Текст книги "Оттенки"

Автор книги: Антон Таммсааре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

28

Мерихейн несколько вечеров ждал Тикси, ждал, несмотря на дурные предчувствия, но Тикси все не приходила и не приходила. Кто знает, может быть, этим бы их роман и закончился, если бы Мерихейн не встретился с пьяным Лутвеем, рассуждения которого перевернули в сознании писателя все с ног на голову и вызвали к жизни новые догадки, новые надежды. Старый холостяк уже нигде не находил себе покоя, он должен был увидеть Тикси, должен был с нею поговорить, услышать правду из ее собственных уст.

Мерихейн допускал, что Тикси способна лгать и обманывать, обманывать жестоко, бесцеремонно, однако, он, как и все мужчины, даже самые здравомыслящие, был уверен в том, что женская ложь, женские хитрости всегда предназначены для кого-то другого, но не для него. О-о, он составляет исключение, он обладает особыми качествами, у него опытный, проницательный глаз, и в данном случае возможность какой бы то ни было лжи, какого бы то ни было обмана исключена!

Мерихейн забыл, что уже давно подметил в облике Тикси черты, роднившие ее с несколькими знакомыми ему женщинами, оказавшимися удивительными мастерицами по части обмана: те же глаза, тот же рот, зубы, улыбка, тот же тихий и мечтательный взгляд, полный детской непосредственности и невинности, обманчивой невинности. Эти женщины лгали красиво и естественно, до того красиво и до того естественно, что Мерихейн еще годы спустя склонен был считать их ложь истиной.

Да, красивая, приятная ложь!

Мерихейн забыл все, чему научила его жизнь, ибо забвение отрадно, а вера сладка.

Но, несмотря на веру Мерихейна, Тикси все не появлялась, ему даже ни разу не посчастливилось встретить ее случайно на улице, старый холостяк потерял наконец терпение и решил написать девушке. Первое письмо было коротенькое, выдержанное в игривом тоне, в котором, однако, звучала тихая надежда; второе письмо было длиннее и серьезнее первого; Мерихейн написал и третье письмо, где было сказано больше, чем в двух первых, вместе взятых, но отсылать это письмо он не стал, а счел за лучшее дождаться вечером Тикси на улице возле ее конторы. Под каким-то благовидным предлогом он ушел с работы на полчаса раньше и торопливо, с бьющимся сердцем отправился на свидание. Он ждал не напрасно, ему удалось встретиться с девушкой, но Тикси куда-то спешила, ужасно спешила.

– Вы выбрали очень неудачный день, – объяснила она, – сегодня у меня нет ни минуты времени. Почему вы не пришли ну хотя бы вчера.

– Я послал вам два письма, а вот третье отослать воздержался, пришел сам.

– Два письма? Я не получила ни одного.

– Не могли же они потеряться, путь такой короткий.

– Может быть, мне их просто не передали! Ах, уж эта мама, вечно она все забывает, да и какой со старого человека спрос, но иной раз она меня просто из себя выводит… – Язык девушки работал, как молотилка.

Выражение лица и голос Тикси не оставляли сомнений в том, что мать действительно иной раз выводит ее из себя.

– А почему вы не отослали третье? – спросила девушка у Мерихейна, – может быть, оно оказалось бы счастливее. Сожгли?

– Нет, не сжег.

– Разорвали?

– Тоже нет.

– Что же вы с ним сделали, скажите, прошу вас.

– Оно у меня в кармане.

– Может, вы отдадите его мне, у меня хоть одно письмо от вас было бы.

Мерихейн колебался, он не знал, как лучше поступить, но в конце концов все-таки отдал письмо, и девушка с таким проворством спрятала конверт за пазуху, что даже забыла поблагодарить писателя. А он, как только отдал письмо, так сразу же и пожалел об этом, но сожаление было робким, ему самому не вполне понятным.

– Прочту потом, когда будет время, – сказала Тикси, когда письмо было надежно спрятано.

Торопливо шагали они по улице, к окраине города, где жила Тикси, Мерихейн с трудом поспевал за девушкой, так она спешила: ведь ее ждала мать, чтобы вместе куда-то пойти, к каким-то знакомым, то ли проведать больную, то ли еще что-то в этом роде, в общем, визит не из приятных. Но Тикси ничего не может поделать, пришлось уступить настоянию матери, да к тому же и сама больная просила прийти, просила ради всего святого, она ждет – это хорошая знакомая девушка, ее старая подруга, может быть, они увидятся в последний раз. Тикси ужасно жаль, но она вынуждена пойти, ей также ужасно жаль двух затерявшихся писем, но она счастлива, что хоть третье заполучила.

Мерихейн не мог расслышать всего, что говорила Тикси, – уступая дорогу встречным прохожим, он то и дело отставал от девушки и каждый раз вынужден был прибавлять шагу, чтобы поспеть за нею. Наконец ему представилась возможность сказать:

– Я видел Лутвея, он говорил странные вещи.

Мерихейн чувствовал, что этот разговор надо было начать совсем иначе, но ничего лучшего ему в голову не пришло. К тому же лицо и поведение Тикси смущали Мерихейна все больше.

– Он вообще с тех пор, как от вас ушел, стал каким-то странным, – ответила Тикси тоном деловой, умудренной житейским опытом женщины.

– Да, он говорил странные вещи, имея в виду именно вас, – продолжал писатель.

– Меня?! – удивилась девушка, словно Лутвей был для нее совершенно чужим человеком. – Что он обо мне мог говорить?

– Говорил, будто это вы виноваты в том, что он от меня ушел.

– Я? Он с ума спятил! Какое это имеет ко мне отношение?

Мерихейн хотел еще что-то сказать, но смешался. Наконец старый холостяк неловко произнес:

– Оказывается, это он оторвал у мухи крылья.

– Этого от него можно было ожидать, настолько-то я его знаю.

– Но это якобы была ваша идея, он поступил по вашему желанию и наущению.

Тикси рассмеялась, рассмеялась до того весело, до того лукаво, что Мерихейну показалось, будто он впервые слышит, как весело и лукаво может смеяться Тикси. Глаза у нее так и сверкали, так и сверкали и бегали по сторонам. Ай, как они бегали, ай, как они сверкали!

– Господин Лутвей, вероятно, был пьян, когда говорил это, – сказала Тикси, справившись наконец со смехом.

– Да, и порядком.

– Ну конечно, я сразу так и подумала, с пьяных глаз он может еще и не такое нагородить. И вы поверили?

Мерихейн не дерзнул признаться, что поверил словам пьяного студента и что именно поэтому решил подождать сегодня Тикси на улице.

– Он ужасно пристрастился к вину, – продолжала девушка, – а когда напьется, не отдает себе отчета, что говорит. Сколько пришлось мне вытерпеть из-за его глупой болтовни!

Тикси была опечалена, чрезвычайно опечалена.

– Когда он пьян, он ни с чем не считается, – вновь заговорила она, – ни с чем. В пьяном виде он осуществляет то, что задумал в трезвом. Я его знаю. Интересно, чего он хотел добиться, когда нес всю эту ахинею?

Тикси так и сказала – «ахинею». Затем девушка умолкла с таким видом, будто она сосредоточенно что-то обдумывает.

– Ах да! Понимаю, понимаю, меня-то он своими фокусами не проведет. Просто-напросто он ревнует и хочет испортить наши с вами отношения, да, тут больше и думать нечего, – ему не нравится, что я захожу к вам. Да-да, так оно и есть! Значит, вот отчего он и мне так нехорошо говорил про вас, я не стану повторять, не хочу, очень уж некрасиво он выразился.

Мерихейн не знал, что и сказать, и, немного помолчав, Тикси добавила с легким вздохом:

– Бедный мальчик!

– Да, он выглядел очень несчастным, – подхватил Мерихейн, – но он говорил кое-что и пострашнее, он говорил, что…

Однако Тикси сегодня, как видно, была начисто лишена любопытства, она даже не дала Мерихейну закончить фразу и невежливо перебила его:

– К сожалению, я должна зайти в этот дом, к одной своей подружке, она тоже собиралась вместе со мною навестить больную, мать велела мне забежать за нею.

– Когда я смогу с вами встретиться, когда у вас будет время, барышня? – успел еще спросить Мерихейн.

– Сейчас не могу сказать ничего определенного, но я прочту ваше письмо и отвечу вам, подождите, я сообщу, когда и где. Может быть, я и сама зайду к вам, вы по вечерам по-прежнему дома?

– Дома.

– Вот и хорошо, я к вам приду.

Девушка исчезла за воротами, а Мерихейн побрел к себе домой, он шел очень медленно, повесив голову, ссутулившись, давно уже на душе у него не было так тяжело.

– И как только она может смеяться, – бормотал он про себя, бормотал и брел по вымощенной камнями улице.

29

– Вы здесь живете один? – спросила Тикси, входя в помещение.

– Один, совершенно один. У меня есть еще и вторая комната, не хотите ли взглянуть?

Кулно распахнул двери в соседнюю комнату.

– Прежде здесь жил один мой товарищ, но вот уже больше года я занимаю все один. Видите, вокруг сад.

– Как красиво! – сказала Тикси в тихом экстазе. Она на мгновение задумалась, затем словно бы стряхнула с себя что-то и удивленно воскликнула: – Как много у вас книг!

Тикси остановилась посреди комнаты и огляделась: одна, вторая, третья полка, и все заполнены книгами. Тикси хотелось сказать, что ни у кого – ни у Лутвея, ни у Мерихейна – она не видела столько книг, но девушка молчала, она смотрела и думала, смотрела и удивлялась. И просто, чтобы сказать что-нибудь, спросила:

– А что во всех этих книгах?

– Слова, только слова, – ответил Кулно с улыбкой.

– Как много слов! – еще сильнее удивилась Тикси, и Кулно не мог понять, деланное это удивление или искреннее.

– Можно мне посмотреть эти книги? – спросила девушка после недолгого молчания.

– Сделайте одолжение. Вот на этой полке, пожалуй, самые интересные. Возьмите, к примеру, эту.

Кулно указал на какую-то книгу по естествознанию, где было много картинок.

Девушка села на ковер возле полок, положила толстую книгу на колени и начала ее листать. Пышный завиток волос упал Тикси на лоб, и она стала похожа на маленькую девочку. В ней уже не было и следа от той умудренной жизненным опытом женщины, которая несколько дней тому назад шла рядом с Мерихейном по улице, торопясь то ли к больной подруге, то ли еще по какому-то спешному делу.

– Так неудобно, может быть, лучше положить книгу на стол, – заметил молодой человек.

– Нет, мне хорошо тут, – возразила девушка и посмотрела на Кулно снизу вверх такими глазами, словно бы испытывала ужасную неловкость оттого, что ей именно тут так хорошо.

– Ну и прекрасно, если хорошо, – согласился молодой человек, придвинул свой стул поближе к девушке и склонился над нею, словно и ему тоже хотелось посмотреть картинки. Тикси все листала и листала книгу, девушка переворачивала страницы даже в те мгновения, когда поднимала глаза на молодого человека, а он все время что-то ей говорил.

– Мне очень хочется задать вам один вопрос. – сказал вдруг Кулно, меняя тему разговора. – Не скажете ли вы мне, почему вы разошлись с Лутвеем?

Девушка опустила глаза и ответила уклончиво:

– Я не знаю почему, он так хотел.

– А Лутвей говорит, что вы хотели.

– Он вправду это сказал?

– Да, и ему я верю больше, чем вам.

– Тогда не знаю, не знаю ничего.

Кулно молчал и неотрывно смотрел на Тикси, она же, низко опустив голову, вперила взгляд в книгу, – можно было подумать, будто ее заинтересовала какая-то картинка. Молодой человек не видел ничего, кроме макушки девушки и ее ушных раковин, которые ярко пылали.

Прошло несколько мгновений, по-видимому, мучительных для девушки, – ее пальцы начали машинально что-то пощипывать. Наконец, словно прося прощения, Тикси взглянула на Кулно и произнесла:

– Зачем вы это спрашиваете?

Это звучало как вопрос и все-таки казалось больше сожалением, – дескать, не надо бы этого.

– Ведь Лутвей предлагал вам обвенчаться, – сказал Кулно.

– Если вам все известно, зачем вы об этом говорите?

– Мне хотелось бы знать, почему вы за него не вышли?

Тикси не ответила, лишь покраснела.

– Я понимаю, вам неприятно говорить об этом, но, может быть, вы все-таки мне ответите, я затем вас и пригласил.

– Только затем?

– Не совсем, но все же.

Кулно поднялся со стула и зашагал взад-вперед по комнате. Ему хотелось что-то обдумать, понять, но голова его работала плохо. Он вновь сел на стул возле Тикси.

– Если бы я знала… – начала девушка.

– Если бы вы знали… что?

– …зачем вы спрашиваете.

– Я скажу об этом потом.

– Но – одно условие.

– Хорошо.

– Лутвей не должен этого знать.

– Само собою разумеется.

– Я не хотела стать его женой.

– Это мне известно, но – почему?

– У нас не было бы детей.

Девушка опять уставилась в книгу, и ее уши запылали еще сильнее прежнего. Кулно поднялся со стула, прошелся по комнате, затем остановился возле девушки и сказал словно бы для себя:

– Об этом я должен был и сам догадаться.

Так как Тикси ничего на это не сказала, Кулно вновь сел около нее на стул и смотрел на кудрявую головку девушки, опустившуюся еще ниже. Оба молчали. Наконец Тикси осмелилась поднять глаза на молодого человека, словно хотела спросить: «Зачем вы меня мучаете?» – и Кулно нашел, что ее глаза соблазнительнее, чем когда-либо прежде, а губы вызывают желание.

– Знаете, Тикси, – сказал он, – я всегда считал вас хорошей девушкой, а выходит, вы даже лучше, чем я думал. Правда-правда, еще лучше.

Кулно опять поднялся со стула, надеясь, что движение поможет ему собраться с мыслями, но и на этот раз ничего не вышло, потому что он все время чувствовал на себе странный взгляд девушки, молодой человек снова сел на стул, наклонился к ней и спросил:

– А за меня вы не хотите выйти замуж?

В глазах девушки мелькнуло нечто, похожее на страх; она еще ниже опускает голову и не говорит ни слова.

– Конечно, доходы у меня небольшие, но авось перебьемся. У меня нет ничего, кроме этих книг, но если вы согласитесь, то будет еще и Тикси.

Девушка на ковре становится маленькой-маленькой, словно она и впрямь еще девочка. Непослушный локон опять падает ей на глаза, мягкие волоски на затылке шевелятся от дыхания молодого человека.

– Почему вы не отвечаете? Не хотите за меня выйти? – спрашивает Кулно и отодвигает пальцем прядь волос с лица девушки. – Златые горы я вам не могу обещать, – продолжает он, так и не дождавшись ответа, – но, может быть, вы все же выйдете за меня?

Девушка все еще не отвечает, она лишь становится меньше и меньше. Вот уже на раскрытые страницы капают первые слезы, и Тикси закрывает лицо руками, книга соскальзывает с колен на пол.

– Почему вы плачете, Тикси? Я не хотел обижать вас… вы, наверное, не так меня поняли… станем мы венчаться или нет, будет зависеть только от вас, я сделаю, как вы хотите. По-моему, наша с вами жизнь несравненно дороже каких бы то ни было формальностей, но именно поэтому лучше поступить как принято в нашем обществе, тогда никто не посмеет вас оскорбить.

Тикси плачет. Она прислонилась боком к книжной полке, волосы еще больше упали на лицо девушке.

Кулно растерян. В голове у него все смешалось, он не знает, что и подумать. На память ему приходит пьяный бред Лутвея, его разглагольствования о лживости Тикси, о том, как она изворачивалась, обманывала его, водила за нос, о Мерихейне, о каком-то слесаре, и Кулно понемногу начинает склоняться к мысли, что все это скорее всего ложь и что у девушки есть своя, неведомая никому правда, которая и заставляет ее проливать слезы. Он отодвигает в сторону раскрытую книгу, становится возле Тикси на колени, отводит ее руки от залитого слезами лица и спрашивает:

– Неужели я действительно до того плох, что вы не хотите выйти за меня?

Рыдания Тикси усиливаются, она прижимается к молодому человеку, прячет голову под полу его пиджака.

– Но я же хочу, – произносит она сквозь слезы.

– Почему же ты плачешь?

– Ведь я такая глупая.

– Ну, это горе не так велико, чтобы из-за него плакать.

– Я плачу не только из-за этого.

– Из-за чего же еще?

– Просто так.

– Без всякой причины?

– Нет, причина есть.

– Какая же?

Тикси плачет.

– Постарайся сказать, постарайся найти слова, тогда станет легче.

Но Тикси лишь плачет, плачет горько, плачет захлебываясь, плачет, как могут плакать лишь те, кому причинили большое зло, большую боль.

– Так нельзя, Тикси, ты меня обижаешь. Неужели ты мне не можешь сказать?

– Не могу, не умею.

– Ну попробуй же наконец. Скажи тихо, скажи совсем тихонько.

Рыдания.

– Ну же, Тикси, моя Тикси.

Девушка забивается еще глубже под полу пиджака Кулно.

– Мне стыдно, – шепчет она, – жалко…

– Моя бедненькая, – ласкает ее Кулно.

– …жалко, что…

– Что?

– …что я… такая…

– Какая?

– …не… нечистая!

Тикси говорила шепотом, но последнее слово прозвучало как крик. У Кулно даже дрожь по телу пробежала. Так жалобно кричать могут только дети, только маленькие слабые животные или птенцы, когда их обижают.

Кулно все сильнее прижимает к груди припавшую к нему с судорожными рыданиями девушку, словно хочет задушить ее, лишь бы не слышать больше ее кричащего шепота. Молодой человек не знает, как назвать свое состояние, но чувствует – что-то сдвинулось в его сердце, и ему кажется, будто кто-то кричит в нем голосом Тикси, будто это плачет не Тикси, а он сам, плачет жалостливо-жалостливо, как мог плакать когда-то давно, много лет тому назад.

Кулно вспоминает свои слова о праведности и святости – со смехом сказанные им недавно там, на поле, на краю канавы, среди грязи, среди поэтической весенней грязи, среди сверкающих весенних луж, под журчание ручейка, под веселое щебетание Тикси, – и он думает, что больше так не сказал бы.

Нет, нет, Тикси вовсе не праведная, как он думал, и не святая, как сказала она сама, и все-таки она словно бы и то и другое, вместе взятое!

Все сильнее прижимает молодой человек девушку к груди и наконец говорит:

– Знаешь, Тикси, мы оба еще достаточно глупы, чтобы составить счастье друг друга.

Рыдания девушки усиливаются.

Теперь Тикси плачет уже не от боли, но и не от радости, – боль и радость словно бы слились воедино и исторгают из глаз девушки слезы счастья. Может быть, это и есть то самое счастье, о котором говорил Кулно, может быть, это обретенное на земле блаженство души, которое нисходит лишь на тех, кто глубоко раскаялся, искренне исповедался в своих грехах и был услышан чутким ухом, понимающим сердцем.

Тикси не могла бы сказать, чем это объяснить, но, как только она перешагнула порог квартиры Кулно, ее охватило странное, не изведанное ею прежде чувство. Ей хотелось, к примеру, взять да и выскочить из окна в сад, а потом заскочить обратно в комнату; ей хотелось петь и щебетать, так же как там, на поле, залитом лучами солнца; ей хотелось восхищаться собою, другими, всем сущим на земле. Ей хотелось упасть на пол и валяться, и кататься по нему, как катаются по мураве детишки, сверкая розовыми икрами, а накатавшись вдосталь – долго-долго лежать, глядя в синее небо, глядя на расцвеченную лучами солнца тучу, которая поднимается из-за леса, точно утес.

О-о, это он и есть, тот самый, о ком говорил Мерихейн, обнимая Тикси за плечи, это он и есть – тот, кто должен появиться из синеющего вдали леса! Ах, если бы можно было лежать до тех пор, пока он не подойдет совсем близко, если бы можно было оставаться недвижимой до тех пор, пока он не окажется рядом – он, предмет ее мечтаний, ожидаемый, желанный!

А когда Кулно начал говорить, Тикси почувствовала: тот, кто должен был появиться из синеющего вдали леса, уже пришел и стоит перед нею, требуя отчета о том, как его ждали, как тосковали о нем.

Ах! Счастье так близко, нужна лишь вера, чтобы взять его, счастье так доступно, нужна лишь смелость, чтобы за него ухватиться. Но Тикси сразу же становится робкой и недоверчивой, – перед лицом счастья, о котором она так долго мечтала, девушка лишается веры, чувствует себя недостойной его.

Ее впервые в жизни охватывает ощущение огромной невозвратимой утраты, горькое сожаление об этой утрате, и Тикси кажется, что истинное счастье, которое сейчас так близко, может пройти мимо нее, и – навсегда.

Она чувствует себя слабой и неразумной, она чувствует, что, будь она даже Мерихейном, все равно ей не суметь написать книгу о жизни, даже самую глупую книгу, ибо жизнь все-таки не такая, как думала Тикси, совсем не такая.

Девушка чувствует, что настоящее счастье близко, но его отделяет от нее невозвратимость ее потери, горечь ее раскаяния. И Тикси страдает – что же она еще может! – и Тикси плачет – что же ей еще остается!

Пусть другие скажут, какая она – жизнь, пусть другие пишут о ней книги, Тикси жаждет только одного – истинного счастья, больше ей ничего, ничего не надо.

Потому-то она и плачет.

Кулно пытается ее успокоить.

– Не плачь, все плохое уже позади. Теперь мы поступим по-другому, сделаем все как полагается, ведь это дело пустяковое, ведь ради нашей жизни, нашего счастья можно и посчитаться со всеми этими людскими затеями. И знаешь что еще? Потом мы отправимся в свадебное путешествие, непременно отправимся. К тому времени расцветут самые красивые цветы, и мы отправимся. Хватит денег – поедем, не хватит – пойдем пешком. Вскинем на спину рюкзаки и пойдем.

Рыдания Тикси усиливаются.

– Я покажу тебе хутор, где я вырос, покажу тебе реку, о которой рассказывал. В этой реке плавают серебряные плотицы с блестящими красными глазами и полосатые, словно тигры, окуни, а щуки похожи на серых жеребцов в яблоках, которые ржут и роют копытом землю, фыркают и пританцовывают, так что вскакивай на них верхом да скачи, мчись то вверх – на гору, то вниз – с горы, а свежий ветер так и пронизывает тебя насквозь…

Тикси плачет.

– Я покатаю тебя по реке в лодке, я поведу тебя на сочный заливной луг, где земля под ногами так и шипит при каждом шаге. Мы с тобой пройдем босиком по мягкому мху, мы станем плескаться в теплой воде, и по ее поверхности побегут от нас волны, мы пойдем с тобой по нашей долине – горка впереди, горка позади, – у нас совсем крохотная долина, совсем маленькие горки, мы пойдем с рюкзаками за спиной, с палками в руках, ты станешь щебетать, я – смеяться.

Тикси все еще плачет.

– Хочешь, я покажу тебе тот лес, где мы искали вороньи гнезда, покажу березы, те самые, на гибкие вершины которых мы залезали, чтобы затем – у-ух! – спуститься вниз, так что по телу дрожь пробегала, это было страшно, но так несказанно хорошо! Теперь эти березы уже высокие и толстые, мы пройдем под ними с рюкзаками за спиной, с палками в руках и отправимся бродить по свету. Если устанем, посидим, отдышимся и зашагаем дальше.

Тикси все еще не перестает плакать.

– Я покажу тебе самые красивые уголки нашей родной земли, я покажу тебе горы и долины, леса и озера, болота и топи, пестрые от цветов излучины речек и луга. Там обитает печаль, там бродит грусть, и – поет, поет. Я поведу тебя туда, где растут прекраснейшие цветы наших полей, я усажу тебя на их благоухающий ковер, я смастерю для тебя дудочку из ивы, – заиграешь на ней – и тебе откликнется весь лес. И когда мы двинемся дальше среди цветов, ты станешь играть на дудочке и щебетать; мы будем шагать вперед, когда разгорается утро, когда угасает вечерняя заря, а иной раз и в полдень, если солнце скроется за светлым, отливающим синевой облаком, а иной раз и в полночь под крик бессонной птицы. Мы пройдем по всей нашей земле, во рту у нас будут дудочки, за спиной – рюкзаки, в руках – палки.

Тикси все плачет, плачет, потому что тот, о ком она мечтала, тот, кого она желала, – так близко. Теперь ей все остальное – трын-трава. Теперь она могла бы, не моргнув глазом, еще раз свернуть голову мухе Мерихейна, о-о, она могла бы кому угодно свернуть голову, даже самому Мерихейну, только бы обрести свое большое счастье.

Кулно продолжает говорить:

– А когда мы обойдем всю нашу землю, когда нам надоест играть на дудочке, когда котомки станут нам тяжелы, мы вернемся назад, сюда. Здесь, правда, ничего нет, кроме окон в сад да книг на полках, но ведь будешь еще ты, буду еще я, и ты сможешь тут щебетать, как птичка, смеяться хоть до скончания века – щебетать и смеяться.

Тикси продолжает плакать.

Кулно становится печальным. И, словно задумавшись о чем-то, он качает девушку на груди и бормочет:

– Плачь, плачь, моя девочка! Плачь, плачь, моя куколка!

Кулно умолкает, он уже не находит нужных слов, не находит слов утешения. Глупым чувствует он себя, ведь у него так много книг, а в этих книгах видимо-невидимо всяких слов, и все-таки он не может найти нужные: Кулно чувствует себя до того глупым, что способен лишь гладить девушку по голове и повторять:

– Ну, Тикси! Ну же, Тикси!

Но и это вовсе не те слова, которые сейчас нужны, совсем не те! И рыдания Тикси, мало-помалу переходящие в жалобные всхлипывания, тоже не заменяют этих слов.

Нужны слова не такие, совершенно не такие, но Кулно и Тикси не знают, какие слова нужны им сегодня.