Текст книги "Хождение за три моря"

Автор книги: Анатолий Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

– Нельзя же беспрерывно есть! – укорил он любимчика Керим-аги. – Тебе следует похудеть, почтенный!

Ночью, когда они отдыхали на душистом сене, Ходжа несколько раз вставал и колотил упитанного осла палкой. Тот обиженно ревел, стучал копытами. Под утро старик всыпал ему соломы. Ишак, проголодавшись, быстро подмёл её и, оставшись голодным, беспокойно забегал по деннику.

Когда в полдень в конюшню робко заглянул его хозяин, осёл встретил его таким неистовым рёвом, что Керим-ага в блаженстве закрыл глаза и в полном восторге воскликнул:

– Он произнёс десять «на»! Нет, одиннадцать!

– Это только начало! – успокоил его учитель Ходжа. – Если бы ты знал, почтеннейший, сколь трудно даётся учёба!

– А что он сейчас сказал?

– Жалуется на тяготы. Говорит, что его бьют палкой и мало дают ячменя.

Керим-ага ласково обратился к своему любимцу:

– Но ведь это для твоей же пользы, дружок! Слушайся своего наставника! А уж потом я вознагражу тебя всем, чем только пожелаешь!

Осел опять взревел и махнул хвостом сначала влево, потом вправо.

– Ну-ну, – грозно прикрикнул на него Ходжа. – Опять ошибаешься!

– Дорогой Ходжа, – умильно обратился к нему судья. – А когда ты соизволишь обучить меня?

– Скоро, – проворчал тот, осматривая обломанную палку, которой он колотил осла. – Как только новую палку вырежу.

Толстый судья забеспокоился.

– Зачем она тебе?

– Чтобы отвлекать от нехороших мыслей.

– Каких мыслей?

– Блудных, – пояснил Насреддин. – Во время ученья нельзя, чтобы в твою голову лезли непристойные картинки. Например, обезьяны с красным голым задом.

Керим-ага недоумённо воззрился на наставника, растерянно ответил, что он никогда не видел обезьян с голым задом.

– Посмотрим, – хладнокровно заметил Насреддин. – Если ты говоришь неправду, вот эта палка тотчас прыгнет ко мне в руки и, прости меня, почтенный, огреет тебя по спине. Ты согласен на такие условия?

– Конечно, учитель! Ха, обезьяна с голым задом! – Жирный Керим-ага хихикнул.

– Ещё и с красным. Запомни: с голым красным задом! Вечером приступим к обучению.

Судья торопливо выскользнул за дверь. Он очень спешил, иначе бы увидел, как Афанасий, изнемогая от хохота, упал на сено.

Когда Керим-ага вновь появился в конюшне, увесистая дубинка была уже вырезана и мирно покоилась возле стены. Судья покосился на неё, невольно почесал спину. Осёл вновь встретил его рёвом.

– Пять раз! – подсчитал судья. – Он хочет, чтобы его выслушали.

– Твой любимчик опять ошибся, – сказал Насреддин. – Он путается в количестве «иа». Он должен был произнести шесть «иа».

– А что значат шесть «иа»?

– Он хотел сказать, чтобы ты отдал мне два ахча, которые ты должен за вчерашний день. И ещё две монеты за сегодняшний.

Керим-ага безропотно вручил наставнику условленную плату. Насреддин спрятал деньги и сурово поинтересовался у судьи, не забыл ли тот уговор.

– Какой уговор?

– Не видеть обезьяну с голым красным задом.

– О да, конечно, – пробормотал тот и вдруг испуганно осёкся. Его глаза едва не вылезли из орбит. Керим-ага съёжился. И в это время дубинка, стоявшая у стены, внезапно прыгнула в руки Ходжи Насреддина.

– Так ты не видишь обезьяну с голым красным задом? – грозно спросил он.

– Н-нет, дорогой настав... Я... Ой!

Палка взлетела над судьёй и с размаху опустилась на его спину.

– Ой, ой!

Палка вновь взлетела и опустилась. Керим-ага потерял всякую солидность, взвыл, упал на колени, закрыл халатом лицо.

– Ой, уй, ух, не бейте меня, драгоценный! Ой, уй!

– Что у тебя сейчас перед глазами?

– О-обезьяна с голым... Ой! Я... Я ничего не могу с собой поделать! Ой!

Палка стучала по его жирной спине. Керим-ага выл, вертелся. Его любимчик тоже ревел, сочувствуя. Ему отозвался мышастый. Афанасий хохотал до слёз, зарывшись в сено. Судья с позором бежал из конюшни.

Но на следующий день он опять явился. Желание заслужить уважение эмира, а возможно, даже шаха Персии, превозмогло страх. Керим-ага за день осунулся, побледнел, стал робок, его выпученные глаза блудливо бегали, пот стекал с него ручьями. Его осёл тоже похудел и ревел по двадцать раз подряд. Но судья на этот раз не стал спрашивать, о чём хочет рассказать ишак, поспешно отдал Насреддину плату, беспокойно покосился на мирно покоящуюся у стены дубинку и вдруг в ужасе закрыл глаза. Дубинка тотчас прыгнула в руки Ходжи.

– Так ты опять видишь обезьяну с голым красным задом? О, аллах, когда это прекратится?

Керим-ага, не дожидаясь, когда палка примется колотить его, бежал, закрыв лицо полой халата.

На третий день произошло то же самое. И на четвёртый день Керим-ага бежал.

На пятый день он прислал слугу, и тот объявил, что хозяин расторгает договор. Насреддин потребовал плату за неделю вперёд.

– Я не виноват, что твоего хозяина посещают нежелательные видения. Когда мы заключали договор, было много свидетелей, я пожалуюсь эмиру.

Слуга ушёл. Вскоре он вернулся и вручил Ходже четырнадцать монет.

– Жаль, не успел Керим-ага научиться ослиному языку, – заметил довольный Насреддин, ссыпая монеты в кошель.

Отдохнувшие друзья вновь отправились в путь. Деньги весело побрякивали в кожаном кошеле учителя ослов. По дороге случилось ещё одно происшествие.

Они проезжали по улице к южным воротам, когда увидели, что возле бассейна толпится народ. Люди что-то кричали, перегибались через стенку, протягивали руку. Заинтересованные друзья приблизились и обнаружили, что в бассейне тонет человек. Он то выныривал на поверхность, отплёвываясь и фыркая, то вновь скрывался. Толпившиеся люди кричали ему:

– Дай руку! Дай руку!

Но тонувший почему-то не хотел воспользоваться помощью, обречённо глотая воду и явно обессилев.

– Дай же руку! – кричали ему.

Любопытный Насреддин спросил, кто же это так странно тонет.

– Ростовщик Халил, – ответили ему.

– Ну, тогда вы неправильно его спасаете! – С этими словами Насреддин слез с мышастого, подбежал к бассейну, протянул ростовщику палку, крикнул: – На, на!

Утопающий тотчас вцепился в палку. С помощью людей Ходжа выволок ростовщика из воды. Халил полежал на земле, похожий на толстую раздувшуюся жабу, начал подниматься. Ему пытались помочь, но он отталкивал людей, браня их:

– Дармоеды, бездельники, вы все хотели моей гибели.

Кто-то из присутствующих удивлённо спросил у Ходжи:

– Скажи, добрый человек, почему он принял твою помощь, а нашу отверг?

Насреддин объяснил:

– Такова натура ростовщика, он привык брать, но не отдавать. Поэтому следовало кричать: «На»! – а вы говорили: «Дай»!

Он уселся на Серого. К нему подошёл мокрый ростовщик, сказал, шаря в разбухшем кошеле:

– Назови своё имя, чтобы я упомянул его в благодарственной молитве.

– Моё имя, почтеннейший, тебе ничего не прибавит, а лишь отнимет. Поэтому оно тебе не нужно.

– Подари старику денег на халат, Халил-ростовщик! – закричали люди. – Награди спасителя!

Ростовщик нерешительно вынул из кармана несколько медных монет, возразил:

– В богоугодном деле плата не главное. Новый халат стоит восемь ахча, а у меня только три. Я бы отдал ему все три, но одно ахча я должен соседу. Поэтому я подарю тебе два ахча. – Он протянул было Ходже пухлую руку, но вдруг убрал её. – О, аллах, я вспомнил, что и второму соседу должен одно ахча. Так что, дорогой, прими мой щедрый дар! – Он протянул Насреддину ладонь, на которой оставалась одна монетка, при этом его рука описывала странный круг, то приближаясь к Насреддину, то удаляясь, причём удалялась быстрее, чем приближалась.

– Пусть твоё ахча останется в бассейне, как память о твоём спасении! – Ходжа нагнулся и ловко ударил по руке ростовщика. Монетка взлетела и, булькнув, исчезла в воде.

– О, аллах! – завопил Халил, бросаясь к воде. – Если бы я эту монету пустил в рост, она принесла бы мне пять ахча!

Через короткое время ростовщик вновь тонул в бассейне, и люди, смеясь, протягивали ему руки, крича:

– Дай! Дай!

И никто не произнёс: «На»!

– В путь, Афанасий! Нам здесь больше нечего делать! – Насреддин тронул своего мышастого.

Они ехали на юг, от города к городу, мимо полей, садов, лесов и рощ, пересекая солончаковые пустыни, поднимаясь на перевалы и спускаясь в цветущие долины. Тёплый ветер то дул им навстречу, то подталкивал в спины. Небо поднималось всё выше, напитываясь голубизной, а по ночам над головами путников горели яркие звёзды.

Однажды друзья встретили одинокого пахаря, который сидел в тени могучего платана, в одних холщовых штанах, загорелый до черноты, улыбаясь, ел чёрствую лепёшку, запивая её родниковой водой. Они присели возле него, пустили жеребца и ослика пастись, разговорились. Пахарь был худ, жилист, его ноги были черны, как черна земля, которую он обрабатывал, с лица не сходила приветливая улыбка, в ней ощущалась полнота жизни. Афанасий с удивлением его разглядывал, ибо это был второй беззаботный человек, встреченный им на пути. Первым был Ходжа Насреддин.

Звали пахаря Сирджан, что, как объяснил он, означает «счастливый».

– Ты ел что-либо вкуснее этой лепёшки? – спросил его Афанасий.

Тот ответил искренно и радостно, что нет, никогда.

– И ты считаешь себя счастливым? – поразился Афанасий.

– О да, я счастлив.

Ходжа Насреддин заметил:

– Я слыхал, что если счастливый человек подарит кому-либо рубашку, тот, кому он подарил, тоже станет счастливым.

– Рубашку? – переспросил Сирджан и засмеялся.

– Чему ты смеёшься? – спросил Насреддин.

– У меня нет рубашки! И никогда не было!

Сирджан рассказал путникам, что родился и вырос в деревне и никогда не покидал её, как и остальные жители, всю жизнь пахал, сеял, убирал урожай, молился аллаху, платил десятину эмиру, ещё десятину – мечети, ни к чему большему не стремился, ничего лучшего не желал. Здесь похоронены его предки, здесь выросли его дети, когда-нибудь умрёт и он, его похоронят под могучим платаном, и над ним будет вечно шуметь листва. Потом Сирджан поднялся, сказав, что ему нужно работать, попрощался, вернулся к своим волам, так и не расспросив путников, что нового в том беспокойном мире, где он ни разу не был.

Провожая пахаря глазами, Ходжа Насреддин задумчиво заметил:

– Лучше быть на родине бедняком, чем в Каире царём. – Вздохнул и добавил: – Свой край для себя и есть Багдад. Знаешь, Афанасий, я всю жизнь думал иначе. Каждый для себя прав.

Уже стемнело, когда друзья выехали к реке, за которой была деревня Сирджана, в деревне светились редкие уютные огоньки. На той стороне реки купались женщины и дети после жаркого дня; слышался беззаботный смех, плеск воды. Так, наверное, здесь было всегда в тёплые тихие вечера, проходили века за веками, но неизменно женщины приводили детей к реке купаться. Им не было дела, что где-то враждуют князья, что кого-то снедает тщеславие, гордыня, алчность, – всё это было ничто перед вечностью. Насреддин вдруг запел:

 
Мир друзей и милых родных,
Радости игр и то, что тешит,
Я всё покинул, чтобы стать бродягой.
Что ж ты, сердце, мною недовольно?
 

В голосе неунывающего Насреддина впервые послышалась грусть.

Неподалёку от города Лара, лежащего на окраине большой солончаковой пустыни, друзья встретили торговый караван, и владелец каравана, чернобородый купец, сказал, что направляется из Ормуза в Шираз, везёт финики, которыми в Ширазе кормят лошадей. Оказывается, он знал ормузского купца Хаджи Лутфулло и даже ходил с ним караваном в Шемаху. Афанасий представился русским купцом, сообщив, что он ищет новые торговые пути для Руси. Купец был осведомлён о Москве и, в свою очередь, известил чужеземца, что «товаров на Русь» в Ормузе много.

– А в Индии? – спросил Афанасий.

Купец, подумав, ответил, что из Индии обычно везут драгоценные камни – жемчуг, яхонты, топазы и другие, что в Индии их без числа.

– Но сейчас в Индию ехать опасно, – предупредил купец. – Великий визирь бахманидов Махмуд Гаван воюет с княжеством Гоа, раджа которого друг раджи Виджаянагара. Так что война будет долгой.

Новость заставила Хоробрита поторопиться. Но в городе Ларе им пришлось задержаться на отдых, потому что отсюда до Ормуза больше двухсот вёрст безводной пустыней. Они остановились в завийе, где их должны были три дня кормить бесплатно. Насреддин отправился помолиться в мечеть. И там другому верующему понравились его искусно сделанные туфли. Он подошёл к молящемуся Ходже и шепнул на ухо: «Господин, молитва не достигает слуха аллаха, если ты молишься в обуви. Сними её». Насреддин прервал своё занятие и столь же тихо сказал в ответ: «Если молитва и не будет услышана, то у меня, по крайней мере, останутся туфли».

Вечером он пошёл в другую мечеть, чтобы послушать проповедь муллы. Явился мулла, увидел, что слушатель всего один, и спросил, должен ли он говорить? Ходжа ответил: «О, наставник, я простой человек и ничего в этом не понимаю. Но когда я прихожу в конюшню и вижу, что все лошади разбежались, а осталась одна, я всё равно дам ей поесть». Мулла принял близко к сердцу его слова, начал свою проповедь. Он говорил больше двух часов. Закончив, решил узнать, насколько хороша была его речь, спросил: «Ну как, добрый человек, тебе понравилась моя проповедь?» Ходжа вздохнул и ответил: «Я уже сказал, что я простой человек и не очень понимаю всё это. Но когда я прихожу в конюшню и вижу, что осталась одна лошадь, я не дам ей всего корма, который предназначен для других лошадей».

Утром друзья спустились в харчевню завийи, чтобы подкрепиться перед дорогой. Здесь круглоголовый лысый человек, видимо мнящий себя остроумным, рассказывал:

– Однажды Ходжу Насреддина пригласили на званый обед. А он явился, ха-ха, в поношенном платье. Поэтому никто не обратил на него внимания. На столах было множество кушаний, глаза Ходжи разгорелись. Он потихоньку направился домой, вернулся в шубе, присел возле стола, особенно обильного яствами, и стал тайком прятать пищу в карманы. «Что ты делаешь?» – удивились гости, заметившие, что он ворует еду. Насреддин не растерялся и ответил: «Почтенные, я вспомнил, что давно не кормил свою шубу. И вот угощаю её. Кушай, шуба, кушай!»

Слава великого шутника, видать, была повсеместной. Среди людей, окруживших лысого, послышался гогот. Особенно выделялся громовой смех волосатого великана, которого остальные уважительно называли пехлеван Таусен, то есть борец Таусен. По здоровенным, обросшим чёрной шерстью ручищам было видно, что он неимоверно силён. И тут впервые Ходжа Насреддин позволил себе возмутиться:

– Не так всё было, почтенные!

Гуляки замолчали, удивлённо уставились на путников за соседним столом. Лысый угрожающе спросил:

– Ты обвиняешь меня во лжи, старик?

– Я не обвиняю тебя, я думаю, что тебе кто-то неверно пересказал этот случай. Аллах, дорогой, всё видит!

– Даже то, что я сейчас хвачу тебя кулаком по голове? – небрежно поинтересовался лысый, подходя к столу друзей.

Имея такого друга, как богатырь-пехлеван, можно быть уверенным и дерзким. Гуляка занёс над стариком кулак. Хоробрит одним движением отбросил задиру. Насреддин вскочил, крикнул:

– Нехорошо, почтенные, затевать драку только потому, что я старик. Побойтесь аллаха!

– Оставь их, Орхан! – лениво прогремел великан. – Они пришлые, пусть идут свой дорогой.

– Но они унизили меня!

– Прости их. Аллах велит всех прощать. Ты правоверный? – обратился пехлеван к Хоробриту.

– Нет, – помедлив, ответил Афанасий. – Я гость в вашем городе. Но я думаю, что Бог един для всех.

Ходжа Насреддин одобрительно кивнул. Гуляки в изумлении переглянулись. Ходжа, воспользовавшись замешательством, мирно сказал:

– Почтенные, если вы хотите послушать истории обо мне... то есть, я хочу сказать, о бродяге Насреддине, то я готов их поведать! Клянусь, это будут самые правдивые истории, когда-либо услышанные из чужих уст.

– Рассказывай, старик! Мы слушаем! – раздались голоса.

Афанасию казалось, что люди готовы слушать забавные истории про весёлого мудреца бесконечно.

Великан спросил:

– Как было с шубой, старик, на самом деле?

– С ней было так, – неторопливо начал Ходжа. – Насреддина пригласили на званый обед. Он надел поношенное платье, и никто не обратил на него внимания. Тогда он побежал домой, облачился в роскошные одежды и вернулся. Насреддина почтительно встретили, усадили за почётный стол. Хозяин принялся его угощать: «Пожалуйста, Ходжа, отведайте!» Насреддин стал подтягивать шубу к блюду и приговаривать: «Прошу, шубейка!» – «Что ты делаешь, Ходжа?» – удивились гости. «Раз почёт шубе, то пусть она и кушает!» Вот как было, почтенные!

Лысый ехидно заметил:

– Ты рассказываешь так, будто сам был на том пиру.

На него зашумели и попросили Насреддина рассказать ещё. И вот что поведал старик о случаях, которые произошли с ним.

– У друга Ходжи было две жены. И он при встречах очень красочно описывал, какой у двух цветков разный аромат. Раззадоренный Ходжа взял и себе вторую жену. В брачную ночь он захотел разделить с ней ложе. Она прогнала его: «Не мешай мне спать, иди к первой жене!» Он и отправился к первой. «Тебе здесь нет места! – сказала та. – Если ты взял вторую жену, то и ступай к ней!» Ходже ничего не осталось, как пойти в ближнюю мечеть, чтобы хоть там найти покой. Когда он попытался заснуть, то услышал за свой спиной покашливание. С удивлением обернулся. И что же? Оказывается, это был не кто иной, как его добрый друг. «Вах, почему ты здесь?» – спросил он друга. «Мои жёны не подпускают меня к себе. Это длится уже много недель». – «Но зачем ты рассказывал, как прекрасно жить с двумя жёнами?» Пристыженный приятель сознался: «Я чувствовал себя таким одиноким в мечети и захотел, чтобы рядом был ты».

– А вот ещё быль про шерстяную бороду, – возгласил Насреддин. – Однажды Ходжа торговал тканями. Пришла к нему женщина, чтобы купить материю для накидки своему мужу. Ходжа предложил ей хорошую ткань. Женщина спросила: «Ты можешь поклясться, что эта материя из чистой шерсти?» «Конечно, – ответил Ходжа, – клянусь всеми пророками, что вот это, – тут он погладил свою длинную бороду, – не из чего другого, а только из чистой шерсти!»

Хохот стоял неописуемый. Как всегда, привлечённые смехом, в харчевню набились посетители. Насреддин рассказывал всё новые и новые истории о собственных приключениях.

Когда друзья покидали Лар, их провожал едва ли не весь город. Хурджины Насреддина раздулись от подарков. Его ослик покряхтывал, бросая на хозяина укоризненные взгляды, словно хотел сказать: «Видишь, чем оборачивается веселье! Смеялся ты, а страдаю я!» Великан Таусен тоже провожал их и сказал, что он из Ормуза, а сюда приехал, чтобы схватиться с местным пехлеваном.

– Я скоро вернусь в Ормуз! – заявил он, выпячивая широченную грудь. – Только схватку выиграю. Будьте моими гостями. В Ормузе у любого спросите, где дом пехлевана Таусена.

За городом на развилке дорог Ходжа остановил ослика, отдал один хурджин Афанасию и показал на запад, где за солончаками виднелось море. По нему ходили крутые белопенные волны.

– Я всегда боялся моря, – признался вдруг он. – А ты хочешь в Индию плыть на судне.

– Но другого пути нет.

– Послушай, зачем тебе эта далёкая страна? Чем плоха Персия? Поедем лучше в Багдад!

– Но мне туда не нужно.

– Жаль. Прощай, друг!

– Как – прощай? Ты покидаешь меня?

– Приходится. Мне нужно в Багдад. Я привык путешествовать по суше. Мне хорошо в степи, но плохо в море.

Афанасий взмолился:

– Проводи меня до Ормуза. А оттуда, так и быть, отправляйся в Багдад! Ну что тебе стоит, Ходжа!

– Нет, – твёрдо произнёс старик. – Решений своих менять не стоит. Тебе нужно в Индию, а мне... Прощай, не знаю, встретимся ли мы ещё. Мы славно провели время. Но всему приходит конец. Даже счастью. Прощай! – С этими словами старик повернул ослика и погнал его по дороге на Шираз.

Хоробрит даже не подозревал, что может плакать, подобного с ним никогда не случалось. А тут слёзы выступили на глазах, так ему стало грустно и жаль расставаться с весёлым и лукавым стариком. У него мелькнула мысль бросить всё, догнать мудрого хитреца и странствовать вместе по пыльным дорогам, ни о чём не заботясь, встречая в степи восходы и провожая закаты, ведя неспешные беседы, смеясь над остротами, беспечно коротая время, зная, что тебе ничего не нужно от жизни, кроме куска хлеба и охапки травы для ночлега. Он колебался, следя за одинокой фигуркой на семенящем ослике. Ходжа Насреддин вдруг обернулся, взмахнул прощально рукой, вместе с ветром до Хоробрита донеслось:

– Проща-ай! Жизнь – это дорога-а!

– И-a, и-а! – прокричал ослик.

Орлик ответил им грустным ржанием. Нет, мгновенное острое желание не преодолело того, что вросло в душу, что можно было вырвать лишь вместе с жизнью. Когда Ходжа Насреддин скрылся в сиреневом мареве, Хоробрит повернул Орлика на дорогу в Ормуз. Он опять остался один.

Именно из Ормуза купцы привозили на Русь «гурмыжские зёрна», то есть жемчуг и другие драгоценные камни. Гавань Ормуза всегда полна кораблей. «Всего света люди в нём бывают, и всякий товар в нём есть, что на свете родится, то в Гурмызе есть всё. Живут здесь сарацины, Мухаммеду молятся. Жара тут сильная, и потому здешний народ устроил свои дома со сквозняками, чтобы ветер дул; и всё потому, что жара сильная, невтерпёж», – писал Марко Поло в своей «Книге», и эти сведения Хоробрит знал.

В первую очередь он осмотрел крепость Ормуза, расположенную на острове, в гавани которого стояла наготове военная флотилия правителя города Малика Хасана. Штурмовать крепость можно только с моря, но слишком обрывисты берега острова, слишком высоки стены. Видимо, по этой причине арабы и персы называли Ормуз «обителью безопасности».

В порту Хоробрит разыскал странноприимный дом, где жили купцы, прибывающие из Малой Азии, Египта, Индии, Ирака, Большой Орды и многих других мест. Здесь ему показали владельца тавы, который собирался отплыть в Индию. Маленький темнолицый капитан-индус с огромными щетинистыми усами и воинственно засунутым за кушак кинжалом, сидя в харчевне, ел кхичри – рисовые лепёшки с приправами в масле. Индус подтвердил, что он отправится в Камбей – порт на Индийском побережье, до которого плыть нужно шесть недель, но ждёт, пока соберётся караван судов, потому что одному в пути небезопасно из-за пиратов.

– На всё воля аллаха! – с достоинством произнёс маленький капитан, храбро шевеля закрученными вверх усами. – Отплывём дней через пять. Я не боюсь разбойников, но один с ними не справлюсь. Плата за проезд золотой динар. А если у тебя лошадь, то два динара.

Узнав, где стоит его тава, Хоробрит покинул завийю и отправился на розыски купца Хаджи Лутфулла. Он быстро нашёл его дом, окружённый глиняным дувалом, над которым свешивали ветви деревья. Открывшая ему калитку пожилая служанка сказала, что Лугфулло в отъезде и будет не раньше чем через месяц. Оказывается, он отправился в Мекку, повёз туда краску индиго и лек[137]137
  Лек – красящее вещество.


[Закрыть].

Надеясь встретить кого-либо из знакомых купцов, Хоробрит пошёл на рынок. Возле моря жара смягчалась, а между домами солнечный зной был невыносим. Спасало то, что здешние жилища устроены с проходами, в которых дули сквозняки, а над тротуарами имеются навесы, дающие тень. Самое жаркое время местные жители обычно проводили, сидя в водоёмах. Улицы словно вымерли.

Но крытый рынок был оживлён, встретил Афанасия привычным многоголосым шумом. На восточных базарах существовало незыблемое правило: купцы, прибывшие с севера, занимали северную сторону рынка. Сюда только что прибыл караван. Верблюды толпились между колоннами, погонщики и охрана разгружали тюки, сносили их в складское помещение.

Хоробрит спросил у приезжего купца, откуда караван. Оказалось, из Шемахи.

– Не приехал ли с тобой кто-нибудь из русских купцов? – с надеждой осведомился Афанасий.

– Как же. Приехал один. Только не купец, а пехлеван. Очень сильный пехлеван! – В голосе шемаханца прозвучало уважение.

– Где он? Как звать?

– Куда-то ушёл. А звать Кирилл. Может, к ордынцам отправился. Поищи, он где-то здесь.

Хоробрит кинулся на поиски Кирилла. Только теперь он осознал, как соскучился по землякам, родной речи. Народу на рынке было много. Вокруг мельтешило множество смуглых, усатых лиц. Головы мужчин были накрыты белыми платками, чалмами. Кирилла нигде не было видно. Хоробрит пробрался в ордынский ряд. Желание встретить своего притупило его бдительность. В денниках хрустели ячменём лошади, привезённые на продажу. Возле них было особенно много покупателей, осматривали, приценивались, торговались с купцами. Афанасий спросил одного из них, не видели ли здесь высокого русича. Ордынец настороженно всмотрелся в проведчика блестящими маслянистыми глазами, ответил, что да, видел.

– Пойдём, покажу, – сказал он. – Ты русич? Значит, мы земляки и должны помогать друг другу! – Голос ордынца был вкрадчив.

По виду он напоминал воина, его шёлковый халат оттопыривала сабля. Ещё двое татар как бы невзначай приблизились к ним. Под одеждой у них угадывались кольчуги.

Хоробрит понял: засада. Погоня его догнала. Из-за крайнего денника вдруг появилось лицо Муртаз-мирзы и поспешно скрылось. Ярость вновь охватила проведчика. Если ордынцы сообщат Малику Хасану, что они преследуют русича, который убил сына султана, малик выдаст его татарам.

– Ну что ж, пойдём, – согласился Хоробрит.

Мнимый купец повёл его за крайний денник. Двое шли за ними по пятам. За углом чернела открытая дверь склада. Видимо, Муртаз-мирза прятался там. Из Ормуза они вывезут его в тюке. Скорее всего, мёртвого. Хоробрит метнулся к колонне, нырнул в поток людей. Ордынец оказался сообразительным, закричав: «Держите вора!» – он кинулся за убегавшим.

Люди недоумённо останавливались, теснились за спиной Хоробрита. Татарам пришлось расталкивать горожан. Это немедленно вызвало гнев горячих арабов. Позади проведчика возникла свалка. К дерущимся уже спешила стража. Затеяли драку татары. Их вполне могли повести к судье. Хоробрит выскочил на улицу, скрылся за углом перехода, ведущего в порт. Но бежать из Ормуза, не найдя Кирилла, он не собирался. С моря подувал ветерок, нёс освежающую прохладу. Впереди на площади слышались крики, словно кого-то подбадривали:

– Вали его, Таусен-пехлеван.

– Хватай его за ногу! Вот достойные соперники!

Под белым портиком возле дворца малика густела толпа. Она – лучшее укрытие. Несколько мужчин в белых чалмах торопились туда же. Афанасий оглянулся, – его пока никто не преследовал. Дворец малика Ормуза сверкал на солнце подобно хрустальной глыбе. В голубой галерее толпились разнаряженные люди, смотрели вниз, на площадку, застеленную толстым ковром. На ковре боролись пехлеваны.

Словно невидимая рука привела Хоробрита в это место. Он пробрался в толпе к площадке. Один из пехлеванов поднял своего противника в воздух, с рёвом кинул на ковёр, навалился на него всей своей лоснящейся от пота тушей, прижал к земле. Подержав в таком положении поверженного, вскочил, пробежался по кругу, славя аллаха, воздев заросшие шерстью руки к небу. Хоробрит узнал пехлевана Таусена. Его пристыженный соперник скрылся в толпе. Возле ковра стояла серебряная чаша, куда восторженные зрители то и дело бросали монеты. Чаша была почти полна. На площадку взошёл глашатай, зычно объявил, что могучий из могучих пехлеван Таусен, прославленный во многих землях, только что одержал очередную победу и желает знать, не найдётся ли смельчак, который рискнул бы помериться с ним силой. Толпа притихла. Глашатай уже хотел сойти с помоста, как вдруг раздался так знакомый Хоробриту низкий голос:

– Найдётся! Как не найтись!

Из толпы выбрался громадный Кирилл. Таусен окинул нового борца острым взглядом. Тот неспешно начал раздеваться. Хоробрит хотел было подойти к нему, но сообразил, что в толпе вполне могли появиться ордынцы. Кирилл был более сажени ростом, весил не меньше десяти пудов. Большая бритая голова надёжно покоилась на короткой мощной шее. Выпуклая загорелая грудь походила на медную и была столь широка, что на ней вполне могла улечься пантера. Чресла богатыря были увиты выпуклыми мышцами, бревноподобные руки оттопыривались, тяжело свисая вдоль массивного туловища. Достойный соперник великану Таусену. Осторожность удержала Хоробрита окликнуть Кирилла. Прикрытый чужими спинами, он зорко оглядел толпу. И точно. Из-под татарского малахая за Кириллом следил чей-то вороватый взгляд. Проведчик узнал Митьку.

– Мы не ослышались, чужеземец, ты и на самом деле желаешь схватиться с Таусеном Непобедимым? – осведомился глашатай.

– Желаю, – прогудел Кирилл.

– А есть ли у тебя сто монет, чтобы бросить в чашу? Она – награда победителя.

– Найдутся! – Кирилл снял с широкого пояса мешочек, отсыпал на широкую ладонь горсть серебряных монет, прикинул, хватит ли, передал их глашатаю. Тот пересчитал, кинул их в чашу, спросил, как имя нового пехлевана.

– Хозя Керим Хоросани, – невозмутимо ответил русич.

Хоробрит восхитился находчивостью друга и решил, что ему тоже следует выбрать себе подходящее случаю мусульманское имя. Почему бы не назваться Юсуфом Хоросани?

Пехлеван Таусен был в холщовых шароварах, перехваченных у щиколоток ремешками. Кирилл сиял с себя одежду, остался в портках. Когда он и Кирилл ехали зимой к волхву, Хоробрит в шутку спросил у богатыря, что бы тот делал, если бы шатун напал на него.

«Што бы я делал? – удивился силач. – Удавил ба!»

Сейчас, глядя на могучего земляка, Хоробрит не усомнился, что Кирилл задавил бы медведя. Два гиганта – один белокожий, другой смуглый – шагнули друг к другу. Глашатай встал между ними, объявил правила борьбы:

– Победитель тот, кто прижмёт своего противника спиной к ковру. Борца не калечить, членовредительств не наносить. Кто по злобе нанесёт увечье противнику, того приговаривают к отрубанию руки. Знайте, за вашей схваткой будет наблюдать сам правитель Ормуза, достославный малик Хасан, да будет он любим аллахом!

Знатный араб, сидящий в галерее дворца, приподнялся, что-то сказал толпившимся подобострастно за его спиной приближённым. Тотчас один из них прокричал вниз:

– Радуйтесь, пехлеваны! Солнцеподобный правитель славного Ормуза малик Хасан признал вант достоинства и лично подарит победителю вот этот золотой перстень с гранатами!

Правитель поднял руку, и солнце засияло на его золотом перстне.

– Сходитесь и начинайте! – объявил глашатай.

Хоробрит вдруг заметил, что вороватый взгляд Митьки уставился на него и словно обжёг злобой. Пришлось выбраться из толпы. Митька последовал за ним. Позади их послышались возбуждённые крики. Видимо, на ковре началась схватка. Огненный шар солнца по-прежнему жарко пылал в белёсом небе, но со стороны моря медленно, клубясь, надвигалась чёрная туча. Хоробрит направился к порту. Он был взбешён, шёл быстро, надеясь успеть досмотреть схватку.

С широкой улицы он свернул в узкий проход между домами. Здесь не было навеса, и солнечный зной облил его с такой яростью, что перед глазами замелькали огненные круги. Показалась портовая мечеть. За ней потянулись склады. Когда идёт разгрузка кораблей, здесь всегда многолюдно. Но сейчас склады закрыты. В засовах дверей чернели огромные амбарные замки. За складами был скалистый береговой уступ. Там много валунов, за которыми легко укрыться. Берег обрывался в море крутым склоном. Хоробрит исчез за углом.