Текст книги "На пороге зимы (СИ)"

Автор книги: Анна Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

Всё катилось в выгребную яму с самой зимы. Не должно было случиться настоящей войны. Немыслимо было расстаться с отцом и матерью врагами. Не подобало им погибнуть так страшно. А их погребальный костёр должен был зажечь он, старший сын и наследник, а не какой-то чужак. И уж точно Шейн не должен ждать казни в башне, а Тенрик – прикидывать, как поднимет на брата меч. В страшном сне не могло такое привидеться.

Пусть бы Шейна высекли, клеймили, сослали к рыбакам – Тенрик вынес бы его позор как свой, но брат бы жил. Север учил не только достойно встречать смерть, но и ценить жизнь. Тенрик каждый год смотрел на прорастающие зёрна и рождение ягнят как на чудо. Смешно, глупо, по-детски – но его вправду завораживало, как неукротимая волна жизни захлёстывает пустынные земли. На этом стоял Север. Страшно вспомнить, сколько Тенрик вытерпел от брата! Если каждую обиду принять за овцу, получится стадо, которое покроет все восточные пастбища и поля до самых гор. Правда, выпороть бы его и сослать подальше, чтобы сбить спесь – но не убивать! Не заслужил!

Однако выхода не было. До Дня Первых плодов осталось всего ничего, и потому Тенрик шёл к брату с единственным подарком, который мог сделать.

Вход в камеру сторожили наглые южане, отъевшиеся на замковых запасах. Один, усатый, преградил дорогу, двое зашли со спины.

– Велено сдать оружие, – нахально проговорил старший.

Тенрик молча оттеснил его плечом, но не тут-то было – за нахалом выросли ещё пятеро.

– Сдавай хлеборезку и что ещё есть, – ухмыльнулся наглец.

– Не тебе мне указывать, сопляк! – выплюнул Тенрик и задохнулся от возмущения – бесцеремонные руки сорвали пояс с ножом и вытащили запасной из сапога.

– Ещё в складках на брюхе пошарь! – заржали за спиной. – Целое войско можно укрыть! Там и пропавшие мечи братцу носил, поди!

Жеребячий хохот стих, стоило двери захлопнуться. Тенрик зажмурился от стыда и ярости. Ничего. Главного эти дурни не отняли, даже не смекнули поискать.

Шейн стоял у окна и не обернулся. Тенрик рассматривал его спину, разом осунувшуюся без доспеха и неизменного волчьего плаща, стёртые оковами руки, длинные цепи, тянущиеся от вбитых в стену колец. Содержали пленника прилично – в камере не воняло, на окне стояли кувшин и таз, в углу лежала охапка свежей соломы, покрытая чистой холстиной.

Тенрик пересёк комнату и встал рядом с братом. Сзади в открытое окошко двери сопели непрошеные наблюдатели.

– Я требовал помилования, – негромко начал Тенрик.

– Ну и дурак, – отозвался Шейн. – Охота была позориться!

– Мне не впервой, – горько усмехнулся Тенрик. – Ты не привык благодарить за помощь, верно?

– Помощь? Да ты болтался между Севером и женой, как дерьмо, и никто не знал, что ты выкинешь завтра! Будь ты врагом – я бы убил тебя и захватил замок. Будь ты другом – правили бы вместе и Империя обломала бы о нас зубы!

– Вместе? Да ты пирогом поделиться не мог, не то что Севером!

Тенрик прикусил язык. Выдумал тоже ругаться с братом! Нашёл время! Но боги, отчего с ним так невыносимо тяжело? Был ли хоть раз, когда они поговорили по-человечески, без насмешек и пустых обид?

– Верно, – ухмыльнулся Шейн. – Я б не поделился. Но хоть знал бы, чего от тебя ждать. Ну да поделом тебе! Теперь ты – дважды предатель! Обо мне сложат песню, а о тебе – нет!

Только дурак завидует осуждённому, но всё ж немногие так держались бы перед казнью, как Шейн. Тенрик точно не смог бы. Судьба жестоко посмеялась над ним, заставив первым выйти из материнского чрева. Тенрик ощутил зависть и одновременно жгучий стыд за неё. Брат снова хорошо устроился. Уйдёт за Грань, а он, Тенрик, останется смотреть, как Эйлин крутит хвостом перед графом и как граф и выскочка-сотник хозяйничают в замке. Примет ненавистный титул, за который заплатил семьёй и честью.

Впрочем, чего было ждать от южан, если родной брат смотрел на него свысока. Даже сейчас. И не было слов, чтобы объяснить, сколько Тенрик для него сделал. И всегда мало, всегда не то!

Он снова зажмурился, прогоняя вскипевшую обиду.

– Я тебе кое-что принёс. Шею только не тяни, чтобы не приметили.

Осторожно, чтобы движения не были видны со спины, Тенрик извлёк из складок одежды кожаный мешочек величиной с детский кулак. Внутри шуршали сухие ягоды.

– Ландыш, волчье лыко и северный борец. Прижился на родительском кургане, представляешь?

Шейн не повернулся, но скосил глаза, и его лицо оживилось.

– Ты всегда был заботливым братом, – усмехнулся он.

Мать смогла избавить отца и сестру от надругательств и мучительной, позорной смерти. Тенрик сделает то же для Шейна. Он принес ему дар, который наконец будет принят. Через себя переступил – в который раз! – но принёс.

– Встань-ка сюда, к окну! – бросил вдруг Шейн. – Слышишь? Люди приходят каждый день. Стража гоняет их, а они всё равно приходят. Я уже легенда, брат. Жив только для дураков вроде вас с Дарвелом. А теперь скажи, могу я принять смерть втайне от всех? Могу не покрасоваться напоследок? А, что я. Тебе не понять. Ты как жил серо и скучно, так и помрёшь.

– Они… хотят, чтобы я держал меч, – беспомощно прошептал Тенрик.

– Ах вот оно что. Что ж, если моя смерть заставит тебя взяться за оружие, она точно будет не напрасной.

– Я не мать. Я не смогу…

– Она так и не увидела, как я проиграл. – Шейн устремил взгляд сквозь решётку, и Тенрик готов был поклясться, что он снова видел последнее прощание с матерью. – Умерла, думая, что я спасся и буду тихо-мирно жить в убежище. В её памяти я остался победителем. Как думаешь, стоило ради этого бросить своих людей в разгар боя?

– Она не пожалела жизни ради тебя, – сказал Тенрик, пряча упрёк.

– О да, она любила меня больше вас всех, – ухмыльнулся Шейн. – Знаешь что, братец? Сделай хоть что-то, чтобы тебя запомнили, как Эслинга. Только возьми пару уроков у Дарвела – ты ж в жизни не резал никого, кроме овец. И это, расскажи детям, что у тебя был брат и он умер достойно, ну как нам рассказывали про всяких героев. А теперь убирайся, пока не раскис! И отраву забери!

– Завтра тебе отрубят голову всем на потеху, – выговорил Тенрик. – И Эйлин там будет, и граф, все! Они убьют тебя и пойдут пировать и радоваться.

– И ты первым поднимешь кубок, не так ли? Ты хотел мир на Севере – получи же!

– Не хотел! Не такой ценой!

– Другой не бывает. Я свою заплачу сполна.

Тенрик опомнился только у конюшни. Как он покинул камеру, как прошёл через охрану – не помнил. Бесполезный мешочек с ягодами по-прежнему лежал за пазухой.

В конюшне было пусто, лошадей выгнали пастись. Тенрик разворошил носком сапога кучу навоза и высыпал туда ягоды. Самое место для его даров брату. Снова он не угадал. И снова ноша была слишком тяжела.

Теперь уже всё, поздно. Никогда им не понять друг друга. Шейну – легенды, Тенрику – позорная, неподъёмная жизнь. Сам бы сожрал отраву, только тогда Шейна добьёт проклятый сотник… Перегородка хрустнула, когда Тенрик уткнулся в неё лбом и до крови закусил губу. Никогда он не поднимет меч на брата, никогда, даже ради собственной жизни. Даже на благо Севера. Но как быть, если брат сам попросил?..

***

День Первых плодов – одно название. Не было на Севере никаких плодов, даже в лесу брать было нечего. Имперское зерно теперь ждали к осеннему равноденствию, и ярмарка была бедная. Ни тебе ярких палаток, ни артистов, ни музыки. Меняют тихонько шкуры на овечий молодняк или горшки и всё. Ерунда, а не ярмарка.

Однако сегодня на пустоши яблоку было негде упасть. Посмотреть на казнь Шейна Эслинга пришли со всей округи.

Ардерик стоял на краю помоста, опершись на меч. Стоило проваляться без памяти неделю дороги и потом ещё две ради этого дня, пусть его и позвали для страховки. Граф всё темнил, болтал, будто заставит барона самого свершить казнь. Чушь. Элеонора и то справится лучше. Ардерик покосился на неё, сидящую в глубоком кресле на краю помоста. Обменялся взглядами, чуть улыбнулся. Вот теперь всё было правильно: баронесса и воин, положивший к её ногам победу. И плевать, что Элеонора носит его ребёнка. Ардерик мог трижды помереть по дороге, и сына точно воспитали бы без него. Пусть забирает подарочек. Ардерик слишком много заплатил за победу, чтобы жалеть ещё и об этом.

В глубине помоста переминался барон. Ардерик видел его краем глаза, когда поворачивался к Элеоноре, и давил желчную усмешку. Барон стоял бледный, потерянный. Дарвел держал его меч и что-то приговаривал на ухо, не то утешая, не то наставляя.

Оллард невозмутимо разворачивал приговор. Преступления Шейна заняли три листа, ещё половину – императорские титулы. Ардерик косился на исписанные вычурными буквами страницы. А вдруг там помилование? Кто его знает, этого графа. Или он обманул лишь в том, что казнь должен был совершить барон?

Толпа зашевелилась, загомонила. Распахнулись ворота замка, оттуда выехала телега с клеткой. Ардерик следил, как она движется сквозь толпу, как люди рвутся к клетке, а охрана отгоняет их сперва криками, затем плетьми. Когда император вернёт земли – а теперь уж точно вернёт – надо выделить Верену акров десять, не меньше, за то, что не добил рыжего гада, да ещё доставил в целости и сохранности. Ну, почти.

Шейн поднялся на помост сам. Голова гордо поднята, взгляд дерзкий, с вызовом. Оглядел беснующуюся толпу и ехидно улыбнулся. По знаку Олларда Ардерик перерезал верёвку на его руках, и сзади немедленно щёлкнули взведённые арбалеты. Пожелай рыжий дурень выкинуть что-то напоследок – не успеет.

Пока Оллард зачитывал приговор, Шейн отвёл взгляд и устремил его на север, где высился родительский курган и где-то за горами пустовала Бор-Линге. Вот же нахал! Но держится хорошо, этого не отнять.

– Слово обвиняемому, – объявил Оллард, сворачивая пергамент.

Шейн шагнул к краю помоста. Первые ряды притихли, но по задним прокатился гул: переспрашивали, сказал пленник что-то или ещё нет. Трижды Шейн открывал рот и трижды его слова тонули в шуме.

– Я всё сказал! – выкрикнул наконец Шейн. Он говорил резко, отрывисто, чтобы его слышали все. – На том пиру! Неженки, трусы, бабы – вот каковы хозяева Севера! Владейте и подавитесь!

Внизу снова поднялся гам – слова передавали назад. Шейн махнул рукой и повернулся к Элеоноре.

– Сделай из моего черепа чернильницу, цветочек, – ласково сказал он. – Пригодится, когда будешь жаловаться родне на наш скудный край.

– Этот край расцветёт без тебя. – Элеонора обольстительно улыбнулась. – Я сделаю не чернильницу, а ночную вазу. И не дам тебе покоя даже после смерти.

– О, я буду с тобой всю ночь! Хотя знаешь, не хватит тебе моей черепушки. Слишком отожралась у моего братца. Валишь, как лошадь.

Элеонора улыбнулась ещё шире и приосанилась, положив руку на живот. Кажется, Ардерик не видел её такой счастливой с зимы. Да нет, никогда не видел!

– Шейн Эслинг, – сухо проговорил Оллард, – закон милостив и даёт вам последний шанс. Присягните Империи и будете помилованы.

Шейн отвечать не стал: плюнул точно под ноги маркрафу. Не успел бы тот отступить, пожалуй, замарал бы сапоги. Оллард брезгливо пожал плечами и кивнул барону.

Дарвел подтолкнул барона вперёд. Шейн преклонил колено, по-прежнему глядя на горы. Эслинг поднял меч. Взмах – и клинок замер в вершке от шеи.

Что-то зашипело. Ардерик быстро поднял взгляд и натолкнулся на Элеонору. Она смотрела на Шейна, не отрываясь, бледная, как полотно. Улыбка сошла с лица, выдох с шипением вырывался меж сжатых зубов.

Эслинг снова замахнулся, но вместо того, чтобы опустить меч, дико огляделся, будто не понимал, где находится.

– Не ссы, брат, – выплюнул Шейн. По виску стекала капля, сжатые на колене пальцы чуть заметно вздрагивали. Легко представить, как невыносимо медленно тянулись мгновения, как тело сжималось в ожидании смертельного замаха, как отчаянно тяжело было сохранять достоинство.

Никто не заслужил такой муки. Ардерик переглянулся с Оллардом, шагнул вперёд и довершил дело одним замахом.

Кровь мгновенно залила помост, протекала через щели, капала с края. Ардерик шагнул в алое пятно, поднял голову за рыжие вихры и с поклоном протянул Элеоноре.

– Правосудие свершилось, – прошептала Элеонора побелевшими губами. К ней бросились служанки, поднесли к губам чашку…

Глухо, как сквозь воду, прозвенел отброшенный Эслингом меч, простучали его шаги – он бежал с помоста, и никто его не остановил.

– Я ждал, он хоть меня попытается убить, – разочарованно протянул Оллард, и Ардерик только сейчас заметил в вырезе дублета кольчугу. – Ни на что не годен!

***

– Воды!

– Госпоже дурно!

– Да уберите вы эту голову! Вздумал тоже, совать женщине в тягости этакие мерзости!

– Мне лучше. Прекратите галдеть! И воду уберите. Я не хочу пить.

Баронесса оправилась от обморока почти мгновенно, и Верен сразу потерял к ней интерес. Глупо было думать, что женщина, видевшая столько смертей за зиму, будет ошеломлена казнью.

Ардерик поймал благодарный кивок баронессы, повернулся к толпе и высоко поднял мёртвую голову. Рёв поднялся такой, что над лесом испуганно взмыли птицы. Следом в толпу швырнули клетку, и за криками почти не было слышно треска – прутья разломали в щепки, растащили на память.

Верен опустил арбалет и отёр лоб. До последнего ждал, что либо барон что-нибудь выкинет, либо Шейн. Теперь всё было позади, и радость за Ардерика затапливала с головой. Сотник против обыкновения молчал: толпу было не перекричать, да и не нужно было ничего говорить.

Вот какова победа – в бою её не видно. Должно пройти время, когда мёртвые будут оплаканы, а раны залечены – вот тогда приходит осознание и настоящее упоение совершённым. Правильно они не добили Шейна на острове. Теперь пожинали чистую победу, не подпорченную болью и скорбью. Вызревшую, полную.

– Голубь! – вдруг вскрикнул Такко, указывая вверх. Из стаи всполошенных птиц вырвалась крылатая тень и юркнула в разорённую голубятню – впервые после зимы.

Ардерик опустил мёртвую голову и проводил птицу взглядом, в котором мешалось предвкушение и торжество.

– Вот и вести из столицы, – негромко сказала баронесса.

Баронесса с графом удалились в замок. Верен с Ардериком остались – нужно было присмотреть за порядком. Люди, как безумные, рвались к помосту, чтобы коснуться окровавленных досок – одна тьма знала, зачем, будто мало было пролито крови этой зимой. Здесь же крутился бард, что пел о подвигах баронессы на Солнцестояние, и вскоре люди уже напевали незамысловатую балладу, пересказавшую недавние события на свой лад:

Долины Эслинге весной

Объяты цветом и войной.

И вот баронов старший сын

На праздник брата пригласил.

У Тенрика шёл пир горой,

Вино и эль текли рекой,

И смех весёлый стены тряс,

А Шейн спешил на смертный час.

Вот тень на Эслинге легла

Братоубийственного зла,

И предан братом смелый Шейн,

Кругом он видит сталь мечей.

И зелень Эслинге ковром

Укрыла вдаль до серых волн.

Но есть один угрюмый холм

Там Шейн-герой спит вечным сном

И тянулся неторопливый припев:

Шейн, Шейн, Шейн удал,

Прям, как дуб

Чист, как сталь.

Не преклонил своих колен

Перед короной гордый Шейн.

Комментарий к 8. Погасшее пламя

За стихотворение сердечно благодарю Таню Гусарову https://ficbook.net/authors/2564255. Основа – ирландская баллада о Шейне О’Ниле, также известном как Шейн Гордый, с которого во многом и был списан персонаж.

Праздник Первых плодов примерно соответствует 1 августа.

Северный борец – аконит, любимый яд всех времён и народов.

========== 9. Север и Юг ==========

Императорский канцлер Кенельм Ривелен почтит Эслинге своим присутствием на Праздник Урожая – принесённая голубем весть мгновенно облетела округу. Узкая полоска пергамента вместила немного: канцлера сопровождают пять сотен воинов, из них двести конников, сверх того полторы сотни слуг… Ни слова о том, с чем они прибудут. С миром или?..

Полтора месяца миновали, как неделя. На пустоши выросли новые дома, сараи, конюшни. Подъёмник качал воду день и ночь, в покоях старого барона мыли, скребли и чистили – где ещё разместить господина канцлера, как не там? Слава богам, Тенрик уехал встречать гостей и не бросал тоскливые взгляды на отцовские комнаты.

Вся округа судачила, что по Северному тракту идёт огромное войско, а за ним – обозы без счёта. Скоро в Эслинге будет в достатке зерна, зелени, а ещё работников. И золота, которое Элеонора так настойчиво просила в письме у отца, благо доход с её родовых земель принадлежал только ей.

Наконец прибыли и гонцы. Элеонора обошла все комнаты второго яруса и отправила служанок осматривать остальные. Лекарь запретил ей ходить по лестницам, да она и сама боялась. Стоит оступиться и… даже представить страшно! Хорошо, что Грета справлялась с делами не хуже самой Элеоноры. И явно ждала столичных гостей с не меньшим нетерпением.

До осеннего равноденствия осталось три дня, когда с башни раздалось:

– Едут, едут!

Ударил колокол. Впервые после зимы Эслинге созывал людей не на бой, а на праздник.

Элеонора ждала на крыльце, опираясь на руку Олларда. С другой стороны стоял Ардерик. Его меч касался бедра Элеоноры, когда он поднимал голову, чтобы рассмотреть приближавшееся войско сквозь распахнутые ворота. Элеоноре хотелось самой подняться на носки, а лучше выйти на стену. Только как ни торопись, всё равно не узнаешь, с чем пожаловал канцлер и для чего привёл такое войско – показать имперскую мощь или сомневался, что с врагами покончено?

Первым во двор въехал Тенрик, ещё более хмурый, чем обычно. Бросил поводья Дарвелу, оттеснил Ардерика и встал рядом с Элеонорой – близко, но не касаясь.

– Всё готово? – буркнул он.

Элеонора кивнула и улыбнулась. Не мужу – людям, что кидали любопытные взгляды: как-то барон держится с женой, что погубила его родителей и брата?

Вскоре во дворе стало тесно. Сытых коней и всадников в сияющих доспехах совсем не коснулась война. Элеонора вбирала взглядом каждую мелочь: кружевной воротник, забавно выбившийся из-под нагрудника, шёлковые и бархатные плащи, самоцветы на уздечках, резные луки сёдел… С войском будто вернулась её юность – пышная, безмятежная, когда можно было получить что угодно, просто потребовав. Будто бы во двор ворвалось тепло юга, которого Элеоноре так не хватало эти годы.

– Знать бы, где было это войско зимой, – проворчал за спиной Ардерик.

– Надо думать, тогда в казне не хватало денег, – отозвался Оллард.

– Уж не на ваши ли денежки они так разоделись?

Оллард хмыкнул и промолчал.

Блеск потускнел. Теперь Элеонора подмечала взгляды, которыми воины окидывали двор и замок: удивлённые, пренебрежительные. Ей самой Эслинге долго казался скучным, нелепым, грубым. Но ныне это был её дом, который она защищала с мечом в руках и готовилась пролить кровь не в битве, так на родильной постели.

Между ней и гостями будто пролегла невидимая грань. Они не знали, как свистят стрелы над головой, как трещат стены под камнемётами – и позволяли себе смотреть на эти стены с презрением! Элеонора вскинула голову, расправила плечи под тяжёлой зимней накидкой и улыбнулась канцлеру, выбравшемуся из кареты.

– Я представлял ваш замок иначе. – Он остановился на крыльце, рассматривая щербины на каменной кладке и простой герб над входом. Затем скользнул взглядом по Элеоноре, и она ощутила, что её платье сшито по моде пятилетней давности, а накидка видала лучшие времена.

– Мы пережили войну, господин Ривелен, – отчеканила Элеонора. – У нас были иные заботы, чем наряжаться и наводить красоту. Но о гостеприимстве мы не забыли. Вы и ваши люди устали с дороги. Прошу к столу.

Повернулась, позволяя всем увидеть подпалины на мехах, и шагнула в холл.

– Позвольте поздравить вас с радостью. – За окнами стемнело, гости разошлись по спальням, слуги внизу убирали со стола. Канцлер сидел в покоях Элеоноры и поднимал кубок, указывая взглядом на её живот.

Элеонора ответила кивком и вежливой улыбкой. Ривелен решил поговорить с ней первой, и едва ли за этим стояли простое участие или любезность.

– Вы изменились, Элеонора. – Он смотрел ей в глаза, но не покидало ощущение, что на деле он оглядывает её всю, подмечая каждое движение.

– Если вы изволили заметить, что ожидание потомства не красит женщину, вы спрятали удивление недостаточно хорошо.

– О нет. Вы стали настоящей красавицей. Впрочем, вы всегда ей были, и никакие тяготы не изгладят совершенства ваших черт.

– А вы знаете, чем порадовать женщину, стосковавшуюся по сладким речам. Однако неужели вы проделали такой путь, чтобы расточать мне похвалы?

Канцлер с усмешкой раскрыл пухлую кожаную папку, с которой не расставался с самого приезда. Элеонора жестом отослала служанок и зажгла ещё свечи.

– Я внимательно прочёл ваше письмо, приложенное к отчёту маркграфа Олларда. В письме вы просили у Его Величества высочайших почестей для него, а так же для сотника Ардерика и барона Тенрика Эслинга. Я бы хотел, чтобы вы озвучили мне их заслуги ещё раз. Здесь, в ваших покоях, без свидетелей.

– Вы что, подозреваете, что я писала под прицелом арбалета?

– А вы действительно писали под прицелом?

Не так Элеонора представляла этот разговор. Но раз Ривелен желает загнать её в угол, пусть попробует.

– Что ж, извольте. Если бы Ардерик не прибыл сюда и не встал на защиту замка со всей самоотверженностью – меня бы убили, а замок сровняли с землёй. Если бы маркграф Оллард не подоспел с подкреплением и не проявил себя как мудрый стратег и искусный мастер по строительству боевых машин – меня бы убили, а замок сровняли с землёй. Если бы барон Тенрик не заботился о людях, потерявших кров и припасы – нас всех убили бы, а замок сровняли с землёй. Достаточно? Или нужны подробности?

– Нет. Не нужны. – Ривелен извлёк из папки узкую полосу пергамента, следом ещё две. – Зимой мы получили от барона послание, которое несколько нарушает картину, сложившуюся на основании ваших отчётов.

Элеонора протянула руку, но канцлер не спешил отдавать ей записки.

– Вы не читали? Супруг не посвящает вас в свою переписку?

– Разумеется, читала. – Элеонора беззвучно выругалась. Не на ту напал! – В тот день мы крупно поспорили. Наше положение казалось ужасным, а хуже всего было предательство брата. Тенрик был просто раздавлен. Я просила его не отправлять письма, полные боли и отчаяния. Представляю, какое впечатление они произвели.

– Достаточное, чтобы усомниться, можно ли вверить столь чувствительному человеку маркграфский титул.

– И усомниться в искренности наших отчётов, не так ли? – Элеонора подметила в лице канцлера едва уловимое движение и мысленно похвалила себя. – Знаете, осуждать Тенрика я не могу. Если бы мои братья совершили что-то, за что им грозила бы казнь… Страшно представить, но я бы тоже сделала всё, чтобы смягчить приговор.

– Не сомневаюсь. Вы правы, я прибыл, чтобы лично проверить, что у вас здесь творится. Я пробуду у вас до Поминовения и намерен осмотреть восточные земли, посетить Лиам, а также проверить расходные книги, особенно те, что касаются воинского довольствия. Поверьте, если бы я знал, что дела так плохи, а замок больше не защищает сотня Рамфорта, я бы позаботился о вас раньше.

Элеонора встретила упрёк поднятой бровью и печальной улыбкой:

– Вы уже знаете, что мои письма о гибели Рамфорта перехватили. Я испытываю глубокую печаль каждый раз, когда думаю о жёнах и матерях его воинов. Однако мы справились. Север не просит помощи, когда в ней нет нужды.

– Например, берёт на себя смелость казнить преступника, которого следовало доставить в столицу?

– Шейн был опасен! Он вырос здесь, и я боялась, что он сбежит или подкупит стражу. Я сама попросила маркграфа Олларда подписать приговор.

– Занятно вышло: ваш супруг просил о помиловании, вы – о казни.

– Однако мы пришли к соглашению. – Элеонора погладила крышку чернильницы. – Север принадлежит Империи до самого Ледяного моря, и если Его Величество пожелает протянуть свою власть дальше, за край мира – мы это сделаем.

Канцлер рассмеялся и захлопнул папку:

– Вы великолепны, Элеонора. Вы уехали на Север юной девушкой. Честолюбивой, волевой, позволю даже сказать – упрямой, но всё же девчонкой. Сегодня я вижу взрослую женщину, мудрую и сильную. Вы даже готовы защищать барона, хотя ни для кого не тайна, что между вами нет согласия. Без сомнения, вы достойны править этим странным краем.

Элеонора вскинула бровь. Нельзя поддаваться, нельзя верить ни единому слову.

– В самом деле?

– Вы даже ехидству научились.

– Это у меня в крови.

– Нет, Элеонора. Раньше вы дерзили, потому что за вами стоял богатый и знатный род. Но за минувшие годы вы обрели собственную силу. И мне приятно наблюдать за этой переменой.

– Отрадно слышать. Однако позволю предположить, что вы утомляете меня после пира не для того, чтобы любезничать.

– Если бы я вас утомил, вы бы уже нашли тысячу способов меня выпроводить. Это точно у вас в крови. Что ж, я был очарован юной маркграфиней Таллард, но нынешней баронессой Эслинг я впечатлён больше.

– Сомнительный комплимент.

– Вовсе нет. Прошу прощения, что испытывал вашу выдержку. По дороге сюда я видел достаточно, чтобы заключить: Север в надёжных руках. Вы с бароном Тенриком сделали всё, чтобы этот край быстро забыл о войне. А вы так и вовсе совершили невозможное. – Он снова покосился на её живот. – Мы отдохнём неделю, а после я должен объехать восточные и северные земли. Затем отправлю в столицу краткий отчёт и получу окончательный ответ. Однако вы можете быть спокойной. Тенрик Эслинг получит титул не позднее Поминовения.

Элеонора прикрыла глаза. Вот оно. Девять лет борьбы, разочарований, ожидания и потерь окупились сторицей. Сколько раз только за этот год всё висело на волоске! Она провела эту партию, рисковала, проигрывала, теряла фигуры – но выиграла.

Почти. Живот свела короткая судорога, напомнив, что все свершения и планы – ничто, если у Тенрика не будет законных наследников. Никто не помешает ему развестись, усыновить какого-нибудь Шейнова ублюдка, выдав за своего, и тогда не миновать новой войны. «Не подведи меня», – беззвучно шепнула Элеонора, незаметно огладила живот и снова обратилась к Ривелену:

– А что будет с остальными защитниками Эслинге?

– Их судьбу решит Его Величество. Я сделаю всё, чтобы их заслуги были учтены. А сейчас, если вы не слишком устали, расскажите, как намерены распорядиться властью.

На мгновение Элеонора ощутила себя девочкой, отвечающей урок. Всё, что она продумывала за последние месяцы, показалось мелким, глупым… Элеонора обвела взглядом покои и вспомнила, как много здесь произошло. Как она пыталась отравить Тенрика. Как он запер её здесь – дважды, и первый раз её вызволил Ардерик, второй – Оллард. Как её едва не похитили… На ладони до сих пор ощущался рубец от осколка. Рама от разбитого зеркала до сих пор стояла на полке. А в этом зеркале она отражалась в доспехе, едва заметном между полами накидки. Так и надо держаться – смягчая стальную волю любезностью. И не позволить забыть, что под мехами таится не только прочная броня, но и острый кинжал.

***

– Вроде старому хрычу всё понравилось. – Ардерик шатался по комнате, касаясь то ларца с императорским приказом, то сундуков, то расстеленной на столе карты, наконец-то зарисованной до самого побережья. – Значит, скоро домой. Верен, слышишь! Соскучился по дому?

Верен встрепенулся спросонья и стукнулся затылком о стену. Весь день они водили канцлера по укреплениям, расхваливали стены и сторожевые башни, устраивали показательные бои и стрельбы. Верен в лепёшку расшибался, стараясь успеть везде, и теперь клевал носом, не дождавшись ужина.

– Мы здесь так огребли, что столице не с чего быть недовольной. Мятеж подавили, изменников казнили. Границу к морю сдвинули? Сдвинули! Владей, величество, на здоровье! – Ардерик открыл-таки ларец, выхватил приказ и расстелил на столе рядом с картой. – Мы всё исполнили, что было приказано. В точности. И поглядел бы я на того, кто справился бы лучше.

– А зачем канцлер войско привёл? Сомневался в нас, что ли?

– А ему по должности положено. Это нашего графа надо уговаривать хоть десяток брать с собой, а у столичных всё с размахом! Ну да тьма с ними. Лишь бы платили так же. Я записал за тобой людей три десятка. Ты теперь герой битв за Эслинге и Бор-Линге, видный воин! Получишь жалование как подобает. Доспех хороший справишь, своё хозяйство заведёшь, женишься… Не знаю, на кой оно тебе надо, в твои годы гулять и гулять, но если припёрло – женись, чего уж… О, а вон и твоя идёт, легка на помине!

Из окна было видно, как в ворота сперва скользнула Грета с неизменной лекарской сумкой, а следом её подружка. При виде Греты сердце Ардерика, как всегда, ёкнуло. Элеонора вздумала одаривать служанку своими платьями и издали их было не различить. Легко представить, будто это Элеонора пришла – по-простому, пешком, с сумкой на плече, и сейчас станет браниться, что в комнате не прибрано, а Ардерик не берёг плечо. Верен тряхнул головой, прогоняя сон, и схватился за метлу.

– Опять мечом махал! – упрекнула Грета, снимая плащ. – Парни твои доложили.

– Что ты им такое обещаешь, что они тебе всё выкладывают?

Грета насмешливо передёрнула плечами и поставила сумку на стол. Со спины – чисто Элеонора, разве что чуть пониже и волосы вьются. И всё в ней как-то попроще: двигается чуть резче, говорит чуть громче.

– Снимай рубашку, повязку с травами наложу. Верен, там Бригитта пришла.

– Беги давай, – махнул рукой Ардерик и повернулся к Грете. – Извини, подруга, сегодня не такой день был, чтобы мне на лежанке отлёживаться. Что там слышно? Правда доволен этот хрен столичный?

– Доволен, – Грета улыбнулась одними уголками губ.

– Ну и хорошо. Значит, скоро домой поедем.

– А я думала, останешься ещё на зиму.

– Остался бы, будь ты посговорчивее.

Привычный обмен колкостями – с Элеонорой так не пошутишь. Всё ж баронесса. Так же привычно Ардерик выжидал, когда Грета повернётся к нему спиной, и расхохотался, когда она вовремя повернулась, а он убрал занесённую для шлепка руку.

И чего она манерничает? С графским лучником, поди, по-другому себя держала! Ардерик дождался, пока Грета приблизится вплотную, чтобы ощупать плечо, и сгрёб её в охапку. Потискать да узнать, так ли мягки губы, как у Элеоноры – не убудет от неё!

Звон пощёчины отрезвил раньше, чем боль. Между ними мгновенно оказался стол; Грета подхватила на плечо сумку, плащ и метнулась к двери.

– А ну погоди! – Ардерик успел первым, оттеснил, схватил за руку. – Я тебя хоть раз обидел? В постель тащил? Чего ты корячишься? Ты ж красотка, как тебя не обнять?

– Не приказывали мне тебя обнимать, – процедила она, а в глазах плясали озорные огни.

– Со мной тебе и без приказа хорошо будет. – Его пальцы почти сходились на тонкой руке, от теплоты кожи кружило голову. Завалить бы её прямо на этот стол, глядишь, отпустила бы тревога, от которой колотит с самого утра. Слишком много лощёных хлыщей сегодня шарились по укреплениям, слишком мало сказал канцлер, слишком загадочно держался Оллард. Что он там болтал в Бор-Линге насчёт обмана? Тьма его разберёт! Вроде и свой, а вот так поглядишь и опять не знаешь, чего ждать.