Текст книги "Оттенки"

Автор книги: Антон Таммсааре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

IX

Для кадакаских молодых настала четвертая весна; весной три года назад они справляли свадьбу, на вторую весну взяли хутор в свои руки, еще через год весной переселились в курную лачужку, стыдливо притаившуюся в стенах риги. Нынешняя весна была какая-то совсем особенная, по крайней мере, так казалось молодым. Светило солнце, но оно словно не грело, пели птицы, но их пение не радовало; речка не так сверкала, как раньше; сосны на болоте за торфяниками казались еще более приземистыми, еще более одинокими. Даже пригорок, с которого так далеко было видно, казался теперь ниже. Какая радость переполняла их сердца прошлой весной, когда они перебирались в свою дымную избушку! Теперь все это пропало. Каарель мечтал только о новом доме, и даже Тийна жаловалась, что дым очень уж ест глаза.

– Потерпи еще месяца два, скоро от него избавимся, – сказал как-то Каарель, с кашлем опускаясь на скамью. Но, задыхаясь от дыма, встал и вышел во двор.

– Сегодня дым какой-то особенно едкий, – сказала Тийна, выходя вслед за мужем и утирая слезы.

– Ветер прямо в дверь, потому и крутит.

– Мама, у тебя глазки мокрые, – пролепетал маленький Атс, выбираясь из кучи песку и подходя к родителям.

– Ну, ты и хорош! – посмотрела на него Тийна. – Самое место тебе в этой куче.

– Плохо у тебя с грудью, – сказала Тийна, повернувшись к мужу, – ты опять начал кашлять. Не знаю, может, к доктору тебе сходить… До чего же ты извелся, краше в гроб кладут.

– Да я уж давно такой, – ответил Каарель.

– Опять ты за старое – давно такой. Это я и прошлой осенью слышала – помнишь, когда повязывала тебе шею шерстяным платком, а ты еще отказывался. Никогда о себе не заботишься, будто сам смерти ищешь.

На губах Каареля мелькнуло что-то похожее на улыбку.

– Смеешься еще, точно дразнишь меня, – сказала Тийна с упреком, а у самой глаза наполнились слезами.

– Да что поделаешь! Со смертью не поспоришь! Да и не все ли равно, годом раньше, годом позже. Мы, с тобой уже пожили достаточно – гляди, какой большой сын у тебя на коленях. Будет тебе помощником вместо меня.

– Не пойму, для кого ты затеял эту постройку, ежели у самого еле душа в теле держится, – подумав, промолвила Тийна.

– А что же – сидеть да смерти ждать? Пусть я и помру не сегодня-завтра, весь мир со мной вместе не кончится: ты останешься, Атс, старики.

– Ну, старики-то сюда больше не придут.

– А куда им деваться… Мы говорим так, будто знаем, когда мой час наступит, – помолчав, сказал Каарель, улыбнулся и опять закашлялся. – Да что этот пустяковый кашель значит! Я еще, может, вас всех переживу, внуков своих увижу. Сам я никогда не думаю о смерти, только ты мне про нее напоминаешь.

– Кто знает, когда его час придет. Только мне всегда страшно, коли слышу твой кашель, – сказала Тийна. У нее отлегло от сердца.

– От кашля я избавлюсь. Вот выстроим новое жилье, трубу поставим, больше дым глотать не придется, зимой будет тепло, вот тогда я и поправлюсь.

Полевые работы были уже в разгаре, когда строительные рабочие с мастером во главе явились в Кадака. С какой счастливой улыбкой следил Каарель за началом стройки! Он не отошел бы от строителей ни на шаг, будь это возможно. Но для него самого наступила горячая пора. Помимо полевых работ, он должен был доставить домой столько камня, сколько потребуется для фундамента. За подвоз камней помещик обещал заплатить особо, и Каарель видел в этом двойную выгоду: он и деньги получал, и поле очищалось от камней, А так как мастер обещал закончить постройку к иванову дню, если материал будет под рукой, то Каарель не мог допустить, чтобы по его вине работы задерживались.

«К иванову дню! – думал он. – А далеко ли до иванова дня! Справимся с севом, подойдет сенокос, и мы будем уже в новом доме».

Поэтому Каарель пользовался каждой свободной минутой, чтобы очищать поле от камней. Под большими он разводил огонь. Но поди дожидайся, пока огонь расколет камень. То ли дело дробить его большим молотом: знай стучи по горячему камню, а уж он не устоит.

Ворочая камни, Каарель чувствовал, как отзывается это на его больной груди, но махать молотом было еще труднее. Каждый удар молота, казалось, отрывал у него по кусочку легких, которые потом выходили с кашлем. Но Каарель не думал об этом, не хотел думать, – постройка начата и должна быть доведена до конца, а легкие пусть хоть разорвутся! Но не только в хрипящей груди Каареля отдавались эти удары молота, он чувствовал их каждой своей косточкой. К вечеру Каарель ходил как побитый. Так хорошо было где-нибудь присесть и отдышаться. У него не хватало сил даже покачать на коленях своего маленького Атса. А когда, посидев немного, он пытался подняться, то чувствовал, что все тело его словно одеревенело; выпрямляться было больно, и он некоторое время шагал согнувшись. Еще труднее было вставать по утрам. Боль терзала все тело, он не мог двинуть ни ногой ни рукой. Спина и поясница так ныли, что нагибаться было для него мучением.

– Иди надень мне постолы на онучи, – попросил он Тийну однажды утром. – Я пробовал сам, да мне больно нагибаться.

– Какой ты, право! – молвила Тийна, обувая мужа. – Сколько тебе ни говори – ты все свое. Сам видишь, работа тебе не по силам. Найми ты себе настоящего помощника, а то дробишь и ворочаешь камни с этим мальчонкой! Не дождешься, пока огнем камень расколет, все машешь молотищем. Это тебя и убивает, на тебе живого места не осталось. Даже пальцы опухли.

– Подумаешь, разбивать камни! Первый раз, что ли, их разбиваю, раньше я месяцами их дробил и ничего со мной не случалось. Прежде мне было даже приятно колотить молотом по камню: осколки так и летят во все стороны, кровь так и играет по жилам.

– Камни и теперь те же, да ты другой стал. Не ходи ты больше дробить камни, пусть тебе кто-нибудь поможет.

– Гляди-ка, ты весь одеревенел, как чурбан, – сказала Тийна, когда Каарель попробовал двинуться.

– Ничего, стоит начать, а там дело пойдет, – ответил Каарель и, правда, через несколько минут забыл все свои боли и беды. Новая постройка вытеснила из его ума все остальное.

Хлев уже достраивался. Каарель радовался широким дверям, в которые, когда придется возить навоз, въедет телега, любовался окнами, думал о том, что теперь и скоту будет светло.

Когда камни были разбиты, началась самая трудная работа – их подвоз. До сих пор с камнями боролись огонь и молот, теперь же человек сошелся с камнем грудь с грудью. Крупные вкатывали на телегу по доске, а те, что были поменьше, поднимали, обхватив руками. Старая телега на деревянных осях, которую Каарель достал для подвозки камня, уже при второй поездке рассыпалась перед самой дверью нового дома.

– Что ж, довезла все-таки, жаловаться нечего, – сказал Каарель. – Уцелела от пожара, развалина, от тестя наследство.

– Погубили все-таки старую телегу, – сказала Тийна огорченно. – Так вы и новую разобьете – и телеги развалите, и себя покалечите.

– Ну, не всем же разваливаться, как этой старой рухляди, – сказал парень, которого Каарель взял себе в помощники.

– Пришло к концу последнее родительское наследство, надо новое заводить, – сказал Каарель.

– Надолго ли тебе и нового хватит, – отвечала Тийна.

Мужики с грохотом понеслись к полю в новой телеге на железном ходу. Но в этот день подвоз камней им закончить не удалось – помешала непогода. Дождь затянулся, и помощник Каареля ушел, пообещав вернуться в погожий день. Через два дня к полудню выглянуло солнце и ветер подсушил в поле камни. Каарель решил подвозить их вдвоем с батраком-мальчонкой, так как работник не явился.

– Не ходи сегодня, пусть лишний день полежат, – уговаривала Тийна. – Опять повредишь себе.

– А кто нам велит надрываться, мы сегодня примемся за те, что полегче, – ответил Каарель. – Большие оставим, в другой раз свезем.

И так как Тийна не отвечала, Каарель немного погодя сказал опять:

– Разве мы уж и не мужчины, что ты нас к камням допускать боишься!

– Чего мне бояться! Ты сам потом ни рукой ни ногой двинуть не можешь, в груди так и хрипит, как у столетнего старика.

– В легких все равно хрипит, а от безделья они не поправятся.

Мужчины отправились в поле. Тийна еще раз напутствовала их просьбой, чтобы не подымали слишком больших камней.

Дома, разгружая воз, Каарель вынужден был один скатывать самые тяжелые камни к себе на колени, вернее, брать камни в обхват и бросать подальше от телеги, чтобы они, падая, не разбили колес. Каарель сознавал, какой вред причиняет эта тяжелая работа его легким, но все-таки привозил одну телегу за другой и приподнимал камни, сбрасывая их на землю. К концу дня они вкатили на повозку большой валун. Перед тем как его снимать, Каарель с минуту колебался.

– Попробую – что я, в самом деле, не мужчина, что ли? – проговорил он наконец и храбро взялся за камень, чтобы скатить его на землю. Но силы изменили ему, руки и ноги оказались слишком слабыми. Второпях он споткнулся и упал на колесо. Из последних сил пытаясь вывернуться из-под камня, он зашелся раздирающим кашлем и вместе с валуном свалился под телегу между колесами. В этот момент лошадь тронула.

– Ай, ай, ай! – закричал несчастный.

– Тпрр! – завопил мальчик. – Помогите!

Плотники и Тийна уже бежали на помощь.

– Держи лошадь! – закричали они мальчишке.

– Господи помилуй! – причитала Тийна. – Идите же поскорее! Теперь ему конец! Вот эти камни до чего довели!

Вскоре Каареля вытащили из-под телеги и из-под камня. Правая нога у него совсем не действовала, ступить на нее он не мог. Сначала думали, что нога переломана, но кости оказались целы.

– Помогите мне пройти в комнату и лечь, я сам не могу, – сказал Каарель.

– В комнате дыму полно, я постелю тебе здесь, – предложила Тийна.

– Ничего, что дым… это не беда.

– Ты там задохнешься.

– Э, не задохнусь.

– Ладно, вносите его, только осторожнее, я приготовлю постель, – сказала Тийна.

Вытянувшись в постели, Каарель почувствовал сильную боль под сердцем, в правом боку и правой ноге, но удержался от стона.

Тийна молча грустным взглядом смотрела на мужа.

– Где у тебя больше всего болит? – спросила она погодя.

– Везде болит, – ответил Каарель. Сказав это, он сильно закашлялся от дыма, сплюнул, и Тийна испуганно закричала:

– Ты харкаешь кровью!

Каарель ничего не ответил; но он и сам чувствовал, что кашель на этот раз не такой, как всегда.

– Здесь, в дыму, ты будешь все время кашлять, – сказала Тийна. – Я устрою тебе постель на дворе, люди отнесут тебя, полежишь, пока пройдет дым.

Сначала Каарель протестовал, но потом ему пришлось уступить.

– Дом-то строишь, да только вряд ли он тебе понадобится, – сказал Каарелю один из рабочих.

Тот только застонал в ответ.

– Поверни меня так, чтобы я мог видеть дом, – сказал он Тийне. И когда его просьбу исполнили, он стал с удовольствием следить, как под ударами топора белоснежные щепки разлетаются во все стороны, падают на землю или застревают где-то на деревьях. Стены нового дома поднимались все выше.

В воскресенье утром Каарель почувствовал себя лучше, приподнялся и сел на постели. Еще в пятницу у него правый бок и нога были покрыты твердой опухолью, сейчас она немного спала, Каарель уже мог двигаться.

– Видно, начинаешь поправляться, – сказала Тийна. – Когда ты лежал под колесами, я уже думала, что тебя задавило насмерть.

– Уж сразу и насмерть! Я даже не понял, как это случилось. Камень и не очень-то тяжелый был, просто вдруг на меня слабость нашла, что я его не смог осилить, – говорил Каарель.

Под вечер в Кадака явились старики. В глазах старухи светилось злорадное любопытство.

– Пришли проведать: слышали, Каареля камнем придавило, – сказали они.

– Думали, до сих пор под камнем лежу? – спросил Каарель.

– Да, два дня пластом лежал, шевельнуться не мог, сегодня в первый раз поднялся, – отвечала Тийна, как будто не расслышав слов Каареля.

– С этими камнями всегда приключится какая-нибудь беда. Я своему старику никогда не давала с ними возиться, где ему их все с поля перетаскать, они там местами лежат словно овцы – целым стадом. Расколешь их какой-нибудь десяток, а здоровье навсегда потеряешь. Стоит ли на это силы изводить!

Каарелю показалось странным, что старуха не ищет ссоры: даже голос ее был сегодня ласковее, чем всегда. Это заставило его призадуматься. Постройка нового дома подходит к концу. Не хотят ли они переселиться в Кадака? Этого еще не хватало! И Каарель спросил вызывающе:

– У вас дело какое к нам есть или так просто пришли?

– Тебя проведать пришли, какие еще дела, – ответила Тийна.

– А что им меня проведывать, я от этого не поправлюсь, – ответил Каарель Тийне, словно стариков и не было рядом.

– Ну вот, то говоришь, что мы тебя грызем, а теперь сам… – начала старуха по-прежнему миролюбивым тоном.

– Когда зовешь вас на помощь, вы и пальцем не шевельнете, скорее к чужим найметесь на поденщину, а теперь, когда новый дом достраивается, приползли сюда, добренькими прикидываетесь… Думали, без вас дома не выстрою? Я вам только одно скажу: если вы сюда раньше и носа не показывали, то и сейчас можете убираться.

– Что они тебе плохого сделали? – воскликнула Тийна. – Ты ведь сам не допускал их раньше к тяжелой работе.

– Замолчи ты! – крикнул Каарель на жену, и его глаза злобно сверкнули. На впалых бледных щеках появились красные пятна.

– Кусайся, кусайся, пока душонка в теле, а все-таки я тебя похороню, а не ты меня. Чего с таким человеком спорить, если он уже со смертью спорит, – ответила старуха.

– А зачем ты здесь, если и спорить со мной не желаешь? Захотелось, видно, еще одной корове веревку на шею накинуть да увести ее?

– Да перестаньте вы наконец! – упрашивала Тийна. – Мать, помолчи хоть ты!

– Ступайте-ка лучше отсюда, – обратился Каарель к старикам, – иначе покою не добьешься. Вы меня уже за мертвого считаете, но и мертвого не хотите в покое оставить. Ох, нелегко в Кадака зятем быть. Не думал я, что мне здесь придется такое терпеть.

– Я тоже не думал, – буркнул старик, и в его голосе вдруг словно послышалось сожаление и сочувствие.

– Нас чертом пугают, а я теперь знаю, что человек человеку черт. Не попади я сюда, я, может, был бы сейчас здоровый, веселый. А теперь…

Каарель замолчал, опустился на постель и застонал – не то от телесной, не от от душевной боли. Остальные молчали. Старуха встала, собираясь уходить; старик, охая, поковылял за нею. Тийна утирала слезы, а маленький Атс возился на полу.

Каарель лежал пластом, сложив руки на груди. Через маленькое закоптелое оконце тусклый свет падал на его лицо, казавшееся сейчас особенно безжизненным и бледным.

X

И вот заветная мечта молодых сбылась, сколько ни издевались старики над их планами. Молодые живут в больших светлых комнатах, где настланы деревянные полы и стоит печь с дымоходом. Однако здоровье и самочувствие Каареля, вопреки его надеждам, в новом доме не улучшились. Он, правда, помогал батрачонку пахать пары и окучивать картофель, но все это делал через силу. Ему казалось, что в его теле оставил след не только случай с камнем, но и все эти годы, проведенные в Кадака. Слабость и усталость он ощущает постоянно, а душу томят дурные предчувствия, от которых ему даже во сне не избавиться. И когда Тийна время от времени намекает ему, что можно бы позвать стариков опять в Кадака, Каарель ощущает горькую досаду. Тийна делает вид, будто не замечает этого, и с женским упорством стремится к своей цели. Она никогда не настаивает, но и не отступает от того, что задумала. Она всегда одинакова – и когда встает поутру и когда вечером ложится спать. И Каарель с ужасом чувствует, что близится время, когда сопротивление его будет сломлено и вокруг него снова соберутся люди, которых он считал проклятием своей жизни.

Во время покоса Каарель один день бывал здоров, другой – болен, кое-что делал, но за тяжелую работу не брался, оставляя ее батракам. Говорил он мало, постоянно казался погруженным в свои мысли. У него иногда бывало такое чувство, будто кто-то твердым шагом все ближе и ближе подходит к нему, порой хлопает по плечу и говорит: «Не пора ли в путь?» Это словно и не вопрос, а только напоминание о том, что скоро обязательно нужно будет собираться в дорогу. Для кого он жил? Кому он сделал что-нибудь хорошее? Что оставляет он после себя? Чем он был умнее своих родителей, которые жили до него?

«Пожить бы еще хоть лет десять, – думалось ему иногда. – Атс стал бы к тому времени уже большим парнем!» И он вспоминал нынешний богатый урожай яровых, хорошее сено и новые строения с белыми крышами, которыми он так часто любовался.

– О чем ты думаешь, когда вот так глядишь на дом? – спрашивала порою Тийна.

– Ни о чем, – следовал короткий ответ.

– Как твое здоровье? – продолжала она.

– Так себе, – отвечал Каарель.

Каарель попробовал жать рожь, но вскоре вынужден был отбросить серп, потому что, нагибаясь, он задыхался и голова у него начинала кружиться. Так и слонялся он почти без дела, глядел на работников, иногда клал несколько снопов в копны, точил серпы или носил жнецам питьевую воду.

– Совсем плох твой старик – кожа да кости, до весны не дотянет, – сказала Тийне соседка, поглядев, как Каарель со жбаном кваса неверной походкой идет из дома в поле.

Чем ближе подходила осень, тем сумрачнее становилось лицо, да и вся жизнь кадакаского хозяина. Шаг за шагом шла она к концу. Каарель слонялся как тень, останавливаясь то тут, то там, как будто проверяя, в порядке ли та или другая вещь, пригодна ли еще? Если случалось ему увидеть Атса, играющего на лужайке, на губах его мелькало что-то похожее на улыбку, но когда ребенок подбегал к нему поговорить или показать свою игрушку, мысли отца, казалось, блуждали уже где-то далеко.

Постепенно все хозяйственные заботы легли на плечи Тийны. Когда она подходила к Каарелю о чем-нибудь посоветоваться, он отвечал:

– Делай как знаешь, где уж мне…

В этом ответе слышалась печаль и усталость. Но Тийна нет-нет да и подойдет опять к мужу с вопросом, не потому, что надеется на ответ, а потому, что ей просто хочется с ним поговорить.

И вот настал день – это было во время уборки картофеля, – когда Каарель уже после полудня лег в постель и не вставал до вечера. Дождь лил не переставая. Когда налетал ветер, что-то шуршало за окнами и завывало за углом новой избы, словно кто-то хотел пробраться в дом и плакал, не находя входа.

– Ну, что ты там? Я ведь еще не умираю, – сказал Каарель ветру.

Он и на следующее утро не поднялся с постели, хотя дождь прошел и солнце сияло на ясном небе.

– Ты сегодня не встанешь? – спросила Тийна.

– Неизвестно, встану ли я и завтра, – ответил Каарель.

– Опять грудь болит?

– Нет, не болит, а только ослабел я, подняться не могу. Да и что я буду делать, даже если встану!

– Есть хочешь?

– Нет.

– В воскресенье надо бы за доктором съездить – что он скажет.

– А что ему говорить.

Тийна помолчала немного, потом печально промолвила:

– Пожил бы ты еще хоть с годик, – и села на край постели.

Каарель улыбнулся.

– Тебе только смеяться! – сказала Тийна с упреком.

– Поневоле засмеешься, слушая тебя: пожил бы хоть годик… Будто это в моей власти – жить или помирать?

– Пожил бы хоть до тех пор, пока я рожу: не за горами – каких-нибудь две-три недели, – сказала Тийна.

– Не знаю, может, и дотяну.

В Кадака настали тяжелые дни; хозяин лежал в постели, как на смертном одре, хозяйка, ходившая на сносях, должна была одна со всем справляться. Ноги у нее подкашивались от слабости, ночью не было сна от нахлынувших забот. Поэтому однажды вечером она опять сказала Каарелю:

– Послушай, я позову из Лыугу стариков, у нас теперь просторнее, а мне одной не управиться.

– Дала бы ты мне хоть умереть спокойно, а потом звала бы.

– А как я справлюсь осенью в поле? Ведь мальчонка один не вытянет.

– Постарайся, обойдись как-нибудь, дай только мне умереть без них. В старом доме света белого не видел, в Лыугу – и говорить нечего, теперь новое жилье построил, а что мне от него толку? Думал, поправлюсь, да где там! Умереть спокойно и то не дадут. Грызешься, грызешься, а когда же умирать…

– Если ты матери не терпишь, я позову только отца.

– Делай как знаешь, я тебе запретить не могу, а только я их никого не хочу видеть. Знать, что они живут со мной под одной крышей – и то для меня мука, – сказал Каарель.

– Ну, не буду звать, раз ты не хочешь. Как-нибудь обойдусь, – отвечала Тийна.

– Попробуй, может, и справишься без них.

Но здоровье Каареля день ото дня становилось все хуже. Он мог лежать только на спине. Если к нему подходил маленький Атс, Каарель говорил, отгоняя его:

– Не подходи к отцу, от отца дурно пахнет.

Ребенок глядел на Каареля и испуганно отходил в сторону.

Недели две жизнь шла по-прежнему, потом Тийна почувствовала, что силы ей изменяют. И снова обратилась она к мужу, прося разрешения позвать стариков. Он посмотрел на нее широко раскрытыми глазами и сказал:

– Ну, если ты иначе не можешь – зови… А кроме них тебе некого взять?

– Кого же я возьму?

Итак, Тийна отправилась в Лыугу за стариками. Те готовы были идти хоть сейчас.

– А ему-то сказала, что идешь нас звать? – спросила мать.

– Сказала.

– Он, конечно, не согласен?

– Согласен.

– Вот чудеса, как это у него сердце смягчилось!

– Ты ему, мама, ничего не говори, он уже совсем плох.

– Неужто так плох?.. А что ему говорить! С умирающим какой разговор! Он где – в горнице, что ли?

– Да.

– Ну, я туда и на порог не ступлю, и не покажусь… Смотри, выстроил-таки новый дом; прямо не верится. И какой красивый! Любо смотреть. Здесь ни у кого и нет такого. И кому только он его строил, сам ведь давно одной ногой в могиле. Да и ты ведь не возьмешь на себя усадьбу.

Они пошли в Кадака. И в самом деле, старуха сделала так, как обещала: она не показывалась в горнице, а хлопотала больше во дворе и делала все так ловко и быстро, словно сразу помолодела. Тийне она не позволяла ни к чему прикасаться.

– Ты иди в комнату, посиди с Каарелем; посмотри, что он делает, пошей что-нибудь. Незачем тебе работать да тяжести подымать – еще повредишь себе, – говорила мать Тийне. И говорила она совсем иначе, чем в те времена, когда не переставая ссорилась с зятем.

Сперва Тийна старалась, где могла, помочь матери, но вскоре поняла, что этого и не требуется. Мать снова превратилась в настоящую хозяйку Кадака, а такая хозяйка успевает всюду заглянуть и все сама сделать. Тийна еще не говорила Каарелю, что старики перебрались в Кадака, но он, верно, и сам заметил это, хотя старики в горницу не входили да и в передней комнате по вечерам разговаривали шепотом. Тийну это мучило, и через несколько дней она призналась Каарелю:

– А я позвала стариков к нам.

– Никак без них не могла обойтись! Потом они все равно переселились бы, – с упреком ответил Каарель и отвел глаза.

– Что ж худого, что они здесь, их и не видно. Сидят в передней комнате, да и там боятся громко говорить, – сказала Тийна.

Через несколько дней Каарель сам заговорил о стариках.

– Что, старики все еще здесь? – спросил он Тийну.

– А как же, здесь. Иначе как бы я могла с тобой сидеть, – ответила она.

– Их что-то совсем не слышно.

– Да они все во дворе хлопочут.

Каарель успокоился. Дня через два он спросил снова:

– Что отец делает?

– Веет на гумне, – сказала Тийна.

– Почему они никогда не зайдут в горницу?

– Не хотят тебе мешать.

– А мне хочется, чтоб побольше людей было, а то все кругом точно мертвое. Дождь идет?

– Нет, не идет. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто так… Снег еще не выпал?

– Нет еще.

– Знать бы, когда первый снег выпадет.

– Кто его знает. А к чему тебе снег?

– Думаю – увижу ли я его еще раз, в комнатах зимой хорошо будет, тепло… Я так устал, спать хочется, а сон не идет… Что ты там делаешь?

– Шью.

– Что ты шьешь? Ты шей здесь, подле меня, чтобы я мог тебя видеть; я погляжу, что ты шьешь… Вы все меня сторонитесь, а я ведь еще не умер… Мать давно уже говорила, что с мертвым ссориться не хочет.

Он говорил холодно, равнодушно.

Тийна пододвинулась к кровати и продолжала шить. Каарель глядел на нее с минуту, потом произнес:

– Как ты пополнела… Что это ты шьешь такое белое?

– Рубашку, белую рубашку.

– Мне на смерть?

Тийна не ответила.

– Правда? – снова спросил Каарель.

– Почему ты так думаешь?

– Вижу – такая белая, слышу – шуршит, чему же это еще быть, думаю. Дай сюда, я посмотрю, на ощупь попробую.

Он протянул руку, но она бессильно упала на одеяло. Тийна подала ему рубашку.

– Ну да, конечно, я сразу понял… А какая тонкая, красивая! За всю свою жизнь никогда не носил такой рубашки… И штаны такие же сделай, только пошире, чтобы легко было надеть; побольше материи изведешь, ну да ладно… Ни мыла, ни полотенца мне в гроб не клади, это у стариков так заведено; что мне там, в земле, еще мыться да чиститься, там мы все одинаково грязные.

Он пошевелил посиневшими губами, силясь улыбнуться.

– Старики придут сюда, пока я жив? – помолчав, спросил Каарель.

– Конечно, придут, если ты захочешь.

– Пускай приходят, я же им не запрещаю. Хватит с меня и постели, да и той много.

Тийна промолчала.

– Атс будет меня помнить, когда вырастет? – спросил он минуту спустя.

– Не знаю, может, и будет.

При этих словах в угасших глазах больного мелькнула чуть заметная искорка жизни.

– А ты выйдешь замуж, когда меня не станет?

– Почему ты спрашиваешь? Не хочешь, чтобы я выходила?

– Что мне тут хотеть или не хотеть. Все равно, в могиле ничего знать не буду. Я только думаю о детях – под чужой кнут попадут.

– Ах, за кого мне выходить, кому я нужна! Если бы не ты, я бы и сейчас еще была одна.

– Ну вот и останешься опять одна, только на каких-нибудь несколько лет я тебя и потревожил…

Как-то выдалось несколько ясных, погожих дней. Солнце ярко светило в окошко.

– Гляди, солнце светит, – сказал Каарель и немного погодя добавил: – Почему кругом так тихо, будто вымерло все? Я и сейчас уже как в могиле. Почему к нам никто не приходит? Мне сегодня лучше, я, наверно, начинаю поправляться… Тийна, скажи что-нибудь! Почему ты молчишь?.. У нас теперь такие хорошие полы, хоть бы раз созвала парней и девушек, пусть поиграют, попляшут. Я посмотрю на них, послушаю, хоть какая-нибудь радость будет от нового дома… А где Атс?

– В другой комнате спит.

– Почему он все время спит, он ведь еще не устал?

– Ты так много говоришь, видно, конец твой близко.

– Да нет, я выздоравливаю, слышишь, и кашель меньше.

Но тут же у него начался приступ удушливого кашля.

– И кашлять-то уже сил нет, в животе совсем пусто, – пожаловался он.

– Не говори много, тебе вредно.

– Я больше не буду.

Но, помолчав немного, он опять стал задавать Тийне разные вопросы.