Текст книги "Марш Акпарса"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

–     Благодарю тебя, великий! – Эрви снова пала на колени.

–     Ты помнишь, в чем клялась прошлый раз?

–     Помню, великолепная,—прошептала Эрви.

–     В своем краю царицей будь. Приедешь – посмотри кругом, сразу шли гонца. Я все тебе пришлю: права, советы, верных людей.

–     Оружие, если надо, пришлем,– сказал хан.

–     Муллу пришлем.– Сеит погладил бородку.– Может, кто правоверным захочет стать.

–     Оружие ей не нужно,– заметила Сююмбике.—Ум, нежность, красота—вот ее оружие. Ты будешь мне писать о замыслах Аказа.

–     Буду.

–     Будешь сеять слухи, какие я велю?

Эрви молча кивнула.

–     Она все будет обещать,– сказал сеит.– Лишь бы уехать.

–     Пакман, ты слышал обещанья Эрви? Не позволяй ей лукавить там...

–     Слышал. Я буду помогать ей,—сказал Пакман и вышел из– за ширмы.

–     Сколь времени дать тебе на сборы, Эрви?

–     Я хоть сейчас!

–     Иди и собирайся.

Эрви, выходя, глянула на Пакмана и поняла, капкан, который так долго ей готовила царица, захлопнулся. Сююмбике тоже пошла было за ней, но вошел слуга и сказал:

–     Мурза Кучак стоит за дверью.

–     Вот, легок на помине,– хан кивнул головой на дверь.– Зови.

Мурза вошел .крупним шагом, положил ладонь на грудь.

–     Целую пыль у ног твоих, великий. Мне сказали, был гонец,– мурза через плечо глянул на Пакмана.—А-а, ты уже здесь, зачем таскаешься, куда тебя не просят?!

 – Я ждал...

–     Ты должен, ожидая, сдохнуть на моем пороге, но не бегать, как собака, по чужим дворам. А ну, вон отсюда!

Хан приподнялся с подушек, в глазах его появился гневный блеск. Он крикнул:

–     Ты где стоишь?! Как ты смеешь распоряжаться в ханских покоях?

–     Прости, могучий...

–     Весь правый берег, весь Горный край мы отдали тебе!

–     Аллах благословит твою щедрость.

–     Не для того я поставил тебя над этим краем, чтобы ты таскал оттуда девок, чтобы отнимал невест от женихов, чтоб воровал. Не для того, клянусь пророком!– Злость закипала в душе хана все сильнее.– Я думал, Горный край ты сделаешь щитом Казани и ворота ханства там поставишь, закроешь на запор!

–     Для русских бейлик мой закрыт, великий, я там стою...

–     Хвастливый язык твой надо вырвать! Ты знаешь, русские воткнули в спину ханства нож? Царь Иван поставил крепость на Свияге.

–     Тот, кто тебе сказал об этом,– лжец. За столь короткий срок поставить крепость нельзя. А на Свияге... Там черемисы топором стукнуть не дадут. Для крепости нужен лес.

–     Я говорю тебе, мурза: Свияжск построен!—сказала Сююм– бике.– И русские нас перехитрили. Они срубили крепость в Угличе, по Волге сплавили и возвели город за неделю. И царь Иван повесил нам на шею камень. Премудрый хан хотел бы знать, как ты его скинешь?

–     Выслушай меня, могучий. Скажи, много ли я живу в Казани? То по твоей воле, то послушный царице, я скачу либо на Вятку, либо на Каму, либо за Перекоп. Когда мне крепить Горный край? Скажи, святой сеит, ты, на минарет поднимаясь, устье Свияги видишь?

–     В ясную погоду– вижу.

–     Так почему же я во всем виноват?

–     Ты хочешь сказать, что в том моя вина?—зло спросил хан.

–     Спаси меня аллах!

–     Позволь сказать, великий хан,—Сююмбике взмахом руки велела Пакману выйти.– Казань не первый раз в беде. И всякий раз мурза своей отвагой помогал нам ту беду отводить.

–     Я завтра же подниму все свое войско, я обложу крепость в три кольца, я заморю их голодом. Аказа посажу на кол!

–    Не спеши, отважный. Наши доброхоты сообщают безотрадные вести. Молодой царь Иван свой третий поход на нас готовит. У него две крепости – Васильсурск и Свияжск, у него пушки и стенобитные машины. У него сейчас готовы к походу сто пятьдесят тысяч войска, и еще, в случае нужды, он сможет поднять столько же. Не только воинам Кучака, но и всему войску ханства их не отразить.

–    Но ты забываешь: один мой джигит стоит десятерых русских лапотников!—воскликнул хан.

–    Этого я не забываю! Но не ты ли говорил, что пушек у нас нет, сторонники русских есть? Запасного войска у нас нет, а рознь между беями и эмирами есть. У русских под носом Казани – крепость, а у нас за спиной башкирские князья – недруги.

–    Но нам поможет Крым!

–    Ты дважды из Казани уходил, великий. Из-за чего? Крымский хан теперь сам у турецкого султана в узде.

–    Султан могуч, это верно, но...

–    У него, великий хан, надо помощи просить. И ты, мурза Кучак, должен в Стамбул ехать. Ты скажешь могучему султану, что если Казань не устоит, то падет и Астрахань. Тогда не удержаться и Шемаханскому царству. Скажи султану – пора всех правоверных на Москву поднимать. По пути заедешь к моему отцу Юсуфу, к моему дяде Измаилу – пусть они все свое войско готовят. Ты и об этом думал, премудрый, не так ли?

–    Да, истинно, я так думал,—ответил хан, подняв голову.

–    И, уповая на силу ясного и мудрого ума нашего повелителя, мы будем готовить отпор Москве,– добавила Сююмбике.

–    Я пошлю Алима в Горный край,– сказал мурза,– велю на всех дорогах выставить заставы. И воробей не пролетит. Аказа посажу на цепь.

–    Ты замысел великого не понял, мурза. Заставами народ разве удержишь? Аказа ты не тронешь даже пальцем. Более того, ты пошлешь ему великие поминки, старейшин щедро одаришь. Тряхни своей мошной!

–    Прости, царица. Мне золота не жалко. А честь моя? Черемисы еще больше обнаглеют. Они не понимают...

–    О чести ханства думай! Алим нам будет нужен здесь. А Эрви проводит Хайрулла. И помни: проводит по-богатому.

–    Я повинуюсь. Но клянусь именем Магомета: Аказа надо посадить на цепь!

–    Исполняй наши веленья точно,– строго сказал хан.– Горный край почти в руках Ивана. Если не возвратишь его Казани – посажу на кол! И запомни: хан слов на ветер не бросает!

На следующее утро Хайрулла увел в Нуженал поезд мурзы. Вез дорогие подарки Аказу и старейшинам. Рядом с ним ехала Эрви, за Хайруллой    скакал на        подаренном    коне    Пакман. И в тот

же день пришла весть: горный       полк Аказов из Свияжска раз-

бегается. Сююмбике довольно улыбнулась. Все идет, как она задумала. Теперь Аказ поймет, с кем ему идти надо. Она медленно и упрямо подтачивала основание трона Сафы-Гирея. Сегодня выбита последняя опора хана – мурза Кучак. Пора звать мурзу на тайное свидание...

–    Счастье повернулось к тебе спиной, мурза,– сказала Сююмбике, когда Кучак вошел в покои царицы.

–    На все воля аллаха.

–    Давно разумом хана Сафы руководит шайтан, а не аллах. Он убьет тебя.

–    Не посмеет!

–    Хан слов на ветер не бросает. Если в Крыму узнают, что Горный край отошел к Москве, Сафе-Гирею не простят, и он твоей смертью смягчит удар на себя. Ты знаешь Сафу, ради трона он не пощадит родного отца. И тебе негде искать защиты.

–    К чему эти слова, благословенная?

–    Чтобы твоя голова осталась на плечах, Сафа должен умереть.

–    Это тебе не Бен-Али. Сафу не зарежешь, как барана, в его постели. Хан убьет меня или оставит в живых – это известно только всевышнему, а если мы лишим Сафу жизни, крымский хан наверняка снесет мою голову. Ведь я обязан охранять его священную жизнь.

–    Но ты хотел, чтобы Сафы не было в живых?

Помолчав, Кучак ответил:

–    Твой сын, маленький Утямыш, ведь тоже из рода Гиреев. Я согласен служить и ему. Но прежде должен умереть его отец Сафа и умереть не насильственной, а своей смертью. Только тогда в Крыму не будет беспокойства.

–    Сафа-Гирей умрет своей смертью,– твердо сказала Сююмбике.

–    О, это случится не скоро!

–    Это будет завтра утром, если ты захочешь.

–    Если аллаху будет угодно, чтобы Сафа умер завтра, то что я могу поделать? Пусть будет так.

–    Да свершится! Утром хан умрет...

Сафа-Гирей просыпался всегда рано. Он прежде всего приходил в нижнюю баню и купался в мраморном бассейне. Хан не любил нежить свое тело и воду наливал холодную. После купания выходил из бассейна, вставал на тростниковую циновку и растирал свое тело полотенцем докрасна. Потом слуга подавал ему чистую одежду. Так было всегда, так начался день и в это утро.

Холодная, как лед, вода взбодрила хана, и он с наслаждением растирал тело, стоя на циновке. Вдруг кто-то резко дернул циновку из-под ног, Сафа потерял равновесие и упал затылком на острый мраморный угол бассейна.

Около полудня в Крым четыре всадника повезли скорбную весть.

Похороны были пышные.

Казань на девять дней оделась в траур.

На десятый день ханом Казани стал двухлетний сын Сафы – Утямыш-Гирей.

На троне сидела Сююмбике.

Утямыш мог пока сидеть только на ее коленях.

Ровно через две недели в Свияжск прикатил Шигонька. Государь Иван Васильевич прогнал его из Москвы спешно, ибо письмом Шигалея и Аказа был весьма обеспокоен. Прослышав о приезде царского посланника к Шигалею, прибежал и Гришка Плещеев. Князь хоть и не показывал виду, но вину за собой чуял и гнева царского очень побаивался.

–     Грамоту привез?—спросили разом все трое.

–     Не привез,—ответил Шигонька.

–     Што я говорил!—торжественно крякнул князь.

–     А... почему?—спросил Аказ.

–     Потому как царь-государь большую вину на себя положить изволил за то, что до сей поры такой грамоты черемисам не дал. И повелел он тебе, Аказ, собрать посольство из полтыщи человек и ехать в Москву, чтобы государь там мог не токмо вручить вам грамоту, но и одарить всех послов щедро. А на тебя, Григорий Семенов, сын Плещеев, государь великим гневом огневался и повелел привести то посольство черемисское в Москву и служить тем послам, как если бы ему, государю самому, служил. А хлеб и все украденное вернуть немедля же.

Когда Шигалей и Аказ вышли, чтобы немедля же готовить посольство в Москву, Шигонька сказал князю:

–     Ну и пустоголов ты, князь. Из-за сотни беличьих шкурок целый народ от государства нашего отпугнул, великое дело, государем задуманное, испортил. Дурак ты, князь!

–     Да как ты смеешь!—задыхаясь от гнева, прохрипел Плещеев.– Да кто ты есть, чтобы князя такою лаею корить? Дьяк ты, гусино перышко! Да я тебе!

–     Не в похвальбу, а по вынуждению скажу тебе, князь, что государем пожалован я, недостойный, боярским саном и сидеть к государю буду по месту ближе тебя. Отныне я думный боярин государя, попомни это.

Гришка, князь Плещеев, сразу язычок прикусил, вспомнив о том, что ему еще на царские очи показываться надо. Как бы угадав мысли князя, Шигонька сказал:

– Государь Иван Васильевич грозился тот кукиш, что Аказ; ты показал, отсечь вместе с рукой. О сем не забывай.

Иван Васильевич, назначив посольство в полтыщи душ, словно в воду глядел. У Аказа ровно столько верных друзей осталось. Остальные по домам разбежались. У Магмета Бузубова осталось всего сто человек– их тоже решили в Москву взять.

Ковяжа Аказ в Москву не взял, а послал по илемам уговаривать людей вернуться обратно.

ВТОРОЕ ПОСОЛЬСТВО

На Иванов день царь с царицею поехал к троице в Сергиев монастырь молиться. Посольство он ждал не скоро, думал, прибудет не ранее как через месяц.

А посольство по летним гладким дорогам от Свияжска до Москвы проскочило за неделю и сразу же после отъезда государя заявилось в Кремль.

Встретили послов радушно, разместили хорошо, угощать начали и того лучше. Аказа и Магмета князь Плещеев взял на свой двор, в первый же вечер напоил допьяна, спать уложил на пуховые постели.

Утром в Посольском приказе стало известно, что государь вернется через четыре дня. Послам в эти дни велено было отдыхать, смотреть Москву.

Смотреть так смотреть! Посольство разделили на три части. Первую повел по Москве сам Аказ, вторую – Санька, взятый с посольством заместо толмача, а третья часть ушла с Магметкой Бузубовым.

Разошлись вроде в разные стороны, но о том надо знать: всяк Москву смотреть с торга начинает. Глядь, очутились все в торговых рядах. Для людей, ничего, кроме леса и гор, не видевших, Москва, и особенно торговые ряды похожи на волшебную сказку: и страшно, и заманчиво, и удивительно.

Ешка в Москве не был давно. И потянуло его на край рынка, где кабаков много. Прихватив с собой для товарищества пятерых, он пошел прямо в тот конец, откуда тянуло островатым запахом сивухи.

А около кабаков раскинулось огромное торжище. Это, почитай, целый город со своими людными, разбросанными в беспорядке улочками и переулочками из навесов, шатров, палаток, а то и просто крытых телег. Поодаль, на берегу Москвы-реки, позадрали

вверх оглобли мужицкие возы в превеликом множестве. На них окрестные черные людишки привезли на продажу зерно, сено, живность, ткани, кожи и товарец своего рукомесла. Лошаденки у мужиков тощие, стоят у задников телег и, сунув морды в торбы, жуют овес.

Ешка долго пробирался меж возами, приценивался к мужицким товарам, говорил своим товарищам, что и сколько стоит. Делал вид, что пришел сюда не ради кабаков, а базар посмотреть. Но потом не вытерпел, с треском провел большим пальцем по ребрам стоявшей рядом лошаденки, сплюнул, махнул рукой и сказал:

–     Пропади оно все пропадом. Пойдем в кабак. Сказано – выпьем.

–     А деньги где? Нету денег.– Друзья замялись.

–     А зачем вам деньги? А шапки-то у вас для какого беса? Здесь за такую меховую оторочку полбутылки отвалят, не торгуясь. Пошли...

С Санькой около сотни черемисов. Послы к нему попали богатенькие, с деньгой. Еще во Свияжске кое на что выменяли. Свежих покупателей первыми заметили лотошники. Бедовый народ – лотошники. Деньгу по запаху чуют. Засновали между послами, будто челноки, товар свой суют прямо под нос, хвалят взахлеб. А лотки! Где их только не носят: и на голове, и на руках, и на пузе с перевязью или у пояса. Если было бы можно, право слово, к ноге привязали бы.

С другой стороны на послов налетели квасники. Это старые недруги лотошников. С бочонками, медными кувшинами, глиняными жбанами разносят по торжищу пиво, квас, сталкиваются е лотошниками, льют на добрый товар свое пиво, мешают торговле.

Санька с друзьями и пива напились, и безделушек разных да го– | гпнцев понакупили, да и распотешились. Квасники и лотошники, отбивая друг у друга покупателей, схватились драться.

Послы хохотали до слез.

Аказ с Магметом остались одни. Чувашские послы почти все по-русски говорить умеют, каждый собрал около себя малую кучку, да и разбрелись по всему базару. Аказ и Магмет махнули рукой —Кремль недалеко, в случае чего дорогу найдут.

Пошли они по базару, все высмотрели, им обоим цены любопытно знать. Если дружбу с Москвой заводить – значит, придется торговать. Рыбу привозить, меха, кожи, воск. Как и где это продать, надо высмотреть.

Идут они по базару не спеша, ко всему приглядываются.

В рыбном конце под навесом густая вонь. Однако покупатели, зажав носы, толкутся меж рядов, ходят около бочек, полубочонков, кадушек и копаются в рыбе. Со всех сторон слышатся голоса:

257

I 7 Марш Акпарса

–     Подходи! Ярославский малосол – бе-е-ри!

–     Ры-ыба ха-арошая! Жив-вая!

–     Стерлядь муромска-ая!..

А чуть подальше:

–     Ко-ожи! Ко-ожи! Я-а-ловые!

Около стен кричат-надрываются посадские женки. Они, как клушки, расселись около своих корзин и голосят:

–     Вот клюква! Вот крупна-а!

–     Смородинка-ягодка! Берити-и!

В Наливайковском ряду теснота. Кабачонки тут маленькие, зато– на каждом шагу. И Ешка заложил не только шапку, но и кафтан, и рубаху. Он мотался меж кабаками, и на его волосатой груди висел, сверкая, нательный крест. Он хлопал товарищей по спинам и, заплетаясь, уговаривал:

–     Ты кафтан... кафтан пропей. Царь увидит у тебя, что нет кафтана-то – новый подарит. Эй, хозяин, пропади ты пропадом. Возьми мои штаны – почти новые. Сказано – налей чарку.

–     Ведь голый останешься, идол! – упрекает кабатчик.

–     Голому, што святому: беда не страшна! – кричит Ешка,– Бери штаны, я всех нищих в Москве переплюнуть хочу!

–     Тебе вроде бы домой пора,– советовали Ешке,—одевайся.

–     Голому одеться – только подпоясаться,– заключал веселый отец Иохим и переходил в соседний кабак. Через час в одних подштанниках Ешка стоял у ларька и возмущался:

–     Говорят, Москва всем городам город. Врут люди! Что это за город, если выпить купить не на что!

В четверг к вечеру стало известно, что царь возвратился и повелел наутро готовить посольский прием.

Аказ и Магметка не спали почти всю ночь и все говорили. О том, как посольские дела провести, о том, какие обещания Ивану дать. Он наверняка будет о войне говорить, а у них весь полк по домам разбежался. Говорить об этом царю или не говорить? Решили рассказать все как есть и просить у царя грамоту. Потом стали думать каждый свою думу.

Сидят в княжеском тереме у раскрытого окна, молча смотрят в темноту.

Летняя ночь хоть тепла, но темна. Чернотой своей закрыла все щели и не пускает на земной порог ни крохи света, Но хитрюга-заря тихо и неслышно обошла ночь с востока и тайно провела на своем алом поводке новое утро. А за утром вырвался на просторы Москвы ослепительно-яркий июньский день.

На посольском подворье суета.

Послы лесного края трясут свои плетеные лыковые сумки, вынимают чистое белье, расшитые искусным узором рубахи и пояса, новые онучи.

Аказ пришел на подворье – и сразу к Саньке. А тот повел его к послам. Аказ глянул – ахнул: человек пять без шапок и без кафтанов. Около них уже хлопотал царский постельничий Алешка Адашев – готовил послов к приему.

Ешку не нашли. Отец Иохим отсыпался в каком-то кабаке и на прием не попал.

В девятом часу утра посольство двинулось к Грановитой палате. Впереди шли четверо: Адашев, Аказ, Магмет и Санька. За ними по четыре человека в ряду – остальные послы. Плещеев на прием не пошел, сказал, что занедужил.

Алексей Адашев посоветовал во главе посольства Аказу не вставать. Он государь своей земли, и ему самому быть послом непристойно. Решили, что говорить за главного посла будет Магмет Бу– зубов, а Санька будет толмачить.

Стрельцы, дьяки, подьячие, привыкшие к иноземным посольствам, и то тут разинули рты. По Кремлю шагали шестьсот человек, все, как один, в белых вышитых рубахах, в белых портах и в белых онучах. Скоро за ними собралась толпа. Тянулась она за послами до самого Красного крыльца.

Перед Красным крыльцом у Саньки екнуло сердце. Он даже приостановился, но Аказ ободрительно кивнул ему, и он зашагал по ступенькам вверх.

В Грановитой палате послов расставили перед троном в двенадцать длинных рядов, черемисы заняли почти всю палату. Люди, пораженные великой роскошью, крутили головами во все стороны, разглядывая диковинные рисунки на потолке, резные наугольники сводов, позолоченные порталы. Но более всего послов поразило царское кресло, блестевшее сверху донизу золотом, серебром, жемчугом и драгоценными каменьями.

Скоро в дверях, идущих из Святых сеней, появился царь. Послы грохнулись на колени. Царь прошел к трону, сел на него и приподнял скипетр. Послы шумно встали. Иван Васильевич долго разглядывал их, молчал. Притихшие послы тоже разглядывали царя и дивились его одежде.

На царе шапка Мономаха, на плечах бармы, на пальцах персти. Все сверкает, переливается, искрится. Лицо у царя усталое.

Он снова приподнял скипетр и медленно сказал:

–     Здоровы ли послы, как доехали?

–     Слава богу, государь, доехали хорошо.

–     Мои добрые соседи, черемисские люди, чувашские люди, здоровы ли?

–     Все живы, великий царь.

–     Утеснений каких воеводы наши не чинят ли?

–     Мало-мало обижают, царь-государь... Воевода...

–     Знаю. С Плещеева взыщу. Говорите, с чем приехали.

Бузубов поправил пояс на рубахе, поклонился царю и, как договаривались ранее, начал:

–     Мы, великий царь, от всей Горной стороны, от больших князей, от сотенных воевод и десятных черемис, а также от чуваш челом бьем. Много лет не по своей воле вред мы твоим воинам чинили, плохими соседями были. А теперь просим: отдай нам свой гнев и милостью нас пожалуй – будем тебе служить верно,– Магомет еще раз поклонился.

Иван взглянул на Саньку и, усмехнувшись чуть, сказал:

–     Передай, толмач Санька, послу, что обиды за старое на горных людей не держу и милостью своей жалую.

–     И еще челом бьем – вели нам у Свияж-города быть, а не под Казанью, потому как мы клятву даем служить тебе верой и правдой и от тебя неотступными быть и нам, и нашим детям...

–     Воевать Казань вместе с моими воинами будете ли?

–     Великий государь! Всю весну во Свияж-городе стоял большой черемисский полк в сорок тыщ, а теперь тот полк разошелся по домам, потому как воеводы твои начали брати тяжелый ясак. Ежели бы ты в ясаках полегчил и дал нам таковую грамоту, то все обратно пришли бы и стали бы Казань воевать. И еще десять тыщ чуваш пришли бы, и темниковская мордва пришла бы, и от Горной стороны два больших полка.

Царь отыскал глазами Аказа, спросил:

–     В минулый раз, как ты был на Москве, я обещал тебе ясак отдать, и слово мое нерушимо. На сколько лет обещал ясак отдать, не помнишь ли?

–     Помню, великий государь. На пять лет.

–     Ты, брат мой, запамятовал. На три года.

–     Память у меня добрая. Но я, быть может, тогда ослышался.

–     У обоих у нас после свадьбы в голове шумело; быть может, я обмолвился аль ты ослышался. Принесите мне жалованную грамоту.

Из Святых сеней вышел думный дьяк. За ним на серебряном подносе безусый подьячий нес свиток. При свитке на шнурках – отлитая в золоте печать. Дьяк развернул грамоту и начал читать:

–     «Великий Государь Иван Васильевич божьей милостью царь и Государь всея Руси и Великий князь послам горных людей, князей и мурз, и сотенных князей, и десятых, и чуваш, и черемисы, и мордвы, и можаров, и торханов слово царское дает и жалует их, и гнев им отдает, и велит взять их к своему Свияжскому городу и дает им сию жалованную грамоту с золотой печатью, коей повелевает не платить им ясак три года. Той же волею проводит к правде на том, чтобы им Государю и Великому князю служить и хотели во всем добра, и от Свияжска неотступным быти и после трех лет дани и оброка черным людям платити, как их Государь пожалует и как прежним царям платили, а полону русского никак у себя не держать, весь освобождати...

Читает дьяк грамоту гнусаво, спешно, Санька переводить не успевает, то и дело вытирает вспотевший лоб.

–     ...Князей и тысяцких и сотных воевод черемисских, а також чувашских и казаков жалует царь-государь шубами с бархаты с золотом, а иным чувашам и черемисам камчатны и атласны, а молодым однорядки и сукна, и шубы беличьи, а всех Государь жалует доспехами и копьями и деньгами. А Большому князю черемисскому Акубею Тугаеву Государь жалует панцирь легкий чистого серебра».

Слуги вносят в палату высокие короба. Алексей Адашев открывает первый короб, вынимает панцирь и подносит царю. Царь кивает головой, показывая на Аказа.

–     Прими сей дар от Великого Государя, Аказ, сын Тугаев,– говорит Адашев и передает панцирь Аказу.—А также шубу бархатную с золотом прими.

Аказ с поклоном взял дары. Шубы дарят Магмету, Янгину и Саньке. По палате идет легкий шум. Царь встал с кресла, оглядел посольство. Стало тихо. Бояре подхватили царя под руки, и он покинул палату.

Адашев остался одаривать остальных послов...

Когда Ешка вернулся в посольскую избу, там уже никого не было. Бухнулся под лавку, сразу заснул. Сколько спал —не знает. Проснулся —в голове пудовая тяжесть, в теле ломота и дюже до ветру надо. Схватил чью-то шапчонку, натянул, выскочил на двор, огляделся, забежал за угол. Не успел застегнуть штаны – перед ним подьячий Посольского приказа.

–     Ты кто?

–     Ась?

–     Откуда, спрашиваю, взялся?

–     Да вот выбежал посмотреть. Посольство мое куда-то задевалось, никак не найду. Сказано – проспал.

–     Посольство твое у царя на пиру.

–     Ах, пропади они пропадом! А меня тут единого оставили.

–     Уж не Ешка ли?

–     Яз – оный самый Ешка.

–     Иди в избу, там тебе малиновый кафтан оставлен, бархатная шапка с мехом, и велено тебя на пир проводить.

–     Так что же ты, приказная строка, до се молчал! – И Ешка бросился в избу.

Не успел Ешка подойти к теремному дворцу, где шел пир, как увидел, что опоздал. С крыльца спускались захмелевшие Аказ с Янгином, Самька с Магметом и другие послы. Ешка плюнул в сторону от досады.

–     Эх, мать твою...– глянул на подьячего, осекся, смиренно изрек:– Ох-ох-хо-о-о! Грехи наши тяжкие... Видно, голодному спать придется.

–     Не охай. Ты что, обычай не знаешь, что ли? Все, что на пиру не съедено, не выпито – все в посольскую избу принесут. Иди обратно и не тужи. У нас, брат, со времен покойного Василия Ивановича заведено—кормить послов до отвала. Тут, я тебе скажу, такое бывало: иные послы от премногой еды богу душу отдавали.

Подьячий не соврал. Слуги принесли в посольскую избу множество еды и питья и снова принялись угощать послов. Через час Ешка, довольный, сытый и пьяный, лежал под лавкой и пел песни вперемежку по-русски и по-черемисски. Послы, которые не успели свалиться, подтягивали.

Адашев подошел к подьячему, сказал:

–     Без моего ведома со двора никого не пускай. А то почнут шататься средь многолюдства и дары государевы, не дай бог, в кабаках оставят.

Аказу на пиру с государем перемолвиться не пришлось. Не до этого было. Царь послал ему хлеб-соль со своего стола по обычаю, а через Адашева передал: завтра прийти к нему на обед с братом, главным послом и толмачом...

Обедал царь поздно. Почти в сумерки Саньку, Аказа, Магмета и Янгина к царю повел тот же Адашев. В теремном дворце уже зажглись огни. Адашев вел послов проходными сенями под низкими сомкнутыми сводами. Минули Гостиную палату, где царь «сиживал с бояры», и прошли в престольную палату, где изредка в знак особой милости принимались иностранные послы. Сюда без зова царя никто входить не смел.

Царское кресло в Красном углу пустовало, Иван Васильевич сидел за столом с двоюродным братом Владимиром Андреевичем Старицким. По правую сторону от царя – Макарий. На седой голове митрополита белый клобук, на плечах черная шелковая мантия. От груди до самого низа мантии пущены три широкие белые каймы в знак того, что из уст и сердца служителя Христова текут ручьи учения, веры и благих примеров.

Сейчас Иван был не в духе. Только что перед обедом донесли царю, что Володимерко Старицкий, его двоюродный брат, хвалился на игрищах, что скоро его, Володьку, посадят на трон, а Ивана пошлют в монастырь, потому как рожден он не от Василия князя Ивановича, а от какого-то монаха, не то протопопа, с которым Елена Глинская блудничала. А Василий князь Иванович будто к рождению детей был и вовсе не способный. Иван схватил доносчика, велел позвать Володьку Старицкого, а тот, богом клянясь, от сей хулы отказался.

Несмотря на расстройство, царь обедать с послами пошел.

Послы вошли, поклонились царю. Иван будто сего не заметил. Адашев указал послам место от царя в отдалении за отдельным столом. На другой конец царского стола сели Курбский, Шигоня и Сильвестр. Иерей смотрел на инородцев зло, потряхивал гривой. Вошел стольник с большим серебряным тазом, на плечах – по полотенцу. Царь омыл руки, вытер. Полотенце положил на колени. В этой же воде ополоснули руки и остальные.

–     Благослови, владыка, нашу трапезу,– сказал царь, и Макарий, встав, троекратно перекрестил стол и снова сел.

Вино налили в кубки, царю в широкую золотую чашу. Он приподнял чашу над столом, сказал:

–     Во здравие земли Русской и веры православной.

Все подняли кубки и выпили. Митрополит перекрестил свой кубок, но пить не стал – нельзя.

Слуги внесли в палату на дорогих подносах мисы со стерляжьей ухой, с поклоном поставили перед гостями.

После ухи снова наполнили бокалы, и снова царь сказал:

–     За одоление недруга нашего – казанского хана!

А слуги уже вносили жареных лебедей.

Царь ел мало. Он поковырял вилкой лебедя, отломил крылышко, но есть не стал. Вдруг спросил Аказа:

–     А князь Плещеев украденное твоим людям вернул?

Аказ и так еле справлялся с непривычной ему вилкой, а тут и совсем выронил ее из рук. И было отчего. Он растерялся и не знал, что ответить царю. Сказать, что вернул – он не мог, плещеевские ратники уж давно взятое поели, а как скажешь правду, если гостил у того князя? И Аказ молчал, поглядывая то на царя, то на Саньку.

–     В прошлом году друг мой Аказ говорил, что он не умеет лгать. По глазам вижу, что Гришка волю мою не сполнил.

–     Великий государь! Ты его прости. По незнанию, а не ради зла он сделал это. А людям тем, у кого князь ясак взял, мы всем народом помогли.

–     Помогли вы тем людям или не помогли, а князь пусть сам все, что взял, обратно привезет, чтобы другим неповадно было. Ты слышал, Алеша?

–     Будет сделано, государь.

–     Скажите, мои послы, вот вы говорили, что встанут на мою сторону ваши два больших полка. А вера в своих людей у вас есть? В тяжком и опасном бою могу ли я на них положиться? Обопрусь я на них в деле ратном, а они из-под руки моей выскочат, воинов моих под удар подведут.

–     Мы людям своим верим! – ответил Аказ.

–     Во Свияжске ты тоже так думал, а как поднес боярин тебе дулю – они и разбежались все, да его же, боярина, людей побили.

–     Тогда жалованной грамоты не было, государь.

–     Я это не в упрек сказал, а к тому, что не мешало бы в бою ваши полки проверить. Вашего же спокойствия ради.

–     Повелевай, государь.

–     Вернетесь в Свияжск – малый походец на Казань сотворите. Там сами увидите, пойдут ли ваши воины в большое дело. С вами никто из моих воевод не пойдет – сами полки ведите.

–     Спасибо за доверие, государь. На Казань мы сходим.

–     А теперь, Шигоня, ты скажи, что можно сделать, дабы вет– лужская и кокшайская черемиса с нами в дружбе жила?

–     Пусть Аказовы люди, государь, почаще и поболее в ту сторону ходят и о твоем жаловании лесным людям рассказывают. Народ там живет свободолюбивый, и токмо добрым словом да благим примером их на нашу сторону повернуть можно...

–     Слышишь, Янгин? Я твое прошлое обещание помню.– И царь погрозил Янгину пальцем.– Наобещал ты мне три короба, а где эти ветлужские черемисы? Слово не сдержал.

–     Ты, государь, однако, тоже обещал тогда много, а грамоту только ныне дал.

–     Ишь ты! – Царь охмелел и подобрел.

–     Не обижайся на него, государь. Молод еще, не ведает, что говорит.

–     Правду говорит. Грамоту мне бы давно следовало им дать. Не успеваю.– И, снова обратившись к Янгину, добавил:—Женился, поди?

–     Нет еще,– смущенно ответил Янгин.

–     То-то же. Без меня женишься – не прощу.

–     Ты только приезжай. Всем народом встретим! – горячо произнес Янгин.

– Всем народом, говоришь? – Царь помолчал, что-то обдумывая, потом сказал: – Вот намедни долго думал я о вашем народе. С чистым ли сердцем он ко мне в дружбу идет? Какой ветер к нашему берегу вас прибил? По вере вы от нас далеки, к татарам вроде бы ближе, по крови вы тоже с татарами роднее, и предки ваши и наши жили друг от друга далеко. Думал ли ты, Аказ, об этом?