Текст книги "Оттенки"

Автор книги: Антон Таммсааре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

22

Ах, жизнь все-таки вовсе не такая, как думает Тикси, жизнь будничнее и хуже, чем пишут в книгах, жизнь – это все еще не написанная и не прочитанная книга!

Если бы Тикси была Мерихейном, она написала бы новую книгу, настоящую книгу о жизни; Тикси написала бы совсем простую и глупую книгу, потому что ничего не знает ни о жизни, ни о людях. Она даже не сумела бы сказать, каков на самом деле Лутвей, что за человек Мерихейн и почему у Кулно такие странные глаза. Нет, действительно она ничего не знает, она не знает ничего даже о себе самой, и все-таки Тикси написала бы свою глупую книгу о жизни. Если бы была Мерихейном.

Жизнь складывается совсем по-другому, не так, как предчувствовала, как боялась Тикси. Девушка думала, что, когда пробьет час разлуки с Лутвеем, она станет плакать, станет сожалеть о прошлом, станет цепляться за молодого человека, а он уйдет с беспечной улыбкой. Девушка думала, что в лучшем случае они с Лутвеем расстанутся, как это бывает иной раз в романах: со слезами на глазах, с красивыми словами на устах, что-то обещая друг другу, в чем-то клянясь, хотя каждый знает, что эти обещания и клятвы сразу же будут забыты, – о них вспомнят разве что на смертном одре, когда исполнить их уже невозможно.

Жизнь складывается совсем по-другому, не так, как предполагал Лутвей, – с чего бы иначе он сделался таким нервным, с чего бы иначе его стал раздражать любой пустяк? Почему он уже не может спокойно слышать ни смеха, ни болтовни Тикси? Почему его настораживает и ее молчание, заставляя в чем-то сомневаться, что-то подозревать? Почему хандра толкает его к вину, но чем больше он пьет, тем сильнее она становится? Почему он с каким-то болезненным любопытством следит за тем, что Тикси делает, куда она ходит, с кем встречается? Почему у него иной раз бывает такой вид, что можно подумать, будто он и впрямь ревнует?

Почему? Никто этого не знает. Не знает Тикси, не знает и сам Лутвей. Может быть, могли бы кое-что разъяснить Мерихейн или Кулно, но их дело – сторона, все это касается лишь Тикси и Лутвея, а сами Тикси и Лутвей ничего не понимают.

Тикси знает только одно: Лутвей становится странным, становится смешным, еще совсем недавно ей в голову не могло прийти, что он может быть так странен, так смешон.

Когда-то Тикси робела перед Лутвеем, смотрела на него почтительно, снизу вверх, ведь он был старше ее и умнее, гораздо умнее, а теперь девушке временами кажется, будто Лутвей становится все глупее, будто Лутвей становится все моложе: превращается в мальчика, в злого, раздражительного мальчика, а ведь мужчины никогда не ведут себя подобным образом. Тикси думает, что не ведут.

Лутвей перестал понимать шутки, он не желает больше играть, а Тикси хочется шуток, хочется игры! И в то время, как Лутвей серьезен и неразговорчив, в то время, как он обращается с Тикси таким образом, словно у них уже полдюжины детей, в то время, как он становится все мрачнее, все раздражительнее, Тикси думает только о глупостях, только об игре. Она играет с Лутвеем, точно он какой-то мальчик, она играет, словно для того и существует, чтобы с ним играть. Играет сознательно, играет нечестно, играет коварно, играет и играет, потому что игра с Лутвеем доставляет ей удовольствие; играет со злостью, потому что Лутвей сам научил ее этой игре; играет, хотя ей и самой уже временами становится больно; играет и не знает, что же еще выкинуть, чтобы положить конец этой игре, ибо страшится потерять веру в то, что ее короткое счастье с Лутвеем не обман, что оно действительно было.

И в то время, как Тикси играла, Лутвей так и норовил поругаться с нею, словно у него не было лучшего занятия. Его придирки то и дело приводили к ссоре, и раз за разом это все больше тяготило Тикси. Наконец она предложила:

– Давай лучше разойдемся.

Тикси сказала это просто, без обиняков, ей уже не хотелось играть.

– Ты уже давно ищешь для этого повод, – ответил Лутвей.

– Нет, это ты ищешь! – вспылила Тикси: ответ Лутвея ее задел.

– Я ничего не ищу.

– Зачем же тогда ты все время заводишь ссоры?

– А кто их начал? У кого появились бог знает какие тайны?

– Это была шутка.

– Нет, это не было шуткой.

Тикси промолчала. Однако Лутвей, раз заговорив о тайнах, уже не мог остановиться, и в конце концов Тикси заметила тоном полной безнадежности:

– Вечно одно и то же.

– Такова жизнь.

– Жизнь вовсе не такая.

– Нет, такая.

– Тогда кончим такую жизнь, я больше не могу.

– Глупости.

– Вовсе не глупости. Зачем нам ссориться. Не для того же мы познакомились. На свете есть и другие люди, с которыми нам гораздо легче поладить, чем друг с другом.

– У меня нет никого.

– А у меня есть.

– Оно и видно, иначе с чего бы тебе вдруг вздумалось расходиться.

Тикси чувствовала, что сегодняшняя ее попытка окончательно расстаться с Лутвеем грозила закончиться, как и все предыдущие, ничем, хотя и была выражена гораздо определеннее, – мысли девушки лихорадочно работали, она искала какую-нибудь спасительную щелочку. Видя, что Лутвея больше всего беспокоит, нет ли у Тикси кого-нибудь другого, она сказала:

– Да, у меня есть такой человек, я тут ничего не могу поделать. Мне не хотелось тебе говорить об этом, думала, покончим и так, без объяснений, но ты не даешь мне покоя, ты вынуждаешь меня открыть правду.

– Это и есть твоя давняя тайна?

– Она самая.

– Смею спросить, кто этот человек?

– Ты с ним не знаком.

– И не видел?

– Видеть-то видел.

– Когда? Где?

– Еще до начала нашей с тобой жизни.

– Ах, этот! Слесарь, да?

– Он.

Лутвей нервно рассмеялся.

– Стало быть, ты хочешь выйти за него замуж?

– Хочу.

– У него уже есть сбоя мастерская?

– Есть.

– И ты выйдешь замуж за этого балбеса?

– Выйду.

Тикси отвечала коротко, поджимая губы. Это раздражало Лутвея, и он резко сказал:

– Не болтай глупостей!

– На моем месте ты поступил бы точно так же.

– Никогда!

– У меня нет выбора, хорошо, если хоть его заполучу.

Тикси радовалась своей находчивости, ее план казался удачным.

– Что это значит?

– А то, что мужчины ничего не понимают в женских делах.

– Тикси! Ты с ума сошла! Ты наверняка знаешь?

– Теперь знаю наверняка.

– Боже мой, Тикси! Так значит, этот мужлан станет отцом нашего ребенка?

– Должен же кто-нибудь стать его отцом.

– Знаешь что? Давай обвенчаемся, я не хочу, чтобы по моей вине ты вышла за такого типа, я не хочу, чтобы он стал отцом моего ребенка.

Тикси молчала. Она чувствовала себя загнанным в угол волком. Та щель, которую она считала спасением, обернулась западней.

– Почему ты не отвечаешь? – спросил Лутвей.

– Не хочу, не могу.

– Опять нибудь тайна?

– Опять.

– Нельзя же так, Тикси! Мы с тобой так долго жили вдвоем, а ты все еще играешь в прятки.

– Я не играю.

– Ну тогда отвечай, говори! Я никогда ничего от тебя не скрывал, я всегда был перед тобою весь нараспашку, а ты все время задаешь мне загадки. Если ты выйдешь за этого пентюха, я бог знает что сделаю. Это было бы ужасно!

– Милый мальчик, не изводи себя понапрасну.

– Как это понапрасну?! Какой-то тип станет отцом моего ребенка, а я должен сохранять спокойствие!

– Так ведь неизвестно, отцом чьего ребенка он станет.

Ах, как трудно было произнести эти слова, как трудно!

Лутвея словно дубиной по голове огрели. Господь милосердный! А ему такая простая мысль даже и в голову не пришла! Он был еще достаточно высокого мнения о себе, он еще достаточно доверял Тикси, чтобы предположить что-либо подобное. Впервые в жизни Лутвей почувствовал, каким невероятно глупым может оказаться мужчина, особенно молодой, попав в руки женщины. Лутвею почудилось, будто у него даже уши вытянулись наподобие ослиных. Так вот какие были у Тикси тайны, вот почему она играла и фокусничала!

Наконец из глубины души молодого человека вырвался похожий на рычание вопль:

– Чер-рт знает, что такое!

И Лутвей плюнул.

Девушка не издала ни звука, она стояла, потупив взгляд, и в конце концов Лутвей спросил:

– Кто же тот счастливчик, отцом ребенка которого станет этот слесарь?

– Слесарь станет отцом своего собственного ребенка.

– Еще не легче! Значит, ты обманывала меня со слесарем?!

Тикси молчала.

– Видит бог, скажи мне об этом кто-нибудь другой, я съездил бы ему по морде, съездил бы даже в церкви перед алтарем. Господи, какое унижение!

Тикси съежилась.

– Значит, все было игрой, все обманом. Может быть, ты скажешь, когда это началось?

Тикси продолжала молчать, только съежилась еще больше.

– Ну да в конце концов не все ли равно, когда и где, важно, что это – было. Значит, правду говорили те, кто считал, что я попал в твои когти, что я забросил из-за тебя учебу, что я из-за тебя спиваюсь. Может быть, правы и те, кто считает, что девушка, подобная тебе, словно домовой гриб, уничтожает все строение… На кой черт тебе это было нужно? Почему ты не избавилась от меня уже давно? Ах да! Верно! Ты же все время надеялась стать моей женой. Но в таком случае, почему ты не обманывала меня и дальше? Ведь ты сумела бы в конце концов женить меня на себе, и это я стал бы отцом ребенка слесаря или другого какого работяги. Ты могла бы и еще пригулять детишек на стороне, а я стал бы их отцом.

Тикси заплакала. Лутвей продолжал:

– Какой счастливый брак! Какое божественное семейство! Кулно сказал бы: божественное общество; подумать только, я, став адвокатом или господином пастором, растил бы детей слесаря. Многое отдал бы я, чтобы всего этого не было, чтобы забыть всех этих слесарей и кузнецов! А я-то считал прожитые с тобою дни – лучшими днями моей жизни, и теперь… и теперь я даже не знаю, как все это назвать. Меня передергивает от отвращения, словно за пазуху мне сунули что-то холодное и скользкое.

Лутвей обхватил руками голову.

– Нет, я не в состоянии представить себе этого, в голове у меня мутится, с ума можно сойти! И как это я ничего не замечал, ничему не верил, когда мне говорили! Ну и дрянь, ну и потаскуха!

23

Тикси уже жалела о своей глупой лжи, жалела и мучилась этим, ее слезы были слезами страдания. Но что делать? Как положить конец связи с Лутвеем, которая стала лишь тенью прежних счастливых времен?

Тикси могла бы открыть Лутвею правду, но это было гораздо труднее сделать, чем сказать любую, пусть даже самую глупую ложь, потому что именно правдой девушка могла сильнее всего ранить молодого человека, причинить ему самую нестерпимую боль. Ведь не что иное, как эта правда делала молодого человека в глазах девушки чуть ли не мальчиком, день ото дня все больше его принижала. Имей Тикси жизненный опыт Мерихейна или Кулно, она бы понимала, что правда вообще вещь не очень-то веселая, она бы понимала, что правда уже не раз выступала в роли убийцы счастья, в роли неразумного, бессмысленного, безжалостного убийцы. Тикси понимала бы, что правда тяжела, мучительна и что самая некрасивая ложь иной раз лучше самой красивой правды. Но Тикси в такие рассуждения не пускается, сна лишь чувствует, что глупо соврала и что не в силах сказать правду. Но какой ложью помочь себе, какой глупостью исправить уже совершенную глупость? Тикси не находит выхода, и, глубоко уязвленная последними словами молодого человека, она наконец не выдерживает своей роли и кричит:

– Это ложь! Все – ложь!

– Что – ложь? – спрашивает Лутвей в новом недоумении.

– То, что я сказала, – отвечает девушка сквозь слезы.

– Час от часу не легче! Одурела ты, что ли?

– Вовсе не одурела, я говорю правду, все – ложь.

– Зачем же ты соврала?

– Прости меня, Луду, я и сама не знаю, что со мною творится, – жалобно проговорила Тикси и упала перед молодым человеком на колени.

Вид охваченного злобой Лутвея странным образом напомнил девушке того Лутвея, каким он был два года тому назад, когда так ей нравился, перед тем Лутвеем было приятно стоять на коленях. Молодой человек попытался поднять девушку, но она по-прежнему жалобно продолжала:

– Нет, не поднимай меня, мне хорошо так, я тебе все скажу, все объясню, все растолкую. Ты должен меня понять, ты должен мне верить, ты не смеешь так плохо обо мне думать, ты не смеешь так говорить о Тикси…

Она походила на маленькую девочку, и ее заплаканные глаза, устремленные снизу вверх на молодого человека, были глазами ребенка.

Тикси заговорила о прежних счастливых днях, где царила только любовь, заговорила о своих мечтах, которые были чем-то похожи на мечты Мерихейна о синем лесе, позади которого лежит топкое болото. Тикси говорила и о злосчастном утре того воскресного дня, когда она сидела в комнате Лутвея, вперив взор в перевернутую книгу. Тикси говорила о своих сомнениях, о той боли, которую испытывала, когда молодой человек упоминал имя Хелене, Тикси говорила, что в конце концов она почувствовала себя беспомощной и незначительной, словно какой-нибудь кузнечик, который стрекочет, пока не придут морозы. Тикси говорила о предчувствии, перешедшем затем в уверенность, что рано или поздно ей придется расстаться с Лутвеем и у нее останутся лишь воспоминания.

– Но я же теперь не хочу расставаться, – перебил ее молодой человек.

– Именно этого я больше всего и боюсь, это меня и страшит, это и заставляет говорить неправду.

– Чего же ты, глупышка, боишься?

– Сама не знаю чего, но боюсь. Боюсь, если мы останемся вместе, нас ждут лишь горе да невзгоды. Господь упаси, представь себе, что за жизнь у нас будет, если мы станем ссориться, как в последнее время. Тут и не хочешь, да задумаешься. Если мы разойдемся сейчас, у нас останутся прекрасные воспоминания, прекрасные воспоминания о безоблачном счастье.

– Но я не хочу расставаться, не хочу!

– Луду, дорогой, ты должен хотеть, должен хотеть ради нашего счастья. Я тоже не хочу, но…

– Ты тоже не хочешь, и все-таки ты хочешь… Ты несешь несусветную чушь.

– Я должна хотеть, потому что я глупая. Мы с тобой все равно не пара, ты и сам это знаешь.

– Нет, не знаю.

– Знаешь, да признаться не хочешь, боишься меня задеть, боишься меня обидеть. Ты всегда поступал так, берег меня и лелеял, молча выносил мою необразованность. А поживи мы с тобою подольше, пришлось бы тебе иной раз меня стыдиться, пришлось бы из-за меня выслушивать насмешки приятелей. Я не хочу этого, не хочу ни за какие блага в мире.

Слова девушки заставили молодого человека задуматься. Не было ли в них доли правды? Но чувства были сильнее доводов разума, и Лутвей сказал:

– А что будет с тобой, если мы расстанемся? Тебе придется выносить насмешки и издевки.

– Мне в любом случае придется пройти через это, не все ли равно – днем раньше или днем позже.

– Но я не хочу этого, не хочу ни за какие блага мира.

– Я умоляю, Луду! Поверь мне, чем раньше мы расстанемся, тем будет лучше для нас обоих.

– Для тебя, может быть, и лучше, а для меня – нет.

– И для тебя тоже, поверь мне наконец.

– Почему?

– Мне кажется, они правы, те, кто говорят, будто ты из-за меня ничего не делаешь, будто ты из-за меня спиваешься.

– Сначала я в запальчивости глупость сказал, а теперь ты ее повторяешь.

– Это вовсе не глупость. Ответь, что ты успел сделать за эти два года? Ничего. Если мы останемся вместе, все так и пойдет. Помнишь, ты говорил мне однажды, что тебя ждет большое будущее, но при таком положении вещей из тебя не выйдет ничего. У меня все время болит сердце, я виню себя, я чувствую, что гублю твою жизнь. Я не хочу, чтобы это продолжалось. Мне хочется увидеть тебя известным, всеми уважаемым, как приятно будет тогда подумать: «Когда-то он принадлежал мне». Думая так, я буду счастлива даже в самой убогой каморке.

Лутвей слушал. Он уже почти поверил словам девушки.

– Но я-то вряд ли почувствую себя счастливым, зная, что ты думаешь обо мне, живя в какой-то каморке. Я не хочу, чтобы ты оказалась бог знает где.

– Да я и не окажусь, не бойся, Луду. Неужели ты так мало в меня веришь. Ты ведь сам сказал мне однажды, что я очень похожа на жену, только ребенка недостает.

– Да, сказал, но – кто знает. По правде говоря, ты девица отчаянная.

– Нет, Луду, за меня ты можешь быть спокоен.

– Но я не могу быть спокойным, по крайней мере, пока ты одна.

– В таком случае я выйду замуж.

– За кого? За этого слесаришку?

– Не все ли равно, хотя бы и за него.

– Это было бы ужасно!

– Тогда за кого-нибудь другого.

– Неужели тебе безразлично, за кого выходить.

– Да, пожалуй. Главное, чтобы ты успокоился. А у меня жизнь уже позади, по крайней мере, так мне кажется.

– Тикси, моя милая, несчастная Тикси!

Молодой человек погладил руки девушки.

– Может быть, ты уже присмотрела кого-нибудь другого?

– Не знаю… может быть, найдется.

– Значит, у тебя еще кто-то есть!

– Может быть, и есть.

– Могу я спросить – кто?

– Лучше, если бы ты не спрашивал.

– Но я хочу знать, я не могу иначе.

– А если это тебя опять расстроит.

– Ну и что с того, главное, чтобы я знал.

– Нехорошо быть таким любопытным.

– Неужели ты даже сегодня не можешь удовлетворить мое любопытство?

– Оставим это, прошу тебя.

– Я тоже прошу.

– Дорогой Луду, не надо этого касаться. Позволь мне помолчать, уткнувшись головой в твои колени, позволь мне забыться, может, это уже не повторится никогда. Мне так хорошо у твоих колен, мой Луду. Я навсегда запомню эту минуту, где бы я ни была. Буду помнить, что я люблю только тебя, буду думать о нашей любви.

– Неужели так трудно сказать? – настаивал молодой человек.

– Да, а почему, и сама не знаю.

– Скажи все же, я так хочу.

И девушка прошептала, прижимаясь щекой к колену молодого человека:

– Мерихейн.

– Что?! Мерихейн?!

Лутвей приподнял голову Тикси и недоверчиво посмотрел в ее заплаканные глаза.

– Да, – ответила девушка лишь движением губ.

– Он уже говорил с тобою? – спросил Лутвей возбужденно.

– Ты опять сам себя дразнишь. Я просила тебя не спрашивать, а ты никак не отстанешь.

– Никого я не дразню, просто хочу знать, говорил он уже или нет.

– Ничего он не говорил.

– Откуда же ты это знаешь?

– Ничего я не знаю.

– Тогда зачем ты говоришь?

– Ты так настаиваешь, что мне приходится говорить.

– Я никогда не заставлял тебя лгать.

– А я никогда и не лгала.

24

Идиллическое настроение молодых людей словно ветром сдуло. Тикси поднялась с пола и сидела в полной растерянности. Лутвей несколько раз прошелся взад-вперед по комнате, затем сел рядом с девушкой.

– Скажи-ка наконец, моя милая, что за комедию ты сегодня ломаешь? – начал молодой человек. – На душе у тебя что-то есть, в этом, пожалуй, не приходится сомневаться. Только ты с помощью всяких ухищрений так и норовишь увильнуть в сторону. То у тебя ребенок, то у тебя слесарь и ребенок, теперь уже Мерихейн, может быть, скоро и к Мерихейну ребенок прибавится?

– И прибавится, – ответила девушка; слова молодого человека ее задели.

– Ну, разумеется! Хотел бы я знать, а у ребенка тоже будет такая же блистательная макушка, как у его отца?

– Макушка у Мерихейна пока что еще не блестит.

– Ах, еще нет? Но скоро будет.

– Скоро у всех будет.

– И ноги колесом, как у еврея-жестянщика?

Девушка не ответила.

– Может быть, ты мне наконец скажешь, где в твоих словах правда, где ложь? – настаивал молодой человек.

– Ничего я больше не скажу, все равно ты мне не поверишь и в покое меня не оставишь.

– Если скажешь, оставлю.

– Не оставишь, я знаю, ведь я тебя не первый раз вижу. Предела твоему любопытству нет.

– Не болтай ерунду, и сама не знаешь, что говоришь.

– Нет, знаю.

– Ну как, не скажешь?

– Это бесполезно.

– А если я поклянусь, что поверю и оставлю тебя в покое?

– Твоя клятва ничего не изменит.

– Как это не изменит?

– А так. Ну-ка, вспомни, сколько раз ты обещал мне бросить пить и заняться делом, а выполнил ты когда-нибудь свое обещание?

– Это совсем другое дело.

– Нет, не другое.

– Значит, ты мне не веришь?

– Не верю.

– Врешь.

– Ну хорошо, пусть я вру, – согласилась девушка и надулась.

После непродолжительного молчания Лутвей грустно сказал:

– Я никогда не давал тебе оснований для недоверия, я никогда тебя не обманывал. Но так уж оно ведется на свете; скажешь правду – тебе не поверят, а соврешь – поверит сразу весь мир.

– Да, так уж оно ведется. Поэтому и мне тоже бесполезно говорить правду.

– Тикси, – мягко произнес молодой человек тоном полного смирения и взял девушку за руку, – не будь такой, я тебя умоляю, не причиняй мне столько боли, давай разойдемся хоть сегодня, но не будь такой. Мы всегда верили друг другу, доверяли друг другу, неужели же под конец будет иначе? Прошу тебя, прошу во имя того счастья, той любви, о которых ты только что говорила, скажи мне правду, мне необходимо знать, что представляешь собою ты и что такое я сам, а после пусть каждый идет своей дорогой, я согласен, раз ты считаешь, что так лучше.

– Да, считаю, я боюсь, потом будет хуже, потом мы хуже расстанемся.

– Пусть будет по-твоему, вот тебе мое слово и моя рука, я подчиняюсь твоему желанию. Но прежде, чем уйти, ты должна мне все сказать. Обещаешь?

– Обещаю.

Обоих неизвестно почему охватило вдруг чувство какой-то щемящей жалости.

– Говори же, прошу тебя, – произнес молодой человек.

– И ты ничего не станешь больше спрашивать, поверишь тому, что я скажу?

– Поверю и не стану спрашивать.

– Ну так и быть, полагаюсь на твое слово. Только ты сам себя не распаляй больше.

– Ты ставишь условия, словно собираешься выложить мне бог знает какие страсти.

– Никаких страстей нет.

– В таком случае нет нужды ставить условия.

– Я сразу хотела рассказать о нем, да побоялась рассердить тебя, ведь вы расстались… ты и сам знаешь как.

– Ты имеешь в виду Мерихейна?

– Да.

– А откуда взялся ребенок?

– Я думала, ты не поверишь, что я за него выйду.

– За кого?

– За слесаря. Сперва я сказала, будто ребенок твой, это потому, что ты прежде не хотел детей, ты же сам мне говорил. Но оказалось, теперь ты уже хочешь, тогда твой ребенок превратился в ребенка слесаря.

– Одним словом – из одной лжи в другую.

– Ну, если бы не это, мы бы с тобой и с места не сдвинулись. А когда ты начал меня поносить, я уже не смогла сдержаться, вот ложь и раскрылась.

– Это действительно истинная правда?

– Истинная.

– А Мерихейн?

– Мне надо было сразу про него и сказать.

– Значит, у тебя с ним что-то есть?

– С ним есть.

– А именно? Значит ли это, что во всех троих вариантах надо заменить слесаря Мерихейном?

– Не совсем.

– Стало быть, ребенок отпадает?

– Луду, ты опять начинаешь горячиться, ты не даешь мне говорить, а все выспрашиваешь, все задаешь вопросы.

– Ничего я не выспрашиваю! Нельзя быть такой недотрогой.

– При чем тут недотрога!

– В таком случае перестань меня одергивать и рассказывай.

– Ты же знаешь, я говорила тебе как-то, что заходила к нему…

– А ты в тот раз действительно меня искала, или у тебя были свои планы? – перебил ее Лутвей.

– Никаких планов у меня не было.

– Ты не ответила на вопрос: ты заходила искать меня?

– Ну вот, теперь ты и сам видишь, что я не могу ничего рассказать, ты мне рта не даешь раскрыть.

– Ты обещала сказать правду.

– Но я не обещала перемалывать то, что давно быльем поросло.

– Это вовсе не поросло быльем.

– С тобой разговаривать невозможно, – сказала девушка безнадежно.

Лутвей молчал. Губы его нервно подергивались. Наконец он сдался.

– Ну ладно, говори, что хочешь, что считаешь нужным, я буду слушать.

– В последнее время я заходила к нему довольно часто, – начала вновь девушка, стараясь не произносить имя Мерихейна. – Там было так спокойно и хорошо, и слушать его было интересно. Он сказал, что, когда он меня видит или думает обо мне, в голову ему приходят самые хорошие мысли. Он читал мне свои новые стихи, и я подумала: «Не было бы меня, и стихов этих не было бы. Может быть, он только потому и сочиняет стихи, что я живу на свете, что он меня видит». Об этом было так удивительно приятно думать. А когда он со мною разговаривал или читал мне что-нибудь, я чувствовала, что становлюсь другой, новой, словно бы лучше, и это чувство – такое чудесное чувство. Вот меня и стало тянуть туда, к нему.

– Тайком от меня, разумеется?

– Зачем тайком, просто я не хотела тебя огорчать.

– Как же, думала ты о моем огорчении, когда тебя тянуло к нему. Похоже, ты и впрямь влюбилась в старого холостяка.

– Да, я его люблю, – ответила девушка, но едва она произнесла эти слова, как поняла, что говорит неправду. Ей стала вдруг ясна и природа печали, охватившей ее после последней встречи с Мерихейном: просто это было еще не осознанное предчувствие того, что она, Тикси, ошибается в своем отношении к старому холостяку.

Может быть, Тикси влекло к нему чисто женское любопытство, подкупало то уважение, которое Мерихейн выказывал в обращении с нею, а может быть, слушая Мерихейна, сопереживая его мечтам и воспоминаниям, девушка тешилась честолюбивой мыслью, что она, Тикси, которую все считают легкомысленной и глупой девчонкой, участвует как сотворец в писательском труде, а может быть, даже лелеяла надежду, что от общения с писателем к ней перейдет частица того высокого духа, которым она восхищалась, читая «Армувере» или какую-либо другую из книг Мерихейна. Возможно, пребывая в этой благостной вере, охваченная своеобразным опьянением творчества, Тикси без сопротивления отдалась бы Мерихейну, как отдаются порою невиннейшие из жен предполагаемым святым в надежде приобщиться к святыне хотя бы посредством греховного сладострастия. Да, если бы Мерихейн повел себя иначе, Тикси, вероятно, отдалась бы ему, даже не изведав божественного напитка страсти, отдалась бы, сожалея, страдая, испытывая муки разочарования, и – все-таки отдалась бы, но Мерихейн с годами утерял свойственное молодости нетерпение, любопытство его было притушено жизненным опытом, и он не воспользовался соответствующим моментом. Теперь этот момент позади, и Тикси знает, что Мерихейн вовсе не такой, каким она его себе представляла, и не такой, каким она представила его сейчас Лутвею, да, не такой, хотя порою он так удивительно говорил и у него при этом были такие удивительные глаза…

– Странно, – произнес Лутвей, возвращая Тикси к действительности, – невероятно до смешного. – Но Тикси ничего не ответила, и через некоторое время молодой человек задумчиво добавил: – Никогда нельзя знать…

Он так и не закончил фразу, словно бы не знал, как ее закончить.

– Ну, теперь твое сердце спокойно? – спросила девушка.

– Когда будет свадьба? – ответил Лутвей вопросом на вопрос.

– Я не знаю… как он захочет.

– Да, разумеется, как захочет он, – подчеркнул молодой человек насмешливо.

Они помолчали.

– Обхохотаться можно, – опять вернулся Лутвей к мучившей его теме, – этот кривоногий, плешивый старый холостяк и я, мы поссорились. Почему?

Лутвей рассмеялся, однако смех его был деланный, нервный.

– Этот мушиный пастырь и я…

– Ты обещал успокоиться, когда узнаешь правду.

– Этот вонючий старый холостяк и я… – повторял молодой человек, словно бы не слыша слов девушки.

– О-о, не беспокойся, он у меня станет чистеньким, – сказала Тикси. – Вспомни, как ты всегда искал близости со мною, стоило тебе сотворить какую-нибудь пакость.

В голосе девушки звучал смелый вызов.

– Удивляюсь, никак не могу осознать, – бормотал молодой человек. – Где были мои глаза? Ведь это началось уже давно. Я услышал правду, но теперь у меня такое чувство, словно я еще ничего не слышал.

– Не начинай все сначала, я прошу, ты обещал…

– Хорошо, я стану молчать, молчать и удивляться… удивляться.

Молодой человек молча ходил взад-вперед по своей маленькой комнатке, но на его лице вряд ли можно было прочесть удивление, скорее – недоверие, лихорадочное раздумье и подавленную боль. Возможно, удивление владело его мозгом, но что значит мозг, когда болит сердце и теснит в груди?!