, как свинец. Пришла пора решить, стоит ли жить дальше? Нужен ли он кому-нибудь, изувеченный и старый? Полк? Нужен ли воинам горного полка воевода, побывавший в плену у врага. Его друзья, его люди? Сможет ли он сделать что-нибудь для них? Может, он вернется – и позор упадет на его голову. Не лучше ли... Прочь, прочь эти мысли! Он еще послужит своему народу. Прогоним ханов, будет жить его народ в дружбе с русскими. Если бы была у него не одна, а пять жизней, и то не хватило бы, чтобы уплатить за счастье народа. Он должен быть среди своих друзей, он отдаст им все свое сердце, всю свою мудрость. Нельзя уходить из жизни, пока среди людей властвуют такие, как Мамич-Берды.

–    Эй, старик!

–    Я здесь.

–    Говори, что надо сделать, чтобы уйти отсюда?

–    Берды придет – не поднимайся. Говори тихо, покажись ему совсем немощным. Ночью я достану лошадей, й мы уедем.

–    Верхом я ехать не смогу.

–    Будет повозка. А сейчас выпей вот это и усни. Сил больше набирайся.

Акпарс выпил отвар, налитый в плошку, и скоро уснул.

После ссоры с Али-Акрамом Мамич-Берды не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, но сон не приходил. После полуночи, не вытерпев, оделся, сам оседлал коня и выехал в лес. На поляне развел костер и, вдыхая запах сгоревшей хвои, успокоился, сел на пенек и долго глядел на костер. С шипеньем горят смолистые корни, ненасытное пламя жадно пожирает сухие ветки. «Вот так же ногайцы из банды хана Акрама пожирают черемисских быков и баранов,– подумал Мамич-Берды.– И скоро нечем будет кормить эту свору бездельников. Уже сейчас ненавидят их люди, а что будет потом? Придет время, и люди скажут: ты привел Али-Акрама, ты и убирайся вместе с ним. Настала, видно, пора что– то придумать».

Мамич посмотрел на свои могучие руки, лежавшие на коленях неподвижно, потом шевельнул слегка пальцами правой руки, сжал их в кулак и сказал:

–    Это рука посадила Али-Акрама на престол, пусть она и столкнет его.

Но кто будет ханом? Если самому сесть на трон?.. Страшновато. Раньше ему советы Сююмбике давала, теперь – Уссейн-сеит, а станешь ханом – самому обо всем думать придется. А думать Мамич-Берды не любит. Хорошо бы Акпарса рядом с собой поставить. Умная башка, твердая рука, смелое сердце. Недаром выпросил его Мамич-Берды у хана. Если Акпарс в ханство придет, не только Акрама, но и Уссейна можно убрать. Тогда не только Казани, но и Москве грозить можно...

...Дверь распахнулась настежь, и в избу вошел Мамич-Берды. Высокий, стройный, в нарядных одеждах, он подошел к нарам и долго разглядывал спящего Акпарса.

–    Сможет ли он говорить со мной?—спросил он у Зейзета.

–    Больно слаб. Ему надо лежать без движения неделю.

–    Чтобы шевелить языком, не нужно вставать!—Мамич-Берды усмехнулся, глядя на лекаря.

–    Я знал человека, которого не могли убить девять ран, а умер он от одного слова. А этот потерял много крови. Лучше приди, великий нуратдин, завтра.

–    Я могу говорить сегодня,– тихо произнес Акпарс и открыл глаза.– Я слушаю тебя, Мамич-Берды.

Мамич-Берды резко мотнул головой Зейзету, и тот исчез.

–    Откуда ты знаешь, кто я?

–    Лекарь сказал, что ты придешь.

–    Наверно, старый шакал стращал тебя, говорил, что я буду мстить тебе.

–    Зачем сильному воину мстить умирающему от ран пленнику?– сказал Акпарс и закрыл глаза.

–    Верно. Я вырвал тебя из рук Али-Акрама не для этого.– Мамич-Берды резко оттолкнул стол от нар, поставил скамью ближе к Акпарсу, сел, широко расставив ноги.

–    Я хитрить не умею, скажу тебе прямо: давай вместе черемисское ханство крепить.

–    Я не знаю про черемисское ханство. Где оно?

–    Как где? В Кокшамарах.

–    Даже самый последний кашевар из сотни знает, что в Кокшамарах есть ногайский хан Акрам, казанский казначей Уссейн– сеит, крымский мурза Ширин-бей и кулшериф-мулла из Стамбула. А черемисского там ничего нет, кроме нескольких сот баранов, которых готовят на убой.

–    Это ты верно говоришь. Ханство сейчас не черемисское, но оно будет нашим ханством, если ты станешь рядом со мной. Тогда я посажу Акрама в казан и перетоплю его на сало. Согласись, и я найду лучших лекарей, и через две недели ты сядешь на коня. К нам придут луговые, горные, арские черемисы, потом– чуваши, мордва, удмурты. Ты будешь нуратдином, под твою руку я отдам все войско!

Акпарс поднял веки, взглянул на Мамича. Тот ходил по избе, размахивая нагайкой.

–     Не стучи сапогами. Сядь на нары ближе ко мне и выслушай меня.—Акпарс говорил тихо, не спеша выговаривал четко каждое слово.—С тобой рядом я не встану, если ты и вылечишь меня.

–     Почему?

–     Потому что это ханство не нужное никому, кроме тебя и тех, у кого русские отняли большие земли и богатство. А зачем простому человеку ханство? Чтобы снова попасть под кнут мурзы?

–     А ты думаешь, русские дадут рай черемису?!– потрясая кнутом, крикнул Мамич.– Они кнутом не бьют, они бьют палкой. Батог называется.

–     Я это знаю. Но русские не для этого взяли казанские земли, чтобы отдать их тебе. Они зальют их кровью, но ханству быть боле не позволят. Уж сколько лет нет мира в нашем краю, а ты снова мутишь народ, тянешь их в бой.

–     Наш народ воевать любит. Наши предки все время войной жили,– выпятив грудь вперед, сказал Мамич-Берды.

–     Врешь, мурза. Это ордынцы заставляли их на войну идти. Ты думаешь, почему наши люди так охотно помогали русским брать Казань? Они хотят жить без войны.

–     Видно, зря я чуть не поссорился из-за тебя с ханом. Ты, как старый кот, думаешь о теплой печке. И какой дурак прозвал тебя Седым барсом – ты все время скулишь о мире. Вот ты пугал меня русской ратью! Да мы не раз колотили эту рать в прошлые походы на Казань. Я завтра же поеду к чувашам, и они встанут со мной рядом. И на твоей земле есть люди, которым дорого наше ханство. Мы соберемся все вместе и скажем русским: нам Казань не нужна, но и вы не лезьте на наши земли. Вот я гляжу на тебя и удивляюсь: черемисин, твой род не меньше знатный, чем мой. Но почему я думаю о нашем ханстве, рискую головой за него, а ты присосался, как клещ, к русским? Почему, скажи мне?

–     Потому что ты думаешь только о себе. Тебе казанский хан дал земли, богатство, ты без ханства жить не можешь, ведь ты мурза. До взятия Казани ты не вспоминал о черемисах. Жил среди казанцев, а воевал сотником у мурзы Япанчи. Ты вместе с ним грабил наш народ. Ты женился на татарке, и твой сын Ике до сих пор себя черемисином не считает. Я о своих людях думаю, ради них жил. Ты знаешь, у меня ничего нет,—ни семьи, ни богатства. Зато на моей земле люди второй год не платят ясак, вольно ходят на охоту, сеют землю.

–     Ты упрям, как осел!—в гневе крикнул мурза.– Подожди, придет время, и горные люди сами встанут рядом со мной. Что скажешь ты тогда?

–     Я не доживу до таких дней.

–     Аллах милостив – доживешь,—сказал Мамич.– Я скажу Зейзету, чтоб лечил тебя. Лежи неделю и думай. Хорошо, крепко думай. Потом я приду – еще раз говорить буду. Я верю, что наши дороги рядом пойдут. Здоров будь!

И, не глянув на Акпарса, вышел, резко хлопнув дверью.

Вечером в Кокшамарах бухнула единственная в столице Али-Акрама пушка. Она приветствовала появление хана—победителя Чалыма.

От Чалыма до Кокшамар путь неблизкий. Пока хан добирался до дворца, намаялся немало. Всю дорогу он говорил о победном пире и был доволен, что Уссейн-сеит, постоянно упрекавший его за празднества, на этот раз дал совет: устроить пир не только для его двора и ногайских джигитов, но и для черемисских воинов, которые оставались в Кокшамарах.

...Отдохнув и переодевшись в атласный халат и сафьяновые мягкие сапоги, Акрам вошел в большой зал. Столы ломятся от яств и напитков. За столами чинно сидят гости, ждут его появления.

Акрам садится на свое место, оглядывает гостей... Но почему не все собрались на пир?

–    Где высокочтимый Уссейн-сеит?

–    Сеит жаловался на старость и усталость, – ответил слуга.– Он просил прощения, что на пир прийти не может.

–    А Ширин-бей?

–    Благородный Ширин болен. Да простит его великий хан.

«Ах, старые козлы, – с досадой подумал хан, – и добывать

победу не умеют, и праздновать не хотят! Сами заменили меня в Кокшамары и оставили одного».

–    Эй, слуги! Зовите сюда моих сотников – с ними гулять будем. Ведите сюда из гарема бикечей – пусть тоже садятся с нами за стол!

В полночь, когда пир во дворце был в самом разгаре, Уссейн-сеит, Ширин-бей и кулшериф-мулла тихо вошли во двор, собрали своих слуг, и начались сборы в дальнюю дорогу. Клади у каждого на тридцать-сорок лошадей, добра награбили немало. У самого Уссейна тюков больше, чем у других, недаром он взял у Зейзета ключи от ханских кладовых. Полсотне слуг на конях да полторы сотни вьючных лошадей – такому обозу вырваться из русских пределов нелегко. А путь лежит в Крым, дорога нелегкая, опасная.

Долго судили, где идти. Если плыть по Волге до Суры, там и Мамич-Берды близко, и Васильсурск не миновать. Хорошо бы пройти вниз по Волге до Сарай-Берке, а там перемахнуть на Дон до Азова – прямо во владения крымского хана. Да где там, разве мимо Свияжска и Казани проскочишь? Решили, что самый безопасный путь по реке Цивили.

Волгу переплыли на рассвете, спрятали коней в глубоком овраге и в установленном месте стали ждать Зейзета с Акпарсом.

В Чалыме с полночи горланят петухи. Зейзет днем все приготовил к побегу. Как только стемнело, метнулся на берег, в условленное место, нашел там Мухаммеда и двух слуг с лодкой. И вот сейчас подъезжает Зейзет к дому мурзы в крытой повозке-двуколке. У ворот, кряхтя, вылез из повозки, за ним – человек.

Два стража скрестили копья.

–   Кто идет?

–   Лекарь Зейзет. Повеленьем Мамич-Берды я везу к раненому пленнику колдуна. Поколдует мало-мало, выйдет обратно.

Стражи колдунов боялись, опасливо отошли от ворот подальше.

–   Готов ли ты? – спросил шепотом Зейзет, когда вошел в избу.

–   Давно не сплю.

–   Этот человек вместо тебя останется, а ты надевай его кафтан.

–   А ты, старик, дорогу на Кокшамары хорошо знаешь? – спросил Акпарс, надевая кафтан и меховую шапку.

–   Мухаммед знает.

–   Но он остается...

Не твоя забота. Он догонит.

Охранники опасливо выпустили их со двора. Зейзет помог Акпарсу забраться в повозку, кряхтя, влез за ним и взял вожжи. Лошаденка ходко потянула повозку под гору. Ночь была по-осеннему темна, дорога за Чалымом грязна и ухабиста. Повозка то и дело проваливалась то одним, то другим колесом в ямы. Акпарс охал и стонал от боли.

–   Мы вылетим из повозки, старик. Ямы объезжай.

–   Глаза старые, ничего не видят,—оправдывался старик.

–   Давай вожжи мне. Я эту дорогу знаю.

Зейзет охотно вложил вожжи в правую руку Акпарса. Тот резко потянул на себя левую вожжу. Повозку сразу перестало кидать из стороны в сторону, она покатилась по ровному полю. Через полчаса Зейзет положил руку на плечо Акпарса и сказал:

–   Остановись. Здесь будем ждать Мухаммеда. Что-то он задержался.

Старику было невдомек, что Акпарс давно вывел повозку на дорогу, идущую не к берегу, а в глубь леса, в противоположную сторону.

–   Давай подождем, – спокойно ответил Акпарс, натягивая вожжи,—ты покарауль Мухаммеда, а я посплю. – Акпарс свернулся на сене, брошенном на дно повозки, и захрапел. Он хорошо знал, что всю прошлую ночь Зейзет возился с его ранами и не спал. «Сон непременно свалит старика»,– думал Акпарс, притворно прихрапывая.

Так оно и случилось. Сначала Зейзет клевал носом, сидя, по-

417

27 Марш Акпарса

том, бросив под голову охапку сена, прилег. И мгновенно заснув. Акпарс осторожно слез с повозки, распряг лошадь, оставил под оглоблями дугу, чтобы не шевелить повозку. Потом вывел коня к поваленному дереву и с него забрался на влажную спину коня...

Мамич-Берды, уезжая из Чалыма, оставил вместо себя сына Ике. Он наказал ему следить за тем, чтобы Акпарса хорошо лечили, и не приведи аллах, если украдут. Ике утром, чуть свет, пошел к раненому и испугался. Нары были пусты. Кинулся искать Зейзета, и тот исчез. «Увезли в Кокшамары»,– догадался Ике. Он послал гонца в Кокшамары с наказом немедленно привезти пленника обратно.

Через два дня гонец вернулся со страшными вестями: Зейзет и пленник в Кокшамарах не появлялись, Уссейн-сеит с двумя сотнями коней убежал неизвестно куда, с ним ушли Ширин-бей и кул-шериф-мулла. Гонец хотел побывать у хана, но его во дворец не пустили, так как великолепный Али-Акрам спал после бурно проведенной ночи.

Понял Ике, как плохи дела, и послал гонцов вслед отцу. Мамич– Берды возвратился немедля, сразу поднял десять тысяч всадников и берегом повел их на Тинсары. Здесь за одну ночь переправил на плотах через Волгу все свое войско и на рассвете налетел на Кокшамары. Всадники ворвались во двор Али-Акрама, готовые крушить головы ханским джигитам, но те и не думали сопротивляться». Воины Мамич-Берды всех их связали, побросали под навесы, куда загонялся скот для ханской кухни. Потом из гарема выволокли пьяного Али-Акрама и бросили к ногам Мамич-Берды. Поднявшись на четвереньки, Али-Акрам задрал вверх голову и, увидев Мамича, крикнул презрительно:

–    На колени перед ханом, недостойный!

Во дворе грянул дружный хохот. Смеялись не только воины Мамича, но и слуги хана. А им бы надо было плакать. Холодный блеск в глазах Берды не предвещал добра.

Он подошел к хану, поднял его и сказал гневно:

*

–    Мы посадили тебя на царство, чтобы ты мудро правил нашей землей, чтобы ханство черемисское крепил, чтобы оборонял людей наших. А что ты делал все это время?! Ты только жрал наших быков и баранов, таскал наших девок в гарем да забирал рухлядь у наших охотников. Ты не думал о ханстве, только себя возвеличивал и поднимал высоко. Вот мы и надумали посадить твою голову на высокое место. Эй, принесите тот шест, что стоит у крыши!– крикнул Мамич-Берды и одновременно выдернул саблю. Али-Акрам упал, и в тот момент, когда он хотел снова подняться, над ним, как молния, блеснула сталь...

Шест с головой Акрама укрепили у столба, что стоял посреди двора как коновязь. Оттого, что смерть была мгновенной, лицо хана не исказилось в страхе. Оно было напряженным, один глаз был прикрыт, другой широко глядел в ту сторону, где были его родные ногайские степи. И казалось, что хан мучительно старается понять, зачем судьба бросила его в эти чужие, совсем не нужные ни ему, ни его народу глухие леса.

Погрузив все добро Али-Акрама на коней, Мамич-Берды поджег деревянный дворец хана, и скоро даже пепла не осталось на этом месте.

Заволновалось все Приволжье, заходила ходуном лесная земля. Мамич-Берды провозгласил себя царем черемисского ханства, сыну Ике под руку отдал Арскую сторону, брату Ахмачеку – Луговую, сам сел на трон в Чалыме.

По всем сторонам полетело повеление хана: каждый, кто может носить оружие и иметь коня, должен быть в его войске. И поскакали воины Мамич-Берды следить, как исполняется его воля.

ПО ГЛУБОКОМУ СЛЕДУ

Весть о том, что Акпарс вернулся в Нуженал, облетела весь Горный край с быстротой птицы. Люди говорят, что Акпарс был в плену, что путь растревожил его недавнюю рану, студеный осенний дождь принес ему простуду. Лежит Акпарс дома в горячечном бреду, и не отходят от него Санька и Топейка. Те было начали готовить налет на Чалым, чтобы воеводу выручить, а он сам нежданно-негаданно возвернулся в дом, упал на лежанку – да так и не вставал.

Послали в Свияжск гонца с вестью, что князю Акпарсу конец приходит, просили прислать лекаря. Тот явился только через неделю и по пути привез Ешку и Палату. Увидев умирающего человека, лекарь забегал вокруг, по-петушиному захлопал руками. И прохлопал бы князя, если бы не Палага. Увидев, что от чертова знахаря толку нет, она выгнала из дома в три шеи, вытурила вместе с ним Саньку и Топейку и давай распоряжаться сама. Раны лечить она еще у Микени в ватаге наловчилась. Безбоязненно размотала тряпье, ногайским лекарем повязанное, побросала в печь. Промыла раны теплым настоем свекольного листа, залепила их подорожником, перетянула чистым полотном. Потом заварила целый горшок сухой малины и принудила князя выпить все сразу. Потом вместе с Ешкой затянула хворого на печку, укрыла шубами наглухо. И прошибло тогда Акпарса таким потом, что не только исподнюю, но и верхнюю рубаху хоть выжимай.

Наскоро сменив одежонку и не давая передохнуть. Палата обложила Акпарса тертой редькой от ног до шеи таким толстым слоем, что к утру тело князя покраснело, как у вареного рака.

Утром больному стало легче, и он сам слез с печки на лежанку

Тут к нему подсел Ешка и сказал Палате:

–    Сходи-ко, погуляй, квашня. У меня до князюшки разговор тайный есть. Не для бабьих ушей.

–    И-эх ты, старая луковица, – укоризненно покачав головой, сказала Палага.– Да нешто я твои потайные разговоры не знаю? Да нешто я не вижу, что ты за пазухой со вчерашнего дня таскаешь? Ей-богу, как дите малое, – добавила она, обращаясь к Акпарсу. – Ладно уж, угости князя, я чаю, не умрет.

–    Вот сказала, пропади ты пропадом. Умрет! Да ежели хочешь знать, целебнее этого снадобья во всем свете не сыщешь. Поверишь, князь, – начал рассказывать Ешка, наливая в кружки прозрачную, остро пахнущую сивушным духом жидкость,– до того инда слабею, что ноги таскать не могу. Но как только скляницу этого снадобья приму – отколь сила берется! Только бы на девок и глядел. На-ко, выпей.

Фляжку опорожнили быстро. Акпарс после двух кружек попросил гусли, но играть не стал. Он долго молчал, закрыв глаза. Может, он вспомнил дни своей молодости, может, увидел себя у стен Казани, может, пришло ему на память то время, когда он впервые запел свою песню, рожденную в его сердце.

Ешка несколько раз порывался что-то сказать, но Палага прикрывала ему рот пухлой ладонью. Понимала мудрая старуха, что человеку в такие минуты мешать грешно.

С того дня здоровье Акпарса пошло на поправку. Санька и Топейка несколько раз порывались проникнуть к князю, но Палага держала дверь на таком огромном засове, что друзья махнули рукой и стали ждать.

В субботу вечером Палага сама послала Ешку к Саньке в Еласы. Не прошло и часа, как они прикатили в Нуженал. Вместе с ними приехал и Мамлей. Думали увидеть князя в постели, а он встретил их на крыльце и обнял так крепко, что друзья поняли – Акпарс будет жить.

–    Как теперь на охоту ходить? – шутливо спросил Акпарс.

–    Не рано ли про охоту задумался, князь, – сказал Санька в том же шутейном тоне. – Свияжский воевода двух нарочных посылал. Повелевает восстановить горный полк в прежнем числе.

–    И что ты сделал?—уже серьезно спросил Акпарс.

–    А что я могу сделать?

–    Люди по домам бегут,– сказал Топейка.

–    Сколь человек потеряли под Чалымом?

–    Убыль велика: триста человек,– ответил Санька.

–    Зачем неправду говоришь?—вмешался в разговор Мамлей. – Убито сорок человек, не больше. Остальные раны по домам зализывают.

–     В полку их нет. Стало быть, убыль.

–     Полк в Еласах держишь?

–     Весь. Бездельничать не даю. Дома строим, церкву новую отцу Симеону заложили.

–     Ты слышал, Мамич-Берды объявил себя ханом?—спросил Топейка.

–     Слышал. Недаром свияжский воевода о горном полку забеспокоился.

–     Эх, опять со своими воевать придется!—огорченно воскликнул Топейка и сплюнул сквозь зубы.

–     Раньше, когда шла война, мы дрались со всеми, с кем надобно.

–     А теперь? – Санька перестал жевать, ожидая ответа.

–     Пока я здесь лежал без дела, я много думал. Выходит, что сейчас самое время горный полк распустить по домам. Пора зимней охоты близко, людям жить надо.

–     Да ты в своем уме, князь? Я сам братоубийству противник, но... Государь нас за это не помилует.

–     Верно надумал Аказ, верно! – воскликнул Мамлей.– Я ведаю кормежкой полка, знаю. Если на зиму полк оставить – весь Горный край объедим. Мы тогда из хороших людей дармоедов сделаем. На охоту ходить некому, за сохой ходить некому, а жрать—целое войско. А где жратву брать, если за сохой ходить некому?

–     Я все это понимаю, Мамлей, но кругом посмотри,– сказал Санька.– Полк распустить легко, а кто нас от Мамича защитит? Он в Чалыме, совсем рядом.

–     Ты слышал, что Топейка сказал? Он со своими воевать не хочет. А другие, ты думаешь, хотят?

–     Где там,– сказал Топейка.– Война всем надоела. Никто воевать не хочет.

–     А луговые?

–     Им тоже опротивело, на коне сидя, жить.

–     Луговые тоже хорошо понимают, – сказал Акпарс, – если будет ханство, войны не миновать. Не будет Мамич-Берды – станет мир. Их только страх в войске держит. А знаете, чего они еще боятся? Нас боятся – горного полка! Если бы они знали, что за службу хану их русские карать не будут, они давно бы ушли от Мамич-Берды. Он на этом страхе, как на цепи, их держит.

–     Ах, пропади он пропадом! – притопнув ногой, сказал Ешка.– Так надо же луговым сказать, что кары им не будет. Слушай, Сань, давай по старой памяти на лодке по Кокшаге махнем. Эх, было времечко – вспомнить приятно!

–     Сидел бы уж на месте, пень, – сказала Палата.– Без тебя не скажут.

–     Ешка верно говорит, – заметил Топейка. – Надо к луговым людей послать, и я знаю кого. Ты помнишь, Саня, Алтыша?

–     Чего ж не помнить. В плен взят вместе с сотней. Я повелел их отпустить еще позавчера.

–     А они не ушли.

–     Как не ушли?

–     Выздоровления Акпарса ждут. Говорить с ним хотят. Мамич– Берды больно сильно ругают.

–     Пусть ждут меня, – сказал Акпарс. – Завтра мы с Саней поедем в Свияжск. Приеду – с ними поговорю.

–     Это кто поедет в Свияжск? – раздался голос Палати, на этот раз с печки.

–     Мы, – простодушно ответил Санька.

–     Ты поезжай хоть в тартарары, а князь будет сидеть дома до первых морозов. Разве для того я его выходила, чтобы он сызнова простыл да и умер?! Да с такой раной, да в такой дальний путь – мыслимо ли дело?