Текст книги "Хождение за три моря"

Автор книги: Анатолий Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Хоробрит решительно взял руку отшельника, сжал. И почувствовал, как что-то тёплое переливается в него, наполняя тело необычайной лёгкостью, многократно усиливая зрение и слух. Он перевёл взгляд на пол, и тот словно разверзся перед ним, возникла чёрная пахучая плоть земли, в ней слышался шорох, шипение, потрескивание. Земля разверзалась всё шире, глубже, из нутра её стали выплывать огоньки, чёрная жирная плоть корчилась, напрягаясь. Афанасий чувствовал животворящую силу, обонял густой дух, исходивший из могучего лона. Уши наполнились стонами земли, рождающей мириады ростков новой жизни, пробивающихся наверх, к свету, чтобы превратиться в деревья, травы, цветы. Рука волхва вздрогнула и ослабла. До Афанасия донёсся тихий удаляющийся шёпот:

– Придёшь к дубу... Там под валуном родник с живой и мёртвой водой... Лес береги... он кормилец... Там... в земле... покой...

Старик потянулся, выгнулся, замер с открытыми глазами, в них уже ничего не было, лишь пустота. Волхв скончался.

И тотчас ледяной ветер распахнул двери избы, загасил пламя очага, незримые существа заметались в ней, слышалось множество шаркающих крыл. Вскрикнул зайчонок, каркнул ворон. В лесу что-то ухнуло и застонало. Завыли волки. Кто-то заслонил дверной проём и заглянул в жильё. Пахнуло смрадом заклёклой шерсти. Афанасий увидел неведомое обросшее шерстью существо, похожее одновременно на медведя и на человека, глаза странного чудовища горели желтоватым огнём, а лицо было сумрачным и опечаленным. Лесное зверьё и духи земли пришли проститься с последним волхвом. Звуки, доносившиеся отовсюду, – всё было плач и стенания.

– Он не умер, – сказал Хоробрит лешему, не решавшемуся зайти в жильё своего друга. – Он ушёл в землю. Придёт время, выйдет из неё. – И повторил: – Ушёл он.

На столешнице лежала рукопись, обрываясь на фразе: «Въ лЂто[82]82
  Символ «Ђ» заменяет устаревшую букву «Ять». Примеч. bookdesigner’a.


[Закрыть] 6983 года...» До названного волхвом времени оставалось больше шести лет.

Зачем старик сказал, чтобы Хоробрит стал страхом? Афанасий привычно попытался наложить крестное знамение и произнести молитву, но рука и губы словно очугунели, он не смог пошевелить ими.

«Въ лЂто 6983...

Того же году обретох написание Офонаса тверитина купца, что былъ в Ындеи 4 годы, а ходил, сказывают, с Василием Папиным...

Львовская летопись».

По возвращении Хоробрит доложил князю Семёну о смерти волхва, умолчав лишь о том, что произошло с ним в избе в отсутствие Кирилла. А тот, сидя рядом, смущённо сопел, кряхтел, опуская глаза, словно чувствовал себя виноватым. Когда Хоробрит отправился домой, богатырь конфузливо сказал, что в случившемся на поляне есть и его грех.

– Какой грех? – удивился глава Тайного приказа.

– Чуй, князюшко, когда наладил меня кудесник из жилья, понудилось мне справить малую нужду, а был я в обиде. Подошёл к углу избёнки и полил на него. А жило-то волхва, видать, на святом месте стоит. Тока пырснул, слышь, зашипело вокруг. И пропала избёнка! Тут волки завыли, вороны закаркали, медведь заревел. Страсти господни! И вижу, князюшко, что стою я возле дубочка и держусь дланью за здоровенный сук. Испужался. Оглядываюсь, где я, батюшки? Ни избы, ни Степана с лошадьми, ни наших жеребцов – ничого! Перекрестился я, начал молитву творить. И Господу и Пресвятой Богородице. Простите, мол, мне сей грех тяжкий, поделом мне, окаянному! Спаси и помилуй, не буду я больше, Господи, не знал я, што сие место святое! Вдруг чую, лошади поблизости фыркают. Кинулся через кусты, смотрю: Степан в своих санях сидит, жеребцы овёс жуют, к осине привязанные. А место не то. Степан очумелый, белей снега, ажник трясётся, кричит, где мы? Куда изба пропала? Где Офонасей? Тут ветром понесло, будто стая птиц близёхонько пролетела. Лиса затявкала, филин прокричал. Давай мы со Степаном кликать Офанаса. Вдруг кусты затрещали и вывалился к нам Офанас, весь белой, страшной. И молчит. Мы к нему, что, мол, случилось, где мы? Он к Орлику подошёл, а тот от него пятится, глазо косит, храпит. Еле успокоили жеребца. Сел Офанас и говорит: ехайте за мной. Прямёхонько и вывел нас на дорогу. Я поопасился ему глаголить, што по моей вине замятия случилась. Тако зарёкся я малую нужду в божьем месте справлять.

– Ну, твой грех невелик, – возразил князь, улыбаясь в бороду. – Лишь бы у тебя всё цело осталось.

– Вроде бы цело, – стыдливо пробасил Кирилл, – да ослабел в череслах. Раньше, бывало, дубовую бадейку на ём вздымал, а ныне хоть вокруг перста наматывай. Тако испужался!

Про этот случай князь Семён рассказал государю, и тот впервые за долгое время рассмеялся. Но смерть волхва огорчила Ивана. Он был ещё молод, в таком возрасте надежды приобретаются легко, а расстаются с ними трудно. Вознамерившись узнать будущее, Иван прежде всего хотел оправдать себя перед женой, братьями, новгородцами. Смерть волхва лишила его этой возможности.

Но череда событий, одно значительнее другого, отвлекла его. Прибыл посол германского императора Фридриха фон Поппель. Через седмицу явилось посольство от Ширванского хана Фаррух-Ясара.

И в ту же ночь умерла Марья Борисовна.

На похороны приехал её брат великий князь тверской Михаил Борисович с воеводой Захаром Бороздиным. Архиепископ Геннадий прибыть не смог, заболел. Несмотря на цветущий вид, прихварывал владыка часто. Семён Ряполовский подозревал в том расчёт.

Похоронили царицу в Воскресенском женском монастыре, основанном ещё преподобной Ефросиньей, женой Дмитрия Донского, здесь же упокоенной. С того времени и повелось хоронить великих княжон в склепах Воскресенского монастыря. Два дня над Москвой стоял колокольный звон. Отпели покойницу, снесли в подвал, уложили в каменный гроб, закрыли крышкой. Плакал Михаил. Тёр глаза хмурый Иван, держа за руку малолетнего сына Ванятку. Справили поминки. Вечером того же дня Иван встретился с воеводой Бороздиным. О чём они говорили – осталось неизвестным: в сенях стоял рында Добрыня и никого не пускал. Князь Ряполовский и Степан Дмитрия Квашнин находились неподалёку, ожидая на всякий случай вызова к государю. Но его не последовало. Они лишь слышали, как воевода Захар Бороздин, выйдя в сени и прощаясь с Иваном, прогудел:

– Всё исполним, государь.

Утром к Ивану явился Михаил Борисович, молодой, статный, стройный воин. Великие князья уединились.

Смерть – дело житейское, тем более давно ожидаемая. Потому, сколько бы ни владела сердцами мужчин скорбь, заботы – прежде всего. Да и не так уж они часто виделись, а Михаилу не хотелось задерживаться в Москве. Иван и Михаил были сдержанны в проявляемых чувствах, но не угрюмы. Русый большеглазый шурин опять говорил, что нужно брат за брата стоять, друг друга крепко держаться. Но тут же добавил, что следует подтвердить договор между ними, заключённый четыре года назад, устанавливающий полное равенство великих княжеств – Московского и Тверского. Это была старая песня, в ту же дуду дудели его отец и дед. Ну, и кого же они увлекли своими призывами? Иван отвечал уклончиво, обещаний не давал. Это рассердило Михаила.

– Зять любит взять! – укорил он с запальчивой прямотой. – Забыл, как мой батюшка посылал Захара Бороздина с ратью отстоять престол московский от твоего двоюродного дяди Юрия Шемяки? Благодарности нет в тебе, Иване! Не сидеть бы тебе на московском княжении, не величаться ныне государем, ежли бы не Тверь! А ты хочешь её под свою руку прибрать. Смотри, как бы не подавиться!

Вскипел и Иван, зло сказал:

– Укорство мне твоё до одного места, прости, Господи, мою душу грешную! Как ты мыслишь «брат за брата стоять», коль разъединение сам чинишь? Руси приспело время быть под единой рукой. Тогда только от татар освободимся...

– Но почему нам не собраться в единый кулак? – в отчаянии крикнул Михаил. – Что тому мешает?

– А то мешает, что мы разные. Чел «Слово о полку Игореве»? Три века с той поры минуло, как призывал сочинитель к объединению! Внял кто из киевских князей? Как ходили всяк со своей ратью в походы, так и до сё ходят. Оттого Русь Киевская угасла. Сам того не ведая, Михаил, ты погибели нынешней Руси желаешь.

– А вспомни битву великую на Калке. Там князья киевские разве не сообща действовали?

– И что с того получилось? Триста князей тогда монголы досками задавили! Вдумайся, князь, – триста! Так был ли то единый кулак? Сообща – это ещё не сплочённо. Сплочённость появится, ежли войско едино. А для этого Руси самодержавие требуется! Иного пути не было и не будет! Баско глаголешь, князь, а не ведаешь, что многими головами думать хорошо, но управлять надобно одной головой! Господь указал: этой головой быть Москве!

– Одна голова – самодурство. Так мыслю.

– Самодурство не от ума, а от глупства. Тут ты прав. Но самодуру укорот немалый есть: митрополит увещует, дума боярская опричь выступит, недовольство народное образумит. Не от великого глузда сие ты рёк. Повторю я тебе: обороти свой взор назад, много ли брат за брата стоял, друг за друга держался? А распрей сколько было? Вот и сравни.

– Добро, – угрюмо молвил Михаил, вставая со скамьи, – пусть сие рассудит вседержитель наш! – Он перекрестился на образа.

Иван тоже поднялся и перекрестился.

– Не явишься, Михайло, под мою руку, – силой заставлю. Поперёк судьбы не становись – поломает.

Обиделись князья друг на друга и разошлись. Каждый своей дорогой. Камо грядеши?

Как и предупреждал Холмский, рыцарь фон Поппель просил руки одной из дочерей Ивана для малолетнего племянника государя германского Фридриха.

Фон Поппель, ражий мужчина с бычьей шеей и рачьими глазами, в широком плаще, длинноносых туфлях с серебряными пряжками, долго кланялся, мел перед собой шляпой с перьями, на что Степан Квашнин заметил:

– Ну чисто кочет.

Наконец рыцарь гордо выпрямился, громогласно объявил толмачу то, о чём Ивана уведомлял ещё Холмский.

– Фридрих, император знатный среди прочих государей, первым объявит кесарям всех известных ему стран, что отныне князь московский величается королём и равен другим государям! – перевёл толмач последние слова рыцаря.

Они на Ивана впечатления не произвели и даже рассердили. Ишь, какой-то там император ему из милости благоволение оказывает, как кость собаке. Иван велел толмачу поблагодарить за любезное предложение Фридриха и напомнить, что дочь его ещё малолетняя.

– А что он говорит о величании князя московского королём, то передай слово в слово, что мы Божию милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а доставление имеем от Бога, а не от чужестранного императора! Мы их поставления и прежде не хотели, так и теперь не хотим!

Фон Поппель опять кланялся, подпрыгивал, махал перед носом шляпой. Бывшие на приёме бояре посмеивались в бороды, глядя на ужимки рыцаря, им привычна величавая дородность и степенство, изобличающие основательность, а не кривлянья обезьяньи.

Посол же ширваншаха[83]83
  Ширваншак – такой титул носил шах Ширвана.


[Закрыть] Хасан-бек был величав и дороден, в серебристой чалме, халате, шитом золотом, опоясанном голубым широким кушаком. Понравился Ивану взгляд посла – умный, быстрый, спокойный. Передал Хасан-бек просьбу своего повелителя прислать ему охотничьих кречетов, поскольку он проведал, что на Руси они водятся. Разумеется, цель посольства состояла не только в этом, хотя просьба немалая. Соколиной охотой развлекались и в западных странах, и в Крыму, и в Персии, и в Чагатае. То была поистине королевская потеха. И почти ко всем дворам соколов поставляла Москва, и были они дороги. Кража сокола необученного каралась как угон княжеского коня, а обученного – приравнивалась к стоимости морской ладьи. С другой стороны, дружба с кавказским правителем была многообещающей, ибо шах Ширвана водил приятельство с шахом Персии Узуном Хасаном. А тот враждовал с турками, захватившими Константинополь.

Вручил шемаханский посол подарки шаха государю Руси: ларец дивной работы, наполненный жемчугом, тюк бархата и тюк шёлку, два ковра «вельми чюдных» с искусными изображениями городов, рек, кораблей, а в середине – вышитый портрет шемаханской царевны – как бы намёк Ивану, оставшемуся вдовым.

Иван спросил у своего сокольничего Патрикеева, сколько сейчас соколов молодых обучается охоте, и когда тот ответил, что девяносто, велел всё отдать в отдарок ширваншаху. Гостинец был необычайно щедрый, Хасан-бек рассыпался в благодарностях. Да и то. Охотничьи птицы с севера считались самым желанным подарком для восточных владык. Там каждый султан, эмир, шах и даже беки держали сокольничего – распорядителя охоты. Тут же Иван повелел отправить в Пермский край, где водились самые крупные соколы, охотников для ловли молодых кречетов.

На приём Хасан-бека Семён Ряполовский привёл и Хоробрита, чтобы тот слушал и вникал. Обрадованный успехом своей поездки, посол раскрыл главную цель её, подтверждая то, что Иван уже знал.

– Мой повелитель Фаррух-Ясар, да осчастливит его аллах на многие годы, – союзник мужественного и мудрого шаха Ирана Узуна Хасана, да благословит его небо, который сейчас в Тебризе и готовится воевать с султаном османов Мехмедом, овладевшим последней христианской империей Трапезундом. Государю Руси должно быть известно: шах Персии – зять православного императора Трапезунда Давида Комнина, поэтому он враг турок. Ему нужны союзники. Зная о могуществе Московии, шах Узун Хасан попросил моего повелителя Фаррух-Ясара, пусть никогда не зайдёт над ним солнце, узнать, не согласится ли государь Московии стать союзником Узуна Хасана и одновременно шаха Фаррух-Ясара, да смилуется над ними аллах!

При последних словах посла Иван поднял голову, взглядом нашёл Хоробрита и ласково кивнул ему. Он велел Семёну Ряполовскому, чтобы Хоробрит присутствовал на приёме шемаханского посла. По тому, с каким напряжённым вниманием проведчик слушал Хасан-бека, было видно: он не только хорошо понимает персидскую речь, но и осмысливает услышанное.

Послу Иван уделил особое внимание. Беседа продолжалась и за трапезой, на которую государь самолично пригласил Хасан-бека. Ел посол мало и осторожно, всё больше фрукты, мясного не употреблял, вина не пил, объяснив, что вера не позволяет. Обед был «без чинов», старшинство не блюли. Здесь все были близкие люди государя. Хоробриту было указано место возле дьяка Посольского приказа Василия Папина, который выполнял особые поручения Ивана, требующие осторожности. Кудрявый, голубоглазый Василий испытующе посматривал на Хоробрита, в его взгляде сквозило деликатное любопытство. Видимо, наслышан о проведчике.

Иван расспрашивал шемаханца о южных царствах – богаты ли тамошние земли, многочисленны ли народы, велики ли города и чем торгуют, незаметно направляя разговор к Индии. Хасан-бек отвечал охотно, надеясь обширностью сведений расположить к себе государя таинственной Русии, о которой в Шемахе ходили самые разные слухи.

– Держав там много, государь, – говорил посол, – но они не постоянны и часто перемещаются. – Заметив удивление на лицах русичей, не понявших, как державы могут перемещаться, пояснил: – Они много воюют между собой, отнимают друг у друга земли. Был такой султан Абу-Саид[84]84
  Султан из династии Тимуридов (1451—1469).


[Закрыть], потомок Тимура Хромца, правил в Чагатае, захватил восточный Иран и расширил свои владения до Кизилюм-моря[85]85
  Каспийское море.


[Закрыть]. И пошёл, восхищенный своей мощью, в Азербайджан, дабы простереть державу до Чёрного моря. Но встретили его в Муганской степи, что в Армении, Узун Хасан и Фаррух-Ясар, да приветствует их Аллах, окружили и пленили всё его войско. Ныне остался у Абу-Саида жалкий клочок Чагатая. Или Мирза Джеханшах[86]86
  Правил в 1436—1467 годах.


[Закрыть], правитель южного Азербайджана, который тоже решил усилиться, захватил Армению и западный Иран. Пошли на него Узун Хасан и Фаррух-Ясар и разгромили в Мушской долине. Джеханшах и сам погиб, и детям своим ни клочка земли не оставил, а мечтал о величии.

Хоробрит, слушая посла, догадывался, что тот, нахваливая Узуна Хасана, подводит Ивана к мысли о полезности заключения с ним союза. Заинтересованность государя свидетельствовала, что слова посла достигают цели.

В Индии Хасан-бек не был, сказал лишь, что там несколько больших держав – страна Бахманидов, Виджанаягар, Гуджарат, Орисса – и много мелких княжеств, управляемых раджами. У Бахманидов вера мусульманская и там правят тюрки, пришедшие из Хоросана; в других государствах поклоняются святому Буте. Иван спросил, какое из государств самое могущественное.

– Бахманидское, – подумав, сообщил посол. – Там крепостей много и народу без числа. Тамошний султан ещё мал, а правит за него Великий визирь Махмуд Гаван, человек, говорят, очень умный и храбрый. Он воюет с Виджанаягаром и может выставить армию в пятьсот тысяч воинов и боевых слонов десять тысяч.

При последних словах посла князь Семён едва не подавился чёрной икрой. Вот рать так рать! Напустить бы этих слонов на татар.

Посольство Хасан-бека задержалось в Москве до весны. Ехать санным обозом на юг не только опасно, но и долго. Прибыли шемаханцы на большом корабле (едва успели до ледостава) из Дербента, где была зимняя ставка Фаррух-Ясара. От Дербента до Шемахи – столицы Ширвана – по горам два дня пути.

Слушая рассказы тезиков, Хоробрит отчётливо видел горы с тёмными ущельями, клубящиеся тучи над зелёными вершинами. Видения свои он считал игрой воображения, не более. Позже понял, что ошибся.

Один из ширванских купцов, прибывших с послом, оказывается, плавал в страну Гуджарат, что на побережье рядом с Персией. Он подтвердил слова купца из Ормуза Хаджи Лутфулло, что Индия покрыта лесами, которые зовутся джунглями, и чтобы попасть в Декан – так называются земли в глубине Индии, – нужно перевалить через горы, и дороги там очень опасны. Поэтому путь в глубь тамошних земель труден, и чтобы проникнуть в Декан, купцы собираются большими караванами, нанимают многочисленную охрану.

Князь Семён, слыша это, только бороду куделил и вздыхал, раздумывая. Уж не попросить ли государя направить с Хоробритом и Дмитрием хотя бы сотню добрых воинов? Но всех их купцами не представишь, товару для них не вдруг найдёшь. А с другой стороны, таким отрядом пробиться через джунгли можно, а Кавказ пройти, Персию? Тут-то и тысячи мало будет.

– Ничего, князе, прорвёмся! – успокаивал Афанасий главу Тайного приказа, ещё не зная, что прорываться ему придётся одному.

– Может, тебе вместо Дмитрия Кирилла взять? Аль попросить заодно и Добрынюшку. Втроём вы и до конца земли дойдёте! – обнадёживал себя князь.

– На них только глянешь, сразу поймёшь – воины. Такие богатыри сразу на себя внимание обратят – куда и зачем едут! Тут опас ещё больше.

Н-да, что так, что эдак. И поездку не отменишь. Разве что грамот всяких Хоробриту побольше дать.

Одно добро. Хасан-бек охотно согласился взять с собой московских и тверских купцов. Но не на своём корабле, а на русском. «Когда же отправляются в Московию послы, тогда все купцы, откуда бы они ни были, если только они приняты под их защиту и покровительство, могут свободно и беспошлинно ехать в Москву, это вошло у них в обычай»[87]87
  Так писал посол Герберштейп в книге «Записки о Московии».
  143


[Закрыть]. Так делали издавна. Вошло в обычай отправлять и русских купцов с посольствами – своими или чужеземными. Купцам это давало большую безопасность и возможность провезти часть товаров беспошлинно под видом посольского имущества. Да и посол извлекал выгоду, принимая купцов под своё покровительство: те были людьми весьма сведущими, а послу сведения – что воздух птице.

Наконец наступила весна. Подули сырые ветра, быстро съедая остатки снега, на тёплых взгорках появились первые подснежники. Набухли на деревьях почки, начали вскрываться реки. Дмитрий продолжал торговать в Твери, несколько раз наезжал туда и Хоробрит. Тверское купечество приняло их в своё «обчество», и они стали «пошлыми», то есть полноправными купцами, занесёнными в гильдейскую книгу с указанием суммы капитала в обороте. А до того Дмитрий числился в разгильдяях, то есть человеком вне гильдии.

В Ширван согласились поехать со своими товарами двадцать два русских купца, из них тверитян – одиннадцать. Был закуплен на совместные деньги корабль с каютой и трюмом. Товаром забили весь трюм – кожи, меха, сёдла, уздечки, шубы, пенька, мёд, воск, шерсть. Собирались же закупить в Ширване дамасские клинки, кольчуги, сукна, шёлк, благовония и другое. Если проведчики хана Ахмада и доглядели подготовку корабля к плаванию, то едва ли заподозрили в купеческих сборах иной умысел, кроме торгового. На корабль погрузили даже несколько коров, чтоб было чем питаться в пути, несколько бочек солёной рыбы и двести судаков «толщиной в локоть».

Хоробрит готовился к отплытию в Твери, он и Дмитрий везли с собой мелкую рухлядь: шубы бельи, меха куньи, однорядки. У всех купцов, плывущих в Ширван, товару не набиралось и на пятьсот рублей[88]88
  Летописи упоминают об ограблении торговых караванов в сто и более купцов, называя стоимость ограбленного в 1,5 – 3 тысячи рублей. А с Никитиным плыло не более двадцати двух купцов, и при этом везли они «рухлядь».


[Закрыть]. Шемаханский посол в это время находился в Москве. Отплыть с ним должен был и посол Ивана к Фаррух-Ясару, Василий Папин. Государь велел уведомить шаха, что Московия готова вступить в союз с Ширваном и Персией. Заключение договора должно было произойти после возвращения дьяка Папина в Москву.

На малом совете князь Семён высказал опасение, что оба судна – посольское и купеческое – в Казани, Великом Сарае или в Астрахани могут остановить для досмотра, начнут расспрашивать купцов, захотят и обыскать. Такое случалось часто. Правда, грабить при этом не пробовали.

– Главный опас для Хоробрита – в грамотах тайнописных. Найдут их, учинят допрос – кому писаны, что в них, почему тайно вёз, кто ты такой? Не поверят, что он купец.

Иван предложил письма Узуну Хасану и главному визирю бахманидского султаната Махмуду Гавану отдать для хранения послу, с тем чтобы тот в Шемахе вернул их Хоробриту. Дьяку Папину письма отдать было нельзя, потому что русского посла тоже могли обыскать. Особенно после похода на Казань.

Но оказалось, что посла ширваншаха тоже обыскивали в Астрахани и в Великом Сарае.

– Как только узнали, к кому я направляюсь, – объяснил Хасан-бек, – забрали одно письмо, показавшееся им подозрительным. Меня отпустили, когда я сказал, что еду в Московию за кречетами для моего повелителя.

Хасан-беку не стали говорить про тайнописные письма. Князь Семён лишь попросил его в случае опасности взять на свой корабль несколько русских купцов. Шемаханский посол это обещал. На следующем малом совете боярин Квашнин предложил дьяка Василия Папина отправить не с посольством ширваншаха, а раньше.

– Пусть остановится в Великом Сарае и в Астрахани, объявит там, что вслед ему плывёт посол из Шемахи с кречетами числом девять десятков, а птица сия нервная, а потому, мол, просит государь Руси Ахмада и Касима пропустить шемаханского посла вниз беспрепятственно «и порухи бы ему в том не чинили».

Иван согласился со Степаном Дмитричем. Вскоре Василий Папин явился в Тайный приказ со списком своих людей. Просматривая список, князь Семён удивился, обнаружив, что с Василием Папиным едет и его племянник, подьячий Митька Чёрный, известный всей Москве плут и мздоимец. Поговаривали, что он не гнушается и разбоем. Но из слухов кафтана не сошьёшь, а корыстолюбие его подтверждалось.

– Смотри, Василий, как бы беды с ним не нажил. Оставь его в Москве, озорника. Удержу не знает.

– Я б оставил, – вздохнул тот, – да боюсь, без меня вовсе скурвится. А среди чужих людей не особо разгуляешься.

– Так-то оно так. Тогда присматривай за ним пуще глаза.

– Да уж постараюсь. – Но не было в словах дьяка уверенности.

Князь Семён только закряхтел и велел завтра привести Митьку.

Подьячий, рослый, ширококостный, с мрачным исподлобья взглядом, в добротном сукмане и в собольей шапке, явился. Если бы в это время в Тайном приказе оказался Хоробрит, то он сразу бы узнал в парне того самого разбойника, которого он отпустил с миром поздней осенью. Князю Семёну одного взгляда на Митьку было достаточно, чтобы понять, что такого не запугаешь. Чистый тать.

– Отец с матерью живы ли? – спросил он.

– Будто не знаешь, князюшко, померли в чумной год, – дерзко ответил подьячий.

– Жёнка, детишки малые есть?

– Не нажил ещё. Ты, князь, тайных дел управитель, должен и о сём ведать. – Ответ был ещё более нагл.

Конечно, глава Тайных дел многое знал, но на дерзость Митьки лишь бороду в кулаке смял, подумал, что такого ухаря в Москве оставить в отсутствии Василия – беды не оберёшься. Авось на чужой стороне утихомирится.

– Смотри, Митька, – промолвил он. – Ежли не в послух своему дяде пойдёшь, в Москву лучше не возвращайся!