Текст книги "На пороге зимы (СИ)"

Автор книги: Анна Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

– Осторожнее, почтенный, – проронил барон. – Ещё немного, и вы наговорите на государственную измену.

Верен уже почти привычной хваткой вцепился в пояс рванувшегося вперёд Ардерика и держал, пока барон не удалился. Сотник смотрел ему вслед, бормоча обрывки проклятий. Затем легко высвободился из рук Верена и вогнал в ножны наполовину вынутый меч.

– Не бойся, я не убью его, – выговорил он. – Велика честь марать меч об эту падаль! С его братом я сойдусь в честном бою и прибью его голову над воротами. Он та ещё мразь, но заслуживает поединка. А этот… Этого будут судить за измену. Я ещё увижу, как его повесят, и он обгадится у всех на глазах. Я ему покажу имперское правосудие!

– Ты правда посвящал баронессе свои подвиги? – спросил Верен, торопясь перевести тему. Руки дрожали от слабости и волнений, а перед глазами опять плыло.

– Да тьма его знает! – в сердцах воскликнул Ардерик. – Может, и посвящал. Разве ж их всех упомнишь? Но что, надо было молча согласиться с этим свинаком?!

Он потёр ладонями утомлённое, осунувшееся лицо.

– К троллям Эслинга. Идём освободим принцессу из заточения. А то как бы наш лучник не возомнил о себе лишнего, наслаждаясь обществом стольких красавиц сразу.

Узкая лестница и путаные ходы вывели их в коридор, ведущий к покоям Элеоноры. Прежде чем приблизиться к двери, Ардерик остановился у окна – того самого, возле которого Элеонора рассказала ему о камнях и показала ларец – и устало оперся на подоконник. Верен впервые видел сотника таким несчастным. Даже не представлял, что у него может быть такое лицо.

– Я же спрашивал её, я догадывался… – прошептал он, устремив взгляд на серые, на глазах тяжелеющие облака. Ставни были открыты, и снег, не таявший на коврах, смотрелся дико и неуместно, будто замок был уже завоёван и разорён. – Если я принесу голову младшего Эслинга… Будет ли она рада?..

Верен нерешительно коснулся кольчужного плеча, не зная, что сказать. Ардерик длинно, тяжело вздохнул, затем выпрямился и повторил твёрдо и мрачно:

– Я принесу ей голову младшего Эслинга. И будь что будет.

Комментарий к 5. В свете факелов

Мадам_Тихоня написала к этой главе прекрасное стихотворение: https://ficbook.net/readfic/4575615/22350456?show_comments=1#last_comment. Очень рекомендую заглянуть.

========== 6. Огни на пустоши ==========

– Я не выполнил приказ, господин Тенрик. Я не убил сотника южан.

Дарвел стоял посреди покоев барона, прямой и неподвижный, как кол. За прошедшую ночь кожа ещё плотнее обтянула его скулы, щёки провалились, в глазах под сдвинутыми бровями таилась усталость. Сквозь прорехи в рубахе белели повязки – лёгкая кожаная броня оказалась уязвима для мечей и стрел.

– Правильно сделал, – кивнул Эслинг, не оборачиваясь от окна. – Это было необдуманное решение. Сейчас мы должны забыть обиды и сплотиться против общей беды.

Голос его звучал мягко, внутри же бушевал пожар. Воспоминания жгли калёным железом. Сперва – удушливая вонь драконовой крови, затем – крики и гулкий бой колокола, возвестившие о нападении. Звон мечей, свист стрел, свет факелов. Тяжесть доспехов, непривычный меч в руках. Негромкое, но решительное: «Отошли бы вы, господин Тенрик. Лучше оружейную отоприте». И, наконец, неслыханная дерзость сотника, заявившего свои права на чужую жену. За два дня барон Эслинг испил полную чашу позора и унижений, и мерзкий привкус до сих пор горчил на губах.

– Хорошо, если господин Тенрик больше не верит грязным сплетням, – проронил Дарвел. – Имперский сотник много помог в бою.

– Ты всё правильно сделал, Дарвел, – повторил Эслинг. – Север не забудет твоей храбрости и преданности. И я тоже не забуду.

Слова падали тяжело и мерно, а внутри тлела застарелая, гнилая обида. Не он вчера отдавал приказы, не он сражался на стене, не его провожали взглядами, полными надежды.

Зато отвечать за разорённые земли придётся ему, Тенрику Эслингу. С кого же ещё спросит император по весне, когда счетоводы приедут взвешивать шерсть и увидят сгоревший город и вытоптанные поля? Можно было бы снова списать на пожары и мор, если бы не столько раненых. Шрамы от мечей, отрубленные ноги и руки не объяснишь никаким недугом. Не будут барона Тенрика звать Миротворцем или Добрым. Зато вспомнят, что после ста лет мира именно он развязал братоубийственную войну.

Теперь уже ничего не поправишь, не скроешь. Видят боги, он пытался. Столько лет покрывал и брата, и жену. Даже выйдя тогда от Эйлин, утирая слёзы от едкого дыма, он рассказал Дарвелу совсем другую историю.

– Имперский сотник посягнул на честь моей супруги. – Слова давались нелегко, Эслинг давился ими, как кусками жёсткого мяса, выталкивая из воспалённого горла. – Эйлин пожаловалась мне, как подобает примерной жене. А я напомнил, что в случившемся есть и её вина.

Дарвел, явившийся к барону сразу, как он ввалился в свои покои, понимающе кивнул. Ходили слухи, что в Империи, при дворе, совсем с ума посходили и порицают мужей, поднявших руку на своих непутёвых жён. Но Империя была далеко, а он и так слишком долго позволял Эйлин лишнее.

– Завтрашний день она и её служанки проведут за размышлениями о достойном поведении, – продолжил он. – Проследи, чтобы о моём распоряжении ненароком не забыли.

Дарвел снова кивнул. Эслинг глубоко и прерывисто вздохнул и закашлялся. В горле до сих пор першило, и это напоминало о детских унижениях так живо, что сводило зубы, а пальцы сами сжимались в кулаки.

– С сотником я поговорю утром на стене, – бросил он.

– Я возьму побольше людей, – сказал Дарвел, но Эслинг покачал головой:

– Нет. Не потребуется. Я не вызову его на поединок.

От унизительности задуманного заранее горчило во рту. Привычный и простой мир рвался в клочья, расползался под пальцами, как плохо выделанное сукно.

– Он хороший воин, – осторожно проговорил Дарвел. – И храбро сражался против господина Шейна.

Эслинг дёрнул щекой:

– Мы с Шейном враждуем уже тридцать лет и как-то разбирались. Иди. Я всё решил.

Всё складывалось как нельзя лучше: неверную жену – под замок, наглеца-чужака – под нож. Тем более, сотник заглотил наживку сразу, поверил в вылазку, как мальчишка. Никто бы не стал разбираться, от чьей руки погибли он и его люди. Удалось бы сохранить доброе имя и мир. Но Шейну вздумалось напасть на замок всерьёз, и план рухнул. После сегодняшней ночи у Эслинга не было брата, не было жены, да и владений уже почти не осталось – они все уместились в кольце замковых стен.

Дарвел за спиной как-то тяжело топнул и шумно вздохнул. Эслинг обернулся, встретился с пустым взглядом из-под полуопущенных век и запоздало понял, что стражник смертельно устал за эту ночь и едва держится на ногах.

– Иди отдыхать, – велел Эслинг. – Я пригляжу за всем.

Дарвел кивнул и вышел, чудом не задев косяк двери. Эслинг набросил плащ и тоже покинул комнату. Вышел во двор и, прежде чем направиться на стену, бросил взгляд наверх – на башню, где под самой смотровой площадкой располагалась голубятня.

***

В крошечной передней было чуть теплее, чем в гостиной, выстуженной из-за открытого окна. Элеонора стояла, скрестив руки на груди, и старалась сдержать дрожь от холода, тревоги и бессонной ночи. Она скользила рассеянным взглядом по мальчишке-лучнику, который лихо взобрался в окно, только чтобы убедиться, что дверь действительно не открыть изнутри; по Грете, державшей ему фонарь, и изредка оглядывалась на остальных служанок, пытавшихся навести порядок в гостиной: смести снег с ковра и раздуть угли в камине. Наконец в коридоре раздались шаги, а в следующий миг на дверь без предупреждения обрушился страшный удар. Лучник и Грета шарахнулись, а снаружи послышался чей-то урезонивающий голос. Ещё два удара, и в распахнувшемся проёме показался Ардерик – всклокоченный, в рубахе, залитой кровью, и с топором в здоровой руке.

– Вы свободны, баронесса, – объявил он. За его спиной высился оруженосец, с явным сожалением рассматривающий искрошенный в щепки засов.

– Входите же, – Элеонора улыбнулась, заглянула Ардерику в глаза и натолкнулась на пустоту. Он смотрел будто бы мимо неё и всё сжимал в руках этот дурацкий топор. Улыбка на лице Элеоноры уступила место серьёзному выражению, а приветливый тон деловому: – Полагаю, у вас найдётся четверть часа, чтобы объяснить наше нынешнее положение и возможные планы врага.

– А я полагаю, что планы врага известны вам лучше, чем мне, – негромко и зло ответил Ардерик.

Элеонора прикусила губу. Разумеется, Тенрик рассказал о её глупой выходке с камнями.

– Ардерик, друг мой, – сказала она как можно мягче, – нам обоим тяжело далась эта ночь. Вам – в разы тяжелее. Я всё объясню. Входите же! Обсудим всё в спокойной обстановке.

Ещё не родился мужчина, который мог устоять перед волшебством её голоса и взгляда. Вот и Ардерик смешался и нерешительно шагнул вперёд. Оруженосец придержал его за локоть и осторожно забрал топор.

– Камнееды вернутся, когда стемнеет, – говорил Ардерик, сидя на краешке скамьи. – Днём мы выкосим их из луков со стены, но ночью легко подобраться незамеченными.

В гостиной он чуть оттаял, хотя на Элеонору почти не смотрел. Без топора вид у него стал менее дикий, но служанки всё равно косились с опаской. Сопровождавшие сотника мальчишки откровенно клевали носом, осушив по стакану вина.

– У вас уже есть план? – Ум Элеоноры работал чётко, несмотря на бессонную ночь.

– Есть. Но для этого нам самим надо дождаться сумерек.

В камине трещали дрова, согревая выстуженные покои, служанки принесли горячей воды и свежую еду. Элеонора привычно отметила, что обед приготовлен хорошо, припасы не экономили. Пока.

– Всё зависит от того, сколько людей у меня будет к вечеру, – продолжал Ардерик. – Многие ранены. В такое время лекарь важнее военачальника. Сейчас мы можем только ждать.

– Тогда вам надо отдохнуть, – Элеонора поднялась и сделала знак служанкам. – Приготовьте постели для сотника и его людей.

– Но госпожа… прямо здесь?..

Элеонора поморщилась от обеспокоенного тона Бригитты.

– В их спальне сегодня не топили. Нет позора в том, чтобы дать приют воинам, проливавшим за нас кровь. Постелите им, скажем… в гардеробной.

В гардеробной не было окон, а значит, дневной свет не помешал бы уставшим мужчинам выспаться. А ещё эта комната примыкала к спальне Элеоноры и сообщалась с ней неприметной дверью.

– Располагайтесь, – Элеонора распахнула гардеробную перед Ардериком. Служанки внесли дымящиеся кувшины, тазы и чистые тряпки. – Горячей воды мало, но помыться хватит. Одежду оставьте у двери, её почистят и починят.

Передавая сотнику светильник, она взглядом и лёгким движением пальца указала на дверь в углу, обитую той же тканью, что и стены. Прикрыла за собой дверь и вышла.

Ардерик пришёл спустя четверть часа. Он смыл кровь с лица, сменил рубаху и снял повязку с руки, но по-прежнему выглядел хмурым и усталым. Уселся в кресло, указанное Элеонорой, вытянул ноги, бросил короткий взгляд на проплешины на шкурах на полу и спросил без обиняков:

– В свете некоторых новых сведений, полученных от барона, я вынужден повторить свой вопрос: откуда у вас те камни? Прошу прощения, юлить и говорить намёками меня не учили.

Элеонора поморщилась от его церемонного тона и ответила спокойно:

– Вы уже знаете, откуда они у меня.

– Почему вы лгали?

– Я не лгала. Но и не могла сказать всей правды.

– Почему?

– Потому что вы могли сделать неверные выводы касательно наших с Шейном отношений.

– Неверные?

– Разумеется, неверные.

– Вы… – Ардерик ударил кулаком по резному подлокотнику и слова полились, обгоняя друг друга: – Вы хоть понимаете, в какой опасности были всё это время?! Вас могли выдать в любой миг! Вы были здесь одна, без охраны и с полным ларцом северного яда! Рассветные силы! Вас могли обвинить в заговоре против всей семьи, могли повесить без суда! А эта выходка? Да Эслинг мог убить вас на месте, и я не защитил бы вас, не успел бы, хоть бы и имел за спиной тысячу человек!

– Меня защитило бы моё происхождение, – холодно проговорила Элеонора.

– Чушь! Я скажу, что вас защищало все эти годы – благородство обоих Эслингов! А может быть, тонкий расчёт, тьма знает. Но вы обязаны жизнью своему мужу и деверю, нравится вам или нет! А может быть, мужу и…

– Да что вы себе позволяете? – Элеонора встала, и Ардерик поднялся вслед за ней. – Вы оскорбили меня, обвинили во лжи, а теперь хвалите моих злейших врагов и намекаете на немыслимые вещи?

– Я привык высоко ценить свою верность, – раздельно проговорил Ардерик. – Я буду защищать вас до последней капли крови, Элеонора. Я так и сказал барону. Когда мы разговаривали там, внизу, я соврал, будто клялся вам когда-то на турнире в вечной верности. Такими вещами не шутят! И если вы ведёте двойную игру, если вы лжёте и строите планы за моей спиной, если всё это время втайне желали победы другому…

– Ардерик, друг мой! – Голос Элеоноры дрожал от ярости и обиды, но нельзя было сорваться. – Как же вам досталось этой ночью, если вы поверили в такие ужасные вещи! Сейчас вы увидите, что я не желала победы никому, кроме вас.

Знамя лежало на столике у окна, свёрнутое в аккуратный рулон. Когда Ардерик развернул его, по бархату пробежали искры. Сотник долго смотрел на знамя, затем повернулся к Элеоноре:

– Это вы шили его?

– Этими самыми руками, мой друг, – она положила ладонь ему на плечо, впервые не защищённое доспехом. – О, Ардерик, я всю ночь не сомкнула глаз! Слушала лязг мечей и не знала, живы вы или нет! Я хотела помочь, я не знала, что ещё можно сделать для вашей победы. Возьмите это знамя, и пусть оно принесёт вам больше удачи, чем старое.

Ардерик осторожно расправил складки, собравшиеся внизу, дважды прочёл девиз, очертил кончиками пальцев меч. Его лицо разгладилось, а взгляд, поднятый на Элеонору, был почти виноватым.

– Это же… долгая работа, верно? Неужели вы шили всю ночь?

Элеонора улыбнулась:

– Я перед вами в неоплатном долгу, и с радостью сшила бы для вас тысячу таких знамён.

Напряжение, царившее до этого между ними, ушло. Элеонора осторожно забрала знамя и отложила. Её пальцы всё ещё лежали на плече Ардерика и тихонько поглаживали тело сквозь грубую ткань. Ярость, только что переполнявшая Элеонору, расходилась по телу горячими волнами. Сердце билось мерно и гулко, отдавалось в бёдрах, заполняло целиком. Верный меч снова послушно лежал в руке, и требовалась самая малость, чтобы приручить его окончательно.

– Я был груб, – произнёс Ардерик. – Я… наговорил ужасных слов. Мне нет прощения.

– Друг мой, – у Элеоноры кружилась голова от его близости. – Забудем всё, что было. Я тоже виновата перед вами.

Она шагнула ещё ближе и положила ладони Ардерику на плечи, стиснула, наслаждаясь ощущением крепких мышц, не прикрытых рыхлым и дряблым. Заглянула в серые глаза – в них разгорался тот же огонь, что сжигал Элеонору. Ладони Ардерика легли на её талию, сперва нерешительно, затем крепко обхватили, притянули к себе. Элеонора подняла голову и коснулась губами его обветренных, жёстких губ.

Шейн мог обнимать её так же. Мог так же обдавать её запахом крови и чужой смерти, нетерпеливо собирать складками подол, торопиться коснуться обнажившегося бедра. Элеонора ласкала Ардерика под рубахой, и дыхание замирало, когда она касалась шрамов – длинных от мечей, звездчатых от стрел. Сила, дикая, неукротимая сквозила в каждом касании Ардерика. Мысль, что несколько часов назад он был весь в чужой крови и легко распоряжался жизнью и смертью, отнимала последние остатки выдержки. Тенрик никогда не был таким, даже когда приходил с убоя скота или от постели слуги, покалеченного норовистым быком.

Элеонора не заметила, как оказалась сидящей на столе; обвила Ардерика ногами, откинулась назад, позволяя ему расстегнуть корсаж, и потянулась к шнуровке его штанов. Но прежде надо было расстегнуть пояс с мечом, который сотник и не подумал снять, отправляясь в чужую спальню.

– Нет, – Ардерик скорее выдохнул, чем сказал, и Элеонора не расслышала бы, если бы его ладони не накрыли её руки и не оторвали их от пояса. – Мы не…

Элеонора снова прильнула к его губам, заглушив протест. А когда оторвалась – столкнулась с неожиданно твёрдым взглядом.

– Мой ребёнок не будет носить имя Эслинга, – выдохнул Ардерик. Оправил рубаху, отступил и склонив голову, будто ждал расправы.

Ещё не родился мужчина, который мог устоять перед волшебством Элеоноры. Но Ардерик устоял.

Мир медленно выцветал, обретая обычную блёклость. Сердце всё ещё бешено билось, но ум прояснялся, возвращая ледяную остроту. Элеонора механически оправила подол, стянула на груди корсаж. Ардерик подал ей руку, снимая со стола. Близость снова бросила их друг к другу в объятия, но Ардерик почти оттолкнул Элеонору и держал на вытянутых руках, не в силах ни приблизить, ни отпустить.

– Я не могу, – повторил он, и чем твёрже звучал голос, тем явственнее в глазах плескалась растерянность. – Только не его имя. Ты самая красивая женщина на свете, я никого не желал, как тебя, никем так не восхищался… но… мой первенец, наследник моего рода… и этот…

Элеонора коснулась кончиками пальцев его губ, погладила по щеке и выговорила:

– Я была бы осторожна.

– Сама знаешь, что не была бы.

– Тогда что мешало тебе позаботиться, чтобы ребёнка не было?

– И обмануть тебя?

Он стоял и наблюдал, как Элеонора застёгивала мелкие пуговицы корсажа и расправляла платье.

– Что ж, – свой голос показался Элеоноре чужим, – тогда самое время отдохнуть. Иди ложись. Я спущусь и прослежу за ранеными и прочим.

Ардерик кивнул. Элеоноре хотелось привлечь его к себе, толкнуть на постель, закрыть рот поцелуем так, чтобы не смел возражать… но она вскинула голову и легко толкнула Ардерика к двери в гардеробную.

– Отдыхай. Я попрошу служанок разбудить вас с наступлением сумерек.

Она отвернулась, чтобы не видеть, как он скрывается за дверью. Ум работал чётко: Ардерик желал её, не скрывал этого и рано или поздно перестанет упрямиться. Однако тело не желало мириться, и когда Ардерик окликнул Элеонору от двери, она обернулась, задержав дыхание.

– Надо перенести в замок все припасы из погреба, – сказал Ардерик. – Зерно для лошадей тоже. И самих лошадей увести… Вели, чтобы всё ценное со двора собрали в главной башне.

Тревога кольнула Элеонору под ложечкой.

– Но зачем? Ты же не думаешь, что… Шейн будет хозяйничать во дворе? Что мы не отстоим стены?..

– Разумеется, нет. Но… – Во взгляде Ардерика не было ни недавней растерянности, ни вины, только бесконечная усталость. – Просто сделай, как я сказал.

***

Верен всплывал из глубин сна, как со дна реки. Его качало на волнах дрёмы, тянуло обратно в глубину, но сверху, как солнечные лучи, пробивались голоса и стук посуды. Верену виделось, что они с Такко снова сторожат обозы, заночевали на постоялом дворе и с рассветом отправятся в путь. Затем голос друга перекрыл другой знакомый голос, и Верена словно подбросило в постели. Ардерик разговаривал за дверью, и Верен, мигом всё вспомнив, рванулся одеваться. Впрочем, рвануться не особенно получилось. Всё тело ломило, ныли даже кончики пальцев. Верен потянулся и не сдержал стона, такой болью отозвались измученные мышцы.

Наконец ему удалось размяться, кое-как одеться и выбраться в соседнюю комнату. Ардерик и Такко сидели за столом вместе с Бригиттой и Гретой, а за окнами начинали сгущаться ранние зимние сумерки.

– Наконец-то! Я уже хотел идти за тобой, – приветственно поднял кубок Ардерик. – Руки-ноги шевелятся? Впрочем, вижу… Ешь скорее и идём.

Верен взял протянутую миску и прислонился к подоконнику. Садиться он не решился – ещё не встанешь потом.

– Я как раз рассказывал, как ты вчера отбивался от двоих северян разом, – заявил Такко. – Если так пойдёт, станешь живой легендой.

– Тебе из башни было хорошо видно, да? – поддел друга Верен.

– Да, мне как раз нечего было делать, пока не принесли стрелы, – подхватил Такко. – Сидел любовался, как вы машете мечами, и радовался, что родился лучником.

– Возьми сегодня перо и чернила, – предложил Верен. Как же ему не хватало этих перепалок! – Хоть не даром будешь время терять. Опишешь все наши подвиги, а то и зарисуешь.

– Надо бы, – кивнул Такко. – Впрочем, о тебе и писать не надо. Тут, знаешь, все помнят, как ты в первый день отбивался одним щитом. Запомнят и это.

Верен усмехнулся. В голосе Такко ему послышалась неприкрытая зависть. Но пока он думал, какой шуткой сбить тему, Ардерик опередил:

– Набили животы? Идёмте. Нынче у нас много дел.

В лекарскую Верен не пошёл – там и без того яблоку было негде упасть. Ардерик разговаривал с лекарем один, и когда он вышел на улицу, между его бровями пролегла глубокая складка.

С северной стороны замка кипела работа: под надзором Элеоноры из погреба и конюшни несли мешки и ящики. Здесь же нашёлся и Дарвел, он вместе с другими северянами гнал в замок лошадей. Ардерик подозвал его жестом.

– Мы весь день делали стрелы, – сказал Дарвел, отряхивая руки от прилипших соломинок. – Все, кто не сражался ночью, работали без устали.

– Хорошо, – кивнул Ардерик. – Но нам не хватит стрелков, чтобы держать врагов на расстоянии. Надо укрепить ворота. А когда совсем стемнеет, вывезти сено в поле и раскидать на копны.

– В поле?

– Именно. Да без шума и факелов! А ты, – Ардерик повернулся к Такко, – дуй вон к тем парням и расскажи им всё, что знаешь про огненные стрелы. Может, придумаете что-то получше смолы.

– Огненные стрелы? – переспросил Верен. – Но… зачем?..

Ардерик не ответил. Он смотрел по сторонам, его взгляд задерживался то на опустевшей конюшне, то на кострах под котлами с маслом и смолой. Задержался он и на баронессе, и Верен, как ни старался, не мог понять, что за выражение отразилось на лице. Не сожаление же…

– У нас пять десятков, три из которых полягут в первой же схватке, – пробормотал Ардерик. – Если впустим врагов во двор, считай, замок сдан.

Он перехватил взгляд Верена и ободряюще кивнул:

– Впрочем, пока мы живы, есть надежда. Беги к воротам и помоги там. Заодно разомнёшься. И скажи лучникам, чтобы проверили клинки – если не случится чудо, сегодня у всех будет возможность помахать мечами.

***

На пустошь спустилась густая, непроглядная тьма. Небо снова укутали облака, сыпавшие снегом. Белая взвесь висела перед глазами и скрадывала звуки. Только трещали сучья в кострах, над которыми грелись смола и масло, да изредка хлопали двери в замке – все, кто оказался не годен к бою и не лежал в горячке, тащили в башню остатки припасов из кладовых.

Холодная сырость пробиралась под плащ и рубаху, но Такко не жалел, что покинул тёплые покои баронессы. Слишком много там было напоминаний о прошлой жизни. Он не ожидал увидеть до боли знакомый герб на часах и музыкальной шкатулке, и едва мог усидеть на месте, пока не появился Верен и не отвлёк от воспоминаний. Здесь, на стене, дышалось свободнее. Здесь было легко – стреляй, пока не закончатся стрелы, а дальше бери меч и будь что будет.

Такко нашёл взглядом Ардерика. Сотник стоял неподвижно, опершись на каменный зубец. Со стороны казалось, что он отдыхает или задумался – взгляд был направлен не на пустошь, а под ноги. Но Такко видел, что Ардерик напряжённо вслушивается, ловит каждый звук с пустоши. Только сам он не мог расслышать ничего, поэтому перебирал стрелы, наконечники которых были обмотаны просмоленными тряпками, и надеялся, что план сотника сработает.

Наконец раздался слабый звон и неясный шелест. Такко вскинулся, схватил стрелу, первым сунул в огонь, и в тот же миг Ардерик поднял руку. Взмах – и небо прочертил десяток огненных стрел, высветив на снегу тёмные пятна: копны сена. Вторая очередь стрел взмыла вверх до того, как погасли первые; часть упала в снег, но другие достигли цели, и сено вспыхнуло, осветив пустошь.

– Идут! – не то рявкнул, не то взвыл чей-то голос. Взгляд ещё нашаривал среди огней врагов, а стрела – с острым, боевым наконечником – уже скользнула на тетиву. Северяне были в сотне шагов от стены. Светлые плащи делали воинов почти неразличимыми даже в свете пламени, но их выдали мгновенно выросшие на снегу тени.

– Луки! – в два голоса заорали Ардерик и Дарвел с разных концов стены. А дальше всё стало просто – древко в пальцах, тугая тетива и короткие вскрики, когда острое железо нашло свою цель.

========== 7. Поединок ==========

Готовый к осаде замок выглядел непривычно. На первом ярусе некуда было ступить. У наскоро сколоченных коновязей волновались лошади, у стен высились горы зерна и овощей, пол был завален тюками, заставлен ящиками с зеленью, бочонками с вином и соленьями – всем, что вынесли из кладовых и погребов. На втором ярусе устроили раненых. Оттуда несло кровью, потом, нечистотами, и резкий запах отваров и настоек не перебивал тяжелый смрад. Хлопали двери, отовсюду раздавались шаги, стоны, крики. И над всем этим властвовала Элеонора – отдавала приказы, распределяла припасы и снадобья, мелькала то здесь, то там в неизменной лисьей накидке, метя пол вышитым золотом подолом, с гордо поднятой головой и лёгкой тенью заботы на прекрасном лице.

Тенрик Эслинг стоял в глубокой нише первого яруса, никем не замеченный. Он распоряжался в замке, пока не пришла Элеонора – его Эйлин. Теперь Эйлин решала, как сложить припасы и где устроить очаг, а ему, Тенрику, надлежало быть во дворе и готовить войско. Но этим уже занимался имперский сотник. Он отдавал приказы верному Дарвелу, он втолковывал людям, что нужно будет делать, и это на него с немым вопросом смотрела Эйлин, пересекая двор. А барон Эслинг прятался в темноте, как будто был убит, пленен, изгнан – и жизнь без него текла так же размеренно.

Женщины и дети, разбиравшие припасы, вдруг поднялись и склонили головы – в башню ввалился имперский сотник. Оглядел сваленные тюки, скривился, жестом показал освободить середину. Затем он говорил с Эйлин, стоя так близко, что между ними едва можно было поставить ладонь, затем ушёл, а Эйлин принялась отдавать распоряжения. Его распоряжения. Барон Эслинг должен был догадаться, что середину холла нужно освободить на случай отступления. Но и это сделал не он.

В тусклом свете факелов Эйлин была похожа на статуэтку из кости и тёмного дерева. Она так отличалась от местных женщин: коренастых, светловолосых, безотказных. Эслинг вспоминал, как впервые увидел её – хрупкую, с фарфорово-белой кожей и стальными глазами. Как впервые взял за руку, какой тонкой и слабой казалась эта рука. Они не были созданы друг для друга, следовало понять это сразу. Все усилия оказались тщетны. Время всё расставило по местам, и река, перекрытая плотиной, вернулась спустя годы в старое русло.

Эйлин направилась во двор. У самых дверей её кто-то окликнул, Эйлин резко обернулась, накидка распахнулась, и в просвете блеснула кольчуга – змеиная чешуя под лисьим мехом.

Эслинг отступил глубже в нишу и вжался в камень, пытаясь ощутить молчаливую поддержку замка. Не вышло. Это отец и Шейн вечно болтали, что слышат голоса и видят в коридорах умерших предков. Тенрик никогда не ощущал замок как живое существо – в отличие от земли, которую чувствовал, как своё второе тело. Год за годом он безошибочно угадывал, когда сеять и убирать, когда перегонять скот. И неласковая северная земля воздавала ему сторицей – добрела, жирела и рожала столько, сколько могла. Что, в сущности, значила его, Эслинга, жизнь, рядом с вечностью, к которой он прикасался каждый раз, проводя первую борозду, наблюдая за первыми всходами, глядя, как наполняются по осени закрома?

Замок готовился к сражению, а Эслинг думал, что умереть – не страшно. Земля примет его в свои объятия, и полузабытые боги откроют перед ним ворота. Но кому после него достанется Север?

«Я был хозяином и хранителем этих земель все эти годы, – думал он. – Я держал мир, как умел. Кто бы ни победил сегодня, они утопят Север в крови. А земля не любит кровь».

Он сразу знал, что приезд сотника не кончится добром. Знал, ещё когда тот скакал через пустошь во главе своей сотни, и уверился, получив в лицо обвинение, что кровь для барона дороже клятвы Императору. Кровь… Что знал об этом имперский сотник, что знала об этом Эйлин, бросившие родной дом ради славы и одна тьма знает ради чего ещё? Что знали они о долге, вросшем в плоть, о крепких корнях?

Эслинг выбрался из ниши, неловко зацепившись мечом, и скрылся в одном из боковых ходов. Меч путался в ногах; Эслинг придержал его с горькой усмешкой. Если потребуется, он возьмётся за оружие, но прежде нужно было сделать кое-что поважнее. Барон Севера не мог выиграть битву, но мог позаботиться, чтобы «победители» не разорили вверившиеся им земли.

В покоях было холодно – так, как никогда не бывало в прежние, мирные времена. Изо рта вырывался пар, стекла наглухо заплели морозные узоры. Эслинг зажёг светильники, отыскал в ящике стола увеличительное стекло и тонкое перо, встряхнул чернильницу – не замёрзла, хорошо! – и принялся писать на пергаменте мелким убористым почерком. Перо неловко лежало в руке, а буквы не получались достаточно мелкими, однако он пробовал снова и снова, пока не стало получаться.

Когда на пустоши взметнулись огни и раздался боевой клич, Эслинг отложил перо и потёр слезящиеся от напряжения глаза. Острым ножом отрезал от исписанного пергамента узкую полоску, а остаток листа свернул и положил в кувшин с водой, забытый у остывшего камина. Кто бы ни достал черновик, прочитать не сможет. Эслинг спрятал исписанную полоску за пазуху, оправил доспех, обвёл прощальным взглядом свои покои и вышел, плотно затворив за собой дверь.

Оставалось дожить до рассвета.

***

Войско камнеедов будто прочесали гребнем. Лучники осыпали пустошь стальным дождём. Не зря кузнецы в спешке ковали особые пустотелые наконечники! Не зря мешали серу с селитрой и древесным углём и обливали этой смесью просмоленную ветошь! Ни одна стрела не погасла в полёте, ни одна не переломилась, и теперь жаркое пламя топило свежевыпавший снег и очерчивало фигуры, словно они были нарисованы пером на рыжей бумаге. Пустошь огласил боевой клич, быстро перешедший в предсмертные хрипы – боевые стрелы легли на тетивы раньше, чем упали последние огни.

Впрочем, камнееды не для того мёрзли в чужих укреплениях, чтобы отступить. Они замешкались лишь на миг, перестроились и остановились вне досягаемости стрел. Верен переглянулся с Ардериком. Оба подняли арбалеты одновременно, и камнееды шарахнулись дальше. Верен в сердцах проклял тугой замок арбалета – не успел перезарядить, враги укрылись во тьме. Лучники готовились метить по уцелевшим копнам – сено быстро прогорало, пустошь снова затягивало снежной мглой.

– Пусть выйдут, – беззвучно твердил Верен. Мгла в прорези прицела казалась живой, из снега вырисовывались причудливые фигуры-мороки. – Пусть выйдут…