Текст книги "Хождение за три моря"

Автор книги: Анатолий Соловьев

Голова португальца исчезла в трюме. Он или останется в своей каюте, или поднимется по кормовому трапу на палубу, чтобы попытаться разыскать русича. Пребывать в неведении относительно врага слишком опасно. Хоробрит вышел из укрытия и направился к рулевому помещению, где сейчас находился капитан, давая последние наставления рулевым. Он остановился возле индуса и стал расспрашивать его о дороге от Умри до Бидара. Капитан отвечал охотно, у него была слабость – показывать свою осведомлённость. Слушая, Хоробрит не забывал искоса следить за кормовым трапом. Так и есть, скоро на нём показалась голова Диего Децы. Было уже довольно темно. Закончив свои работы, с палубы разбредались матросы. Поколебавшись, Диего спустился вниз. Но там сейчас вахтенный зажигает фонари, освещающие проход. И там же возле палубного трапа укладываются спать матросы. Простившись с капитаном, Хоробрит отправился к коновязи. Что сейчас предпримет португалец?

Скорей всего, дождётся полной темноты и вновь проверит, в каюте ли русич. Но не найдёт его там и станет искать на палубе. Хоробрит устроился возле коновязи, откуда ему были видны все выходы из трюма на палубу. Наступила ночь. Зажглись в небе звёзды. На носу тавы вперёдсмотрящий зажёг фонарь. То же сделал второй рулевой на корме, потом он прошёл к средней, самой большой мачте и повесил ещё один фонарь над люком. Слабый свет едва рассеивал темноту. Но в море он виден далеко. У коновязи шумно вздыхали и переминались лошади. Хоробрит притаился возле Орлика, верный жеребец изредка тыкался ему в плечо мягкими шелковистыми губами. Где-то впереди и позади тавы невидимые в ночи плыли корабли купеческой флотилии, которую уверенно вёл знаменитый лоцман Ахмад ибн Маджид. Прямо по носу в море виднелся огонёк кормового фонаря ближнего судна.

Хоробрит едва не прозевал появления португальца. Тот выскользнул из среднего люка, остановился на мгновение возле мачты, озираясь, и, крадучись, отправился на корму. Скоро темнота поглотила его. Предугадать действия дона Диего не представляло труда. Скоро он появится у коновязи. Здесь самое шумное сейчас место. Лошади всегда беспокойны, стучат копытами, фыркают, взвизгивают.

Португалец появился со стороны кормы. Держа саблю наготове, он осторожно шёл вдоль борта. И едва не наткнулся на распростёртое между коновязью и тюками тело. Отпрыгнув назад, дон Диего замер, пристально вглядываясь в неподвижную фигуру. Покойник или спящий? Может, конюх заснул прямо на палубе?

– Эй, кто это? – шёпотом окликнул он.

Но фигура не пошевелилась, и обычного храпа не было слышно. Лошади вели себя тревожно. Каким образом здесь оказался покойник? В темноте трудно было разглядеть, кто это. Пришлось шагнуть поближе. Диего склонился над телом.

И вдруг труп ожил. Молниеносно взметнулись вверх две руки, обхватили шею португальца. Он рванулся. Но Хоробрит не выпустил жертву. Пальцы его продолжали душить с яростной силой, скручивая шею дона словно стальными тисками. Португалец не мог произнести ни звука, рухнул на колени, слабеющими руками попытался вынуть саблю, но не успел. Свет ночных звёзд померк в его глазах, дыхание прервалось. Лошади сбились в кучу, насколько позволяла привязь, фыркая и прядая ушами. Они почуяли смерть. Лишь Орлик вёл себя спокойно. На палубе так никто и не появился. Вперёдсмотрящий был заслонён от коновязи грудой тюков. Хоробрит поднялся, не теряя времени перевалил труп через борт. Звук плеснувшей воды показался оглушительным. На кормовом мостике в свете фонаря появился рулевой, прислушался, крикнул:

– Эй, что там упало в воду?

Но ответа не было. Подождав немного, матрос окликнул вперёдсмотрящего. Тот отозвался, что тоже слышал плеск, кажется по правому борту.

– Ну так сходи посмотри, что там случилось? Почему лошади тревожатся?

– Может быть, морское чудовище утащило коня? – предположил вперёдсмотрящий.

О морских чудовищах, обитающих в глубине океана и порой всплывающих на поверхность в поисках жертвы, наслышаны все жители побережья. Поэтому ничего нет удивительного в том, что догадка матроса напугала и рулевого. Он ударил в медный колокол, висящий возле фонаря. Нижняя палуба мгновенно наполнилась шумом, криками. Наверх стали выскакивать матросы. Появился и капитан. Но Хоробрита здесь уже не было. Незаметно спустившись по носовому трапу, он открыл свою каюту и улёгся на лежанке. Вскоре в помещение вбежал капитан с несколькими матросами. Один из них нёс фонарь.

– Ты здесь, чужеземец? – крикнул капитан.

– Сплю. А что случилось?

– Пропал португалец. Его нет в каюте! Ты когда видел его в последний раз?

– Вечером. Он гулял вдоль борта.

– О, аллах! Куда же он делся? Эй, откройте все помещения, обыщите палубу! Беда пришла, чужеземец!

– Для тебя какая беда? – зевая, поинтересовался Хоробрит.

– Какая? Пропал человек с моего корабля. В команде тридцать матросов. Языков не удержат. Скоро по всему Камбею разнесётся слух, что на моей таве исчезают пассажиры! Мне перестанут доверять, русич! О, аллах!

Странно, индус был последователем учения бхакти, а поминал аллаха, как мусульманин. Видимо, мусульманская среда повлияла на его привычки. Горе его и на самом деле было велико. Бедный маленький капитан не подозревал, кто был причиной его несчастья, и остался в совершенном неведении относительно того, что, возможно, его беда на несколько лет отодвинула беду Индии.

Утром он, горестный, подошёл к Хоробриту и сказал, что португальца не нашли и придётся в Камбее сообщить начальнику охраны города об исчезновении дона Диего.

– Один Всевышний ведает, что будет, – уныло добавил он, – я могу разориться.

Чтобы хоть как-то утешить несчастного, Хоробрит произнёс любимую поговорку Ходжи Насреддина:

– У кого шаровар нет, у того и сто богатырей их не снимут.

Оказывается, капитан был любителем народной мудрости и незамедлительно отозвался:

– Ты прав. После бури за чекменём не бегают!

Хоробрит вновь пролил бальзам на душевную рану владельца тавы:

– Умный говорит – пословицами сыплет.

Индус этой поговорки ещё не знал и приободрился. Окончательно развеселился он, когда Хоробрит выдал ещё одно изречение мудрого старика:

– В своей норе и мышь – лев! – И тут же добавил: – Зачем льву перина?

Капитан рассмеялся. И они, весёлые, отправились обедать.

За обедом владелец тавы сообщил, что утром они прибудут в Камбей.

– Завтра я постараюсь разыскать Кабира, познакомлю тебя с ним. Право, ты услышишь много интересного! Но мой брат бродяга, он любит странствовать по Индии и проповедовать бхакти. У него много учеников в разных городах.

Раннее утро только начало рассеивать синюю предрассветную мглу, как тава оказалась в гавани Камбея. Попрощавшись со славным капитаном и сказав ему, что он сам постарается разыскать Кабира, Хоробрит свёл на берег Орлика и отправился вдоль длинного мола на поиски судна, отплывающего в Чаул. В большой гавани было множество кораблей. Пристань напоминала базар – так на ней было шумно от разноязыкого говора, грохота якорных цепей, криков надсмотрщиков. Слышалась фарсидская, арабская, индийская, тюркская речь. В короткое время Хоробрит нашёл несколько кораблей, готовящихся отплыть в Чаул. Один из них уходил даже сегодняшним вечером. Хоробрит тут же сговорился с капитаном, молодящимся стариком с крашенными хной волосами, и вручил ему золотой – полную плату в качестве задатка. В том, что капитан не отплывёт без него, Хоробрит не сомневался, много раз убеждаясь в честности здешних людей.

Время до вечера он провёл на улицах Камбея. Здесь не было той изнуряющей жары, что в Ормузе, зной смягчался многочисленными садами и парками, воздух освежали фонтаны. Их, кстати, Хоробрит видел у господаря Молдавской земли, куда ездил по тайному поручению государя Ивана, поручению столь секретному, что проведчик вспоминал о нём лишь мельком и тут же спешил забыть.

Далеко на востоке синели горы. Западные Гхаты, как пояснил ему пожилой индус. Там клубились сизые тучи, плащом окутывая могучие плечи гор. Заснеженные вершины, подобно гордым седым главам, поднимались выше облаков, что производило странное впечатление, словно вершины существовали самостоятельно. Бродя по городу, на площадях и рынках которого звучала разноязыкая речь, Афанасий заметил, что индийцы стараются держаться особняком, не смешиваясь с персами и другими мусульманами. Кроме всего прочего, князь Семён наказывал ему:

– Душу народа постичь надобно! В сём нужда не менее великая, допрежь казны и войска чуй. Воинов в народе набирают, какой у воинов дух, то по мирным людям видно. Ежли парубки малые деревянными сабельками машут, воинствуют, стало быть, и душа у народа воинственная.

Князь Семён был прав. Проезжая по Персии мимо становищ племени чернобаранных, Хоробрит видел, как упражнялись в воинском мастерстве подростки. Укрепив три прутика в ряд, они с пятидесяти шагов старались сбить их все одной стрелой из детского лука. И удавалось это им довольно часто. Среди упражнявшихся были и малыши, которые и ходили-то ещё неуверенно, но уже держали лук. Один пятилетний ребёнок сумел увернуться от трёх стрел, и только четвёртая опрокинула его. Правда, на стреле вместо наконечника прикреплён войлочный кружок. Но удар, видимо, был болезненным. Малыш сморщился, закряхтел, но не заплакал. Зато чернобаранные ныне считаются лучшими воинами во всей Передней Азии. Хорошо, что этот народ невелик.

В Камбее дети не махали сабельками, они играли в какие-то свои тихие игры: бегали взапуски, ловили мяч, у девочек были куклы. И лица многих встреченных индусов не выглядели воинственными или угрожающими, а, напротив, были добродушны и мечтательны. Капитан тавы говорил, что они любят искать истину, но она представляется им мрачной. Об этом же упоминал и философствующий купец Мехмед, утверждая, что индийцам присуще горькое разочарование в земной жизни, они считают её только призраком истинного бытия. И что удивительно, это мнение разделяют даже цари.

– О, горе, к чему же служат царский блеск, роскошь и удовольствия, если они не могут предохранить человека от старости, от болезней, от смерти! Как несчастны люди! – так говорили величайшие из них.

А величайший из величайших Будда, чьё учение когда-то владело умами почти всех индийцев, возглашал: «После беспрестанного круговорота в бесчисленных формах существования, после бесчисленных перемен состояний, после всех трудов, беспокойств, волнений, страданий мы, наконец, свергаем с себя узы страстей, освобождаемся от времени и пространства и погружаемся в покой и безмолвие, в убежище от всех печалей и страданий, в ничем не нарушаемое благополучие – нирвану».

Зная, каким желаниям следуют индийцы, Хоробрит уже мог поворачивать назад, возвращаться на родину. Но во всём следует убедиться собственными глазами.

Он видел проезжающих по улицам Камбея разнаряженных мусульман-хоросанцев и легко угадывал в них воинов. А хоросанцы правили в султанате Бахманидов – самом могучем из индийских империй.

Но улицам Камбея беспрепятственно бродили коровы – священные для индийцев животные, они паслись и на лужайках, и никто не прогонял их прочь. Площади и перекрёстки были чисты, ухожены. Проезжая по городу рано утром, Хоробрит видел, как худые чёрные индусы в одних набедренных повязках старательно подметали улицы, убирали конский и коровий навоз. За ними присматривал конный надсмотрщик-перс. Как он объяснил Хоробриту, уборщики принадлежали к самой отверженной касте «неприкасаемых».

– Они всё равно что рабы, – уточнил грузный, раскормленный перс русичу, угадав в нём чужестранца. – Выполняют самую грязную работу! Видишь, у многих на лице повязки, – это для того, чтобы они не оскверняли своим зловонным дыханием благородных! Эй, вы! – взревел он, обращаясь к уборщикам. – Поторапливайтесь! Скоро на улицах появятся люди!

Он явно не считал «неприкасаемых» людьми. Но чистоту в городе наводили их жилистые худые руки. И именно среди отверженных было большинство сторонников учения бхакти. В чём скоро Хоробриту пришлось убедиться.

Когда поднявшееся солнце озарило город и наполнило благоуханный от цветущих растений воздух золотистым светом, навстречу Хоробриту прошествовал слон. На его спине сидел худенький смуглый человечек в белом тюрбане, управляя громадным животным с помощью палки и пронзительно крича попеременно на фарсидском, тюркском и индийском языках:

– Великий пророк Кабир на площади собирает людей! Будет объяснять им учение о любви к единому Богу! Спешите, дабы насладиться мудростью пророка!

Услышав слова погонщика, народ и на самом деле устремился к площади. Хоробриту пришлось задержаться возле брадобрейной, где толпились индусы, слушая сказителя. Возле него сидела крохотная обезьянка с медной кружкой в руке. Время от времени она обходила слушателей, и каждый бросал в кружку медную монетку. Сказитель, сидя на скрещённых ногах, монотонно раскачиваясь и закрыв глаза, наизусть читал:

 
Я пришёл в мастерскую к горшечнику.
Увидел: у круга стоит горшечник,
Трудится он, делает ручки к горлышкам сосудов
Из черепов царей и из ступней нищих.
На пути к истине – два храма:
Храм внешний и другой – храм сердца.
Доколе можешь, посещай сердце,
Ибо больше, чем тысяча храмов, одно сердце.
Пришёл человек и постучал в дверь к любимой.
Она спросила: «Кто ты?» И он ответил: «Это я».
Любимая сказала: «Тебе нет входа!»
И он ушёл. И странствовал целый год.
Наконец вернулся. И опять постучал.
И любимая воскликнула: «Кто у дверей?»
И он ответил: «Это ты, любимая».
И она сказала: «Пусть я войду».
И он вошёл.
 

Люди слушали сказителя в благоговейном молчании, и в этом молчании ощущалась душа народа.

На площади уже собралась многочисленная толпа. Здесь были и мусульмане, и индусы. Они окружали высокий помост, устланный камышовыми циновками. На помост стремительно вбежал человек с седыми кудрями до плеч, с лицом прекрасным и вдохновенным, словно освещённым изнутри пламенем. Оно приковало внимание Хоробрита беспрестанной игрой чувств, на нём отражались жалость и сострадание, искренность и великодушие, в то время как блестящие глаза оставались странно неподвижными. Он вскинул в приветствии руки. По площади пронеслось:

– Кабир! Кабир! Слушайте пророка!

Если только капитан тавы не обманывал, что Кабир – его родной брат, то это были самые непохожие братья на свете. Не приступая к проповеди, пророк наклонился к бедно одетой девушке, стоящей у помоста с кувшином в руке, попросил принести ему воды из бассейна. Девушка испуганно отшатнулась и прошептала:

– Но, господин, я неприкасаемая!

Кабир звучно возразил:

– Сестра! Я спрашиваю тебя не о касте, я просил лишь воды.

Толпа невнятно зашумела. Девушка, смущённо опустив глаза, подошла к водоёму, зачерпнула воды и, привычно прикрыв рот краем платка, подала кувшин Кабиру. Кто-то враждебно крикнул:

– Кабир, не смей пить воду из рук неприкасаемой!

Столь же враждебные голоса послышались в разных концах площади. Отверженная съёжилась, прикрываясь платком. Но, как бы в ответ на враждебность, донеслись и другие слова:

– Кабир нашёл истину!

– Нет ни брахманов, ни париев – всё это выдумки властителей.

Кабир подал кувшин девушке, поблагодарил её, вновь назвав сестрой, воскликнул, обращаясь к толпе:

– Что за радость – унижать людей, рождённых равными и свободными? Доколе привычки будут довлеть над разумом? Братья и сёстры! Я вижу здесь персов, тюрков, арабов – и спрашиваю себя: есть ли между нами разница? Мы все имеем одинаковую душу, тело, глаза, ибо мы все – творение Всевышнего! Мы одинаково чувствуем боль и радость, видим унижение в том же, в чём и другие, понимаем справедливость так же, как и другие! Истину можно уподобить цветку, аромат которого упоителен, а сам цветок прекрасен. Именно эти свойства заставляют высоко ценить его. Но, к сожалению, цветок нежен, он блекнет от легчайшего дуновения и отрывается от стебля. Что делается тогда с ним? Игрушка ветров, носится он по пространству земли, из стороны в сторону, покуда не обратится в прах. То же и с истиной! В руках грубых и злых людей она превращается в ничтожность. Бурные страсти враждебны ей, алчные помыслы гонят прочь мудрость – источник правды! Неужели истина не найдёт себе пристанища? Братья и сёстры! Пусть ваше сердце будет посредником между вами, а не брахман или мулла, ибо сердце лгать не может!..

В это время на помост взошёл нарядно одетый хоросанец в сопровождении двух стражей порядка. Он громогласно объявил, что по распоряжению правителя города Кабиру отныне запрещается выступать перед народом, ибо он подстрекает людей к неповиновению властям.

– Или займись своим исконным делом – ткачеством, или ступай прочь из города! – изрёк хоросанец. – Если не то и не другое, тебя ждёт тюрьма! Я всё сказал! Что ты выберешь?

– Свободу! – воскликнул пророк. – Я уйду из города!

Кабира Хоробрит слушал жадно. В его словах он нашёл то, что искал давно. Если столь разные люди, взращённые в разных землях и воспитанные несхожими обычаями, выходцы из народов, дотоле никогда не соприкасавшихся, рождённые от разных матерей, задаются одним и тем же вопросом и приходят к одинаковым заключениям, это может означать лишь одно – они правы.

Когда Кабир спустился с помоста, Хоробрит последовал за ним. Постепенно толпа редела. Скоро пророк остался один. Тогда Хоробрит и подошёл к нему, низко поклонился. Кабир встретил чужеземца пронизывающим взглядом, словно хотел проникнуть до самых глубин души чужестранца.

– Ты ищешь истину? – воскликнул он. – Я вижу, тебя снедает беспокойство! Кто ты?

– Русич. И хочу передать тебе привет от весёлого мудреца Ходжи Насреддина.

– Я слышал о нём и очень рад, что он знает меня. Но я ещё не встречал русичей.

– Ты узнаешь о далёкой северной стране Руси – моей родине, если согласишься отплыть в Чаул. Корабль скоро отходит.

Капитан ждал Хоробрита, и как только тот с Кабиром взошли на борт, велел убирать сходни и ставить паруса. Узнав, что с русичем плывёт знаменитый Кабир, араб отказался взять с него плату. На востоке уважают мудрость.

И опять бескрайний океанский простор в ярком солнечном свете, посвисты ветра, крик чаек и шум парусов. Плавание продолжалось шесть дней и оказалось гораздо легче предыдущего. Попутчиком у Хоробрита был мудрец. И все шесть дней они провели в беседах.

Уже в который раз Хоробрит рассказывал о своей стране, о борьбе с татарами, о православном христианстве, о жизни простых людей и бояр, об обычаях и обрядах, устройстве жилищ, о бескрайних просторах своей земли, о её лесах и могучих реках, леших, русалках, домовых. И в конце упомянул о волхве. Кабир слушал с детским увлечением, потом задумчиво сказал:

– Когда вы объединитесь, то станете могучим народом. Жаль, но бхакти вам пока недоступно, ибо вы народ, борющийся с внешним врагом, а тот, кто стремится победить своих противников, не может относиться к ним с приязнью. Но придёт время, и вы приблизитесь к совершенству, и тогда воспримете идеи бхакти в полной мере, ибо другого пути к миру и процветанию просто нет. Судьбы Индии и Руси схожи. – Он проницательно взглянул на Хоробрита, ветер развевал седые кудри, пророка. – Ты говорил, что волхв – Хранитель леса. Но и не только. Он хранитель памяти земли. Я думаю, ты ещё встретишься с ним, русич!

– Но он умер.

– Память земли не может умереть. Расскажи-ка мне какую-нибудь из ваших сказок. Ту, которую матери обычно рассказывают детям.

Не составляло труда понять, почему пророк обратился с этой просьбой: душа народа выражена в творчестве. Подумав, Хорабрит изложил Кабиру незатейливую историю про курочку Рябу. Жили-были дед и баба. И была у них курочка Ряба. Снесла курочка яичко, да не простое, а золотое. Дед бил-бил, не разбил. Баба била-била, не разбила. Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось. Дед плачет, баба плачет, а курочка кудахчет: «Не плачь, дед, не плачь, баба, я снесу вам яичко не золотое, а простое!»

От сказки Кабир пришёл в восторг и заявил, что стремление к умудрённой простоте есть путь к совершенству.

На другой день Афанасий спросил его, что нужно сделать, чтобы скорее обрести знания.

Кабир улыбнулся.

– Я ждал этого вопроса, русич, ибо по твоим глазам ясно, к чему ты стремишься на самом деле. Говорят, что раковина, желая заполучить драгоценную жемчужину, покидает морское дно и поднимается на поверхность моря, чтобы плавать с открытыми створками, пока на неё не падёт капля волшебного дождя света. Затем она погружается опять на дно и остаётся там, пока из дождевой капли не образуется светозарная жемчужина.

– Но я воин, Кабир! – невольно вырвалось у Хоробрита. – Я приучен убивать!

Мудрец вновь улыбнулся.

– Мне понятны твои сомнения: не лучше ли быть побеждённым, чем, убивая, победить? Ты уже пришёл к мучительному вопросу и ждёшь долгожданного слова. Но у меня его нет. Ты должен найти его сам. И тем ослепительнее будет победа над собственным несовершенством!

Спустя несколько лет, сидя под старым дубом-великаном, что растёт на тайной поляне и называется Духов дуб, под которым часто сиживал старый волхв, где сверкают молоньи и неостановочно вращаются Жернова Времени, Афанасий вспомнит Кабира и шепнёт ему слова благодарности за прекрасную притчу о капле волшебного дождя.

«И язь грЂшный привезлъ жеребьца в ЫндЂйскую землю, дошёл есми до Чюнеря богъ дал поздорову все, а стал ми сто рублёвъ[142]142
  То есть, содержание Орлика обошлось Афанасию и такую сумму. Она не просто большая, а очень большая. Умысел Хоробрита заключается в том, чтобы заставить задуматься того, кому предназначены записки, о расходах на конницу.


[Закрыть]... А изъ Чювиля пошли есмя сухом до Пали 8 дни до индЂйскыя горы[143]143
  Западные Гхаты.


[Закрыть]. А от Пали до Умри 10 дни, то есть городъ индЂскый. А от Умри до Чюнейря 6 дний, и тут есть Асатьхан ЧюнЂрьскыя индЂйскыя, а холопъ меликътучаровъ[144]144
  Мелик-ат-туджар – титул великого визиря Махмуда Гавана.


[Закрыть], а держить, сказывають седмь темь от меликтучара меликътучаръ. А сЂдит на 20 тмах[145]145
  То есть 200 тысяч.


[Закрыть], а бьётся с кафары 20 лЂт есть, то его побиютъ, то он побивает ихъ многажды.

Чюнеръ же град есть на острову на каменомъ, не дЪланъ ничим, богомь сътворенъ; а ходить на гору день по единому человЂку, дорога тЂсна, пойти нелзя.

Зима же у них стала с Троицина дни. А зимовали есмя в ЧюнЂйрЂ... а всюда вода да грязь. В тЂ же дни у них орють да сЂютъ пшеницу, да тутурганъ, да ногут, да всё съястное. Вино же у нихъ чинят в великы орЂсех – кози гундустаньскаа; а брагу чинят в татну. Кони кормять нохотом, да варять кичирисъ с сахаромъ, да кормять кони, да с масломъ, порану же дають шьшени. Во ИндЂской же земли кони ся у нихъ не родят, въ их земли родятся волы да буволы, на тЂx же ЂздЂть и товаръ иное возять, всё дЂлають».

Писал эти строки Хоробрит, тщательно обдумывая каждое слово. Это были первые данные о войске, которые он раздобыл, зимуя в Джуннаре. Но сообщить нужно не только о количестве воинов, но и о взаимоотношениях между местными боярами, князьями, о длительности войны, о съестных припасах для рати и для коней, во что одеваются воины (Хоробрит уже понял, насколько это важно), о привычках властителей, и о многом другом, но так, чтобы посторонний, кому случайно или преднамеренно попадут эти записи, не обнаружил бы в них ничего такого, что выходило бы за пределы обыкновенных путевых заметок. Что, например, с того, что он указал расстояние между городами? Ясно, что эти записи сделаны для тех купцов на Руси, которым эти данные неизвестны. Или то, что великий визирь бьётся с кафарами (неверными) двадцать лет? Это важно знать купцам, которые поставляют лошадей в Индию. Или то, что зимой, с Троицына дня, здесь всюду вода и грязь? Опять же предупреждение купцам, чтобы не приезжали в это время сюда.

По тот, кому предназначены эти записи, легко поймёт, что Махмуд Гараи, воюя двадцать лет, истощил свою казну, несёт потери в войске, что содержание конницы обходится неимоверно дорого, что правитель Джуннара хоть и подчинён Махмуду Гавану, но владеет неприступной крепостью, которую не взять никаким штурмом. Более того, предыдущая запись Хоробрита гласила, что вся двухсоттысячная рать Махмуда Гавана боса и не имеет иной одежды, кроме фаты[146]146
  Фата – кусок ткани обёрнутый вокруг бёдер наподобие юбки.


[Закрыть] на бёдрах. Для того, чтобы этой рати выступить на север, ей надо быть одетой. Где великий визирь возьмёт двести тысяч порток, рубах, сапог и прочего? Да ещё подтвердились сведения, полученные от попутчиков, что за зиму в Индии дохнет восемь лошадей из десяти, привезённых из Ормуза. А в здешней земле родятся только волы да буйволы, которые хороши для обоза, но не для стремительного броска конницы.

Подумав, Хоробрит записал ещё: «Ханъ же езди на людех, а слоновъ у него и коний много добрых. А люде у него много хорозанцевъ. А привозить их изъ Хоросаньскыя земли, а иныя из Орабаиьскыя земли[147]147
  Так Афанасий называет Аравию.


[Закрыть], а иныя ис Тукърмескыя земли, а иныя ис Чеготаньскыя земли, а привозять всё моремъ в тавах – ИндЂйскыя земли корабли».

Теперь сведущему человеку становилось окончательно ясно: переправить индийское войско можно только морем. Но сколько для этого понадобится судов? А если плыть только в один конец при исключительно благоприятной погоде более сорока дней, то одному судну нужно почти три месяца на один рейс. Продолжительность же времени между бурями – четыре месяца, то есть судно не сможет сделать более одного рейса. А тут ещё и пираты Гоа. У конканских раджей, враждебных Бахманидской империи, более трёхсот пиратских кораблей.

Хоробрит размышлял столь же напряжённо, как и при решении знаменитой задачи про критянина, утверждавшего, что все критяне лгуны. О сухопутье он решил не упоминать. Хотя ему было известно, что примерно сто лет назад в Индию по сухопутью прошли войска Тимура-Хромца. Они смогли одолеть Сулеймановы горы, пустыню Тар. Значит, там есть дороги через горные перевалы Гиндукуша. Но армия Тимура шла с севера на юг, она была одета, обута, закалена предыдущими походами, упоена победами и вёл её прославленный Потрясатель вселенной. Южные же армии на север никогда не ходили, несмотря на всю их многочисленность. Хоробрит расспрашивал многих сведущих людей, и никто из них не мог припомнить ничего подобного. Причина этого Хоробриту уже была ясна: южане не просто не готовы к походу на север, они никогда не смогут подготовиться. Их нельзя оторвать от родины. Они все полягут на заснеженных тропах Гиндукуша.

И всё-таки надо ехать в Бидар на встречу с Махмудом Гаваном. Один человек, если он обладает достаточной властью, может поворачивать колесо истории куда угодно. Великий человек легко может внушить народу мысль о походе на север, если не подозревает, что такой поход заведомо обречён. Оратор, обладающий даром красноречия, способен зажечь у народа надежду, вдохнуть в людей веру настолько, что даже задавленные унижениями и нуждой неприкасаемые могут воспрянуть в едином порыве. Таких случаев множество. Необходимо выяснить, насколько умён и опытен великий визирь Бахманидов.

Хоробрит и Кабир высадились в Чауле, куда хозяин судна привёз гуджаратские ткани, кокосовые (гуньдостанские) орехи и тростниковый сахар. Низкий песчаный берег, стволы пальм, согнутые от ветра, белая полоска океанского прибоя навевали на Хоробрита тоску.

В небольшом портовом городке многие обратили внимание на вдохновенное лицо Кабира. Здесь проповедь пророка слушал сам правитель города, жизнерадостный старик, любитель всяческих развлечений. Слушал он вначале благосклонно, согласно кивал, но затем голова старика опустилась на грудь и он благополучно задремал, а когда внезапно проснулся, ничуть не смутившись, подарил Кабиру горсть серебряных монет и пожаловался на свой гарем, где у него было больше трёх десятков жён и все ему до смерти надоели. Правитель предложил мудрецу стать его придворным философом, ибо, как он объяснил, проповеди хорошо усыпляют. Кабир был разочарован и от столь почётной должности отказался.

– Плотские утехи затмевали правителю разум в молодости и не оставили ему сил для размышлений в старости, – заметил Кабир, когда он и его спутник покинули дворец. – Потому здешние жители никогда не знали блага.

Выводы мудреца были, как всегда, кратки и точны, в этом смысле они были схожи с выразительными изречениями древних римлян, которые Хоробрит любил и часто повторял. Мульта пауцис – многое в немногих словах. Вокс попули – вокс дэи – глас народа – глас божий. Разумеется, об этих изречениях Кабир знать не мог, а когда Хоробрит назвал некоторые, пришёл в восхищение. Мудрец преклоняется только перед чужой мудростью.

Они отправились в город Пали. Поскольку Кабир был пешим и не захотел садиться на Орлика, то Афанасию пришлось вести жеребца на поводу. В пути они продолжили беседу.

Дорога сначала шла мимо возделанных полей, но скоро углубилась в джунгли. Хоробриту ещё не приходилось так близко соприкасаться с природой Индии. Его поразило буйство растительности, её неуёмная сила, ощущаемая на каждом шагу. Огромные деревья подступали к тропе, свешивая длинные лианы, похожие на извивающихся змей. Воздух был душен и влажен настолько, что не хватало дыхания и путники обливались потом. В ветвях прыгали обезьяны, раскачиваясь на хвостах, тараторя на своём непонятном языке, визжа и ссорясь. Это был весьма легкомысленный и беспутный народец. Разноцветные птицы тучами проносились над лесом. Мириады насекомых жужжали в листве. Густые заросли дымились испарениями. Через дорогу то и дело переползали змеи. Кабир предупредил, что эти твари для индусов – священные существа и убить змею – тягчайший грех. Приходилось порой останавливаться и пережидать, когда свившаяся кольцами кобра, лежащая на тропе, пожелает уползти. По если она не выражала этого намерения, Кабир вынимал из своей походной сумки блестящий шарик и показывал его змее. Блеск шарика притягивал взгляд кобры, она поднимала голову, раздувая шею, покачиваясь, следила за движениями Кабира немигающими полуприкрытыми глазами. Кабир добродушно просил почтенную змею-матушку удалиться и дать им пройти, уверяя её, что они мирные люди и никому не хотят причинить зла. Двухсаженная кобра слушала, беспрестанно высовывая длинный язык, шипела и уползала.

Беседы Кабира никогда не были пусты и бесцельны, как у заурядных праздных людей, которые в этом смысле напоминают обезьян. Он был прирождённым проповедником и страстным оратором. Для Афанасия многое прояснилось. Оказалось, например, что варны, которые он считал в некотором роде сословиями, являются лишь как бы берегами реки, распадающейся на множество рукавов, которые могут появляться или исчезать, но сближение между ними невозможно. В варнах существует множество каст, разделённых запретами, главные из которых – запрет на совместный приём пищи и на заключение браков. Если же мужчина и женщина разных каст соединили свою судьбу, то каждый из них терял свою касту и они образовывали новую.

– Недаром о каноджиских[148]148
  Каноджи – область в среднем течении Ганга.


[Закрыть] брахманах говорят: «Три каноджиских брахмана – и тринадцать очагов!» – насмешливо говорил Кабир, давая понять, насколько ему отвратительно подобное отчуждение людей.