Текст книги "Марш Акпарса"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

–     Прости, великий государь,– плясать не умею. И негде было

учиться. В монастыре не больно-то напляшешься. Позволь, спою

тебе?

– Спой, Ириница, песни наши я зело люблю.

Ирина поглядела на Аказа, тот присел с нею рядом, приготовился играть.

Голосом тихим, чуть-чуть грудным, Ирина запела:

У водного отца-батюшки,

У моей голубки-матушки Я чесала свои волосы У окна светлицы-горницы.

Аказ быстро уловил мелодию – и гусли зазвенели, как бы жалуясь:

Промывала свои волосы Ключевой водою чистою,

Я сушила свои волосы На крыльце, на красном солнышке

А у свекора угрюмого Чесать буду я кудерушки Во углу, за занавескою...

Мочить буду я кудерушки Да слезами да горючими,

А сушить свои кудерушки Буду я тоской-кручинушкой.

А кругом веселье. Немногие слушают песню грустную. Микеня вспомнил минулое – разбойничьи песни поет, сотня ему подпевает;

Не рабы мы и не служки!

Выпьем разом все по кружке...

Ни кола и ни двора,

Ни подушки, ни пера.

Дом наш – темный батька-лес,

Друг наш – сам антихрист бес.

Поскорей молитесь богу —

И бегом на небеса:

Мы выходим на дорогу...

Поднимаем паруса...

Терешка Ендагуров ухарски под черемисскую песню пляшет и сам же подпевает:

Не подумайте, что скоро Родниковый ключ устанет,

Для такого ухажера Не одна невеста вянет...

И когда что, пройдоха, по-черемисски петь научился?

Веселье идет вовсю. И только в сторонке женщины-вдовы свою песню затянули:

Почему вода соленая —

Наши слезы в ней замешаны.

Шигонька трезвости придерживается. Ходит повсюду, следит, как бы драки либо другого какого похабства не было. Увидел Микеню, с укоризной сказал:

В сумерки царь с князьями уехали к себе в шатер. Среди гостей оставил Шигоньку.

–    Ы-эх, уж и нализался!

–    Кто нализался? Я? Ан врешь. Это стольник может нализаться, чеботарь настукаться, швальник настегаться, приказной нахлестаться, дьяк нахрюкаться, а такой ратник, как я, он может только подгулять!

Шигонька плюнул, отошел подальше.

Среди берез дьяк Иванка Выродков и Андрюшка Булаев разговоры ведут:

–    Вот идем мы на войну и убьют нас татаре, а? – спрашивает Выродков.– И попадем мы на небеси...

–    Дьякам и на том свете хорошо,– вполне серьезно отвечает пушкарь Булаев,– дьяк умрет – и сразу в дьяволы.

–    Я вот тебя ляпну по шее.

–    Ну-ну, не злобись...

Ну а Ешке опять не повезло. Узнал о свадьбе отец Иохим поздно. Пока лошаденку оседлал да пока одолел неблизкую дорогу, глядь – свадьбе конец. Приехал только под утро, гости все уже спали. Кое-как разыскал Саньку, тот повел его в хозяйский погреб да и оставил там одного.

во все горло:

Через час Ешка вышел из погреба, сильно шатаясь, и запел

Коло города Казани, Чернец пьет,

Чернец гуляет,

Э-э-эх, чернец Гуляет. Молодайку выбирает.

Ну а здеся не найду —

Во Казань искать пойду...

Э-э-эх, искать пойду, Ежли здеся не найду

Потом остановился около дома Яшина, погрозил кулаком, крикнул:

– У, ироды, без попа окрутились. Вот я ужо вас, язычников, в геенну огненную!..

Тело Эрви Аказ похоронил и долго один сидел у свежей могилы. О чем он думал? Кого винил в смерти жены? Судьбу? Татар? А может быть, самого себя?

ОСАДА

Н

ад Казанью встало солнце в тройном венце: в красном, желтом и оранжевом. Поднялось над городом, утонуло в сером дыму, осветило тусклым светом тревожные улицы.

Горят в Казани костры, звенят наковальни. Чуть не каждый мужчина и воин, и кузнец. Всякая железка, какая нашлась в городе, перекована то на пику, то на саблю, а если мала – на наконечник стрелы.

За городом между Булаком и Казанкой тоже поднимаются в небо дымы от сотен костров. Там стоит русская рать. Идет последнее мирное утро.

Во дворце хана, в зале совета и суда, крики и ругань. Собрались тут знатные горожане, разделились на две половины, спор идет с раннего утра.

Одна половина – сторонники Крыма У них главный – Чапкун-мурза. Когда убежал из города Кучак, казанцы думали, что теперь крымцы голову больше не поднимут. Но не прошло и месяца, набралось их в Казани полным-полно. Взяли силу и власть, хана Эддин-Гирея на престол привели.

Другая часть – коренные казанцы. Когда покойный Сафа– Гирей Чуру с Булатом уничтожил, думали крымцы, что остались доброхоты Москвы без головы. Ошиблись, однако. Сторонники русских сплотились, встал над ними мурза Камай. И вот теперь сошлись на совет и крымцы, и казанцы. Хан Эддин-Гирей сидит на троне бледный, испуганный. Попал он на престол казанский не вовремя. В душе клянет сам себя за то, что согласился ханом стать. Слушает, как бранятся мурзы.

–    Стыд и позор вам, презренные! – кричал Чапкун в сторону, где сидели приверженцы Камая.– Какие вы мусульмане? Вы хуже гяуров, веру нашу предать хотите, Казань нечестивым отдать хотите. Да покарает вас аллах!

–    Ты сам презренный пес! – Мурза Камай вскочил с сиденья, подбежал к Чапкуну,– Ты сам в Москву бегал и веру предавал, свиное мясо жрал. Ты Казань погубишь, людей в ненужной войне положишь. Москва не раз в Казани была и вреда большого пароду не делала. Всегда татарского хана ставила, веру нашу не трогала, людей не убивала. Много ханов было на Казани, и мудрые были ханы, однако Москве всегда уступку делали и людей сберегали. Зато когда с русскими дружба есть, город наш всегда процветает, потому как торговля идет хорошо, люди делом

заняты, а не войной. Пока нашей руки ханы были, Казань строилась. А крымцы только разрушали наш город. Мы все за то, чтобы дружбы у царя Ивана просить, клятву ему дать. Тогда уйдут русские, и войны не будет. Великий хан! – мурза обратился к Эддин-Гирею.– Проси у русского царя мира, и да продлится благоденствие твое на троне Казани. А если война... не быть тебе ханом, беда ждет всех нас. Если мы допустим войну, тогда русские сделают Казань своим городом, и мы навсегда потеряем власть. Разумно ли...

–    Замолчи, безумец!—выкрикнул кто-то.

Мурза Чапкун встал рядом с троном и гневно заговорил:

–    Какое дело нам до того, что вы, ленивые и грязные верблюды, отдавали свой трон изменникам и предателям. Сейчас на престоле сидит потомок великих Гиреев, а Гиреи не склоняли головы ни перед кем. И не склонят! Верно ли я сказал, великий хан Эддин-Гирей?

–    Ты сказал верно, Чапкун. Корона Гиреев сверкает наравне с солнцем. Но и в словах Камая есть зерно разума.

–    Неужели ты опустишь перед врагом корону Гиреев?! – воскликнул Чапкун.

–    Ты забыл, мурза, на мне казанская корона.

–    Но ты Гирей!

–    Да, я помню это. И первым мира просить не буду. Если царь Иван предложит мне его...

И, словно в ответ на слова хана, в дверях Дивана раздался голос диван-эфенди:

–    Посол от русского царя, великий хан. Просит позволения войти.

–    Пусть войдет.– Хан выпрямился, положил руки на подлокотники кресла.

Раскрылись двери – и в них показался Санька с двумя воинами. Он шел твердым шагом и остановился перед троном.

–    Хану Эддин-Гирею московского государя Ивана Василье– вича слово,– произнес Санька и передал хану грамоту.

Эддин-Гирей принял свиток и, не разворачивая его, отдал Саньке обратно.

–   Читай сам. Мурза Чапкун мне перетолмачит.– Санька I развернул грамоту и начал читать:

–   «Царю казанскому Эддин-Гирею я, Государь Руси Иван Васильевич, глаголю: помилуй себя, убойся губления многих людей своих, служи мне верно, яко и прочие цари мои служат, и будь мне яко брат и яко друг верен, а не яко раб и слуга; и царствовать будеши на Казани отныне и до смерти своей. Так и вы, все люди казанские, пощадите животы свои, предайте мне град добровольно, без брани, без пролития крови вашей и нашей. Присягните мне, как и прежде, страха от меня иметь не будете, и прощу я вам все бывшие мне от вас злобы и напасти и честь от меня приемлете и смерти горькия избавитеся. Будете мне друзьями и верными слугами и дам вам льготу велику. Будете жить как вам любо, обычаев ваших, законов ваших, веры вашей не отыму и земли ваши никуды по моим землям не разведу, а сам прочь уйду...»

–     Подожди, посол,– сказал Чапкун.—Дальше читать не надо, и так понятно все.

–     Читай дальше! – закричал Камай.

–     Прочь уйди!

–     Посла речь не перебивать!

Эддин-Гирей поднял руку, крики утихли. Хан спросил:

–     В городе есть много людей, которые власти Москвы не хотят. Если город мы откроем, тех людей Иван погубит?

–     Государь наш повелел мне сказать: те, кто ему повиноваться не желают, пусть идут на все четыре стороны и без боязни, ни един волосок не упадет с их головы.

–     Иди, посол, и жди. У нас совет будет. Потом ответ дадим.

Когда Санька вышел, Эддин-Гирей сказал:

–     Слово московского царя и грозно, и сладостно. И надо принять его. Я тоже пролития крови народа моего не хочу.

–     Велик и мудр хан Эддин-Гирей! – закричали сторонники Камая.– Зовите посла, мы скажем свое слово.

–     Стойте! – Мурза Чапкун встал перед троном, загородил собой хана,– Хан один не волен решать такие дела. На то и совет собран. Если Эддин-Гирей против совета пойдет, не быть ему властелином. Да будет тебе известно,– Чапкун повернулся к хану,– турецкий султан и хан Крыма запретили нам думать о Москве. Пусть Ивану служат такие вонючие шакалы, как Шах-Али. Ни один государь правоверных под нечестивым царем не стоял и стоять не будет. И если ты стреножен страхом —уйди с трона!

Загудел совет, все думали, что Эддин-Гирей за саблю схватится, резня у трона начнется. Но хан спокойно встал с кресла н сказал:

–     Править городом, где люди рвут друг другу глотки, не велика честь. А воевать при такой розни согласится только глупый. Я ухожу от вас.– И хан начал спускаться со ступенек.

Мурза Чапкун кивнул головой своим друзьям и крикнул:

–     Взять его!

Не успели крымцы и подбежать к хану, как мурза Камай выхватил саблю и загородил Эддин-Гирея. Туг же перед ним очутился Чапкун и тоже обнажил оружие. Раздался звон стали, брызнули искрами кривые сабли.

Засверкали ножи, вой и крики взметнулись под сводами Дивана. Крымцы и казанцы бросились друг на друга. Упали под ноги первые жертвы драки, кровью окрасились ковры перед троном И тогда кулшериф-мулла вбежал на верхнюю ступеньку и крикнул:

–    Именем пророка – остановитесь!..

Снова Санька стоит перед ханом. Сразу понял: совет был горяч Скользнул глазами по кровавым пятнам на полу, по изодранным одеждам князей татарских, по царапинам и синякам на лицах. Перевел взгляд на Эддин-Гирея. Хан сидит на троне, вобрав голову в плечи, на посла не смотрит. Вокруг него – люди с обнаженными саблями. Тех, кто кричал давеча за то, чтобы дальше грамоту читать, в зале нет вовсе.

Мурза Чапкун вышел вперед, заговорил зло:

–    Скажи своему царю: слово хана и всех казанцев непреклонно. Мы лучше помрем все вместе до единого с женами нашими и детьми нашими за законы и веру, за обычаи отцов своих, а под пяту царя московского не ляжем. И пусть он не надеется ни лестью, ни угрозой царства нашего взять, мы лукавство его знаем, и не быть тому, чтобы русские ваши люди, свиноядцы поганые населяли Казань. Да поможет нам аллах. Так все и скажи. А теперь иди.

Санька молча оглядел всех татар и, резко повернувшись вышел.

Ночыо мурза Камай тайно вылез на Арскую башню, чтобы посмотреть, что делается за стенами Казани. После драки в Диване стало ясно, что крымцы взяли верх, на сторону Чапкуна встал кулшериф-мулла, а он в Казани большая сила. Все служители аллаха пойдут за кулшериф-муллой, а их слово для правоверных свято и законно.

И сделать теперь ничего нельзя – русские послы, наверно, давно принесли ответ хана, и быть горю. Остается одно: оставить семью и друзей и как-нибудь бежать к царю Ивану.

С Арской башни далеко видать. Куда ни кинь взгляд – всюду горят костры. Русские полки обложили город кругом. Всюду слышны крики, шум. В отблесках костров видно, как ратники перетягивают с места на место пушки, роют окопы, забивают загинные колья.

Мурза взглянул на небо. На восточной его стороне загорелась кровавая звезда войны.

Пока русские рати переправлялись на левый берег Волги, Аказ (да будем и мы далее называть его Акпарсом) наводил должные порядки в Свияжске. Царь поручил ему выделить из горного полка воинов и оставить их безопасности города ради, чтобы недруги, не дай бог, не ударили в спину да не отняли бы все запасы и зелье, хранимое в Свияжске. Потом, когда рати обложат Казань, велено вместе со своим полком идти к царю

Пока разводили полки, пока плели из ивняка туры да ставили тыны – бабьему лету конец. Началась осень, дождливая, надоедливая. Словно серой овчиной затянуто и без того тусклое небо. Ветер гонит сырость, одежда на ратниках насквозь мокрая.

От царя пришел указ: каждый десяток ратников должен выставить один тур, набитый землей, вырубить по одному бревну для тына, для завалов и для мостов.

Широким сплошным кольцом рвов, затинов и тарасных заборов обложили русские Казань. И велено каждодневно кольцо это сжимать, тарасы передвигать все ближе и ближе к крепости.

Полк Акпарса поставлен в осаду с ертаульским и большим полками как раз супротив Арской башни. Черемисские воины несут тяготы осады наравне со всеми. Акпарс, Янгин и Ковяж вместе с ратниками роют канавы, ставят щиты, ободряют людей. Со стен города с утра до вечера несутся тучи стрел, казанцы частенько выскакивают из ворот и вырубают в рядах осаждающих заметные прорехи.

Как-то вечером в расположении Акпарсова полка появился молодой человек. Первым его увидел Топейка, сразу понял, что не из своих.

–    Кого надо?

–    Акубея надо,– ответил тот.

–    Зачем?

–    Я от Япанчи убег. Веди скорее к Акубею Тайное слово сказать надо.

–    Говори мне. Я Акубея помощник.

–    Тайное слово – пойми.

Молодой человек в землянке пробыл недолго. Вышел он вместе с Акпарсом, тот велел накормить его получше, а сам сразу же пошел в сторону Булака.

Там, где речонка Нижняя Ичка растекается на несколько рукавов, около озерца раскинулись царские шатры. В самом большом только что начался очередной военный совет. Акпарса встретил Алексей Адашев и сразу провел в шатер. Около входа доложил:

–    Великий государь, князь Акпарс просится по делу.

–    Входи, князь, входи!– крикнул Иван Васильевич.—Посиди с нами, послушай, потом свое дело скажешь.

Акпарс сел, осмотрелся. Царь сидел посреди шатра на низком стуле, широко расставив колени. Меж ног на полу стоял медный таз, в котором лежали горячие уголья. Иван грел над тазом руки, поворачивая ладони вверх и вниз. Вокруг сидели воеводы Курбский, Воротынские, Шереметьевы, Серебряный, Щенятьев с Шемякиным, Ромодановским и Шигалеем. Около входа стояли Иван– ка Выродков, Андрюшка Булаев с Шигонькой. Иноземен розмысл – мастер минных дел – стоял за спиной царя

– Позвал я вас, воеводы, поразмыслить над делом, о коем мне рассказали пушечный голова Андрюшка Булаев да дьяк Иванкэ Выродков. Ну, кто из вас о сем деле воеводам скажет?

Царь вопросительно оглядел воевод.

–    Да хош я скажу,– вставая, произнес Андрюшка.– Нужда велика заставила меня к государю пойти. Пока сидим мы за Тарасами, за тыном да за турами, все слава богу идет. А как приходит пора ближе к стенам передвигаться, вот тут настает беда Казанцы, яко диаволы, в нас стрелы да ядры мечут, и прикрыться нам нечем. И тают наши пушкарики, как снег весной, и ратников мы теряем великое множество, а продвинуться иной раз и на шаг не можем. Коли так дале воевать, я всех мастеров огненного дела растеряю—с кем пушками управлять-то будем? И вот, поразмыслив с Иваном Выродковым, мы удумали по-иному осаду вести. Надобно не одним кольцом город сжимать, а двумя. Сдвоить надо обручи-то

–    Как это сдвоить? – спросил Воротынский.

–    А просто. Ратникам и пушкарям порознь надо на новые места переходить. Пока ратники туры да тарасы к стене приближают, пусть пушкари на месте стоят да огоньком со стен казанцев сметают. Чтобы не мешали басурмане ратникам вперед идти и новые затины ставить. А уж как они на новом месте укрепятся да из ручных пищалей начнут пригибать недругу головы, я тогда с пущенками безопасно к ним перемахну. А потом все сызнова.

–    А ведь он дело говорит,– сказал Горбатый-Шуйский

–    Язык без костей,– недовольно заметил Курбский.– На словах, как на гуслях, а на деле срам может произойти.– Князь Курбский не любил Булаева и Выродкова. Особенно неприятны они были ему сейчас за то, что лезут вперед.– Я мыслю так, государь,—воевать надо по той науке, которая в сражениях испытана, бывалыми воеводами найдена, а не по указке дьяков да плотников. Сколь мне ведомо, подобного ни у римского кесаря в войсках, ни у круля польского не было. А они крепостей взяли – дай бог нам столько взять. Раз не было у них, стало быть, подобное не пригодно.

–    Что ж, Андрюшенька,– сказал Иван,– по-твоему, пока римский кесарь того не испробует, нам и начинать нельзя? А ежели он еще и двадцать лет до подобного не додумается – нам ждать прикажешь?

–    Приказывать – дело не мое. У меня совета спросили, я сказал.

–    А как иные воеводы думают?

–    Нам римский кесарь не указ,– произнес Шереметьев,– нам Казань взять надо.

–    Совет гож,– согласился главный воевода Старицкий.

–    А раз гож, стало быть, завтра же все как следует переиначить. Ты, Андрюшка, и ты, Иванка, в полки идите и все как следует растолкуйте. Да и глядите мне! А то у нас все тюк на крюк делают. За людьми нужен глаз да глаз.

–    Доглядим, государь,– ответил дьяк Выродков.

–    А теперь князя Акпарса послушаем. Что у тебя за дело?

–    Только что прибежал ко мне от мурзы Япанчи переметчик, сказывает он, что собрали татары луговых и арских людей под рукой Япанчи да Евуша числом тридцать тысяч за Казанью и хотят нам в спину бить. Больно плохо, если так будет. Я пришел сказать.

Царь поглядел на Старицкого, спросил строго:

–    Как главный воевода о сем мыслит?

–    Кто бы мог подумать?

–    Как это кто? Что у тебя, доглядчиков мало? Да ты допреж чем к главному делу приступать, на сто верст окрест должен был все разведать.

–    Може, брешет твой переметчик? – спросил Акпарса воевода Ромодановский.– Може, пакости ради он врать прибежал?

–    Я ему верю, князь,– ответил Акпарс.– Япанча на такие дела мастак. Большой урон может сделать.

–    Плохо воюем, князья, плохо,– вздохнув, произнес царь,– так до зимы у города протопчемся, заживо тут сгнием. Давно повелел я реку Казанку, что в крепость заходит, загородить и воду у казанцев отнять. Перебежчики баяли, что боле воды в крепости взять неоткуда. Время прошло немалое, теперь пора бы осажденным от жажды всем передохнуть, а они, по-моему, и в ус не дуют. Видно, еще где-то воду нашли? Разведали о том? Знаю– не разведали.

–    Позволь слово сказать, государь?

–    Говори, Адашев, говори.

–    Вчерась прибежал к нам из Казани мурза Камай. Сказывал, что есть у казанцев тайник у Муралеевых ворот, и ходят они по подземелью к тайному ключу и воду там берут и нужды в

ней не знают. Мы с князем Серебряным начали рыть под тот ключ подкоп и думаем воду взрывом отнять.

–    Скоро ли подкоп будет готов?

–    Неделю, может, чуть боле придется подождать.

–    Торопитесь! А ты, Выродков, хвастался башней высоченной, с колесами. Готова ли та башня?

–    Готова была, государь, да бог нам не помог. Удумали мы на ту башню не токмо воев с пищалями сажать, но втянуть на нее пушки. И башня, не выдержав, рухнула, да людишек кое-каких поуродовала. Теперь мы иную башню строим в четыре ряда, на каждом по две пушки поставим и тогда уж подкатим к крепости беспрепятственно. Днями готова буде, а потом...

Вдруг за шатром поднялся какой-то шум В шатер вбежал князь Мстиславский, за ним ворвался ветер, потушил все свечи.

–    Беда, государь мой!—крикнул в темноте воевода.– Вороги налетели на обозы наши, телеги все разметали, слуг поубивали да в полон взяли, добро все с собой увезли. Наскочили, ироды, нежданно, мы даже погоню послать не успели.

–    Это Япанчи дело!—воскликнул Акпарс.– Значит, засеки они уже укрепили.

Иван рывком поднялся со стула, скинул шубу, отбросил ногой газ так, что уголья разлетелись по шатру.

–    Князь Александр Борисович!

–    Тут я, государь,– отозвался Горбатый-Шуйский.

–    Бери от большого да от царского полков по две тысячи, в товарищи возьми князя Акпарса с его полком, отыщи на засеках того Япанчу, истреби его.

–    Исполню, государь. Только позволь моих конников взять.

–    Бери.

–    Пойдем, князь Акпарс.

Идет десятый день подкопа под Муралеев родник. Санька со своей тысячей десять дней не видел свету. Копаются в земле ратники, будто кроты, ведут нору все ближе и ближе к цели. На коленях в специальных мешках вытягивают откопанную глину, по цепочке передают наверх. Подпоры ставят через каждые три сажени.

Вечером десятого дня Саньке донесли, что над проходом слышны голоса. Он немедля пробежал к забойщикам, прислушался, и верно: над головой раздаются глухие разговоры, звон кувшинов, плеск воды. Повелев дальше не копать, а только расширить место для зелья, Санька побежал к воеводе Василию Серебряному. Быстро позвали розмысла, дали знать государю. Минных дел мастер немедля же осмотрел горно и проход и сказал,

что для взрыва надо заложить одиннадцать бочек пороху. Ночью привезли бочки, вкатили их в горно. Минный мастер велел сначала открыть две бочки и порох высыпать на пол горна, устланного сеном. Потом велел открыть восемь бочек и перевернуть их открытой частью вниз, расположить на рассыпанном порохе. Порох последней бочки рассыпали дорожкой по всему проходу до выхода, закрыв выход соломой (не дай бог, порох до утра отсыреет), доложили царю, что мина готова. Ночью все беспокоились—дело-то новое, необычное.

На рассвете Иван Васильевич с воеводами осторожно подошел к подземной галерее и велел начинать.

Розмысл вынул изо рта трубку, открыл дверцу прохода и, присев на корточки, вытряхнул на пороховую дорожку комочек горящего табака. Зелье вспыхнуло – и оранжевый огонек, приплясывая, побежал по пороховой дорожке.

–    Мы путем считайт до пятдесат и токта путет срыф!—сказал минный мастер, набивая трубку новой порцией табака.

Все напряженно стали глядеть в сторону Муралеевой башни. Но что это? Розмысл довел счет до семидесяти, до восьмидесяти, а взрыва все нет.

–    Не надо потрефошится,– успокаивал царя минный мастер,– порох пот семля корит плохо. Сейчас путет срыф.

Когда счет дошел до ста пятидесяти, он сокрушенно сказал:

–    Я стелал все верно. Мошет пыть, обвались галерей?

–    Кто вел подкоп?—крикнул сердито царь.– Кто?!

Санька взглянул на перекошенное от злобы лицо государя и,

ничего не ответив, бросился в проход. Он бежал, склонившись, по темной галерее, изредка ощупывая рукой теплую дорожку от сгоревшего зелья. Вдруг его ладонь почувствовала что-то сырое и холодное. Под рукой лежал ком влажной глины. «За ночь просочилась вода,—догадался Санька,—и глина, размокнув упала на дорожку. Что делать?» Возвращаться назад было опасно. Кто знает, что придет в голову разгневанному царю?

Санька шагнул вперед и вдруг почувствовал под ногой что-то твердое. Это была оставленная здесь кем-то кирка. И решение пришло мгновенно. Санька схватил кирку и принялся выдалбливать в боку прохода нишу. Мягкая глина поддавалась легко, и скоро была готова выемка, достаточная для того, чтобы спрятаться в ней. Санька вытер о штаны руки, достал кресало и выбил искру. Потом перекрестился и бросил дымящийся трут на пороховую дорожку.

Собрав свое тело в комок, он сидел в выемке и ждал взрыва. Вдруг дрогнула земля, Саньку ударило чем-то свистящим и упругим, вырвало из ниши, бросило назад в проход.

Когда рядом с башней поднялся высоченный столб земли и черного дыма, когда страшный грохот взрыва разнесся над крепостью, царь топнул ногой и крикнул:

–    Вот вам водица, поганые!

Алексей Адашев перекрестился и про себя тихонько сказал:

– Душу раба божьего Александра, господи, прими...

Санька очнулся вскоре после взрыва. Он никак не мог понять вначале, где он. Едкий дым застилал глаза. Впереди светилось какое-то мутное пятно. Не раздумывая, он пошел на свет. Вышел, осмотрелся. Взрывом разнесло весь родник, завалило подземный проход, по которому казанцы выходили к воде. Всюду лежали забросанные землей и каменьями трупы. На самом краю обрыва лежал медный кувшин. Из него тонкой струйкой бежала вода. Вдруг рядом кто-то застонал. Санька наклонился и увидел девушку. Она, словно подбитая птица, лежала на боку, подобрав под себя ноги и руки. Санька опустился перед ней на колени, приложил ухо к груди. Девушка была жива. Осторожно взяв на руки, он перенес ее в проход, прикрыл кафтаном, сходил за кувшином, в котором осталось немного воды, намочил конец пояса, положил девушке на грудь и стал ждать.

Девушка очнулась нескоро. Она открыла глаза и взглянула на Саньку. Он больше всего боялся, что бедняжка, увидев его, умрет от страха. Но девушка, облизнув пересохшие губы, шепнула:

–    Су.

Санька приподнял ее и поднес кувшин к губам. Девушка жадно начала пить, изредка поворачивая в сторону Саньки черные, как смородины, глаза.

–    Как тебя зовут?—тихо и нежно спросил Санька, когда вода была вся выпита.

–    Бельмим.

–    А-а, не понимаешь.– Санька ткнул себя в грудь,– Саня. А ты?

–    Мин?

–    Да, да – син.

–    Гази...

–    Ты меня не бойся, Гази.

Девушка кивнула головой в знак того, что поняла и закрыла глаза.

–    Что же мне делать с тобой, Гази, не скажешь ли?—как бы про себя произнес Санька, когда девушка вновь поглядела на него.– В Казань я тебя отправить не могу.

Гази испуганно встрепенулась и закричала:

–    Казанга кирякмы! Не нада Казань!

Она что-то заговорила быстро и умоляюще, но видя, что Санька не понимает ее, показала на нож, висевший у пояса, потом на свою грудь.

–    Ты что, девка, очумела? Разве рука у меня поднимется убить тебя? Со мной пойдем. Отпущу тебя на все четыре стороны.

Гази поднялась, оперлась на Санькино плечо, и они тихо пошли по подкопу.

Взглянув на девушку при дневном свете, Санька увидел, как красива Гази. Над черными задумчивыми глазами брови вразлет. Лицо круглое, смугловатое, через маленький, чуть приоткрытый рот виднеется цепочка белых зубов. А на подбородке – ямочка. Взмахнув ресницами, Гази внимательно поглядела на Саньку, как бы тревожно спрашивая: «А дальше что?»

–    Ну, – вздохнув, промолвил Санька, – пора. Иди куда глаза глядят. Держать тебя я не волен.

Гази по голосу поняла Саньку, заплакала и, выкрикивая неведомые ему слова, подбежала, уцепилась за плечи, приникла к груди.

Санька гладил ее по голове и говорил:

–    Ну, куда я с тобой? Разве тебе на войне место? И опять же как отпустить тебя одну? Людишки тут кругом озверелые, испакостят, разорвут. Эх, горемышная.

С превеликими осторожностями привел Санька девушку в свою землянку, накормил, напоил и уложил спать.

Через час в землянку спустился князь Серебряный.

–    Мы за упокой о нем молились, а он живой вернулся да и трофей с собой приволок, – улыбнулся воевода. – Государь Иван Васильевич о подвиге твоем узнал, а узнавши, повелел тебя наградить. Вот тебе золото из царской казны,– воевода положил на стол фунтовый кошель.

Князь подошел к девушке и долго глядел на нее. Потом сказал:

–    Да... жалко, что басурманка. А то бы хорошей женой была тебе, тысяцкий воевода.

–    Только куда я с ней-то?

–    Завтра посылаем людей во Свияжск за кормами – поезжай и ты. Там пристроишь ее где-нибудь...

Снова потянулись многотрудные дни войны. Только стал замечать Санька, что Гази у него из ума не идет. Днем ли, ночью ли – все о ней думы. В иные дни так защемит сердце, что взял бы и умчался во Свияжск.

Над Муралеевой башней взметнулся оранжево-красный шелковый плат. Ближним к стене ратникам было видно, как татарин махал длинным шестом, на котором привязан был цветной шелк, и что-то закричал по-своему. Со стен перестали стрелять, ратники, разинув рты, смотрели на яркое пятно, плясавшее на утреннем небе, и думали: «Уж не сдаваться ли казанцы хотят?».

Но открылись сразу все ворота города, выплюнули по полу-

тысяче воинов – и конных, и пеших, и бросились татары на осаждающих.

И за спиной у русских вог:к– тревожные крики. Отражают ратники татарские вылазки, посматривают назад. Во втором кольце тоже бой идет: налетел сзади Япанча со своими наездниками, сечет наших ратников нещадно.

Не прошло и четверти часа, как все многотысячное войско на ноги поднялось, и уж все опьянены боем. Затрубили трубы, вздымая тучи пыли, носились по полю боя конники, шумели знамена. И пошла сила на силу, броня на броню, сабля на меч, пешии на конного. Все смешалось в водовороте страшной сечи.

Только к вечеру утихло поле вокруг Казани. Убежали за ворота озлобленные казанцы, ускакали в леса всадники Япанчи. Богатый урожай на этот раз сняла смерть с поля боя. Усталые воины хоронили товарищей, лечили свои раны.

С этого дня пошло. Чуть не каждый день полощется над башней багряно-красное знамя. Стоит только появиться ему над крепостью – сейчас же начнется вылазка из города, налетят со стороны Арского поля воины Япанчи, а от галичской дороги наездники Евуша. И снова закипит сеча.

Ратники Акпарса и воины Горбатого-Шуйского напрасно рыскали по лесам. Япанча встречи с ними избегал. Пока они гонялись за одним отрядом, два других налетали на осаждающих в самом неожиданном месте.

Войска каждый день несли от этих налетов большой урон. Полку правой руки и большому полку доставалось больнее всех. За короткий срок одной трети ратников как не бывало.

Государь спокою не дает главному воеводе Старицкому, воевода грызет Горбатого-Шуйского, а тот Акпарсу твердит все время:

– Думай, думай, как Япанчу изловить. Он твоего племени, ты повадки его должен знать, слабинку у него выискивай. Помни: государь гневается, да и рать на глазах тает.

Стал Акпарс вспоминать все погони за Япанчой, все его уловки. И один случай пришел на ум: как-то догоняя Япанчу, Акпар– совы всадники растянулись, но, почуяв слабину, решили спешно выскочить из леса. И тогда Япанча сразу повернул назад.

Хорошая думка пришла в голову Акпарсу. Поделился он ею с воеводой, тот мыслишку похвалил, и стали они готовить Япанче западню. Выбрали поляну, Акпарс спрятал перед поляной в лесу свой полк, войско князя Горбатого-Шуйского встало в стороне около озера. Топейке дали под начало сотню всадников.

Засека Япанчи расположена в лесу подковой. Перед ней лес вырублен и сложен высокими валками. Пока до валка через вырубленное место бежишь, сразят тебя стрелой. Дорога одна, а кругом густой непролазный лес, и выбить Япанчу из засеки нельзя.

ЗЛІ

Топейка добрался до выруба, расставил всадников за деревья и давай про Япанчу и его людей обидные песни петь. Слушает Япанча, зубами от злости скрежещет. И люди его от обиды зеленеют. Всадники Топейковы тоже не молчат—разные нехорошие слова про Япанчу выкрикивают.