Текст книги "На пороге зимы (СИ)"

Автор книги: Анна Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц)

В лесу было теплее и темнее, чем на пустоши. На прогалине ещё можно было что-то разглядеть, но дальше лес затапливал непроглядный мрак. Непроглядный для имперских воинов – но наверняка не для местных, знавших здесь каждый корень.

– Я вот думаю: раз северяне живут в горах, среди них должно быть мало хороших мечников, – рассуждал Верен. – Если лазать по камням с длинным мечом и в доспехе, либо вымотаешься раньше времени, либо зацепишься.

– А ещё с мечом не развернёшься на узкой тропе, – подтвердил Такко. – В горах лук и кинжал – самое то.

– Зато в лесу нет ничего лучше доброго клинка, – заявил Верен. – Стрела запутается в ветках, а с кинжалом тебя приколют к первому же стволу. Да и вообще, длинный меч… обычно не мешает.

– Я видел сверху, как он не мешал, пока ты карабкался, – не остался в долгу Такко, – и скоро посмотрю, как будешь слезать. Мало иметь длинный клинок, с ним ещё и управляться надо уметь!

Верену было что сказать о мечах и кинжалах, благо старая и простая шутка неизменно веселила обоих, но Ардерик двинул его кулаком по ноге:

– Тихо там! Клинками будете мериться в другом месте. Я слышу лошадей.

В подтверждение его слов со стороны замка донёсся совиный крик. Затем послышался мерный топот копыт, фырканье, скрип колёс, и наконец остро запахло лошадиным потом, дёгтем и копчёным мясом. Обозы шли почти в полной темноте. Когда на прогалину выехала первая повозка, Ардерик легко толкнул Верена в ногу смолистой палкой, обмотанной ветошью. Верен к тому времени высек огонь и укрывал тлеющий трут плащом. На то, чтобы раздуть его и сунуть в просмоленную ветошь, ушло четыре частых удара сердца, и Ардерик спрыгнул на тропу в шаге от лошадиной морды с пылающим факелом в руке и императорским именем на губах.

Возчики не ждали засады, но были к ней готовы – быстро оправились от вида железного человека с огнём, свалившегося им на голову. Свет отразили вылетевшие из ножен клинки. Верен прыгнул вниз – прикрыть военачальнику спину, пока не окружили, и поймал на щит один из клинков, устремившихся к латному наплечнику. Успел увидеть, как факел в руке Ардерика дёрнулся и впечатался в чьё-то заросшее бородой лицо; услышал, как сверху меж ветвей со свистом прошла стрела и отбросила тело в меховом тулупе к стволу. В следующий миг со всех сторон вспыхнули огни – люди Ардерика окружили обоз. Завязалась драка. Звон клинков тонул в предсмертных криках и хрипах; ржали лошади, шарахаясь от огня и железа. Кто-то из северян чудом пробился сквозь кольцо мечников и кинулся в лес. За ним бросились, споткнулись о корень, так некстати вывернувшийся из земли, растянулись с проклятиями…

– Такко! – заорал Верен и швырнул вслед беглецу выхваченный у Ардерика факел. Пламя озарило спину в меховом тулупе и сразу погасло, но этого хватило, чтобы стрела нашла свою цель.

Бой был окончен быстро. Имперцы добивали раненых чужаков и готовились перевязывать своих, ловили лошадей и зажигали новые факелы, чтобы осмотреть поклажу.

– Тащите тела сюда, – прохрипел Ардерик, жестом подзывая Верена, чтобы скинуть наконец тяжёлые доспехи. – И осмотрите лес! Возьмите лучника, и чтобы никто не ушёл! – Он обернулся к Такко, который как раз спрыгнул с дерева, придерживая полупустой колчан. – Меткий был выстрел. Молодец.

Такко ответил коротким поклоном и скользнул вслед за остальными в лес.

– А ты хороший друг, – бормотал Ардерик, пока Верен расстёгивал на нём латные ремни. – Мог сам швырнуть нож, а вместо того помог приятелю выслужиться. Беглецу и без него не дали бы уйти.

Верен отмолчался. Ему и вправду отчаянно хотелось, чтобы Такко завоевал доверие сотника – только сейчас было важнее проверить, не ранен ли Ардерик.

К тому времени, как сотника освободили от лат, а воины, искавшие беглецов, вернулись с окровавленными клинками, убитых северян уже стащили в одну кучу. В обозе тоже навели порядок. Лошади стояли смирно, изредка фыркая от запаха крови и косясь на груду тел. Имперцы не потеряли никого, не было даже тяжелораненых. Воины бродили вокруг обоза, втягивая одуряюще аппетитные запахи, и дивились, как хорошо была увязана поклажа – в суматохе ничего не упало, не ослабла ни одна верёвка. Все припасы были уложены в плотные и крепко завязанные мешки.

– Что за дурная у них упряжь! – Верен тоже крутился вокруг телег: ерошил лохматые гривы низкорослым местным лошадям, поднимал копыта, рассматривая подковы с шипами, а больше всего удивлялся сёдлам. – За каким лядом таскать столько лишнего?

– Это же вьючные сёдла, – Такко стоял рядом – как раньше, как всегда. – Значит, дорога не везде проезжая для повозок. Где-то впереди лошадей распрягут и навьючат тюками, а телеги отправят назад. Поэтому и поклажа так увязана. Обычное дело на горных дорогах.

– Надо сказать Ардерику, – заторопился Верен.

– Да знает он наверняка. И уже что-то придумал. Гляди, переднюю лошадь распрягают.

Лошадь, освобождённая от хомута, беспокойно прядала ушами от незнакомых запахов и прикосновений. Четверо воинов отвязали два мешка и вытряхивали поклажу на соседние. Руки так и тянулись отрезать кусок от копчёного свиного окорока… По молчаливому кивку сотника мясо разделили на всех.

– Конягу-то для чего распрягали? – недоумевал Верен, грея свой кусок над факелом. Есть он отчего-то не спешил, хотя тело, разгорячённое схваткой, снова охватывало холодом и тёплое угощение было как нельзя вовремя.

Ардерик первым прожевал мясо и одобрительно кивнул:

– Хороша добыча! Такое не стыдно будет поставить на праздничный стол. – Затем повернулся к груде мертвецов и с недоброй улыбкой потянул из ножен меч. – На побережье тоже ждут угощения. Разве можно оставить их ни с чем?..

Лошадь, навьюченная мешками, где с жутким стуком бились друг о друга отрубленные головы охранников, скрылась в темноте леса, храпя и косясь на свою ношу. Остальных под уздцы повели к укреплениям. Людям Ардерика пришлось повозиться, разворачивая повозки на узкой прогалине, зато дальше лошадям не нужно было показывать дорогу – они сами шли на пустошь по знакомой тропе. На стене горели огни, и было легко держать путь на них по схваченной морозом земле.

– Разбирать будем завтра, – объявил Ардерик. – Сегодня все хорошо потрудились.

***

Верен ждал, что после ночной схватки будет спать до полудня. Однако звуки пробуждающегося лагеря разбудили его гораздо раньше. Каменная стена протопленной с вечера печи ещё не остыла – значит, проспал он не больше трёх часов. Верен на ощупь натянул тёплую рубаху и, ступая как можно тише, вышел на улицу.

До Зимнего Перелома оставалось три дня. Тьма подолгу не выпускала солнце из цепких лап, и оно выкатывалось на небо ближе к полудню, словно взлохмаченное в клочьях облаков. Сейчас лагерь заливала темнота. Она скрывала телеги, брошенные у конюшни под охраной (сторожили не от людей, а от собак и лесного зверья), постройки, шатры и почти законченную стену. Распятые на ней скелеты, дочиста обглоданные вороньём, напоминавшие о первой схватке, тоже не были видны. Только всё равно не выходило не думать о тех, кто остывал без погребения на лесной прогалине на радость её оголодавшим обитателям. В этот раз Ардерик не стал проверять, что за рубахи надеты на охранниках, и от этого на сердце было ещё тяжелее.

Бок и затылок обдало теплом. Из дома вышел Такко, сонно и недоумевающе посмотрел на Верена, но ни о чём не спросил – молча встал рядом и укрыл друга плащом.

Вдвоём под шерстяным полотнищем было тепло. В лагере всё ещё было темно и тихо; не звенели мечи, не стучали о мишени арбалетные болты, только на кухне топили печь и гремели посудой. Легко было представить, будто друзья стоят на крыльце трактира в одном из имперских городков, так похожих друг на друга, а не в недостроенной крепости на северном краю мира.

– Я иного ждал, – выговорил наконец Верен. – Думал, мы сойдёмся с настоящими воинами, с которыми не стыдно скрестить мечи. А мы? Грабим обозы! Режем скот! Дома бы узнали… Не за тем они мне на меч медяками собирали!

– Дома всё по-другому, – пожал плечами Такко.

– По-другому, да не всё. Я тут послушал местных, как они говорят про шерсть да про пастбища, что надо и за скотом присмотреть, и поля не забыть… места другие, а люди живут тем же, что наши. Я Ардерику слова не скажу, и ты не говори, а всё же чем дольше мы здесь, тем меньше мне это нравится. Всё равно как если бы в нашу деревню пришли… знаю, что пустое, а не думать не могу.

Такко промолчал, лишь придвинулся ближе – плащ был мал для двоих, и под распахнутые полы забирался холод. На сердце у Верена всё ещё скребли кошки, но хотя бы Такко был рядом, и от этого становилось чуть легче.

В первые дни после его приезда Верен и радовался другу, и не узнавал его. Сперва решил – повзрослел парень. Семнадцать лет, пора бы уже. Потом понял – скорее, оброс панцирем, замкнулся в себе. Верен не знал, как подступиться к этому новому, малознакомому человеку. Но дни шли, Такко постепенно оттаивал, и Верен списал всё на любовную историю, приключившуюся с другом в Эсхене. Он и сам порой не без сожаления вспоминал пышнотелую и работящую Кайсу, от которой всегда пахло хлебом и чем-то сладким. Правда, раньше за Такко не водилось таких крепких привязанностей… но, может, правда повзрослел?

– Назад всё равно не повернёшь, – проговорил Такко. – Или как думаешь?..

– Назад у меня и мыслей нет. Я сразу решил, что останусь при Ардерике, раз он согласился меня учить. Если я хорошо себя покажу и мы оба будем живы, в следующем году он возьмёт меня в оруженосцы, и… я мечтал об этом, так мечтал и до сих пор иногда не верю, что сбудется… Но я жду, что с берега придут достойные воины. А то вертел я так сражаться…

Верен замолчал – на язык просились совсем уж негодные слова.

– Те возчики хорошо дрались, а ты достойно отбивался, – тихо, но настойчиво убеждал Такко. – Я видел, и остальные тоже. Что толку теперь думать? Сам знаешь: приказ есть приказ.

– Вот как ты заговорил, – улыбнулся Верен. Досада постепенно отпускала; не забывалась, но обручи, стискивавшие сердце, потихоньку разжимались. – Про приказы вспомнил! Тебе самому что скажи, кроме как арбалеты чинить, – смотришь как жеребец, которому подвели овцу!

– Вовсе нет! – обиделся было Такко. Отвернулся, помолчал и улыбнулся неожиданно лукаво: – А знаешь… на овцу я бы, конечно, не полез, но вообще…

Перейти к животрепещущей во всех смыслах теме друзья не успели – дверь снова распахнулась. В проёме показался Ардерик – взъерошенный, хмурый, в распахнутой со сна рубахе, и сразу, без оговорок, обратился к Такко:

– Ты мне вот что скажи. Приказ приказом, а если я свою сотню завтра поведу на твои родные горы, как ты заговоришь?

– Да кому они нужны? – небрежно ответил Такко, но Верен почувствовал, как он напрягся.

– Как кому? Серебряные шахты императору точно в хозяйстве пригодятся, а там ещё что-нибудь найдём. Мы теперь знаем, как живут в горах. Перережь вам дороги, чтобы снизу не возили еду – и даже не придётся пачкать клинки. Сами придёте. И серебро, и луки свои прославленные к ногам положите, да с поклоном!

Верен растерянно всматривался в лицо Ардерика: испытывает или говорит всерьёз? Испытывает, наверняка, только слишком уж недобро смотрели его глаза, и слова хлестали без пощады. Такко вздрагивал мелкой дрожью от внезапной и незаслуженной обиды.

– Не будет этого, – выговорил он, глядя в землю.

– Значит, кровь тебе окажется ближе, чем приказ?

Такко молчал, не поднимая глаз. Верен стиснул под плащом его локоть и хотел уже сам ответить Ардерику, но не нашёлся, что сказать. Знал только, что, если эти двое сейчас разругаются всерьёз, он не будет знать, чью сторону занять.

Ардерик переводил хмурый взгляд с одного на другого и, наконец, криво улыбнулся:

– Ты прав. Проливать аранскую кровь Империя не станет. Проще дождаться, чтобы ваш молодняк сам явился. Я так понял, воспитание у вас там строгое, а в Империи хорошим стрелкам везде почёт, вино и девки. Не удивлюсь, если по протоптанной тобой дорожке скоро потянется столько народа, что хватит на отдельную сотню.

Такко не отвечал, а Верен не знал, что сказать, чтобы не сделать хуже.

– То, что ты не нашёлся с ответом – это хорошо, – продолжал сотник. – Не годится забывать дом и свою кровь. Значит, в тебе есть верность, а это, если разобраться, даже важнее меткой стрельбы. Стрелять можно выучиться, верности же не научишь.

Он потёр лицо ладонями и устало привалился к косяку. Начинало светать. Небо над лесом мутнело и будто бы выдавливало из себя тёмные очертания замка.

– Болтуны… Выспишься с вами! Ладно. Вы оба хорошо показали себя сегодня. Когда придут северяне, будете стоять на стене рядом со мной. Всё равно держитесь друг друга…

Верен крепче сжал локоть Такко. Это ли не высшая похвала, это ли не лучшее, чем можно было начать новый день, хоть немного смыв неправильность прошедшего!

– Пора глянуть, что за добыча досталась нам вчера. – Сотник потянулся до хруста в суставах, встряхнул плечами и зашагал к конюшне, где смутно вырисовывались очертания телег и бродивших сторожей.

– Барону скажи, что не годится забывать свою кровь, – зло пробормотал Такко ему вслед. Встретился взглядом с растерянным Вереном и махнул рукой. – Идём, что ли. Посмотрим, ради чего мёрзли.

***

Победа – маленькая, но такая нужная! – гудел лагерь. Повозки оказались полны лучшей снедью, какую только можно было найти в замковых кладовых. Копчёное и солёное мясо – да не приевшаяся дичь, а жирная домашняя свинина! – пересыпанное от порчи пряными травами, было на удивление нежным. Несколько повозок были доверху набиты мешками с зерном – пшеничным, ячменным, овсяным, для хлеба, каш и на корм скоту. Были здесь и корнеплоды, и капустные кочаны, и горох, опять же разный – местный, мелкий и твёрдый, и южный: крупный, сладкий, хрустящий, достойный украсить праздничный стол. В бочках томились мочёные ягоды, яблоки и мелкие груши, солёные и квашеные грибы, мёд и превосходное южное вино. К полудню кладовая при кухне была забита до отказа, все помещения, хоть как-то подходившие для хранения припасов – тоже, и всё равно было мало; пришлось теснить воинов и освобождать один из шатров, чтобы вместить добычу.

Судьба благоволила Ардерику – так отныне говорили в лагере. Местные мастера, до того искоса поглядывавшие на военачальника – кто ж затевает стройку, да ещё такую важную, на тёмной стороне года? – даже они, казалось, поверили, что удача на стороне пришельцев с юга. Будущее было ясным и прямым, как копьё – закончить стену, дождаться северян и победить. Вечерами, собравшись за столом, только об этом и говорили. Ардерику не нужно было больше обещать скорую победу – все и так видели её. Видели так же ясно, как стену, у которой в канун Перелома был заложен последний пролёт, – лучший знак, что воины окончательно утвердились на северной земле.

Поглядеть, как кладут последние венцы, собрались все, кто был в лагере. Верен и Такко тоже были здесь. В лес их посылали редко – слишком многому новички должны были научиться на площадке для учебных боёв, но потрудиться на стройке они успели: обтёсывали брёвна, насыпали землю, делали множество других дел. Стена была делом и их рук тоже.

Целых полтора месяца ушло на то, чтобы опоясать лагерь двумя рядами брёвен, между которыми навалили без счёта земли и камней. Сверху положили доски и соорудили щиты, за которыми скрывались часовые, а снаружи стену укрепили небольшим валом. Земля здесь была с дурным, непредсказуемым нравом. Когда клали нижние венцы прямо на гранитную опору, между камнями вдруг обнаруживались щели и провалы, заполненные вязкой грязью и переплетениями корней. Когда вбивали столбы – под обманчиво податливым песком пряталась гранитная твердь. Но императорский приказ не обижать местных не распространялся на землю, поэтому с ней не церемонились: обрубали лопатами тонкие корни, вытаскивали и раскалывали камни, и вгоняли, вгоняли в неподатливую почву острые колья – столько, сколько требовалось.

Когда последнее бревно затянули на верёвках наверх и уложили на выемки переруба, от радостного рёва воинов всполошились птицы. Местные мастера срубили голову петуху и щедро полили брёвна его кровью – чтобы местные духи хорошо сторожили стену и не обижали тех, кто укроется за ней. Ардерик по старой привычке плеснул на стену лучшего вина из баронских кладовых, а после пустил рог по кругу.

Никто не понял, что произошло после – почва словно бы вздохнула и на едва уловимый миг ушла из-под ног. В кухне со звоном упал котёл, а лошади испуганно захрапели. На какой-то жуткий миг показалось, будто стена покачнулась… но земля под ногами выдохнула и успокоилась. Всё стихло. Лошади снова опустили головы, разыскивая под снежной порошей траву.

– Земля брыкается, как норовистый конь под непривычным седоком, – проговорил кто-то из мастеров. – Видно, жертва пришлась ей не по нраву.

– Она ворочается от удовольствия, как женщина под мужчиной! – громко ответил Ардерик. Он вскочил на лестницу и говорил оттуда, и его голос легко перекрывал шум собравшихся – как когда-то на площади в Нижнем Пределе. – Что же до жертвы – да кому будет по нраву курятина?! Северная почва проголодалась и ждёт, когда мы напоим её кровью камнеедов и накормим их мясом. Сегодня будем праздновать мы, а после я лично пригляжу за тем, чтобы земля тоже не осталась голодной!

Он оглядел лагерь и пустошь, словно ожидая подтверждения своих слов. Под ногами снова перекатилась подземная волна, но уже тише, и стена стояла ровно – это видели все.

– Я обещал, что приведу вас в невиданные земли на краю мира – и вот мы здесь! Обещал, что у нас будут кров и еда – и вот наша стена готова, а кладовая ломится от лучших припасов! И обещаю снова – когда придут дикари, мы разобьём их и положим Север к ногам Императора! А придут они быстро – после того подарка, что мы послали им сегодня!

Ответом был одобрительный гул. Радость ночной победы помнилась достаточно хорошо, чтобы затмить страх и сомнения.

– А теперь готовьте костёр и несите вино! – крикнул сотник. – Будем праздновать Перелом!

– Теперь я понимаю, почему ты пошёл за ним, – шепнул Такко Верену. – Я бы тоже не сдержался.

Верен не успел ответить – Ардерик спрыгнул с лестницы и оказался рядом. Перед ним переминались хмурые мастера.

– Осмотрите стену, – негромко велел им сотник. – Если найдёте трещины – заделывайте чем хотите, но к ночи стена должна быть в порядке.

– Мы хорошо строили, – ответил старший из мастеров. – Не должно ничего случиться.

Ардерик молча махнул рукой, подгоняя их, и, не дожидаясь, сам опустился на колено, осматривая нижние венцы.

– Стена стоит, – как можно твёрже сказал Верен. Дома земля никогда не колебалась под ногами, и сейчас его немного мутило. – Наверняка здесь такое не первый раз и мастера знали, как надо строить.

– Не первый, разумеется, – отмахнулся Ардерик. – Я знаю, я не зря расспрашивал местных. Но пусть посмотрят.

Он поднялся и обвёл глазами лагерь. В середине, на утоптанной площадке, складывали огромный костёр. Из кухни вытаскивали стол и скамьи, готовясь к празднику.

– Как норовистый конь, значит, – пробормотал сотник. – Объезжать лошадей я умею. Ладно. Тащите столы, пока светло! Готовьте факелы и фонари! Пусть вся округа увидит, как мы празднуем!

Комментарий к 7. Засада в лесу

Спасибо olololsh (ficbook.net/authors/1043628) за консультации по геологии.

========== 8. Зимний Перелом ==========

– Да продлятся дни Императора! – барон Эслинг высоко поднял оправленный в серебро рог, осушил одним долгим глотком, и виночерпий немедленно наполнил сосуд снова. – Да пошлют нам боги полные закрома и на следующий год!

В этом году на праздник не дождались гостей ни из Бор-Линге, что было ожидаемо, ни из дальних поселений. В Эслинге собрались только свои – те, кто жил в замке и ближайшей округе. Но этого хватило, чтобы в вечно стылой и гулкой зале стало жарко и шумно. Зимний Перелом принёс с собой запах хвои, смолы и душистых курений. Зал был убран ветвями сосны и остролиста, перевитыми цветными лентами, и освещён сотнями свечей и фонарей. Тускло блестели развешанные по стенам щиты. За хозяйскими креслами от потолка до пола спускались два знамени – с гербами Империи и баронского рода Эслингов. Пламя играло на драгоценном шитье и самоцветах, вышитый на знамени девиз «На благо Севера» горел жарким золотом. Окна тоже были увиты остролистом, чтобы никакое зло не проникло в замок в самую тёмную ночь, когда лесной и подземный народ пляшет под луной. Только в этом году угроза с пустоши ощущалась как никогда явственно, и глупо было надеяться, что её остановят колючие ветви.

Стол ломился от лучших яств. На огромных блюдах красовались просоленные и копчёные в ароматном дыму свиные окорока – память о древнем обычае приносить годовые клятвы на жертвенной кабаньей голове. Лоснились спины лососей, исходили паром горшки с запечёными овощами и мясом. Томлёный со сливками горох таял во рту, жареные гусиные окорока блестели от жира, а колбасы нельзя было проткнуть ножом без того, чтобы не брызнуло пряным соком. В серебряных мисках в медовой воде плавали дольки яблок и персиков. Хлеб с имбирём и кардамоном по столичному рецепту удался пышным и воздушным, а для тех, кто привык к простой и сытной пище, подали лепёшки с тмином, чесноком и перцем.

В канун Зимнего Перелома за один стол с бароном садились все: управляющие, егеря, конюхи, кузнецы, прачки, скотники. Угощение должно было быть богатым, но простым, чтобы есть без опаски и церемоний, и ещё следовало подать что-то необычное, по-настоящему праздничное. В этом году такой диковинкой стали жареные лебеди с баронских прудов, начинённые ягодами и яблоками, толчёными с мёдом. Пока они дожидались своей очереди в кухонной печи, а на столе сменяли друг друга солёные и копчёные рыбины, жареное и запечёное мясо, творог с солью и зеленью, мёдом и ягодами…

Элеонора с тонкой улыбкой наблюдала, как блюда пустели одно за другим, как из кухни выносили новые и новые угощения и заново наполняли кувшины. Приехав на Север, она не сразу привыкла к этой расточительности: ведь на пороге долгой зимы следовало беречь припасы. А потом оценила упорство, с которым северяне год за годом бросали вызов тьме и холоду, закатывая пир в самую длинную ночь. Она так и не смогла почувствовать себя своей на торжествах, где славословия короне сплетались с клятвами давно забытым богам. На всём, что делали местные, словно бы лежал отпечаток глубокой древности. То, как они передавали друг другу блюда, как подставляли под сидр и вино длинные козьи рога, которые каждый раз приносили с собой, не глядя на поставленные на стол кубки, – всё это напоминало ритуал, за которым Элеонора наблюдала, как за редкой диковинкой. Впрочем, странный северный народ принял её, полюбил и признал своей госпожой, а большего и не требовалось.

– Да пребудет на наших землях мир, – Эслинг в третий раз поднял рог. Пили молча, обмениваясь беглыми понимающими взглядами. Лагерь на пустоши не давал забыть, что имперские воины твёрдо намерены сдвинуть границу к Ледяному морю, и мало кто не догадывался, что жители побережья не уступят ни пяди. Но вот уже полтора месяца всё было тихо, а барон, как обычно, поднимал рог за мир. Над праздничным столом сгущалось робкое, невысказанное, но оттого не менее осязаемое: а может, обойдётся?

Блюда пустели и снова наполнялись, но Элеонора почти не ощущала вкуса. Резное кресло, набитое конским волосом и обтянутое шёлком, казалось жёстким, как камень. После встречи с Ардериком праздничные хлопоты поглотили её целиком, и неоткуда было узнать, удалось ли перехватить обоз и что теперь творится в лагере. Элеонору отчаянно тянуло на башню. О том, чтобы надолго бросить гостей, не могло быть и речи, но, если под благовидным предлогом подойти к окну, будет хотя бы видно, зажгли ли воины праздничный костёр. В конце концов, здесь не церемонный столичный приём, почему бы хозяйке и не отлучиться ненадолго из-за стола?..

Она сделала движение, чтобы подняться, но широкая ладонь Эслинга сомкнулась на её тонком запястье. Элеонора обдала мужа ледяным взглядом, но он не ослабил хватку. Лишь процедил сквозь зубы:

– Сиди.

Элеонора попыталась вырваться и едва сдержалась, чтобы не охнуть от боли – её руку будто стиснули железные обручи.

– Думаешь, я не вижу, как ты каждое утро бегаешь на башню? – прошептал барон, обдавая её густым запахом лука и вина. – Скоро в округе начнут говорить, будто для хозяйки Эслинге лагерь чужаков дороже собственного дома. Не хватало ещё, чтобы ты при всех пялилась в окно.

– Не там заботишься о своей чести, – холодно проронила Элеонора. – Не позорь меня и себя!

– Будьте скромнее, баронесса, – жарко выдохнул барон и разжал пальцы. На нежной коже остался отпечаток от плетёного браслета. Элеонора быстро окинула взглядом залу, осторожно сгибая и разгибая запястье. Никто не заметил размолвки, а если кто и увидел, как хозяин держал жену за руку и шептал ей на ухо, то не подумал дурного.

Элеонора пригубила вино, радуясь, что широкие рукава скрывают дрожь пальцев. Вздёрнула подбородок, стараясь не смотреть в сторону окон. Передёрнула плечами от того, как сопел рядом Эслинг. Что же происходит на пустоши? А в Бор-Линге? Неужели на побережье так же безмятежно празднуют?

– Мы хорошо потрудились в этом году, и боги отблагодарили нас богатым урожаем и надоями, – Эслинг снова поднялся, и Элеонора встала рядом с ним с неизменной улыбкой, ловя восхищённые взгляды. – Но мы бы не справились без тех, кто обрабатывал эти земли задолго до нас. Они расчистили лес под поля, которые мы возделываем, проложили дороги, которыми мы ходим, удобрили пастбища. Воздадим же хвалу нашим предкам, ушедшим и здравствующим!

«Особенно ушедшим, – добавила про себя Элеонора, поднимая кубок. – С ними меньше хлопот, чем со здравствующими».

Восемь лет назад на её месте сидела свекровь – суровая женщина в накидке из волчьего меха, вышедшая, как и все баронессы Эслинг, из старинного имперского рода, но сразу и безоговорочно принявшая сторону Севера. Они с Элеонорой возненавидели друг друга, как умеют лишь женщины – с первого взгляда. Хозяйское место тогда занимал старый барон, а по правую руку от него, в нарушение старшинства, восседал Шейн – младший сын, унаследовавший всю непримиримость и отчаянный напор своего рода, которые, казалось, канули в небытие вместе с независимостью Севера. В замке заговорили о том, что покровительство Империи досталось слишком дорогой ценой. Что южное зерно только изнеживает желудки и ослабляет детей. Что нынче, когда клановая междоусобица позади, Север расцветёт и прокормит своих настоящих хозяев без помощи Империи. А ещё – будто бы подземные толчки стали чаще и сильнее, потому что земля не желает носить чужаков, зато с радостью вместит их в себя. Много чего говорилось тогда, и люди верили Шейну. Ведь они знали его с детства, и говорил он просто и складно.

Рослый, с рыжиной в светлых волосах, Шейн окидывал Элеонору таким презрительным и в то же время цепким взглядом голубых глаз, что вбить клин между братьями оказалось легче лёгкого. Уже позже она узнала, что отец желал объявить своим наследником младшего как более достойного. Но имперские законы устанавливали наследование по старшинству. Верно, Тенрик упокоился бы на семейном кладбище, не войдя в года, но Шейн ожидаемо отказался присягать императору. Открыто бросить вызов Империи тогда не решились. Тенрик благополучно дожил до совершеннолетия, спустя несколько лет уехал в столицу, дал клятву верности и вернулся с титулом, красавицей женой и твёрдым намерением не допустить раскола в семье и на Севере. Спустя два года его миротворческих попыток семья перебралась в старое родовое гнездо на побережье, высказав молодому барону всё, что думает об Империи, его жене и о нём лично. А Тенрик остался в Эслинге, отчаянно и неумело пытаясь удержать хрупкое равновесие, которое, с одной стороны, упорно расшатывала его семья, с другой – Элеонора.

Сейчас это равновесие было шатким, как земля, уходившая из-под ног. Как лёд, крошащийся у берега. Элеонора улыбалась, пытаясь не смотреть в сторону окон.

– Да продлятся дни Императора! – снова и снова переливались через края рогов вино и сидр, и виночерпии сбивались с ног, наполняя кувшины. – Да хранят нас боги! Пусть пребудут с нами предки!.. И да будет на северных землях вечный и нерушимый мир!

***

– Да продлятся дни Императора! – зычный голос Ардерика в кои-то веки тонул в дружном рёве. – За крепкую стену, острые клинки и скорую победу!

Вокруг огромного праздничного костра оттаяла широкая полоса земли, успевшая раскиснуть и просохнуть, так усердно её утаптывали десятки ног. Неподалёку стоял дымящийся чан с горячим вином, щедро сдобренным пряностями, а вынесенные на улицу столы ломились от копчёного, жареного, печёного, и кушанья не успевали остывать на морозе, так быстро их расхватывали проворные руки. Толчея была не меньше, чем в каком-нибудь имперском городке: не только мастера, строившие стену, остались на праздник, ещё пришли люди из города и деревень, стоявших за лесом. Среди бурых плащей северян и начищенных кольчуг имперцев мелькали клетчатые юбки, из-под платков мелькали озорные взгляды – словом, обстановка была истинно праздничной.

Верен проталкивался сквозь толпу, рассеянно глядя по сторонам. Всё было почти как дома и как в тех городках и селениях, где их с Такко заставал этот праздник: пылал костёр, запах жареного мяса и пряного хмеля пропитывал воздух, музыка заставляла сердце биться быстрее и звала за собой. Только здесь в привычные мелодии вплетались гулкие звуки северных барабанов, вселявшие странную смесь радости и тревоги. От костра пахло влажно и терпко – в огонь бросили ветки какого-то местного кустарника, и от душистого дыма кружилась голова. Кто-то сунул Верену в руки дымящуюся чашку. Первый же глоток заставил кровь быстрее бежать по жилам, а, осушив чашу, Верен окончательно выкинул из головы все заботы.

– Ты – воин Империи, – сказал ему Ардерик сразу после того, как осмотрели стену. Подземный толчок был слабым, ни стена, ни постройки не пострадали, и, едва закончив осмотр, сотник занялся тем, что было даже важнее стены – боевым духом ученика.

– Не дело именем Императора грабить обозы, – настаивал Верен. – Я готов ждать, готов строить и по хозяйству всё делать, это тоже нужно для победы, но…

– Помни: не всякая победа берётся чистыми руками, – повторил Ардерик. – Иной раз приходится и воду травить, и изменников вербовать… – Увидел на лице Верена нескрываемое отвращение и со вздохом хлопнул его по плечу. – Иди-ка выспись, а в праздничную ночь напейся хорошенько и найди себе девчонку погорячее. Это твою нвар… нравствен-ность не оскорбит?