Текст книги "Монахиня Адель из Ада"

Автор книги: Анита Фрэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

Глава 34 Прибытие государева родича

Судьба была к Свириду Молотило неизменно благосклонна, она всегда хотела с ним дружить, предлагала не только дружбу, но и любовь, но он в последнее время перестал отвечать ей взаимностью. С самого начала судьба внушала ему мысль поселиться в Великом Новгороде – ведь имение рыжей барыни находилось под боком, совсем недалече. Великий Новгород – амбициозный и рачительный хозяин. «Древний Ганзеец» Новгород – не легкомысленная, многообещающающая и так мало дающая столица. Рачительный хозяин может одарить кого угодно и чем угодно – был бы «у кого угодно» хотя бы маленький первоначальный капиталец. Так было бы и Свириду Прокофьевичу. Поместил бы новоиспечённый делец-помещик себя в новгородские объятия, устроился бы близ знаменитого кремля, стены которого не слабей московских, так и неприятностей бы не было, жизнь протекала бы спокойно. Поселился бы Свирид Прокофьевич, послушавшись Судьбу, в той неопасной местности, в прекрасной дали от засасывающей воронки, выпивающей все жизненные соки, душу опустошающей, так и был бы счастлив до конца дней своих!

Но не послушался Свирид Прокофьевич доброжелательную долю, понесло его поближе к мнимым прелестям, засмотрелся он на чужую жизнь, позавидовал. Вот уж лет двадцать, как завидовал он чужому пышному и бесконечному, как ему мерещилось, счастью. Какой-нибудь другой город или, скажем, другая столица, не смущали бы его в такой степени, а столица-спрут, построенная на болоте, денно и нощно манила к себе, затягивала, словно бы в трясину! И спасу от этих мыслей не было. Директору казалось, что стоит поселиться хотя бы на петербургской окраине, как дела моментально наладятся. Возмутительнейшее заблуждение.

Петергоф не Великий Новгород, а посему житьё близ царских дач не считалось шибко денежным. Но зато было более или менее спокойным – под прикрытием императорских шпиков. Однако не все, как уже многократно было сказано, способны оценить своего счастья. Вот и Свирид Прокофьевич постоянно сетовал на долю, гневил её, благодетельницу, судьбу свою. Гостиничка-то пустовала, зато постоялые дворы кишели разнообразной челядью, ибо у челяди имелись щедрые хозяева, исправно платившие за постой – не то, что молоденький графишка Пётр Сергеевич! Однако Барский, владелец трёх постоялых заведений, был всё время недоволен и не ведал о своей неправоте. Неправ был хозяин доходного дома и двух постоялых дворов, ох, как неправ!

Санкт-Петербург такое место, где приезжему надолго задержаться невозможно, хоть он тресни, хоть наизнанку вывернись, хоть будь семи пядей во лбу! Хоть с какими бешеными денежками пожалуй, а через пару лет неминуемо разоришься. Поэтому не нужно понапрасну обольщаться насчёт петербургской жизни – чрезвычайно вредное сие заблуждение.

Таким жизненно опасным заблуждением страдали очень многие. Вот и молодой повеса, тот хлыщ, что под именем графа Скобелева поселился в самом дешёвом номере, тоже лез из кожи вон, лишь бы разбогатеть. Тоже, вероятно, спал и видел себя в столице. Дело молодое!

– Надо бы ещё раз проверить документы, – пробормотал Свирид Прокофьевич. – А сейчас хорошо, что он уехал, а то не дал бы написать отчёт.

Бедняга не подозревал, что ему очень скоро, не далее как через сутки, придётся отложить отчёт, едва-едва начавши, и броситься строчить доносы в тайную полицию.

Свирид Прокофьевич не догадывался и о том, что им с молодым графом придётся коротать самые последние дни жизни вместе, идти рука об руку к розовому закату, распивая чаи в одной и той же горнице и с усмешками вспоминая прошлое житьё-бытье. Невероятно, но именно такая доля их обоих поджидала, этих столь разных по возрасту и душевному складу господ!

Однако хозяин доходного дома был не медиум и не волхв, а посему не догадывался о таком грядущем счастье, и мечтать не смел. Покамест он страстно мечтал лишь об одном: чтобы барин не обманул его, чтобы вернулся, как обещал, и расплатился бы за месяц пребывания в номерах, то бишь отдал бы должок, да и наперёд не мешало бы кинуть деньжат – для обоюдного спокойствия.

Вот о чём грезилось Свириду Прокофьевичу, хотя мечтать ему следовало о другом. Мы вечно не о том мечтаем, о чём следовало бы, отсюда и все неприятности, отсюда, например, стремление общаться с беспокойными гостями.

А беспокойный гость, меж тем, бежал вприпрыжку в направлении дворца. Он собирался выведать, будет ли торжественная служба в храме. Будет служба – будет и князь, а пожалует великий князь Константин – пожалует и его свита, вкупе со шпиками в штатском.

Предполагалось, что следить за монаршей безопасностью будут не только приезжие сыщики, но и местные, петергофские, а стало быть ни один из них и носа не покажет в ту никудышнюю гостиницу, в которой намеревался, несколько ночей к ряду, делать свои важные дела граф Скобелев, да не один, а с молодой сообщницей.

Неподалёку от дворца, помимо нарядных императорских конюшен, имелся обычный извозчичий двор, а при нём, как водится, находилась и кучерская, где балясничали и играли в карты извозчики. Кучерская была чисто символическая, насквозь продуваемая ноябрьскими ветрами: разборной навес над самодельными столами да разборные фанерные стены. Стен было три, а не четыре. На месте четвёртой, несуществующей стены, стояла накренённая безлошадная телега, не имевшая сразу двух колёс. Лучшего места для сбора сведений было в ту минуту не найти.

– А что, правду говорят, будто брат едет к брату в честь юбилея? – вальяжно спросил Пётр Сергеевич, ставя мокрую галошу на спицу уцелевшего колеса.

Извозчики переглянулись.

– Насчёт юбилея не в курсе, а вот по упокоенному брату нынешнего императора, по Александру Палычу, Царствие ему Небесное, панихида, вроде, намечается… – сказал, наконец, кучер, тот, что ближе всех располагался к вопрошающему. Лицом он отличался незлобивым, так что вся остальная беседа протекала с его помощью.

– Я об этом и толкую! – воскликнул Пётр Сергеевич. – Юбилей – это когда дата круглая, даже если и не праздник…

Извозчики всё молчали, покуривая самокрутки. От карт, однако, временно отстранились.

Для укрепления доверия к своей персоне графу пришлось изобразить печаль и даже, вынув платок, пустить невидимую слезу:

– Пять лет назад, в этот самый день, отошёл в мир иной, почил о Господе благословенный государь наш, Александр Палыч!

Петр Сергеевич театральничал, то бишь сильно лицемерил. Его так и подмывало сказать «отцеубийца», но об умерших либо с почтением, либо вовсе молчок. Не суди, да не судим будеши. В некоторых случаях лучше попридержать язык, даже если очень хочется показаться всезнайкой. О том, что покойный Александр Первый заговор против своего единокровного папеньки, Павла Первого, сорганизовал, не знали разве что самые дремучие крестьяне, а уж на кучеров такое думать было грех – те всегда всё узнавали раньше прочих. Однако кучера-всезнайки предпочитали недосказывать. И были совершенно правы.

День был пасмурный, дождливый, а молодому графу вдруг сделалось весело. Вот ведь странное дело: помазанника Божия убил его единокровный сын, нынче тоже уже покойный, и сразу, не успев даже как следует покаяться, принял папашину корону, сделался помазанником Божиим.

А ежели теперь вдруг, паче чаянья, Великому князю Константину Палычу взбредёт в голову лишить жизни своего младшего братишку, императора Николая Палыча, то снова один помазанник сменит другого, и – ладушки!

Но такого, вестимо, быть не могло. Пётр Сергеевич мысленно резвился. Пожилой князь Константин когда-то сам, добровольно, отказался от престола в пользу брата.

Чист был Константин перед августейшим младшим братом Николаем, ныне правившим и здравствовавшим, чист, как стёклышко, да и доживал, как выяснилось позже, свой последний год на этом свете. И обитал-то он почти рядом – в шикарном Константиновском дворце, до которого было рукой подать. Так что ежели хотел бы, давно устроил бы покушение на брательника, но ему всё это было без надобности.

Великий князь Константин панически боялся быть удушенным, как и его отец, покойный Павел Петрович. Потому и отказался царствовать. Опасался он не только этого, многого в ту пору приходилось опасаться. А самого его могли опасаться только женщины, да и то не теперь, а в молодые годы, ибо был он тогда охоч до прекрасного пола. Но преклонный возраст уничтожил и этот, последний, страх относительно его персоны.

Однако вслух такие мысли высказывать было ни к чему, поэтому Пётр Сергеевич перешёл к более приятной теме:

– А что, сказывают, будто в этот раз где обедня будет, там и обед состоится, в Большом Дворце? – снова слукавил он, так как решительно ничего на эту тему ни от кого не слышал.

– Пока ничегошеньки не известно, – ответил незлобивый кучер, – может в Большом дворце, а может, и в Коттедже Марии Фёдоровны, что в парке Александрийском. Ежели желаете, я вас целый день буду возить от дворца к дворцу, возьму не дорого…

Пётр Сергеевич жестом подозвал его поближе. Кучер приободрился, ему явно нравились панибратские манеры графа.

– Так прокатимся, барин, сперва до Коттеджа? Коли там ничего интересного не будет, никогда не поздно и назад вернуться…

Граф нетерпеливо прервал его:

– Мне к Смольному! Да поживее! Дело весьма хлопотное, времени потребует…

Кучер опешил.

– Мало кто отсюда прямо в Смольный заказывает, – бормотал он, заправляя удила. – Это ж пока до столичной околицы доберёшься, а потом ещё и через весь город рысачить… С окраины на окраину… Успеем ли сегодня же вернуться?

– Не успеем, сам знаешь, что не успеем, да мне сегодня возвращаться и не нужно, а вот к завтрашнему вечеру успеем, полагаю…

Кучер решил испробовать последний аргумент:

– А ведь моросит как! Да и новые тучи надвигаются, скоро дождь во всю хлынет, а там и слякоть разгуляется…

Граф ничуть не смутился.

– Вот и поторопись! Заплачу прилично, останешься доволен.

Вскоре бричка тронулась, затряслась по неровной дороге, ведшей в обход. Константиновский дворец, тот самый, вышеупомянутый, как на грех, находился между Петергофом и Санкт-Петербургом, так что из-за этой родственной процессии, нужно было теперь делать огромный крюк.

Прибытие государева родича ожидалось вечером, но уже с утра все дороги и всевозможные мелкие подъезды были перекрыты конницей. Ведь сколько покушений уже было на российских императоров – не перечесть! Так рассуждал кучер. Вслух. А Пётр Сергеевич поддакивал ему кивками.

Дорóгой граф не собирался разговаривать, раскрывать душу перед всякими там извозчиками, но как-то так само собой вышло, что слегка разболтался, разоткровенничался. Объездная дорога была полна ухабов, а кучер – невысказанных откровений. Поэтому разговор затеялся как бы сам собою. Постепенно.

– А ведь правду говорят, будто у нас две беды! – крякнул бы возница, ежели бы к тому времени были известны в России «Мёртвые души». Но им ещё лишь предстояло быть написанными, а посему он – чисто для начала разговора! – с сердцем вымолвил:

– Ну, и дороженька, сударь ты мой!

Ответа не последовало, но незлобивый кучер не терял надежды на продолжении беседы.

– Так вы и вправду в Смольный изволите ехать или…

– Или что?

Помедлив, кучер выдал третью по счёту тираду:

– Многим неохота мелочи да тонкости всякие объяснять… Дают сперва один адрес, а позднее, уже в пути, передумывают, заказывают другой, который в том же направлении, только дом уже совсем не тот… Вот я и подумал, может, вы намерения смените?

– Не сменю. В Смольный еду. Аккурат туда и направляюсь.

– Дело там какое есть, али…

– Еду родственницу проведать.

– Вот совпадение-то! Все нынче повадились родственников проведывать, как перед концом света, будто боятся, что не успеют свидеться. Вот даже к императору – и то с визитом родственничек едет…

На том дебаты могли бы завершиться. Кабы не сломалось колесо.

– Тьфу, ты, нелёгкая, везёт же мне сегодня! Уже второе колесо за один день, а ведь бричка новая… Не поверите – новьё!

Что бричка новая и колёса новьё, у Петра Сергеевича сомнений не было. Граф Скобелев знал толк в бричках, ибо, как уже известно, сам ещё совсем недавно работал кучером – пока графский титул за ним официально не закрепился, на бумаге с вензелями. Волокита с обретением вензеля и фамилии была страшная, вот уж намаялся он с этими бумажками!

Пётр Сергеевич по жизни не обладал чрезмерными амбициями, но без графского титула ему к Смольному приближаться никакого резона не было, не дали бы ему свидание с благоприобретённой сестрицей, а уж чтобы вывезти её куда-нибудь на целую неделю – этого точно не позволили бы! Нравы и порядки в Смольном существовали строгие и одинаковые для всех. Родители видели девиц раз в год, по праздникам, да и то не всякий год. Об этих нравах тайный граф Скобелев знал не понаслышке – ведь и там он успел поработать, перекрасившись для такого случая в брюнета. Исполнял он и должность истопника, и на разных прочих чёрных должностях работал, включая извозчицкую. Ещё тогда шпионить научился, так что сыщицтво было у него теперь в крови. Плебейская работа не оказалась без толку: благодаря талантливому шпионажу в институте он планировал отхватить солидный куш. Посредством фальшивой сестры, согласно фальшивым же документам, якобы подтверждавшим их, якобы кровное, родство.

Граф снова размечтался, хотя уж было далеко не утро. Ему не терпелось обнять новоявленную родственницу, подержаться хотя бы за локоток, зарыться, чисто по-братски, в пахнущие юностью кудри… И это при живой жене!

Сестра-блондинка, получалось, была куплена Петром Сергеевичем за купюры, как проститутка, которая, ко всему прочему, об этом факте даже не догадывалась. Пикантненькая ситуация! А посему необходимо было действовать быстро и ювелирно точно, разными хитрыми способами и увёртками заставить мнимую, но богатую сестрицу как можно скорее забыться в его объятиях и согласиться на все условия, то бишь наследством поделиться.

От сладострастных помыслов граф разомлел, утратил нить беседы с кучером, потерялся в чувствах, в результате чего, в один чудесный миг, почувствовал нужду встряхнуться. Да и по нужде сходить не мешало. Словом, когда колесо сломалось, он не разгневался, а, наоборот, воспрянул духом, а заодно и всеми мускулами, ибо поразмяться после однообразной тряски на самодельных рессорах отнюдь не лишнее.

Пётр Сергеевич сбросил дождевик, благо дождь уже переставал, закатал рукава и начал во всю прыть помогать вознице, что снова привело незлобивого кучера в восторг. Экий барин сноровистый и простой души человек!

А в скором времени и крупную подмогу Бог послал – цыган на разукрашенной лентами и сушёными букетами шестиколёсной кибитке.

Цыганский фургон может вмещать гораздо больше пассажиров, нежели покажется на первый взгляд. Когда он остановился, из него высыпала, поди, целая деревня – и ну тоже помогать, причём, бескорыстно. Дочери барона понравился нарядный белобрысый юноша, попавший в невыносимое, на её взгляд, положение.

Глава 35 Нежные и жестокие мысли

Пока цыгане с незлобивым кучером ставили новое колесо, возвращали к жизни средство наземного передвижения, граф успел перекинуться словечком и улыбками с баронской дочкой, которая, к тому же, была кормящей матерью.

От младенца и от матери пахло давно забытым домом. Давненько не общался граф накоротке с женским полом! Иначе не размечтался бы он так фривольно и непростительно о не принадлежащих ему дамских прелестях, о чужих девицах, которые, как таковые, и не нужны были ему вовсе, ему были нужны исключительно их деньги. Только деньги могли спасти его далёкую супругу и единокровное чадо от нищеты и вымирания, только очаровательно шуршащие бумажки могли дать воспитание и образование их отпрыску, который был таким же блондинистым, как и папаша. Из недавнего письма от Дуни стал известен этот факт Петру Сергеевичу.

Интересное, однако, дело получалось. Ежели супруга, покинутая им не по доброй воле, а в силу обстоятельств, была такой же жгучей брюнеткой, как и цыганка, то и чадо должно было родиться не белобрысым, а брюнетистым, вот, например, как цыганкино чадо. Однако ж, вышло редкое сплетение обстоятельств: ребёночек Петра Сергеевича родился беленьким, весь в отца расцветкой вышел, да и личиком копия.

Разные мысли, нежные и жестокие, одновременно роились в мозгу у графа. Каменное сердце Петра Сергеевича отбивало несусветный ритм. В том ритме том графу удавалось не только убивать, но и делать дела помельче: ежедневно слать депеши в Смольный. Все когда-то забракованные письма молодого князя, окропленные «слезами вперемешку с кровью», постепенно очутились в ручках феи-ангела. Любуясь милым сердцу почерком, бедняжка верила, что её простили и вот-вот увезут из институтской серости в укромное местечко – для тайного венчания! Городские сплетни до Смольного не доходили, и розовая фея была рада сознавать, что жених у себя дома и терпеливо ждёт. И не до шкафа ей было целый месяц! А кабы и вспомнила про него…

Злокозненный шифоньер давно был переправлен лошадьми в Петергоф, в убогую гостиничку господина Барского. Именно там, в захудалом номере, будущая тёща, хоть и не совсем официальная, должна была озолотить зятька-лжеграфа, спасшего дочурку от бесчестья и согласного жениться на последней, так и быть.

Пётр Сергеевич, сроду не имевший тёщи, так как Авдотья не помнила своих родителей, был убеждён, что его в зазеркальном царстве примут с распростёртыми объятиями. Диабазовое сердце уверяло, что та дама не только согласится взять его в родственники, но и откроет все свои сокровища, коих у неё пруд пруди.

В те дни в обслуге Смольного стало одним рабочим меньше, а в подвальной лачуге, что у самой Александро-Невской Лавры, родился великолепный образец графского подобия: крашеный блондин, бывший натуральный, обладающий накладными бакенбардами, того же цвета, что и красиво уложенные кудри. А чёрные накладные усики полетели в угол, в кучу мусора, где уже валялась бутылочка из-под красителя.

Голос тоже пришлось сменить, прежний чистый баритон себе вернуть. А как же! Нельзя всю жизнь разговаривать с хрипотцой…

Всё то время Анна оставалась в институте. А куда ей было деваться, ежели из флигеля странным образом испарился шифоньер? Молодому графу было не то, чтобы не до неё, но и недосуг. Временно. Он мысленно погряз в завоевании «алмазных копей, находившихся в болотных высях». Жизненное кредо Петра Сергеевича заключалась в следующих постулатах:

«Болотные выси» – словесная абракадабра, нонсенс, уморительная глупость, сущий смех. Но такое понимание вещей свойственно лишь людям ограниченным, тем, кто не знаком с потусторонним миром, с зазеркальным раем, с подземными царствами и прочими тайными закоулками. Южный Полюс ничуть не хуже Северного, а низ, если хорошенько разобраться, ничуть не порочнее верха. Противоположности, как известно, притягиваются – именно сей принцип и удерживает вместе такие разные миры: нижний и верхний, сокрытый до поры и ежедневно видимый оком. Благодаря этому, столь любимому учеными единству противоположностей, вселенная и существует. Компактно и более-менее гармонично. Иначе бы давно распалась. Что касаемо радостей жизни и всяческих там удовольствий, то «нижние», плотские утехи ничуть не позорнее «верхних», духовных. Любовь основана и доселе зиждется на этих двух китах. Животная страсть ничуть не постыдна, ибо животные много лучше людей…

Сия нехитрая философия укоренилась в душе Петра Сергеевича довольно рано. Имя, полученное им при крещении, давало повод так фривольно мыслить. Ведь апостол Пётр, его небесный покровитель, был распят вниз головою не случайно. Для нижнего мира, мира отражённого, он распят правильно, ибо то, что для нас низ, для подземных обитателей есть верх. И тот факт, что Петру Болотникову, главному болотнянину крупнейшего болота воронежских земель, колдуну, магу и высококлассному гипнотизёру, было суждено поселиться в граде Святого Петра, являлся, несомненно, символичным: «Высокочтимое Имперское Болото», как он его нарёк, определённо знало, с кем водить дружбу, а кого гнать взашей. Вот, например, как выгнало оно молодого князя Люлина, Юрия Петровича, его недавнего соперника.

С фамилией «Люлин» в столице вообще нечего делать. Нюням и размазням одна дорога – вон из Петербурга, да подальше, на Урал либо в Сибирь. Либо к японцам, на их маленькие, но чересчур гостеприимные острова – вон сколько их туда набежало! Ведь если здраво рассудить, никто и нигде не селится без причины, раз набежали – значит, надо им было. Вот и в Петербург все лезут, несмотря на промозглую погоду, неприветливые облака, наводнения, эпидемии и прочее. Во всём есть свой скрытый здравый смысл, даже в опасностях, так что нечего бояться риска – раз послал его Бог, значит, так надо было. Испытывает Бог человека, как же без испытаний-то? А что иные хотят спокойно всю жизнь прожить, не замаравшись – в том кроется низкое кокетство.

Опираясь на подобные рассуждения, легко водить дружбу с совестью, и граф ни разу не усовестился за свои поступки. Падая, он имел ощущение, будто поднимается ввысь…

Пётр Сергеевич не сомневался: всё, что с ним происходило, было результатом действия потустороннего, болотного, перевёрнутого и, тем не менее, такого родного мира. Он был душою оттуда и туда должен был неминуемо вернуться. Подземная родина его не покидала, время от времени давая о себе знать. А иначе зачем, почему это вдруг, с какой это стати встретилась ему в один прекрасный день не менее прекрасная особа – розовая фея, зазеркальный ангел, отнюдь не небесный. Только бы удалось вывезти её из богадельни и доправить до гостинички – на встречу с «маменькой». А там уж он сам. Неужто же не сможет заморочить голову потенциальной тёще? Чем он хуже хлюпика и размазни Люлина? А господин Барский – тот будет наповал сражён красой, манерами и богатыми одеждами гостьи!

Впрочем, о богатых одеждах Анны давно и помина не было. За последний месяц фея изрядно пообносилась, слишком уж расшвырялась подарками, себе ничего не оставила. А новых поступлений не предвиделось, увы. Но об этом Пётр Сергеевич пока не думал. Трясясь по ухабам объездной дороги, кивая на вопросы незлобивого кучера, он мечтал, мечтал, мечтал… И то было воистину приятно!..

Пребывая в мечтах и воспоминаниях, граф Скобелев не заметил, как проехали южную границу Петербурга. Начало смеркаться.

– К Смольному аккурат к полуночи доберёмся, – молвил кучер. Пётр Сергеевич машинально кивнул. Несмотря на дикую усталость, он лихорадочно соображал. Учитывая полное безденежье и невозможность останавливаться «в номерах», граф задумал переночевать у распоследней капитанской пассии, у недавно взятой «на работу» дамочки по имени Аглая. Её адрес он получил от Фросеньки. Дамочка та, помнится, имела виды на него, да не смела в открытую флиртовать – капитана боялась. Теперь же охотно примет. Поскорей бы выудить «сестру» из института!

К Смольному подъехали, как и ожидалось, ночью. Ворота отворил почти трезвый привратник. Трезвость в таком месте дело не лишнее, но ближе к ночи немножко полагается, ну, раз погода в городе традиционно питьевая. Хорошо, что то был не Архип. Хоть и изменил граф внешность до полной неузнаваемости, но всё же…

Из здания вышла дежурная дама. Вид у неё был заспанный и невероятно строгий, однако Пётр Сергеевич знал подход: мигом вынул ассигнацию.

– Прежде денег не мешало бы… документы показать… – широко зевнула дама.

Предъявил он ей документы, свои и «сестрицыны», которые были в полнейшем порядке, а затем, со скорбью в голосе, выдал много раз отрепетированную фразу:

– Знаете ли, у нас в роду наследственная болезнь имеется, впервые проявляется в восемнадцать лет, а моей сестре сейчас семнадцать с половиною. Я выписал докторов из Швейцарии, снял два номера в гостинице…

Все эти тирады были не нужны. Сонная Анна появилась через три минуты. Увидев яркого блондина, в ярком же камзоле, проснулась окончательно: брат?! У неё есть брат?! Но в объятия пошла, как вежливая девушка. Тут-то и сообщил ей граф, шёпотом, на ушко, что он от Юрия Петровича. От жениха.

– Кем вы ему будете? – спросила барышня.

– Я его давнишний друг, с молодых ногтей, сызмальства, с самого детства!

– Последняя записка была от вас?

– Так точно-с! – ответил граф. – А остальные свитки, предыдущие – все как есть от него-с… Получали-с?

Фея радостно закивала.

– Когда я с ним увижусь?

– Не далее как завтра вечером, в Петергофе.

– А что ему мешало приехать самому… сюда… ко мне?

– Вы ведь знаете, что у государя-батюшки встреча с братом – по случаю панихиды. Ваш Юрий Петрович при этой встрече обещал присутствовать, по-родственному, он ведь родственник Романовым…

– Неужели?!

Как приятно нищему болотнянину дурачить избалованную фрейлинами болотнянку! Словом, отчалили…

Когда подъехали к зданию на Гороховой, Пётр Сергеевич покинул боичку, велев кучеру быть на том месте ровно в шесть утра у подъезда.

– Пошто так рано, барин?

– А ты разве не помнишь, тетеря, как мы ехали сюда? По ранней-то дорожке спокойней будет. Ну, как снова кто-нибудь главный путь запрудит? Вдруг ещё какие-нибудь родственники у государя объявятся, вспомнят, что у них есть кузен или дядька, работающий царём?

Кучер в восторг не пришёл, но кивнуть – кивнул. И поехал искать постоялый двор. Спать оставалось всего ничего…