Текст книги "На пороге зимы (СИ)"

Автор книги: Анна Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

Чуть поодаль сидел Оллард. Его едва было видно за стопкой книг, которые он вытащил из замка. Одна тьма знает, на кой морские бароны держали такую прорву книг – десятка три, не меньше. Были среди них и обычные расходные записи. Оллард листал их, позабыв о сне, и ничто не напоминало, что несколько часов назад маркграф отчаянно рубил врагов, изящно позабыв, что ему велели не высовываться.

– Вот и потерянные мечи, – негромко проговорил он.

Ардерик поднял голову:

– Мечи?

– Да. Помните, вы не могли найти три сотни клинков? Вот они, записаны. Здесь вообще много занятного. Стрелы, копья, припасы… Если бы старый барон выжил, на основании этих записей его можно было бы трижды казнить как изменника. Он несколько лет переправлял в Бор-Линге всё, что могло пригодиться. А потом и сам сюда перебрался, чтобы спокойно готовить мятеж.

Ардерик поднялся, морщась от прострела в плече. Азарт битвы отступил, эль притуплял боль не так сильно, а повязка с мазью помогала ещё меньше. Он уселся рядом с маркграфом, и тот развернул книгу, чтобы удобно было читать. Солнце только зашло, и света хватало.

– Зуб даю, наш барон прекрасно знал, кто перехватил мечи. А жратву он точно слал по доброй воле.

– Не кипятитесь. Дойдёт очередь и до Тенрика Эслинга. Ему придётся хорошо покрутиться, чтобы доказать, что он единственный из всей семейки не помышлял об измене. А нам – проследить, чтобы он не выкинул что-нибудь неподходящее от расстройства.

Ардерик опёрся о стену и уставился в небо. Там кружили чайки и вороны – чуяли мертвецов, но клевать не отваживались. Одна чёрная тень металась вокруг замка, садясь на подоконник главного зала и сразу взлетала снова. Даже птице нечего было делать в Бор-Линге. Людям – тем более. Днём сложат погребальные костры и разойдутся. Ардерик вдохнул солёный воздух, щедро приправленный кровью и тлением. Как просто было пробивать дорогу мечом, как тоскливо будет снова писать отчёты и прошения… Но раз судьба сберегла его и в этой битве, значит, было для чего. Может, чтобы добить Шейна и всё же принести Элеоноре рыжую голову…

– На Перелом он привёл пять сотен с хорошими мечами и камнемётами, – снова заговорил Ардерик. – Смели нас так же легко, как мы их сегодня. Пламя стояло до небес. Самое позорное и сокрушительное из моих поражений. Если бы баронесса не открыла ворота, мы бы сейчас не разговаривали.

– Она всё же вошла в замок первой, – усмехнулся Оллард, кивнув на платок с ландышами, в который снова завернули остатки киновари. – Знаете, повезло нам и всему Северу, что они со старой баронессой оказались по разные стороны игральной доски. Я считал Элеонору слишком мягкосердечной и взбалмошной, чтобы править, однако теперь задумался, не успела ли она перенять от свекрови больше, чем кажется.

Ардерик пожал плечами и тихо выругался от боли: похоже, месяц-другой придётся на манер маркграфа всё делать левой рукой. Мечом-то махать он умел с любой стороны, а управиться с ложкой будет посложнее.

– А здесь пишут, что раньше Лиам граничил с некими землями, которые позже ушли под воду. – Оллард листал уже другую книгу. – Будто эти острова – вершины древних гор…

– Сказки, – фыркнул Ардерик. – Что за книга-то?

– Записки Марта Гернгра, лекаря императрицы Камиллы… – Оллард замолчал и углубился в книгу: верно, наткнулся на что-то очень занятное*.

Над морем всходило солнце. В башнях сменялись часовые. Под шкурой заворочался Верен. Солнце осветило замок, багровые пятна на плитах, ворона, упорно стучавшегося в запертые окна, и с тем пришло осознание победы.

Северная война окончена. Сколько бы ещё ни скрывалось по лесам дураков, верящих в независимый Север, их песня была спета. Никто не скажет перед ними пламенных речей, не вручит доброе имперское оружие, не прокормит долгой зимой. Даже если Шейн спасётся по прихоти судьбы – у него больше не было ничего, кроме имени и чести. Впрочем, какая честь у воина, сбежавшего у всех на глазах!

Ардерик махнул здоровой рукой сменившемуся часовому:

– Принеси ещё эля. И графу налей. Выпьем за победу!

Их кубки соприкоснулись с тихим стуком.

– Я в вас ошибся, – признался Ардерик. – Думал, вы пошли за мной, чтобы уличить в ошибках и всё же выставить виноватым за… всё это. И мечтать не мог, что мы будем биться плечом к плечу.

Оллард холодно улыбнулся:

– Не доверяйте мне, Ардерик. Мы на одной стороне. Но до поры до времени.

– Это ясно, что у вас своя дорога. Но я больше не жду от вас подлости.

Не связывайся со знатью – впору было вышивать на знамени вместо девиза, так прочно усвоил Ардерик эту нехитрую мудрость. Но сейчас, в первое утро в разорённой крепости, не время было лелеять старые обиды.

– Зря, – уронил наконец Оллард. – Я уже обманул вас. Вы ещё долго не поймёте – для вашего же блага.

***

Утром, по низкой воде, стали собираться. Погрузили на корабли книги и остальные ценности, сорвали с петель уцелевшие окна и двери и свалили вместе с прочей деревянной утварью – дров для последних костров отчаянно не хватало. В дело пошли изрубленные щиты, старые тачки, черенки лопат – всё, что нашлось.

Эслингов вынесли во двор прямо на обуглившемся столе. Было легко представить, как зимой за этим столом Шейн обещал вернуть Север, поднимая рог с элем, а старый барон поддакивал. Ардерик сам щедро полил дубовые доски маслом – в дороге можно и сухомятку пожевать, для врага на погребальном ложе ничего не жалко.

Второй костёр разложили на берегу, у самых скал – для павших воинов. Пятнадцать человек – пустяковая цена для такой победы, но славные похороны заслужил каждый.

Убитых камнеедов ещё вечером погрузили в лодки похуже, вывели в море и затопили. Не будет им ни костра, ни могилы. Плоть сожрут рыбы, а кости устелют морское дно.

Оллард стоял у баронского костра и, не отрываясь, смотрел на огонь.

– По-хорошему их бы в корабле сжечь, – проговорил Дугальд. – Всё же морское племя.

– Обойдутся, – буркнул Ардерик. – Пусть спасибо скажут, что вообще хоронят по-человечески.

– Прекрасный обычай – погребение огнём, – проговорил Оллард. – Жаль, осталось только на окраинах. Красиво и благородно.

– Дерева только много идёт, – заметил Дугальд. – Ладно. Пора нам собираться. Вы с нами, граф?

Оллард кивнул:

– Наслышан о лиамских кораблях и не упущу возможности лично оценить их превосходство. И не убирайте далеко сундук с книгами, я просмотрю некоторые в дороге.

– Корабли – оцените! Пойдём потихоньку, у берега, качать не будет. А вот в книги смотреть не советую – точно харч за борт метнёте.

Оллард презрительно изогнул бровь и снова уставился на огонь.

***

Верен стоял у берегового костра. Не всех убитых он знал по именам, но за каждого было обидно, что отдал жизнь за победу, которую не увидит.

Такко протиснулся сквозь круг, встал рядом:

– Маркграф хочет возвращаться морем. Через Лиам.

– Ну и славно. Прокатитесь. Хоть узнаешь, что такое большая вода.

– Ага, – согласился Такко и тут же заговорил о другом: – Я виноват перед тобой. Тебя чуть не убили, и всё из-за меня.

– А я чуть не угробил нас обоих там, в клетке. Забудь, а?

Верену было что высказать другу за всё пережитое. Но не сейчас. Не у погребального огня, на который они снова смотрели со стороны живых. Они снова были вместе, бились плечом к плечу, вместе вырвали у Севера долгожданную победу. Разве можно было ругаться, пусть и за дело?

Пожелай Верен найти слова для того, что испытывал сейчас – не смог бы. Скорбь, ликование, усталость – всё сплелось в чистое, звенящее чувство. Через несколько дней они вернутся в Эслинге, отметят победу, как полагается, и снова разойдутся. Придётся снова обходить стороной предателя-барона, отводить глаза от баронессы, носящей наследника Ардерика… Зато там была Бригитта, и Верен зажмурился от затопившего его тепла.

Он кивнул Такко, приглашая отойти к скале. Друг недоуменно кивнул на костёр.

– Их память мы ещё почтим. А когда с тобой поговорим, непонятно.

– Я эти полгода ходил, как дурак, – начал Такко, когда большой валун скрыл их от посторонних глаз. – Ты мой друг, я тебе всем обязан, без тебя пропал бы. Не скрывал от тебя никогда ничего. А тут… ну…

Верен остановил его жестом.

– Я тоже храню чужую тайну. И рад бы довериться, но не могу. Знаю, что не проболтаешься, а всё равно не дело это. И ты свои тайны храни. Дружбе это не помеха.

Такко низко опустил голову, явно подбирая слова.

– А, всё равно красиво не скажу! Я хотел, когда война кончится, предложить тебе смешать кровь. Как раньше делали. И вот…

Верен не сомневался ни мгновения.

Кровь текла по сомкнутым ладоням, капала на землю.

– Как бы ни развела нас жизнь, я всегда буду твоим другом, – проговорил Такко, зажмурившись. Открыл глаза и виновато огляделся: – Надо было, наверное, как-то получше всё обставить…

Верен махнул свободной рукой:

– Я клятву Рику первый раз знаешь как давал? Стыдно вспомнить. Зато от сердца. Не бери в голову. Хорошо, что здесь и сейчас.

У костра затянули поминальную песню. Запах дыма и горящей плоти перемежался со свежим морским ветром.

– Когда уходите?

– С приливом. Будем в Эслинге через неделю-две.

Такко уходил по обнажившейся тропе к замку, где сквозь ворота виднелась высокая фигура маркграфа. Сердце Верена рвалось на части, и в то же время он никогда не чувствовал себя настолько на своём месте. А с Такко они теперь никогда не расстанутся – пусть между ними лягут все моря и горы Империи.

***

Бор-Линге опустела. Даже ворон больше не кружил у окон. На месте ворот и дверей зияли проёмы. По главному залу гулял сквозняк, башню обживали чайки.

Давно погасли костры и ушли корабли, нагруженные всем ценным, что удалось найти в крепости. Ушли и первые отряды по тропе. Шли, не таясь – если у Шейна и остались союзники, пусть-ка сунутся к разгорячённой победой сотне!

Ардерик медлил. Бродил по берегу, путаясь в ножнах, непривычно висевших справа, швырял в воду камни, мерил шагами дорогу, снова открывшуюся в отлив.

Верен терпеливо ждал у скал. Его обступили парни Кайлена, желавшие в который раз послушать о семье барона и о том, каково было выбираться из клетки. Благо сама клетка стояла во дворе крепости – её вытащили по мелкой воде, починили, сберегли от огня, только сажать в неё оказалось некого.

Ардерик прошёл по перемазанным кровью плитам, вошёл в замок, поднялся на башню. Внизу Верен прервал рассказ, поднял голову, нашёл его взглядом и только после этого заговорил снова. Следит. Такому не стыдно снова доверить отряд, больше он не попадётся. Пусть сегодня почувствует себя героем. Заслужил.

Вода медленно наползала на обнажившуюся косу. Пора было уходить. Яснее ясного, что Шейн либо лежит на дне морском, либо на пути в свою Брусничную Гриву – и если так, предстоит искать его до зимы. Не хватит у этого труса благородства явиться за последним поединком, а больше возвращаться в разорённое гнездо было незачем.

Ардерик в последний раз оглядел россыпь островков. Зацепился взглядом за рыжее пятно там, где коса переходила в цепь камней, ведущую к острову, поросшему низкорослым хвойником…

Судьба решила благоволить ему до конца.

«Это может быть просто пожухлая трава, – говорил Ардерик себе, спускаясь с башни. – Или очередной рыжий ублюдок старого барона, утопленник, которого вынесло приливом».

Он не спеша прошёл по берегу. Даже кивнул по пути Верену. Он прошёл отмель наполовину, когда человек на острове поднялся ему навстречу.

Ардерик медленно вынул меч, крутанул его, разминая запястье. Победа скалилась с острова, тоже поигрывая мечом. Прежде чем ступить на камни, Ардерик обернулся на Верена. Тот всё ещё говорил, воины заслоняли их друг от друга. Всё сложилось как нельзя лучше. Это была их битва, и не нужно было ни помощников, ни свидетелей.

Камни под ногами были сухими, не скользили. Шейн ждал – осунувшийся, бледный до синевы, но с ухмылкой на губах. За спиной с тихим всплеском сомкнулась вода, отрезая путь к отступлению. С ясным звоном, будто соскучившись друг по другу, скрестились клинки.

Прилив затапливал островок, вынуждая их перебираться выше и выше. За лязгом мечей Ардерик едва расслышал запоздалый окрик Верена, краем глаза выхватил широкую полосу между островом и берегом. «Опять в холодную воду полезет», – мелькнула мысль, и Шейн не простил заминки – клинок угодил в больное плечо, подарив миг тьмы перед глазами.

У обоих не было щитов; клинки рубили друг друга, высекая искры. Вода вскипала под ногами в щелях между камнями. Ардерика уже не заботило, уйдёт он с этого острова или нет. Лишь бы погасить упрямый огонь в ледяных глазах.

Удар, разворот, удар. Шейн шатался, но меч держал крепко и упорно метил в плечо. Ещё удар – Ардерик отступил, шагнул в воду и не удержался на скользких камнях. Упал на колено и не стал тратить время на замах вверх – рубанул по ноге под коленом. И сразу – по рёбрам.

Меч Шейна зазвенел по камням, и его укрыло море. Ардерик поднялся для последнего замаха и согнулся от резкой боли в боку – Шейн швырнул кинжал и доставал второй.

Ардерик поскользнулся снова – не на воде, на крови – и тоже выронил меч. Камни перед глазами щерились трещинами и пятнами. Нож тянулся из ножен невероятно медленно.

Совсем рядом лязгнул о камень второй кинжал. Шейн остался без оружия и неловко нашаривал камень. Ардерик приподнялся, ощущая, как темнеет в глазах. Стиснуть скользкую рукоять. Смотреть только на рыжее пятно. Нанести последний удар…

Пальцы разжались, глаза заволокло алым. Из пелены выросла высокая фигура с обнажённым мечом; рыжее пятно рванулось навстречу, но лезвие вильнуло в сторону, описав невыносимо сияющий полукруг.

Затем Ардерика подтащили выше, уложили, приложили к ране холодное и мокрое. Море стало густым и чёрным, поглотило его вместе с островом, но перед тем, как тьма сомкнулась над головой, мелькнула мысль: похоже, валиться после поединка на руки Верену вошло в привычку.

Комментарий к 7. Дорогой крови

Лекарь Март – герой другой моей работы, действие которой происходит за многие века до событий “Порога”. Вписан сюда чисто ради того, чтобы связать две эпохи одного мира и порадовать тех, кто читал. Ушедший под воду материк – это Тёмные земли, где героически сражался Сигверт. Сюда они никак не вписывались и дальше никак не сыграют, простите, кто ждал вотэтоповорота с ними ).

========== 8. Погасшее пламя ==========

– Я видел его рыжие патлы!

– А я – как он махал рукой!

– Брешешь!

– Да ты сам плетёшь!

Элеонора устало прикрыла глаза. По этому молчаливому знаку служанка махнула стражникам, те рявкнули на толпу у северной башни. Шейна держали там уже месяц. Сперва лечили, чтобы прочувствовал поражение как следует, а потом казнь отложили до летней ярмарки. И каждый день под башней собирались зеваки. Сквозь окна-бойницы ничего не рассмотришь, хоть глаза прогляди, но этим было как мёдом намазано.

Весь месяц Элеонора боялась, что Тенрик устроит брату побег или что в тщательно проверенных стенах обнаружится очередной тайный ход. Меняла охрану, разгоняла зевак, запрещала стражникам покидать замок – а те наладились, сменившись с караула, идти в город и торговать рассказами, как выглядел сегодня пленник, что ел и сколько спал. Казалось бы, что за беда! Время ликовать, когда злейший враг схвачен, а его гнездо разорено! Но страх, что именно под конец что-то пойдёт не так, сосал силы днём и ночью.

– Господин лекарь просил передать, что зайдёт через четверть часа. – Элеонора не видела служанку, едва приоткрывшую дверь, и не сочла нужным отвечать. Зачем, когда есть Грета – та обернулась от стола, кивнула и дверь бесшумно затворилась.

Грета колдовала над укрепляющим сбором, и Элеонора цепко следила за ней из-под полуопущенных ресниц. Ромашка, ежевика, шиповник – не навредят и младенцу. Остальные травы в ларце под замком, ключ от которого висит на шее – но лучше проследить. Может, это беременность вконец расшатала нервы? Или война вымотала, вычерпала до дна?

– Грета, как Ардерик?

– По-прежнему: бранится и тянется к мечу. Вчера разминался, несмотря на запрет.

– Рука ещё болит?

– Мы хорошо его лечим. Но совсем здоровым ему уже не быть.

Элеонора не раз просыпалась, увидев во сне, как победоносное войско возвращалось из Бор-Линге. Тропа, заросшая алой костяникой, уже не предвещала добра. Сперва Элеонора увидела клетку – оставалось только гадать, как её пронесли по крутым тропам – и горячо возблагодарила богов. А затем разглядела носилки и одновременно не нашла среди победителей Ардерика. Две недели она отстаивала своего воина у горячки, мрачно отмеряя одни и те же порошки и настойки для него и Шейна. Едва оправившись, Ардерик перебрался в укрепления, куда через день ходила Грета и раз в неделю – замковый лекарь. Оттуда была хорошо видна северная башня, и Элеонора надеялась, что это зрелище подействует лучше любых снадобий.

Лекарь явился, как обещал. Долго ощупывал живот и прослушивал сердце сквозь шёлковую рубашку, бормотал мудрёные словечки на тайном лекарском языке.

– Рожать вам через три месяца, – сказал он наконец, – но вы, пожалуй, не покидайте покоев без крайней нужды. И не утруждайте себя ничем.

– Что? Почему? Роды могут начаться раньше?

– С первородками никогда не знаешь. Бабка ваша, вон, семимесячных рожала. А старшая тётка всё перехаживала, то на две недели, то на месяц. Кто знает, как пойдёт.

Элеонора откинулась на спинку кресла. Тревога сжала сердце холодной змеёй. Лекарь переглянулся с Гретой, и Элеонора вцепилась в его рукав:

– Что-то не так! Ты скрываешь, врёшь!

– Позволю напомнить, что я вас саму принимал на свет! – Старик высвободил рукав с прямо-таки оскорбительным негодованием. – Равно как и ваших сестёр и братьев! За сорок лет – ни одного загубленного младенца! Следуйте советам, и всё будет хорошо.

Элеонора прикусила щёку изнутри, чтобы не сорваться на крик. Они все врут, нарочно, чтобы она мучилась и боялась… Рассветные силы, как простые женщины рожают по ребёнку в год, да ещё без лекаря? Тут пока одного выносишь, рехнёшься!.. Да ещё родить надо точно в срок, чтобы Тенрик не оспорил…

Часы пробили половину третьего, и Элеонора поднялась, с трудом овладев собой.

– Грета, платье! В три обещал зайти господин Оллард, и я не намерена принимать его в рубашке.

Руки мелко дрожали. Элеонора поднесла к губам чашку, вдохнула травный аромат. Не забыть на ночь добавить лаванды, иначе не уснуть.

– Грета, принеси ещё платье, которое я надевала перед Переломом. Винного цвета, с кружевным воротом.

За лекарем затворилась дверь, и Элеонора скользнула в тёмно-зелёный бархат. Велела повыше подтянуть лиф и доверху застегнуть ворот. Сама расправила складки ткани на животе, отгоняя тревогу. Оглядела себя в зеркале.

– Превосходно. А ты примерь-ка красное. И возьми у меня рубиновый гребень, я всегда носила его с этим платьем.

Глядя, как Грета закалывает перед зеркалом тёмные кудри, Элеонора будто наблюдала, какой она была десять лет назад. Те же плавные движения, точно рассчитанный наклон головы, тот же вкрадчивый голос. Элеонора сама вырастила этот цветок – ещё один ландыш с нежными цветками и ядовитыми ягодами. Несомненно, и злопамятность у Греты была истинно Таллардовская – отчасти взращённая примером Элеоноры, отчасти впитанная с кровью маркграфов, что нет-нет да путались с лекарской семейкой.

– Чуть длинновато, но это поправимо, – улыбнулась Элеонора, когда Грета повернулась к ней – стройная, изящная, неотразимая. – Тебе идёт этот цвет. Платье твоё. И гребень тоже.

– Вы так добры, госпожа.

Грета склонила голову, но Элеонора готова была поклясться, что под чёрными кудрями тоже щёлкают счёты и кругляши тавлута. Вот и хорошо. Пусть гадает, к чему такая щедрость. Это её отвлечёт.

Когда Грета выходила, пряча под плащом лекарскую сумку, пробило три. В дверях она столкнулась с Оллардом; он проводил её взглядом и повернулся к Элеоноре:

– Этак Ардерик ещё долго не поправится! За что вы с ним так?

– Вы всё шутите, господин Оллард! Грета идёт в лекарскую кладовую пополнить запасы трав.

– Помилуйте, какие шутки! Мой ученик до сих пор вздыхает по сей прекрасной деве и жалеет, что она не скрашивает его ночи. Где уж Ардерику устоять.

– Позвольте вам не поверить. Когда мужчина тоскует по женщине, он посылает ей весточки из похода, а вернувшись, не мчится разбирать книги и прочую ерунду, а является засвидетельствовать своё почтение.

– Это моя вина. Я не рискнул наставлять юношу в области, где он многократно опытнее меня.

– И снова вы шутите! А между тем из столицы нет вестей, обозы с зерном не едут… Люди волнуются.

– Ничего, потерпят, – усмехнулся Оллард, устраиваясь в привычном кресле под часами. – Они знают, кто виноват в голоде.

Элеонора придвинула ему кубок вина и отпила ещё травного настоя.

– Отчего вы не позволили сразу казнить Шейна? К его башне скоро будут прикладываться для исцеления, столько народа там толпится.

– Потому и не позволил. Пока у людей есть, кого винить, вы в полной безопасности. Даже если будут волнения, вас они не коснутся.

– Если бы не проклятые тайные ходы, я бы перевела его в подземелья.

– В подземелье быстро смиряешься с неизбежностью гибели; в башне же до последнего чувствуешь близость жизни. Пусть Шейн смотрит на свои горы и в полной мере осознаёт, что потеряет вместе с головой.

– Да вы страшный человек, маркграф. – Элеонора бессознательно накинула на плечи меховую полость. – И всё же мы не можем держать его в плену вечно. Я не хочу, чтобы Шейн пережил Праздник Первых плодов.

– Согласен. Полагаю, оба Эслинга достаточно настрадались. Если не возражаете, я сам отдам барону необходимые распоряжения.

– Меня поражает ваша предупредительность.

– Я встретил по пути лекаря и знаю, что вам не стоит лишний раз выходить и волноваться. Отдыхайте.

Элеонора улыбнулась. Чем ближе был конец игры, тем чаще она вспоминала, что скоро их дороги разойдутся. И тем меньше хотела, чтобы они разошлись. Причин доверять по-прежнему не было, но они говорили на одном языке – а это уже дорого стоило.

***

По тёмному пергаменту, поперёк поблекших строк, плыл корабль – длинный, низкопалубный, с гордо реющим парусом. Такко посадили расшивать старые книги и отмывать листы для новых отчётов и указов, но рука сама тянулась к чернильнице. Морское путешествие закончилось три недели назад, но в ногах ещё жило ощущение танцующей палубы, и помнилось, как над головой хлопал парус. Отчего не набросать пару-тройку кораблей, если всё равно смывать?

Оллард вошёл, как всегда, тихо. Такко спешно прикрыл рисунок и приготовился к выволочке: ему оставили два десятка листов, а он отмыл всего три.

– Зачитался? – Оллард не стал ругаться, только пересчитал готовые листы. – А, что-то ты всё же успел. Скажи, что нам говорят эти страницы?

Такко пожал плечами. Что могли сказать расходные книги, такие старые, что писались на пергаменте, а не бумаге? Люди, которые вели записи, давно умерли. Урожаи, надои, припасы, пиры – всё было уничтожено мокрой тряпкой и жёсткой губкой.

– Что историю можно стереть и написать заново?

– Верно. А ещё, – Оллард повернул листы к свету, обнаруживая едва заметные остатки старого текста, – что прошлое всегда оставляет след, и бессмысленно с этим бороться. Если скоблить пергамент снова и снова, от него ничего не останется. Север располагает к тому, чтобы почаще задумываться о корнях, своих и чужих, не так ли?

Такко привычно кивнул. Оллард не был бы Оллардом, если б не выдавал такие высокопарные штуки время от времени.

– Бери бумагу и садись за ширму. – К делу маркграф тоже всегда переходил неожиданно. – Я буду говорить с бароном, а ты – записывать наши слова. Возьми перо, которое не будет скрипеть, и сиди тихо. Я не хочу, чтобы барон соизмерял свои речи со свидетелями.

– Просто записывать или…

– По форме, как протокол допроса. Беседа обещает быть занятной.

Устроившись в тёмном углу, Такко первым делом проставил дату и улыбнулся. Ровно год назад этим числом его записали в судебную книгу Эсхена как похитителя графского серебра. Такко вспомнил все свои подозрения и страхи, как мчался на Север, как вжимался в стену кладовой, где они с Оллардом встретились после разлуки, как собрался бежать куда угодно… Теперь прошлое отступило, смылось, как ненужные записи. Осталось тёплое, прочное ощущение общего дела. Было что-то очень правильное в том, что правая рука была выпачкана чернилами, а на левой заживал знак нерушимой дружбы с Вереном.

Слуга распахнул дверь, и вошёл барон. Такко осторожно подвинулся, чтобы лучше видеть сквозь щели в ширме, и приготовился записывать.

Барон Эслинг сильно похудел за последний месяц. На добродушном прежде лице застыли резкие складки, брови были печально изломаны, губы сжаты в тонкую линию. Оллард не предложил ему сесть, и барон, подумав, опустился на скамейку у двери.

– Казнь вашего брата назначена на День Первых плодов, – без обиняков начал Оллард. – Ставлю вас в известность и требую подготовить…

– Не будет никакой казни.

– Что, простите?

– Это мой замок, мои земли, а мой брат – первый наследник после меня. Я требую для него императорского суда – как глава рода Эслингов.

– Вы забыли, что говорите с прямым представителем Его Величества?

– Ничего я не забыл, только пока я жив, казни не будет.

Как ни презирал Такко барона, сейчас его было трудно не уважать, так решительно он говорил. Неужто не зря на гербе Эслингов был лось? С этим лесным чудищем сто раз разойдёшься мирно, но если будет не в духе – берегись!

– Да вы рассудка лишились защищать предателя. Ваша собственная жизнь висит на волоске, вы, сын и брат изменников!

– А вы оскорбляете хозяина Эслинге и главу рода. Я буду говорить только с императором.

– Если не придержите язык, скоро заговорите со своим отцом. Не извели бы голубей – написали бы Его Величеству лично. А сейчас довольствуйтесь тем, что есть. Казнь состоится в День…

– Не будет никакой казни! Я написал. Послал бумагу ещё зимой. С последним голубем. В письме я подробно описал все злоупотребления, что позволили себе сотник и женщина, по недоразумению названная моей супругой. Император разберётся сам. И ему не понравится, что вы присвоили его власть и распоряжаетесь его именем. Я и про вас всё напишу, когда повезут шерсть.

«Ай да барон», – думал Такко, едва успевая записывать. Он как знал, что положение Олларда не позволит рисковать.

Впрочем, маргкраф не собирался уступать.

– Подробно описали? Это ж каких размеров был голубь, что снёс все ваши жалобы? Или вы послали письмо с орлом?

– Я послал несколько птиц.

– Сочувствую тем, кто разбирал лживое нытьё. И каков же был ответ?

– Я его не получил. Но в самом скором времени…

– Стало быть, нет уверенности, что эти выдумки вообще дошли до Его Величества. Ваше счастье! Эслинг, вы всё же редкий дурак! Вы должны громче всех требовать казни брата, чтобы очистить своё имя, а вы что делаете? Право, я не посадил вас в соседнюю башню только из уважения к вашей жене.

– Из уважения? Да вы бережёте меня для проклятого титула, только и всего! Попробуйте, убейте меня! Думаете, я не понимаю? Не вижу? Да вы все трясётесь, лишь бы я не прогневал императора настолько, что Север уплывёт у вас из-под носа!

Оллард поднялся, стремительно пересёк комнату и остановился перед Эслингом:

– Будьте уверены, если я пожелаю – титул получите не вы, а ваша мёртвая туша, начинённая соломой и шестерёнками. Никто и не догадается, что барон не просто удручён потерей семьи. А ваш брат всё равно умрёт, и мне даже не понадобится прикладывать к этому руку – достаточно не заметить, что среди стражников попадётся пара местных. Из тех, кто потерял в войне всё – семью, дом, добро! Хотите, чтобы его удавили на грязной соломе? А потом сбросили с башни и растерзали в клочья? Так и будет! И вы сто раз пожалеете, что из глупой жалости не устроили брату достойную смерть! Вы этого хотите? Вы вообще представляете, чего стоило сохранить его живым до этого дня?

Шаги простучали назад к столу. Такко замер с пером в руке. Пожалуй, про шестерёнки он записывать не будет.

– Вопрос с казнью решён, и вы последний, с кем я буду его обсуждать. – Скрипнул стул, звякнули перья в отодвинутом держателе. – Я позвал вас для другого. Кто в Эслинге исполняет обязанности палача?

Повисла тишина – нехорошая, тяжёлая.

– Мы не держим палача, – заявил барон. – На Севере слишком мало людей, чтобы убивать их даже во имя правосудия. Вам-то не понять…

– Как же вы поступали с преступниками?

– Есть дальние пастбища, где любой будет полезен.

– Надо думать, всех сколь-нибудь толковых людей вы переправляли брату. Так? А мы-то думали, откуда на побережье такая прорва народа!

Барон шумно вздохнул, но промолчал.

– Что ж, – продолжал Оллард, – раз палача нет, попросим Ардерика. Вешать младшего Эслинга несолидно, отдавать в руки мясников ещё хуже. Да, Ардерик достаточно оправился и сделает всё быстро и аккуратно.

– Нет.

– Нет? Хорошо. Кого посоветуете?

Эслинг вздохнул, собираясь заговорить, но вместо слов вырвалось лишь глухое рычание.

– А старый барон тоже не держал палача? Надо думать, он сам вершил правосудие? Как хозяин Эслинге и глава рода?

Воцарилось молчание. Такко дописал и наконец поднял глаза. Барон сидел сгорбившись, вобрав голову в плечи, опустив глаза. Руки комкали подол рубахи. Оллард откинулся на спинку кресла, спокойный, невозмутимый. На Эслинга он смотрел столь же безмятежно, сколь на Такко за шахматами – уверенный в выигрыше, начавший партию ради игры, а не заранее известного итога.

– Да имейте же хоть каплю милосердия… – сдавленно выговорил Эслинг.

– Милосердия? Сколько угодно! Уверяю, ваш брат мечтает о красивой смерти. А вы сможете хоть немного обелить себя.

Стукнула скамья, скрипнул пол: барон поднялся.

– Нет. Ни за что. Сперва придётся меня убить.

– Это легко устроить! Ардерик будет рад казнить вас обоих! Эслинг, право, вы мне надоели. Выбирайте, кто возьмётся за меч, Ардерик или вы. И скажите спасибо, что я вообще позволил вам выбор.

Барон ушёл, не проронив больше ни слова. Такко принёс записи Олларду на подпись и не удержался:

– Он скорее сам удавится, чем согласится. Он всю зиму твердил, что не поднимет меч на брата.

– Может и так. Но сдаётся мне, что ненависть к Ардерику перевесит. Барон уже сглупил на Солнцестояние, лишь бы братца не скрутили проклятые южане. Посмотрим, что он выберет на этот раз.

***

В последние месяцы замок давил особенно сильно. Тенрик задыхался в каменном мешке, пропахшем ложью и лицемерием. Проклятые граф и сотник снова правили здесь, в укреплениях, на пустоши. Смотрели на Тенрика свысока, распоряжались его запасами, людьми, землями. Женой – та и рада крутить хвостом, бесстыдница, даром что на сносях. А теперь отняли и семью.