Текст книги "Поэзия первых лет революции"
Автор книги: Андрей Синявский
Соавторы: Андрей Меньшутин
Жанр:
Литературоведение
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)
Примеры из драматургии не увели нас в сторону, так как те же основные тенденции сопутствовали и развитию поэзии. Задача последовательного эстетического овладения новым жизненным материалом, выдвигаясь в качестве одной из главных, оказывалась чрезвычайно сложной.
1 Александр Блок. Собр. соч., т. 8, стр. 47,48, 49, 131.
2 Александр Блок. Собр. соч., т. 12, стр. 171.
3 Там же, стр. 193, 196, 200
4 Там же, т. 8, стр. 245.
5 Там же, стр. 49.
6 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 126.
7 Валерий Брюсов. В такие дни. Стихи 1919-1920. М., 1921, стр. 58-59.
8 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 125.
9 Владислав X одасевич. Путем зерна. Третья книга стихов. М. «Творчество», 1920, стр. 35
10 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 120.
11 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 12, стр. 21.
12 Там же, т. 2, стр. 162-163.
13 Архив ИМЛИ. Фонд Д. Бедного. Инв. № 2516.
14 Р. В. Иванов-Разумник. Владимир Маяковский («„Мистерия“ или „Буфф“»). Берлин, 1922; стр. 43.
15 См. В. Шкловский. О Маяковском. М., 1940, стр. 111.
16 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 170.
17 Демьян Бедный. Собр. соч., т. I, стр. 368.
18 Демьян Бедный. Собр. соч., т. I, стр. 484.
19 Там же, стр. 363-364.
20 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 245, 359.
21 Там же, стр. 142.
22 Там же, стр. 160.
23 Там же, стр. 125.
24 Там же, стр. 7.
25 Там же, стр. 23.
26 Там же, стр. 127.
27 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 121.
28 Александр Блок. Собр. соч., т. 5, стр. 23.
29 Там же, т. 8, стр. 54.
30 Там же, стр. 51.
31 Там же, стр. 48.
32 «Луначарский об искусстве» (А. В. Луначарский. Речь, произнесенная на открытии Петроградских свободных художественно-учебных мастерских 10 октября 1918 г.). Пг., 1918, стр. 26.
33 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 248.
34 Там же, стр. 138.
35 Там же, стр. 128, 129.
36 Там же, стр. 25 (Курсив наш. – А. М., А. С.).
37 «Творчество», 1918, № 3, стр. Зи
38 Василий Князев. Красное евангелие. Пг., 1918, стр. 50.
39 С. Обрадович. Взмах. Стихи. Пг., 1921, стр. 40.
40 Михаил Герасимов. Железные цветы. Самара, 1919, стр. 20.
41 Иван Филипченко. Руки. Стихи и поэмы. М., «Кузница», 1923, стр. 133.
42 Иван Филипченко. Эра славы. Стихи и поэмы. М., Гос. изд-во,
43 Там же, стр. 39.
44 Г. Якубовский. Литературные портреты. Писатели «Кузницы». М.-Л., 1926, стр. 112, 123
45 В. В. Сиповский. Поэзия народа. Пролетарская и крестьянская лирика наших дней. Пг., «Сеятель», 1923, стр. 42, 44.
46 А. Безыменский. Как пахнет жизнь. М., 1924, стр. 71
47 Николай Асеев. Совет ветров. М.-Пг., Госиздат, 1923, стр. 34-35.
48 Петр Орешин. Дулейка. Стихи. Саратов, 1919, стр. 7.
49 Там же, стр. 55.
50 П. Орешин. Красная Русь. Стихи. М., 1918, стр. 49.
51 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 7.
52 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 214.
53 Там же, стр. 83-84.
54 «Пролетарская культура», 1919, № 11-12, стр. 10.
55 Илья Садофьев. Динамо-стихи. Пг., Пролеткульт, 1918, стр. 24.
56 Иван Филипченко. Руки. Стихи и поэмы, стр. 103.
57 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 120.
58 Там же, т. 4, стр. 122.
59 В. Фриче. Исповедь странника. – «Вестник жизни», 1918, № 1, стр.43. Вершину горьковского творчества и образец для других пролетарских писателей В. Фриче видел в повести «Исповедь». В этом произведении его особенно радовали «богостроительские» идеи Горького: коллектив нарекается богом, и личность в нем растворяется.
60 Ф. Калинин. Путь пролетарской критики и «Поэзия рабочего удара» А. Гастева. – А. Гастев. Поэзия рабочего удара. Изд. 3. Саратов, 1921, стр. 13.
61 А. Гастев. Индустриальный мир. Харьков, 1019, стр. 72, 75, 76, 77.
62 «Вестник жизни», 1918, № 2, стр. 114.
63 Алексей Гастев. (И. Дозоров). Поэзия рабочего удара. Пг., 1918, стр. 143-144.
64 С. Обрадович. Окраина. Стихи. М., 1922, стр. 9-10.
65 Александр Блок. Собр. соч., т. 5, стр. 23.
66 Дневник Ал. Блока. 1917-1921. Л., 1928, стр. 97.
67 Александр Блок. Собр. соч., т. 5, стр. 24.
68 Натан Венгров. Путь Александра Блока. М., Изд-во АН СССР, 1963, стр. 390.
69 Валерий Брюсов. Избранные стихотворения. М., 1945, стр. 161. Возможно, к этим строкам непосредственно и восходит «Гунн» из стихотворения Блока, которое содержит очень широкую и разветвленную сеть литературных ассоциаций. Отметим, кстати, что Брюсов отчасти предварил «Скифов» Блока и в своем стихотворении «Скифы» 1900 года.
70 Александр Блок. Собр. соч., т. 5, стр. 24.
71 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 126.
72 Н. С. Тихомиров. Красный мост. Стихи. Пб., 1919, стр. 3.
73 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 145.
74 Н. Асеев. Собрание стихотворений, т. 1. М.-Л., 1928, стр. 158-159.
75 Подробный перечень-описание этих стабильных образных формул кузнец, молот, мозолистые руки, пламя, пожар (пожар революций), море (народная масса), корабль, поезд и т. д. – содержится в книге К. В. Др «Патетическая лирика пролетарских поэтов эпохи военного коммунизма» (Вятка, 1933).
76 А. Безыменский. Октябрьские Зори. Стихи (1918-1919). Казань, 1920, стр. 9.
77 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 34.
78 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 8, стр. 256.
79 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 32-33.
80 Пролетарский сборник. Книга первая. М., 1918, стр. 7.
81 Е. Сокол. Красные набаты. Стихотворения. Орел, 1919, стр. 2.
82 Валерий Брюсов. Среди стихов. – «Печать и революция», 1923, кн. 7, стр. 83-84.
83 Илья Садофьев. Динамо-стихи. Пг., Пролеткульт, 1918, стр. 28.
84 Цит. по кн.: В. В. Сиповский. Поэзия народа. Пролетарская и крестьянская лирика наших дней. Пг., 1923, стр. 132-133.
85 М. Герасимов. Четыре поэмы. Пг., Пролеткульт, 1921, стр. 18, 19.
86 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 152.
87 Там же, стр. 359.
88 К. В. Дрягин. Патетическая лирика пролетарских поэтов эпохи военного коммунизма. Вятка, 1933, стр. 146-147, 140, 143.
89 Там же, стр. 148.
90 ЦГАЛИ, ф. 1372, оп. 1, ед. хр. 1, л. 4.
91 В. Кириллов. Стихотворения. Книга первая (1913–1923). М., 1921, стр. 56.
92 «Грядущее», 1918, № 1, стр. 7.
93 Архив Института мировой литературы им. А. М. Горького, II. 75. 370.
94 Владимир Маяковский. Полное собрание соч., т. 2, стр. 116. Эта перекличка Маяковского с Блоком уже не раз отмечалась исследователями. См., например: В. Перцов. Маяковский. Жизнь и творчество. После Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1956, стр. 121.
95 Собрание произведений Велимира Хлебникова, т. III. Л., 1931, стр. 273-274.
96 П. Орешин. Красная Русь. Стихи. М., 1918, стр. 68.
97 Е. Бражнев (Е. А. Трифонов). Буйный хмель. Стихи. М., 1922, стр. 75-76.
98 В. Нарбут. Красная Россия. – «Сирена». Пролетарский двухнедельник. Воронеж, 1918, № 1, стр. 2.
99 В. Каменский. Сердце народное – Стенька Разин. Поэма. М., 1918. Страницы не обозначены.
100 В. Каменский. Стенька Разин. Роман. М., 1916, стр. 5, 34, 66. Ср. позднейшие строки Есенина: «Я люблю родину. Я очень люблю родину!» и др. Несомненно, Каменский близок Есенину, предваряя отчасти некоторые его темы и образы. Но сравнительно с Есениным он более весел, ясен и поверхностен. Есенин – глубже, печальнее и сложнее.
101 В. Князев. Песни красного звонаря. Пг., 1919, стр. 26.
102 С. Обрадович. Октябрь. Стихи. М., 1922, стр. 8.
103 «Чугунный улей». Сборник пролетарских писателей. Вятка, 1921, стр. 48.
104 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 124.
105 Владимир Нарбут. Советская земля. Харьков, 1921, стр. 30.
106 Выступление в Союзе поэтов (4 августа 1920 г.). – Александр Блок. Собр. соч., т. 8, стр. 245.
107 «Художественное слово», 1920, кн. 1, стр. 12.
108 Сб. «Явь». Стихи. М., 1919, стр. 15.
109 Сб. «Чугунный улей», стр. 32
110 Николай Полетаев. О трудовой стихии в поэзии. – «Кузница», 1920, № 1, стр. 19.
111 Алексей Гастев. Поэзия рабочего удара. Пг., 1918, стр. 82.
112 Сб. «Крепь». Стихи. В. Александровский. Вл. Кириллов. С. Обрадович. С. Родов. Вологда, 1921, стр. 26.
113 П. Бессалько. О поэзии крестьянской и пролетарской. – «Грядущее», 1918, № 7, стр. 13.
Ср. у Маяковского:
Наши ноги – поездов молниеносные проходы.
Наши руки – пыль сдувающие веера полян.
Наши плавники – пароходы.
Наши крылья – аэроплан.
114 Алексей Гастев. Поэзия рабочего удара, стр. 7-8.
115 Н. Асеев. Собрание стихотворений, т. 1. М.-Л., 1928, стр. 173.
116 «Творчество», 1918, – 9 7, стр. 4.
117 Гастев так называет сознательного, передового участника культурной революции.
118 А. Гастев. Снаряжение современной культуры. С приложением статьи А. Луначарского «Новый русский человек». Госиздат Украины, 1923, стр. 13, 19, 20, 23.
119 Там же, стр. 36, 37.
120 См. Б. Арватов. Алексей Гастев. «Пачка ордеров», Рига, 1921 г. – «Леф», 1923, № 1.
121 См. А. Гастев. О тенденциях пролетарской культуры. – «Пролетарская культура», 1919, № 9-10, стр. 45. Статья вошла в брошюру: А. Г астев. Индустриальный мир. Харьков. 1919.
122 По свидетельству К. Зелинского, Гастев своим главным художественным произведением называл организацию ЦИТа (Корнелий Зели некий. На рубеже двух эпох. Литературные встречи 1917-1920 годов. М., 1959, стр. 64).
123 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 19. Любопытно, что Маяковский перекликается в этом стихотворении с самой фразеологией Гастева, рассматривавшего культуру как искусство «обработки», как способность делать из мертвого материала полезную «активную вещь». В той воспитательной функции, которую выполняет поэзия, Маяковский также подчеркивает момент «обработки», «переделкрг» (конечно, не вещей, а сознания): «А мы не деревообделочники разве? Голов людских обделываем дубы...»; шлифуем рашпилем языка». Заметны в этой позиции и утилитаризм, тяготение к практической «выгоде», которую может и должно приносить искусство, что нашло развитие в позднейших стихах и статьях Маяковского и противостояло «бесцельному», «самоцельному» искусству декадентов.
124 А. Безыменский. К солнцу. Книга стихов вторая. Пб., 1921, стр. 27-28. Сила и убедительность таких неожиданных сближений, разумеется, во многом зависела от поэтического такта, умения, мастерства того или иного автора. Так Маяковский, индустриализируя «душу», «сердце», «поэзию» и другие возвышенные понятия, часто прибегает к юмору, смягчающему слишком прямые и опасные аналогии, что хорошо заметно в стихотворении «Поэт рабочий». Ср. также в стихотворении «Протестую!» (1924): «Не завидую ни Пушкину, ни Шекспиру Биллю. Завидую только блиндированному автомобилю!»; «Пусть сердце, даже душа, но такая, чтоб жила, паровозом дыша, никакой весне никак не потакая». Вместе с тем этого типа метафоры очень устойчивы в его поэзии и, можно сказать, имеют принципиальное значение. Из «поэзии-фабрики» 1918 года выросли образы знаменитого стихотворения «Домой!» (1925): «Я себя советским чувствую заводом, вырабатывающим счастье...»
125 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 34.
126 «На посту», 1923, № 4, стр. 64.
127 «Грядущее», 1918, – 2, стр. 4.
128 С. Обрадович. Окраина. Стихи. М., 1922, стр. 12.
129 «Творчество», 1918, 1№ 7, стр. 4. Интересно отметить близость Гастева Маяковскому, для которого наша эпоха в известном смысле тоже была «эпохой моста»:
борьба за конструкции вместо стилей,
расчет суровый гаек и стали.
В стихотворении «Бруклинский мост» (1925) Маяковский писал, что по одному этому чуду современной индустриальной культуры можно было бы воссоздать, восстановить всю картину нашей эпохи.
130 Н. Асеев. Собрание стихотворений, т. 1. М.-Л., 1928, стр. 183.
131 П. Орешин. Радуга. Стихи. М., 1922, стр. 168.
132 П. Орешин. Алый храм. Стихи. М., 1922, стр. 136.
133 Александр Блок. Собр. соч., т. 8, стр. 48.
134 См. там же, т. 12, стр. 181.
135 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 12, стр. 256
136 Там же, т. 2, стр. 127-128
137 С. Обрадович. Взмах. Пг., 1919, стр. 28.
138 С. Малашкин. Мускулы. Изд. второе (Н.-Новгород), 1919, стр. 15.
139 «Пламя», 1918, № 9, стр. 2.
140 М. Волошин. Демоны глухонемые. Изд. 2-е. Берлин, 1923, стр. 41.
141 В. Кириллов. Зори грядущего. Пг., 1919, стр. 34.
142 А. Луначарский. Мысли о коммунистической драматургии. – «Печать и революция», 1921, кн. 2, стр. 32.
143 «Кузница», 1920, № 5-6, стр. 39.
144 Валерий Брюсов. Среди стихов. – «Печать и революция», 1922, кн. 2, стр. 149
145 Г. Адамович. Чистилище. Пб., 1922, стр. 19.
146 «Печать и революция», 1922, кн. 2, стр. 143.
147 Андрей Белый. Христос Воскрес. Пб., «Алконост», 1918, стр. 54-55.
148 Андрей Белый. Христос Воскрес, стр. 47-48.
149 Андрей Белый. Стихотворения. Берлин – Петербург – Москва, Изд-во Гржебина, 1923, стр. 350.
150 «Кузница», 1920, № 5-6, стр. 15.
151 Там же, стр. 21.
152 Василий Князев. Красное Евангелие. Пг., 1918, стр. 37.
153 Там же, стр. 13.
154 В. Перцов. Маяковский. Жизнь и творчество. После Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1956, стр. 67.
155 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 182-183.
156 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 212.
157 В. Перцов. Маяковский. Жизнь и творчество. После Великой Октябрьской социалистической революции, стр. 80 (Курсив наш. – А. М., А. С.).
158 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 8. М., 1957, стр. 119.
159 В. И. Ленин. Сочинения, т. 28, стр. 56.
160 «Вестник жизни», 1919, № 3-4, стр. 156.
161 Там же.
162 П. Керженцев. Переделывайте пьесы. – «Вестник театра», 19191 № 36.
163 «Репертуар. Сборник материалов». М.-Пб., 1919, стр. 65.
ГЛАВА III. ЛИРИКА. ПОЭМА. АГИТЖАНР
1
В 1922 году одна из новых литературных группировок намечала направление художественного развития следующим образом: «Группа пролетарских писателей
„Октябрь“ считает возможным выполнение этих требований (требований времени, эпохи. – А. М., А. С.) лишь при условии, когда наряду с лирикой, господствовавшей последние пять лет в пролетарской литературе, в основу будет положен эпический и драматический подход к творческому материалу»1. Достаточно было минимального отдаления во времени, чтобы предшествующий литературный период стал восприниматься как почти полное преобладание лирической поэзии. Такая оценка по существу своему была вполне справедливой. Поэтические отклики на Октябрьскую революцию и на весь круг явлений, ею порожденных, в подавляющем большинстве своем отмечены лирическими устремлениями, которые к тому же нередко вторгались в смежную область поэтического эпоса, переключая и здесь главное внимание с подробного повествования о событиях на непосредственное выражение эмоций, переживаний по их поводу.
Но в декларациях более позднего времени (вроде только что приведенной) невольно сглаживались большие трудности, встававшие на пути лирики, как и вся острота теоретических споров, возникавших в данной связи. Сама правомерность лирики в условиях нового общества нередко вызывала серьезные сомнения. В среде пролеткультовцев эти сомнения выражались особенно часто. Поскольку на первый план выдвигали «массовую психологию», а мотивы «индивидуального характера» рассматривали как помеху для успешного решения этой основной задачи, постольку, естественно, возможности лирики оказывались резко ограниченными, она легко объявлялась чем-то лишним, чуждым духу современности, не соответствующим облику ее главного героя. В одной из статей А. Гастева, на которую нам уже приходилось ссылаться, прямо утверждалось, что у пролетария «нет человеческого индивидуального лица, а есть ровные, нормализированные шаги, есть лица без экспрессий, душа, лишенная лирики... Мы идем к невиданно-объективной демонстрации вещей, механизированных толп и потрясающей открытой грандиозности, не знающей ничего интимного и лирического»2.
Подобные настроения, порой в несколько смягченной форме, получали широкое распространение. «Нами лирика в штыки неоднократно атакована», – писал позднее, с явной оглядкой на прошлое Маяковский, имея в виду позицию свою и организационно близких ему писателей («лефовцев», ранее – «комфутуристов»), но выражая, по существу, и некие общие веяния, которые особенно резко проявились именно в первые годы революции. Недоверие к «интимному» и «лирическому» не ограничивалось только сферой искусства. Не случайно сами эти понятия сплошь и рядом употреблялись в ходовом, так сказать, повседневном значении. Но такая подкрепленность «бытом» лишь придавала особую весомость атакам на лирику, которые, впрочем, преимущественно велись в декларациях и манифестах.
На практике все обстояло гораздо сложнее. Вопреки налагаемой на нее «схиме», лирика продолжала существовать и развиваться. Но вопрос об ее обновлении, перестройке в лад с современностью стоял очень остро. Одним из результатов таких преобразований явилось известное приглушение личного начала. Это не надо понимать слишком буквально. Даже когда воображением поэта целиком завладевали космические масштабы и изображение «гигантской сути» современности, казалось бы, исключало что-либо индивидуальное, личное, – даже и тогда возможности для проявления авторского «я» (независимо от того, наличествовало ли оно прямо или, наоборот, формально, было тщательно устранено) оставались достаточно широкими.
Рыжие
Головастые зори
И
Темень лесов
Рожь
И
Снопы за деревней -
Тело мое.
Два
Перекошенных глаза -
Два
Отдыхающих во мне океана.
И
Толстые
Луковичные ресницы
Жарко
Зеленеют на скулах.
Каменный рот мой
Песней
Распялен
От востока до запада...3
Строго говоря, человек как таковой, как неповторимая, индивидуальная личность не является здесь предметом непосредственного художественного изображения. И вместе с тем такого рода стихи обычно несут яркий отпечаток авторского отношения. Сам образ поэта (или – что обычно совпадает – лирического героя) вырисовывается в них весьма отчетливо. Но образ этот повернут определенной гранью, обращен преимущественно ко всему внешнему, объективному, а не к внутреннему миру (как это обычно бывает в лирике) с его тончайшими душевными движениями, сложной психологией и т. п. Какие уж там психологические тонкости, если фигура поэта приобретает поистине вселенские размеры и лицо его, «распяленное» от одного края света до другого, подобно какому-то грандиозному гротеску.
Между тем дело здесь не просто в гигантомании. Отмеченная особенность раскрытия лирического характера приобретает большую устойчивость, она достаточно ощутимо дает себя знать у поэтов, которых нельзя заподозрить в особых пристрастиях к космосу.
В этом смысле весьма показательна лирика Демьяна Бедного. Хотя по своему стилевому оформлению «пафосные» стихи Бедного заметно отличаются от его предельно злободневных «агиток» и, наоборот, во многом соответствуют нормам столь свойственной поэзии тех лет возвышенной (и несколько «велеречивой») патетики, – все же Бедный чуждался слишком уж далеко «отлетать» от земли.
Мы – пожара всемирного пламя,
Молот, сбивший оковы с раба,
Коммунизм – наше красное знамя,
И священный наш лозунг – борьба.
Против гадов, охрипших от воя,
Пожиравших все наши труды,
Для последнего страшного боя
Мы сомкнем трудовые ряды.
Кто честен и смел, пусть оружье берег,
Свергай кабалу мироеда!
Нас ждет или смерть, иль победа,
Вперед, вперед, вперед, вперед, вперед!4
Эти стихи из знаменитой «Коммунистической марсельезы» вполне выдержаны в духе времени, и их художественная система предполагает самую широкую, во многом аллегорически-условную трактовку темы. Однако общим контекстом, параллельным введением политической лексики («Свергай кабалу мироеда!») Демьян Бедный как-то локализует эту «всемирность», не дает ей целиком устремиться в заоблачные выси, добивается того, что за отвлеченностью ходовой метафоры революция-пожар читатель очень отчетливо чувствовал накал и отсветы реальной классовой борьбы. Соответственно образ самого поэта – как в этом, так и в других, близких ему стихотворениях, – ассоциируется с одним из участников революционных боев, и такие «смелые» самохарактеристики, которыми пользуется, например, П. Орешин, в лирике Демьяна Бедного просто трудно себе представить. Но как и у Орешина, поэтическая тема освещается у Бедного преимущественно под тем же общим углом. Недостатка в лирических эмоциях нет, они бьют через край, целиком заполняют собою торжественно звучащий стих, воспевающий «всемирное пламя» революции или конкретные ее победы и события. В то же время именно по поводу, в связи с чем-то, вовне находящимся, возникает весь этот поток славословий поэта, который уже не может и не хочет говорить о своих сугубо личных переживаниях, не может – потому что одическое рокотание невольно заглушает индивидуальные ноты, не хочет – так как все его, поэта, личное без остатка отдано трудовому народу, полностью слилось с мирочувствованием простого рабочего, крестьянина, красноармейца. В таких стихах, как «Коммунистическая марсельеза», этот «всеобщий» акцент мотивируется и подчеркивается широтой самой темы. Но вот перед нами другой пример – стихотворение «Работница», которое, согласно своему названию, и в тематическом отношении гораздо скромнее, и интонационно, на первый взгляд, звучит почти камерно.
Язык мой груб. Душа сурова.
Но в час, когда так боль остра,
Нет для меня нежнее слова,
Чем ты – «работница-сестра».
Когда казалось временами,
Что силе вражьей нет числа,
С какой отвагой перед нами
Ты знамя красное несла!
Когда в былые дни печали
У нас клонилась голова,
Какою верою звучали
Твои бодрящие слова!
Пред испытанья горькой мерой
И местью, реющей вдали,
Молю, сестра: твоею верой
Нас подними и исцели!5
Здесь поэт уже не прибегает к обобщенному «мы», а прямо говорит от первого лица. И говорит проникновенно-взволнованно, стараясь подыскать «нежные слова» для предмета своего вдохновения. Но весь этот лирический напор строго соотнесен с основной целью стихотворения – воспеть «работницу-сестру», фигура которой рисуется широко, обобщенно, отнюдь не индивидуализировано. Лишь в этой связи возникают упоминания о таких душевных движений, как «боль», «печаль» и т. д. Они именно упоминаются, называются, но не раскрываются, так как не в них главная суть, не они определяют пафос стихотворения, по-своему яркого и эмоционального, а вместе с тем – в соответствии с основными установками – несколько однопланового, «укрупненного», лишенного, опять-таки, сугубо личных, индивидуальных нот.
И вот еще стихи Демьяна Бедного, в которых на этот раз именно личное, «внутреннее» становится ведущим, целиком определяет все развитие темы:
Дрожит вагон. Стучат колеса.
Мелькают серые столбы.
Вагон, сожженный у откоса,
Один, другой... Следы борьбы.
Остановились. Полустанок.
Какой? Не все ли мне равно.
На двух оборванных цыганок
Гляжу сквозь мокрое окно.
Одна – вот эта, что моложе -
Так хороша, в глазах – огонь.
Красноармеец – рваный тоже -
Пред нею вытянул ладонь.
Гадалки речь вперед знакома:
Письмо, известье, дальний путь...
А парень грустен. Где-то дома
Остался, верно, кто-нибудь6.
Стихотворение это – «Печаль» – примечательно и затронутыми в нем мотивами самоограничения, внутренней дисциплины, и самой своей тональностью, подчеркнуто задушевной, чисто лирической, резко выделяющей стихи из всего написанного Демьяном Бедным в годы гражданской войны, да и не только в те годы. Особое место «Печали» бросалось в глаза и констатировалось подчас не без некоторой доли удивления. Имея, должно быть, в виду первое собрание сочинений Бедного, вышедшее в 1923 году, один из критиков писал о «Печали»: «...Тем любопытнее одно стихотворение – одно на все собрание сочинений, – в котором Демьян Бедный решился говорить о себе и от себя»7. Пример демьяновских стихов о печали был тем «любопытнее», что не только их автор, но и многие другие поэты нелегко решались со всей прямотой вести разговор «о себе и от себя», стыдливо избегали этой интимности, которая казалась, по-видимому, неуместной, «не ко времени».
Если вслед за Белинским видеть главное свойство лирики в особом интересе к внутренней жизни человека и к непосредственному ее изображению, то невольно придется сделать вывод, что поэзия первых лет революции отходила от этих норм. Но это отнюдь не означало, что лирическая почва вообще оказывалась непригодной, слишком зыбкой для возведения новых поэтических зданий. Ведь исторически лирика развивалась далеко не однотипно, и в ней были заложены разные потенциальные возможности. Весьма характерно, что когда Белинский от общей характеристики лирической поэзии переходит к рассмотрению таких ее отдельных жанров, как дифирамб или ода, то по отношению к ним «субъективный», «внутренний» элемент (понимаемый, разумеется, весьма широко)8 уже не выдвигается в качестве главного признака, так как «субъективность на этой ступени как бы не имеет еще своего собственного голоса и вся вполне отдается тому высшему, которое осенило ее...»9 В ранней советской поэзии мы и наблюдаем резкий уклон в эту сторону.
Конечно, когда поэтическое творчество тех лет приравнивалось к одному величественному гимну, когда многочисленные стихотворения, с большим или меньшим правом названные одой, дифирамбом, генеалогически достаточно прямолинейно связывались с опытами Ломоносова или Державина, – то во всем этом было немало и чисто метафорической превыспренности и слишком поспешных, поверхностных аналогий. Нет, создавая «Оду революции», Маяковский отнюдь не ослаблял своего, пожалуй, даже слишком бурного натиска на «старье», и писалось это стихотворение целиком под знаком XX, а не XVIII столетия. Обозначение «ода» не было в данном случае точным жанровым определением, служило скорее лишь неким общим ориентиром. Но в качестве такого ориентира оно приобретало уже принципиальное значение, становилось как бы синонимом тех сходных художественных тенденции, которые весьма явственно проступают и в других стихотворениях Маяковского, и в лирике Демьяна Бедного, и в основном потоке стихов первых лет революции, взятом в целом. До некоторой степени мы вправе говорить о чрезвычайно интересном с историко-литературной точки зрения процессе интенсивного развития таких сторон и форм лирической поэзии, которые в ближайший предшествующий период нередко оказывались в забвении (вспомним, например, что во времена Белинского и еще несколько ранее ода считалась жанром, обреченным на полное отмирание) и которые теперь вновь были призваны к жизни, подвергнувшись, разумеется, обновлению, переосмыслению, «переплавке». И все же развитие это не шло, да и не могло идти в обход крупнейших художественных открытий, которыми была отмочена поэзия XIX века. Уж если обязательно искать прецеденты в прошлом и проводить аналогии, то придется признать, что в «Оде революции» или «Левом марше» Маяковский, условно говоря, не только в чем-то имитировал «высокий штиль» одической поэзии Державина, но и отталкиваясь от ее архаики, усваивал, «перенимал» гораздо более свободную манеру патетического монолога, представленного такими образцами, как «Клеветникам России» Пушкина или «На смерть поэта» Лермонтова, причем, с этими последними у него, Маяковского, было, в конечном счете, больше точек соприкосновения. Нельзя, однако, не заметить, что названные стихотворения занимали все же особое место в лирике Пушкина и Лермонтова. Ведь главные свойства этой лирики складывались преимущественно на другой основе и были связаны с той поразительной проникновенностью во внутренний мир человеческих переживании, которой Белинский придавал важнейшее значение, в которой видел одно из главных завоеваний всей «новейшей» поэзии. И вот это-то завоевание, стоившее стольких усилий и сопровождавшееся целым рядом производных художественных открытий, на какое-то время утрачивало свою ведущую роль в исканиях ранней советской поэзии, которая заметно тяготела к иным, менее «субъективированным» формам. Индивидуальный голос поэта обычно звучал очень отчетливо. Но в самом содержании его речи зачастую тщательно изгонялось все подчеркнуто личное, и поэт, по выражению Белинского, весь вполне отдавался тому высшему, которое его осеняло.
Преобразования, таким образом, шли вглубь, они касались структурных принципов, определяли особенности метода. И этому предпочтительному типу поэзии, общему ее «настрою» вполне соответствовал основной круг тем и мотивов. Многие темы, по традиции считавшиеся главным достоянием лирики, подвергаются самому суровому остракизму. Мишенью же для особенно ожесточенных нападок становится такая тема, усиленно культивировавшаяся лириками всех времен и народов, как тема любви. Даже Н. Полетаев, поэт отчетливо выраженного лирического склада, в одной из своих статей весьма скептически отзывается об этой теме, демонстративно противопоставляет ей работу дворника, гораздо более достойную, по мнению Полетаева, поэтического внимания, чем набившие оскомину любовные «охи» и «ахи»10.
Было бы неверно придавать высказываниям такого рода лишь чисто литературное значение. Стремление кардинально пересмотреть в свете революционных преобразований вопросы быта, морали, личного поведения – характерная черта эпохи. «Любовь приносит много тревог и боли. Разве теперь время говорить о ней?»11 – в этих размышлениях Павла Корчагина отразилось довольно распространенное представление о необходимости самоограничения, отказа от личного во имя интересов общества, революции. – На страницах очерков Л. Рейснер, печатавшихся в 1918-1919 годах в периодике (отдельным изданием вышли в 1924 г.), мелькает фигура одного из командиров Красной Армии, настроенного сурово, почти аскетически, склонного замыкаться в «душевном остроге»12. И хотя автор спорит с этим персонажем, ведет повествование в иных, приподнято-романтических тонах, все же в обращении к представителям молодого поколения – рабфаковцам -Л. Рейснер во многом готова разделить радикализм времени: «Это буйный, непримиримый народец материалистов. Из своей жизни, из своего миросозерцания он со спокойным мужеством выкинул все закономерности и красоты, все сладости и мистические утешения буржуазной науки, эстетики, искусства и мистики. Скажите рабфакам „красота“, и они – свищут, как будто их покрыли матом. От „творчества“ и „чувства“ – ломают стулья и уходят из зала. Правильно»13.
Вот отсюда, из гущи самой жизни проникали эти настроения в литературную среду, п поэзия достаточно энергично заявляла о своем нежелании углубляться в любовные и в иные «сладкие» душевные переживания. Прежде всего такое нежелание проявлялось в чисто негативной форме: «личная тема» (рассматривавшаяся как «мелкая», «неинтересная») просто не находила никакого отражения в стихах и на страницах множества поэтических сборников, которые печатались в те годы. Настороженность, враждебность ко всему интимному выражались и несколько по-иному: характерные приметы «жизни души» назывались, но лишь для того, чтобы подвергнуться отрицанию и осмеянию. Впрочем, здесь могли быть существенные оттенки, ибо отрицание это далеко не всем давалось легко и порой звучали «жертвенные» ноты. Когда В. Александровский признается: «Не было жизни личной в эти дни...»14, то он весьма далек от какого-либо полемического пародирования. Поэт даже не столько констатирует отсутствие «жизни личной», сколько – вопреки прямому смыслу своих слов – как бы расстается с ней, вынужденно от нее отказывается, причем делает это с большим внутренним сопротивлением, нескрываемой грустью.
