Текст книги "Марш Акпарса"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Около двухсот русских ратников воины Мамич-Берды увели в плен.

Наступила зима. По снегу воевать с повстанцами было немыслимо, и было решено по весне наказать клятвопреступников. Салтыков стал готовиться к новым боям, князю Акпарсу было приказано заняться обменом пленных.

По зимней дороге на поджарых конях мчатся всадники. На темно-голубом снегу, рядом с всадниками, мчатся длинные черные тени. Высоко в холодном небе сияет луна. Всадники едут только по ночам. Впереди—полтораста человек, столько же сзади. В середине шесть санных возков. В одном дремлет Али-Акрам, брат блистательной Сююмбике. Али-Акрам почти весь возок занял один, его огромное жирное тело, рыхлый живот колышутся, когда возок ныряет по ухабам. В уголке напротив, поджав ноги под себя, скорчившись, сидит посланец Сююмбике старый слуга Зейзет. Это он приехал в ногайскую степь и передал письмо царицы, в котором Сююмбике написала: «Пора ехать на новое ханство».

–     Скоро ли приедем?—не открывая глаз, спрашивает Али– Акрам.

–     Утром будем на месте,—отвечает слуга.

–     Захочет ли Мамич сделать меня ханом? Он ведь сам хотел править.

–     Там, где рука мудрой Сююм, править будет тот, кому она повелит.

–     Но у меня только триста воинов, а у Мамича, говорят, несколько тысяч.

–     Это верно. Только среди них чуть не половина—казанцы. А они слушаются Уссейн-сеита, а Уссейн-сеит слушает Сююмбике.

–     Говорили, что сестра хочет стать женой Мамича?

–     Она этого не хочет. Большую силу даровал ей аллах. Всякий мужчина в ее руках—воск. Ты знаешь, как она горда.

–     После казанского золотого трона править на деревянном черемисском троне—не велика честь.

–     Сююмбике знает, что делает. Это только пока ханство будет черемисским. Придет время—и Казань снова будет у ног Сююмбике. Все пойдет по-старому.

–     Ты черемисских девок видал?

–     Видал.

–     Красивы?

–     Всякие есть. Как и у нас, в ногайских степях.

–     Это хорошо. А то я свой гарем дома оставил.

Скрипят полозья саней, молчит, мечтая о новом гареме, Али– Акрам, молчит и слуга Зейзет.

У каждого свои думы...

Али-Акрама встретили в Кокшамарах пышно. Он привез ответ астраханского хана Измаила, который сына своего на черемисский трон не отпустил, а послал достойного Али-Акрама. Измаил был мудр, он хорошо понял замысел Сююмбике.

В марте по всей черемисской земле помчались гонцы, извещая о рождении ханства. На новом троне сел доблестный Али-Акрам. Мамич-Берды стал главным нуратдином хана—все войско в его руках. Уссейн-сеит взял заботу о ханской казне. Черемисам было велено посылать старейшин к новому хану на совет. До конца месяца в Кокшамары прибывали убеленные сединами старцы. В ожидании совета их принимали как самых дорогих гостей.

Ханская палата вся в коврах: пол крыт персидскими, стены– в бухарских мелкоузорных, потолок—в легких ферганских. Трон устлан шелком, поверх положены подушки в голубом атласе.

На треножниках по бокам горят две плошки с жиром. Лицо Али-Акрама лоснится от сала, поблескивает в отсвете желтых огней. Голова у хана большая, глазенки узкие-узкие. Борода разбегается по скулам клочьями, острые тонкие усы свисают через губы к бороде.

Старейшины входят в палату по одному, падают перед троном на колени, целуют край малинового ханского халата. Потом садятся на указанное место.

Али-Акрам с подданными своими говорить не любит, да и не умеет. К тому же свежеиспеченный хан не знает ни одного слова по-черемисски. Правда, старейшины знают татарский язык, но аллах свидетель, Али-Акрам совсем плохо говорит на казанском наречии. Поэтому совет открыл Мамич. Он встал за трон и повел ласковую речь:

–    Пусть живут по сто лет мудрейшие из мудрых, пришедшие сюда, чтобы дать светлейшему хану Али-Акраму совет, как править великим ханством, поставленным на вашей земле. Хан приветствует их.

Али-Акрам утвердительно качнул головой.

–    Много зла претерпел ваш народ за последние два года. Много ваших братьев, сыновей и внуков погубили русские под стенами Казани. Жестоким и злым урусам этого показалось мало, и они совсем недавно умертвили невинных помарских жителей. Пусть кровь этих несчастных упадет нашим гневом на головы неправедных. Разве не русские отбирают ваше добро? Разве не они обрекают ваши семьи на голод? Сотни лет вы были под властью Казани, но разве посягали казанцы на вашу веру, разве разоряли ваши кюсоты? Вы спокойно жили под защитой Казани и спокойно молились своєму богу. Но Казань пала, развеялось по ветру великое ханство. И ваш народ остался без защиты. Это тяжелое время прошло. Я поднял оружие и встал на вашу защиту. Астраханский хан Измаил послал для того, чтобы защитить вас, войско с великим Али-Акрамом во главе. Высокий ревнитель веры священной Уссейн-сеит собрал под свою руку самых храбрых воинов Казани и тоже пришел к вам на помощь. И подняли мы ханство вашей земли, могучее, высокое и никому не подвластное. Отныне вы сами хозяева своих лесов, и пусть русские не показываются в нашем краю. Говорите, старейшие и мудрые, как вы хотите жить под рукой справедливого Али-Акрама. Говорите смело—хан слушает вас.

Старейшины долго молчали, потом поднялся один, сидевший справа от трона, спросил:

–     Ясак бы уменьшить надо. Русские приходили—брали, ты приходил – тоже брал, в наших илемах голод ходит. Как быть?

–     Теперь у нас свое ханство,—сказал Мамич-Берды,—Теперь ясак совсем отдавать не надо. Если и придется воинов кормить-одевать, так они же наши люди.

–     Татары больно плохой закон нам дали—девок наших по гаремам таскать, невест на три ночи забирали,—сказал другой старейшина.—Будет ли теперь такой закон?

–     Великий хан сказал, что он никому не позволит трогать ваших женщин,—ответил Мамич и посмотрел на Али-Акрама. Тот поморщился, но согласно кивнул головой.

–     Я еще хочу спросить.– У двери поднялся третий старейшина.—В нашем илеме ни одного мужчины не осталось – всех Мамич-Берды с собой увел. Как мы без мужчин жить будем?

–     Потерпи, отец,—ответил Мамич.—Вот ханство поставим, укрепим свою силу—всех домой отпущу.

Долго шел совет. Старики думали, что хан совета у них станет спрашивать. А вышло что? Они спрашивали, а им обещали. -

Когда сошел снег и чуть-чуть подсохли дороги, воевода Салтыков повел на Кокшамары две тысячи ратников. Из горного полка не взял ни одного воина: князь считал, что только черемисы, да и чуваши вместе с ними были виноваты в его прошлых поражениях.

Воевода надеялся застать Мамича врасплох, подступы к Кокшамарам не разведал, переправу через Волгу не обдумал. Не успели ратники выскочить на левый берег, как попали под стрелы и сабли воинов Мамич-Берды. Схватка была короткой и последней для худого русского воеводы. Князь Борис Салтыков был захвачен в плен и убит. Ратники частью разбежались, многие попали в плен. Убитых было немного.

Али-Акрам в честь победы устроил большой праздник. Хану

в Астрахань был послан подарок—панцирь и боевые доспехи убитого свияжского воеводы Салтыкова. Сююмбике была уверена, что астраханский хан поднимет всю ногайскую орду и приведет ее под Казань, чтобы не только поднять казанское ханство, но и расширить его по всей Волге до Астрахани. Теперь можно было обойтись и без черемисских воинов, а обещания, данные старейшинам, забыть. По лесным илемам снова были посланы ясатчики, хан Али-Акрам сам разъезжал всюду и выбирал красивых девушек в гарем. В Кокшамары потянулись гурты отобранного скота—огромный двор хана надо было кормить.

Снова, как некогда раньше, застонала Луговая сторона. Мамич-Берды алчно поглядывал на Чалым и к осени надеялся отвоевать под власть хана Горный край. Силу копил, новую войну обдумывал.

Люди, посланные с подарками в Астрахань, возвратились с плохими вестями. Хитрые расчеты Сююмбике разлетелись в прах.

Хан Измаил был свергнут, вместо него на астраханский трон сел Ямгурчей—недруг Али-Акрама. О посылке орды под Казань не могло быть и речи: Ямгурчей сам готовился к обороне. Из Москвы на Астрахань шла тридцатитысячная русская рать под рукой воеводы Пронского. Ямгурчей сам в письме Сююмбике намекал, что будет неплохо, если черемисское ханство пошлет ему на помощь свое войско.

Мамич-Берды стал было собираться в поход (лучше общими силами разбить русских под Астраханью, чем ждать их на своей земле), но вовремя узнал, что вятский воевода Вяземский ведет по Вятке и Каме другую рать, и не приведи аллах, если он ударит ему в спину.

Летом рати Пронского и Вяземского встретились там, где Дон близко подходит к Волге, и потом разбили передовые заслоны хана Ямгурчея.

Через месяц Астрахань пала, хан бежал в Азов.

Али-Акрам понял, что в Кокшамарах ему долго не усидеть, и стал усиленно грабить луговых, чтобы успеть до побега как можно больше разбогатеть.

Мамич-Берды подумывал о том, как бы помириться с Акпарсом и в случае чего перескочить на сторону русских.

Ко всему этому в Москве узнали про замыслы Сююмбике, и царь повелел мятежную царицу заточить в монастырь.

Тропинка вьется меж деревьев, как змейка, она хорошо протоптана, идти по ней легко и радостно. Ирина любит тропинки какой-то особой любовью, целыми днями бродит по лесу, веселая и счастливая.

Тропка выбегает на берег Нужи, где растут черемуховые кусты. За ними—прокаленные солнцем полянки, на которых спеет душистая земляника.

Набрав полный берестяной кузовок ягод, Ирина идет дальше. Тропка ведет ее по лесу, потом неожиданно выбегает на ржаное поле и скрывается в волнистой густоте хлебов.

Ирина срывает ржаной колосок, растирает меж ладонями и, сдунув колючие усики, кладет крупные зерна в рот. Рожь на зубах хрустит. Еще день-два—и можно будет собирать урожай.

А через неделю у черемисов будет праздник нового хлеба. Она с Акпарсом специально приехали сюда, чтобы с народом вместе провести этот праздник.

Вдруг Ирина песню вдалеке услышала.

Далеко Нужа бежит,

К Юнге бежит —и рада,

Юнга глядит на берега

И тоже больно рада.

Чему же рады берега?

Цветам красивым рады,

А наши матери-отцы

Глядят на нас – и рады.

Ирина перебежала через поле, видит: под дубом Акпарс, Ковяж, Топейка рядом сидят. Перед ними разостлан кафтан, а на кафтане вино и кой-какая еда.

–    Не могли праздника подождать, греховодники,—сказала шутливо Ирина, подходя.– Вот я ужо старому Аптулату скажу, как вы обычай рушите. Разве во время жатвы песни петь можно? Подождать не могли?

–    Не могли, Ирина,—сказал Акпарс.– Садись рядом, грешить вместе будем.

–    Здравствуй, Ковяж,– Ирина присела рядом с Акпарсом.– Ты что-то плохо поправляешься.

–    Грудь болит,—тихо отвечает Ковяж.

–    А как же – у друга в гостях побывал,– смеется Топейка.

–    Хватит тебе смеяться,—Акпарс глянул строго на Топейку.

–    Я не смеюсь. Я правду говорю. Разве я его слов не помню: «Мамич—нашему народу друг».

–    Не надо, Топейка,—тихо сказал Ковяж.—Я за эти слова дорого расплатился. Но зато правду узнал. Я уже Акпарсу говорил: посылай меня на кровососов в любое время, жизни не пощажу. Мне бы только поправиться.

–    К осени выздоровеешь, гляди,—ласково сказала Ирина,– скоро хлеб свежий поспеет. Он лучше всякого лекаря.

–    Я недавно в Казани был,—после некоторого молчания сказал Акпарс,—с князем Александром долго разговаривал. Сильно ругается воевода, и правильно ругается. Вы, говорит, больно не

любите, когда чужие люди на вашу землю приходят. Не любим, говорю. Тогда какого шайтана за порядком в своем крае не следите? Татары под вашим носом, на вашей земле ханство подняли, черемисским его назвали, а что в нем черемисского? Хан—ногаец, воевода—вашего извечного врага сын. Уссейн-сеиг из Крыма приблудный, и не поймешь кто. Если, говорит, не хотите, чтобы наши ратники вашу землю топтали—сами с Мамич-Берды разделывайтесь. Да и, честно говоря, ратников нам царь-государь не даст – они все Астрахань воевать ушли. Я обещал воеводе порядок в нашей земле навести. После уборки хлеба с Мамич-Берды, видно, воевать придется.

–    Я Мамичу глотку бы перегрыз!—воскликнул Ковяж.—Но как подумаю, что луговых братьев убивать придется...

–    Зачем убивать?—сказал Топейка.—Луговые черемисы сами теперь видят, что в Кокшамарах их враги сидят. Луговым только помочь надо, они сами на хана войной пойдут.

Хлеба уродились в этом году на редкость хорошие, и праздник Нового хлеба справляли вместе, а не в каждом дворе, как раньше.

Вся округа собралась на берегу Юнги. Ночью перед праздником выпал дождь, и утром лес, умытый и посвежевший, благоухал всеми запахами земли.

Люди приходили на берег и слушали песню, которую пело чудесное лето. Соткана эта песня из звона речных струй, из многоголосого щебетанья птиц, из шелеста листьев, из трелей жаворонков в небесах.

Каждый верил: песню лето поет для праздника жатвы. И каждому хотелось подпевать этой песне.

Праздник начался молением. На широком лугу стоит сноп сжатой ржи. Карт Аптулат надел широкую темную рубаху и вынес к снопу большую деревянную плошку—спутницу всех молений. На рубахе медные пластины с изображением змей и диковинных птиц. К карту подошли Акпарс, Топейка, Ковяж и еше несколько мужчин. Акпарс первым сорвал со снопа несколько колосков, растер их ладонями, зерна бросил в плошку. Это же проделали Ковяж и Топейка. Затем один за другим подходили люди, срывали колоски. Аптулат поднял наполненную зерном плошку, люди встали на колени. И понеслась в небеса молитва:

401

–    Кугу юмо! Взрастил ты нам хлеб, и мы благодарны тебе! Теперь выйдем мы на поле и, взявши серпы, станем жать; дай нам прибыль в снопах. Потом, когда снопы кладем мы в копны, и в копнах, боже великий и добрый, дай нам прибыль. А когда на поле во всех краях мы будем класть клади, и тогда прибыль нам дай. Юмо великий, юмо добрый! Зерна из колосьев выбивши, мы будем бросать их на ветер, и в ворохе зерен дай нам прибыль. Подобно волжским пескам пусть сыплется в наши

Марлі А кпарса

лари зерно хлеба. А когда хлеб испечем мы, неистощимую прибыль в хлебе нам дай. Пусть мы этим хлебом голодных, приходящих накормивши отпустим, просить приходящих с хлебом отпустим, одну часть зерна вперед положим, две части в запас положим– в этом помоги нам. Когда с родственниками и с семьдесят семью друзьями есть и пить будем, да не истощатся наши запасы. Боже великий и добрый, прибылью хлеба обрадуй нас!

–     Прибылью хлеба обрадуй нас!!! – повторили все.

–     А теперь, богу помолившись, люди, омоем свои тела, чтобы чистыми к чистому хлебу подойти нам!

И все поднялись и направились к реке. Акпарс первым разделся и бросился в прохладную воду.

За излучиной слышится повизгивание—там начали омовение женщины.

В реке люди ведут себя чинно: моют сначала голову, потом руки, грудь. На берегу снова звучит молитва Аптулата, он просит бога, чтобы с новым хлебом дал тот людям здоровье, силу, красоту и отвагу.

Когда все оделись, началось пиршество. Развязаны узелки – и на траве появились яства: хлеб, испеченный из муки нового урожая с малой примесью солода, пироги с луком и мясом, творог.

Аптулат вынес на середину луга ковш с вином и, подняв его к солнцу, произнес:

–     Великая Кече ава, Мать солнца, счастья и богатства, благослови это вино!

Люди поднимали к небу посуду и повторяли:

–     Благослови!

–     Благослови! – произнес Акпарс вместе со всеми и вместе со всеми выпил первую чарку.

Люди пили и ели, рассевшись группами, потом ходили от одного круга к другому, поздравляя всех с новым урожаем. Ирину и Акпарса долго не отпускали: каждая семья считала за великую честь угостить уважаемых людей.

Акпарс пил и не хмелел. Может быть, оттого, что великой радостью было наполнено его сердце: ведь сегодня шел первый праздник, когда не нужно было оберегаться наезда мурзаков.

Уже зазвучали во всех концах луга песни. Где-то около реки звенят гусли и задорные девичьи голоса поют:

А в Еласах на горе Березняк зеленый,

И липняк сбегает там

Вниз с горы, по склону.

А в Еласах на лугу Девушек немало,

Женихов-парней туда Тоже набежало.

А бабы собрались в один круг, тоже поют:

Яблонька распустится —

Дева запоет,

Расцветет черемуха —

Сватов парень шлет,

Зреет рожь высокая —

Мужу благодать,

Печь горит-румянится —

Радуется мать.

Топейка подошел к Акпарсу, шепнул на ухо:

–    Люди хотят твое слово услышать. Скажи им.

Акпарс кивнул, Топейка поднялся, крикнул:

–    Слушайте! Аказ говорить будет!

Замолкли песни, тишина спустилась на луг.

–    Люди! Богатый урожай вырастили мы этим летом. И весь этот хлеб будет наш. Его не надо делить с мурзой Кучаком, как раньше. И не будем мы знать голода в зимнюю пору. Раньше мы не были дружны, каждый думал только о себе. И этот праздник мы проводили каждый на своем дворе. Сегодня мы собрались вместе, чтобы встретить праздник жатвы. Да будем всегда, как сегодня, вместе: и в радости, и в горе. И счастье не уйдет из наших илемов, и нам не страшны будут любые враги.

Гул одобрения прокатился в ответ.

–    Спой нам песню, Аказ! – крикнул кто-то.– Мы давно не слышали твоей игры.

–    Дайте мне гусли,—попросил Акпарс, и когда их ему подали, тронул струны, запел:

Я вам песню спою,

Пусть вам песня моя навек остается.

Я прошел по земле

И оставил глубокий след.

С песней моей живите,

Следуйте этой песне,

Следом моим идите,

С русокими рядом идите.

Тихий, серебристый свет месяца расплескался над рекой и лесом. Утихли праздничные звуки, погасли поздние огни. Люди собираются расходиться по домам. Только на бугре, около шатра князя Акпарса потрескивает угольками маленький костерок. Охранник сидит у входа и изредка бросает в огонь сухие еловые лапки.

Сквозь полотнище шатра пробивается свет. Там сидит Ирина. Уснул Аказ, а ей что-то не спится.

За шатром послышались голоса. Ирина открыла вход в шатер. В полосе лунного света появилась голова Топейки. Он сказал:

–    Чужой человек пришел, про Янгина вести принес.

–    От Янгина?! – Акпарс проснулся сразу.– Веди сюда.

Когда Топейка выходил, Ирина шепнула:

–     Обыщи сперва. Не дай бог, с оружием.

Было заметно, что Акпарс волновался. Ирина подошла к нему, но он указал ей на занавеску. Она ушла и села на лежанку. Волнение мужа передалось ей, предчувствие беды сковало грудь.

Топейка ввел человека, который сразу не понравился Ирине. Огромная меховая шапка, надвинутая низко на лоб, почти совсем скрывала глаза вошедшего.

–     Пусть он уйдет,– мрачно произнес вошедший и указал на Топейку.– Дело к одному Акубею.

–     Топейка, выйди,– приказал Акпарс.– Ну, говори.

–     Зачем говорить. Сперва прочитай, тут все написано.

Ирина видела из-за занавески, как пришелец вытащил листок

бумаги, свернутый в трубку, и положил на стол. Акпарс пододвинул ближе свечу, стал читать. Письмо написано было по-русски, но с первых же слов стало понятно, что писал его татарин.

«Адин бух знает, кто и где найдет своя сымерть. Твоя бырат Янгинка умрал гразный, бонючий болот, ты ева напрасно искаешь...»

По тому, как ниже и ниже склонялась голова Акпарса, Ирина поняла, что читать в полутьме шатра мужу трудно. Она хотела зажечь еще одну свечу, встала и тут увидела, как человек снял свою огромную шапку и вытащил из-за меха полусогнутый нож.

–     Аказ, берегись!! – крикнула Ирина и бросилась между мужем и пришельцем...

Топейка кинулся к шатру, навстречу ему выскочил пришелец и взмахнул ножом. В свете костра и месяца блеснуло стальное лезвие. Топейка мгновенно присел, с силой оттолкнулся от земли, бросился под ноги. Пришелец перелетел через Топейку, растянулся на траве. Охранник выбил из руки нож, смял злодея под собой. Тот ожесточенно сопротивлялся, рычал, грыз охраннику руки. Топейка, поднявшись, подбежал на помощь, схватил врага за горло и не отпускал до тех пор, пока тот не испустил дух...

В темном проеме появился Акпарс и медленно направился навстречу людям. На руках он нес Ирину. Ее голова безжизненно свешивалась вниз, длинные волосы, упав, касались земли. Багряное пятно на груди расплывалось все шире и шире.

Акпарс нес свою дорогую ношу, не видя ничего вокруг. Люди уступали ему дорогу и, только пропустив мимо себя, замечали: их вождь стал совсем седым. Даже борода и усы побелели, словно окинулись инеем.

Акпарс все шел и шел к священной роще. Люди длинной вереницей шагали за ним. Топейка хотел было помочь Акпарсу, но тот покачал головой и так же медленно пошел дальше. Около кюсото он положил Ирину на траву, начал говорить:

–    Люди мои! Вы знаете – земля полна слухов, что враг снова поднимает голову. Сегодня он хотел нанести первый удар и убить меня. Но вместо меня погиб другой человек. Она отдала мне свою молодость, а сегодня – жизнь. Вы знаете, что она человек не нашего рода – она русская. Но разве не делила она с нами все горечи, разве не жила она жизнью наших лесов, разве ей не дороги были люди Нуженала? И я прошу вас похоронить ее по обычаям нашей земли и отдать ей все почести, какие отдаем мы самым дорогим нам людям.

–    Она достойна этого! – закричали в толпе.– Она спасла нашего Акпарса!

КОНЕЦ ЧЕРЕМИССКОГО ХАНСТВА

Снова прочитана молитва и провозглашено пожелание тысячелетия* роду Али-Акрама. Хан, вымыв руки и промыв рот, идет на балкон курить кальян и глядеть игры и пляски во дворе. После обеда – час кейфа, час удовольствия, время сладостного развлечения.

Сегодня час кейфа прошел плохо. Хан был угрюм и мрачен, приближенные ничем не могли развлечь его. На счастье, появился слуга, подошел к Али-Акраму, что-то шепнул ему на ухо. Хан поднялся, прошел через двор и остановился у входа в гарем. Охрана оставила хана одного, и он толкнул дверь калитки. На крыльце гарема, свернув ноги калачом, дремал евнух. Увидев владыку, он распростерся перед ханом, стукнулся лбом в циновку и бросился открывать двери в половину гарема, где жили молодые сладострастные бикечи. Но Акрам прошел мимо входа, шагая к дому, где жил Уссейн-сеит.

Перед дверью хан остановился. Его приближение было замечено, и дверь немедленно открылась.

Сеит встретил гостя в комнате, обитой голубым атласом. Он кивнул головой на лавку, покрытую оранжевым сукном, сам сел супротив хана на желтую камчатую подушку.

–    Зачем звал меня?

–    Хочу до прихода Мамич-Берды поговорить с тобой. Ты забываешь, кто ты есть. Тень милости аллаха на земле, священный и

благоверный хан Али-Акрам по уши увяз в грехах. Раньше ты сокращал молитвы, теперь же совсем забыл аллаха и все время то грызешь овечьи мослы, то куришь кальян, то пропадаешь в гареме. За то наказывает тебя всевышний слабоумием и отнимает силу воли. Не дальше, как вчера, ты послал своих воинов в новый набег на чермышей и повелел привести еще сотню девушек для гарема. Зачем тебе они?

–                Это не твоего ума дело.

–                Я думал, ты поумнел. Даже младенец понял бы, что сотня отнятых у чермышей девок – это сотня илемов, где тебя будут ненавидеть. С кем же ты будешь защищать ханство, когда русские пошлют на нас рать?

–                Скоро сюда придет ногайская орда, и я сверну всех недо– вольных в бараний рог!

–                Безумец! Еще вчера я знал, что Астрахань пала и орды уже нет. Сегодня мне донесли, что русские рати на лодках вошли в Каму и плывут на Вятку. Небольшой отдых после астраханской войны – и они двинут силу на нас. Кого ты выведешь им навстречу, о доблестный воитель и победоносный хан? Свой многочисленный гарем или твоих зажравшихся слуг?

–                Видит аллах, я не знал, что Астрахань пала! – воскликнул Али-Акрам. – Надо звать моего верного нуратдина и думать о войне... А девок я верну обратно.

–                Но вернешь ли доверие чермышей?

–                Все в руках аллаха.

–                Ты часто вспоминаешь всевышнего в час опасности. Раньше я что-то не слышал твоих молитв.

Вошел Мамич-Берды.

–                Что ни час, то плохая весть, – сказал он и присел на лежанку, не обращая внимания на хана.– Алим Кучаков убить Акпарса не смог. Его самого растерзали. Я лишился лучшего друга.

–                Зачем нужна была смерть Акпарса?—спросил Али-Акрам.

–                Прости, мой хан, я не заметил тебя. Я давно хотел посоветоваться с тобой. Но ты не нашел нужным принять меня.

–                Сейчас мы готовы выслушать тебя, – надменно произнес хан и выпятил грудь. – Говори.

  Пришла пора менять место. Кокшамары нам гибель сулят.

Раньше мы ждали врага с правого берега Волги, и здесь было хорошо. Теперь же русские на Вятке, за нашей спиной. Кто их задержит, если они пойдут на нас? Берег Кокшаги не укреплен, луговые чермыши того и гляди сами ударят нам в спину. Если русские пойдут на нас с Вятки, им преградой встанет Волга. А здесь земля ровная, как стол.

–                Если бы Акпарс умер, нам легче было бы занять Горную сторону, – сказал сеит. – Много раз вставал он на нашем пути, и я начинаю бояться его...

В дни яровой жатвы разнесся слух: Мамич-Берды занял Чалым.

Акпарс немедленно отправился в Свияжск – предаваться своему горю, когда беда грозит всему народу, было нельзя.

В Свияжске Акпарса ждали князья Петр Шуйский и Василий Серебряный, приехавший из Казани.

Долго судили-рядили князья, а выходило одно: с Мамич-Берды воевать одному горному полку. Из казанской рати ни одного воина отымать было нельзя – вокруг бродило много разбитых ногайских татар, да крымский хан того и гляди на Казань своих всадников бросит.

Из Свияжска отрывать ратников и того страшнее – мурза Уссейн-сеит нагрянуть может.

Порешили дать горному полку шесть пушек, снабдить каждого воина пищалью да и тронуться на Чалым.

В Чалыме уже готовились к встрече. Мамич-Берды стянул к Чалыму лучшие свои сотни, состоящие из татар и ногайцев.

8 августа горный полк подошел к Чалыму и, разделившись на четыре части, стал обходить возвышенность со всех сторон.

Ночью началась гроза с сильным ветром. Лес гудел, стонали деревья. Ветер пригибал травы к земле, словно стлал постель для воинов, которые падут в завтрашней битве. Молнии рвали небо, озаряя все вокруг тревожным светом, раскаты грома сотрясали воздух, будто хотели обрушить небосвод на землю. Потом хлынул дождь. Под бешеными порывами ветра его косые струи хлестали землю, деревья, людей. Все вымокли до нитки, отсырело в бочках пушечное зелье, вымокли запасные факелы, а фитили – хоть выжимай. Наутро Санька прибежал к Акпарсу в шатер, сказал:

–     Ежели с утра битву начнем, пушки наши будут молчать. Все сыро. Надо подождать денек, обсушиться.

–     Сам знаю, что надо. Только Мамич-Берды не дурак. Он обсушиться не даст. Счастье наше, если утром на нас не бросится.

Дождь перестал только па рассвете. И не успела обсохнуть земля, как предутреннюю тишь раскололи тревожные звуки боевых труб. Со стороны Чалыма, рассыпавшись по всей горе, со свистом, гиканьем и завываньем мчались всадники. Впереди, размахивая саблей, летел на вороном коне Мамич-Берды.

Расположенные на опушке леса воины с пищалями положили оружие на треноги, приготовились к залпу.

–     Фити-и-ль!

Но отсыревший порох на полках не загорался, и залп вышел жидким – всего несколько хлопков. Воины, отбросив пищали в сторону, схватились за привычные им луки со стрелами. Но было поздно. Передняя ногайская сотня врезалась в ряды защитников.

Санька мигом посадил своих пушкарей на коней (пушки все равно стрелять не могли) и бросился в самую середину сечи.

Акпарс повел тысячу всадников наперерез волне татар, которая катилась от Чалыма вслед за ногайцами.

Алим-Акрам с двумя тысячами джигитов спустился вниз по горе с другой стороны Чалыма и схватился с воинами Топейки и Ковяжа. Пакман налетел на Акпарсову тысячу.

Все смешалось вокруг, и трудно было понять, на чьей стороне перевес: тут валится с седла навзничь убитый всадник, там с горы катится на ребре железный щит, здесь встает на дыбы пораженный в грудь конь.

Гнутся, трещат и ломаются копья. Свистят стрелы. Сыплют искрами, ударяясь друг о друга, сабли. Поет, крутясь, праща, ржут кони.

Смерчем налетел Акпарс на врагов, расколол лавину татарских всадников пополам, выскочил к самому Чалыму. Повернув коня, снова бросился в самую гущу боя. До самого черенка покрылась кровью сабля, брошен иссеченный шит, Акпарсу подали другой.

Но увлекся Акпарс, больно глубоко вклинился в ряды врагов, остался лишь с горсткой телохранителей. Вот погиб от сабли один из них, упал другой... Не замечает ничего Акпарс, рубит саблей во все стороны. Не видит, что с правой стороны выпустил Мамич свежую сотню, и она должна решить исход битвы. Мчится конная лавина, всадники легли на гривы коней, склонили пики – несутся прямо на Акпарса.

Не видит Акпарс высокого ногайца, что, склонившись над гривой коня, мчится за ним с копьем наперевес. Ударить копьем в спину – на это ногайцы большие мастера. Такие удары смертельны. Вся сила человека и разбега лошади вкладывается в этот удар. Уже совсем догнал ногаец Акпарса, сильнее пришпорил коня, поднял острие копья. Еще миг – и случится страшное!

То ли услышал Акпарс за собой топот коня, то ли сердцем почуял опасность, обернулся... и резко приник к шее коня. Копье со страшной силой ударило в левое плечо, пробило кольчугу... Акпарс упал на землю, тяжело охнул. Мир осеннего дня померк, покрылся темнотой.

Бой все еще продолжался. Справа от Чалыма ногайцы торжествовали победу, а там, где к илему подступает лес, воины, ведомые Топейкой, откололи от врагов добрую сотню, загнали их в лес и взяли в плен. Было похоже, что пленные сами захотели этого, и молодой сотник Алтыш признался, что их Мамич заставил воевать насильно. Отведя пленных к пушкарям, Топейка помчался на поле боя. Вдруг видит, мчится ему навстречу Акпарсов конь без седока, золоченое седло, подарок царя, подвернулось под живот лошади.

«С Акпарсом беда!» – подумал Топейка и огрел своего коня плеткой. Конь вынес его на бугор как раз в тот момент, когда ногаец, ударивший Акпарса, проскочил мимо него вторично и, нагнувшись до земли, ловко подхватил окровавленное тело Акпарса, бросил поперек коня.

Вырвав из ножен саблю, Топейка гаркнул:

– Ребятушки! Выручай Акпарса! – И бросился за ногайцем.

408

Десяток воинов кинулись за ним...

Никто в пылу битвы не заметил, как солнце поднялось на небосклоне, обогрело землю.

Никто, кроме Саньки.

Пока вокруг холма кипела сеча, Санька незаметно отделил своих пушкарей, оттянул их к наряду. А там сторожевые высушили фитили, проветрили зелье, забили ядра в пушки.

И больно кстати. Санька сунул в руки пушкарей факелы, растолкал к пушчонкам. Вот уж и дымят факелы, а крайний пушкарь, закрыв правый глаз и скривив губу, держит прицел. Несется свежая сотня, стелются над всадниками волосяные бунчуки. Еще миг – и сомнут ногайцы Акпарсовых воинов.