Текст книги "Хождение за три моря"

Автор книги: Анатолий Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

– Что случилось, русич? – сделал вид, что удивился, гонец.

Хоробрит вместо ответа показал на рощу, которую они недавно миновали. За ней по дороге ехало несколько всадников.

– Нас преследуют, – безразлично сообщил он.

– Кто преследует?

– Вон они. Их пятеро.

До оврага оставалось всего несколько шагов. Ещё мгновение – и Хоробриту было бы не спастись. Издалека трудно было увидеть, что за всадники приближаются к роще. На купцов не похожи, на гонцов тоже. Скорее всего, здешние жители или разбойники, а вероятнее, и то и другое. Чужаки скрылись за рощей, по на опушке не показались. Гонец утвердился в догадке, что их действительно преследуют, ибо простые путники ехали бы дальше, а не прятались. До ближнего селения ещё далеко, возможно, придётся схватиться с разбойниками. Пятеро против пятерых – это равный бой. Значит, русича убивать пока не стоит. Тем более что выглядит он воином.

Татары из рощи так и не появились. Ничего не оставалось, как продолжать путь.

В полдень набежала туча и пролился скоротечный летний дождь. В промытом небе ещё ярче засияло солнце, крохотные лужи своим сверканием слепили глаза. Ближе к вечеру гонец стал приподниматься в седле, ища ложбину с невыгоревшей травой, где можно было пустить на ночь лошадей. Преследователей не было видно. Куда они подевались – оставалось только гадать.

Скоро такая ложбина нашлась. От дороги её отделяли заросли тамариска – степного кустарника, оживлявшего унылость степи. Солнце уже закатывалось. Воины пустили лошадей пастись, развели костёр, проявив известную беспечность. Хоробрит расседлал Орлика, обтёр его, дал ячменя. После ужина гонец назначил одного из воинов часовым, наказав, чтобы тот прислушивался, не едет ли кто по дороге. Ночь выдалась звёздной, в степи царствовала тишина, навевая дремоту. Даже цикады не стрекотали. Лошади неподалёку мирно хрустели травой.

– Спи, русич! – сказал гонец Хоробриту. – Ты гость, спи спокойно всю ночь. А мы будем тебя охранять. – Он вынул свою саблю, потрогал пальцем жало, достал из походной сумки точильный камень и стал править лезвие.

Афанасий опустился на попону, не стал снимать с лука тетиву, уложил его рядом, чтобы тетива не отсырела, придвинул поближе тул со стрелами, в случае чего лук и тул можно было легко схватить одной рукой. В другой были два джерида. Он опустил голову на седло и удивительно быстро захрапел.

– Вах, уже спит! – шепнул один из воинов гонцу. – Пора его кончать!

– Подождём, – коротко отозвался тот.

Звёзды ниже придвинулись к земле, тёплая ночь, напоенная ароматом полыни, дышала сонным покоем, медленно двигался по своему извечному кругу небесный свод, неумолимо увлекая за собой миры, в глубинах которых вихрился неодолимый поток времени, в котором жизнь – всего лишь искра, мгновение, но эти искры вспыхивают и гаснут, освещая путь небесному своду, ибо только они мириадами своих мерцаний творят будущее и прошлое, а для вечности нет ни того ни другого. На какой-то миг Хоробрита осенили величавые мысли, которым так нужны покой и тишина, ему показалось, что нет в мире злобы и коварства, хитрости и алчности, что всё это страшный сон, но земля в мешочке на его груди шевелилась. Господи, молил он, не веря, что подобное возможно, Господи, пусть эти люди не сделают мне ничего дурного, и тогда эта тёплая ночь навсегда останется в моей памяти поистине прекрасной, божественной ночью!

Не получилось. Наточив саблю, гонец встал, потянулся, бросил прищуренный взгляд на лежащего в пяти шагах русича. Тот спал, вольно раскинувшись, беспечно посвистывая носом. Гонец крадучись стал приближаться к спящему, держа саблю в руке. Двое других воинов, привстав, следили за действиями старшего. Хоробрит напрягся, наблюдая из-за полузакрытых ресниц за гонцом, привычно высчитывая момент, когда нужно рвануться, избегая удара. Вот перс зашёл сбоку, чтобы легче было рубить, стал медленно приподнимать саблю, одновременно выпрямляясь и привставая на цыпочки, чтобы с надсадным кхаканьем взблеснуть молнией, обрушивая страшный удар, разом отделяющий голову от туловища. И опять время для Хоробрита замедлилось настолько, что подготовка перса показалась ему издевательски неспешной. Раздалось кхаканье. Сабля со свистом описала полукруг сверху вниз. Воины у костра возбуждённо ухнули и дружно захлопнули рты. Сабля ударилась о камень, разбрызгивая огненные искры. Русич исчез. А вместе с ним лук, колчан и джериды.

– Ва! – раздался изумлённый крик гонца.

– Ва! – разом взревели воины, вылетая из-за костра.

А из степи уже доносился стремительно приближающийся конский топот. На дороге что-то прокричал караульный и пустился к стану, проламываясь сквозь заросли. Персы отбежали от костра. В круг света костра, подобно чёрным птицам, влетели несколько всадников. Мелькнули стрелы, выпущенные из коротких татарских луков. Кто-то в темноте простонал. Свистнули несколько встречных стрел. Один из татар опрокинулся в седле. Второй прильнул к гриве своей лошади, кашляя кровью. Горячий скакун унёс его в ночную степь. Но остальные налетели на пеших персов. Начался короткий бой возле придорожных зарослей. Там свирепо кричали, храпели лошади, звенели клинки. Пока внимание персов и татар было отвлечено, Хоробрит схватил седло и попону. Орлик ждал его, прислушиваясь к шуму боя. Лошади персов продолжали пастись. Лишь изредка дрожь волнами пробегала по их крупам. Хоробрит успел оседлать Орлика и вскочить в седло, когда к костру вернулись двое. Это были татары – сутулый и второй воин, постарше.

Пришла пора действовать. Хоробрит поднял лук. Стрела попала в горло сутулому и опрокинула его. Лошадь захрапела и понесла мёртвого седока прочь от костра. Второй, не зная, откуда произошло нападение, счёл за лучшее спастись бегством. Хоробрит погнался за ним. Жеребец беглеца мчался огромными прыжками. Но Орлик настигал и не таких. Татарин на ходу выпустил две стрелы. Они не были прицельными и пролетели в стороне. Поняв, что ему не уйти, беглец остановил лошадь, повернулся лицом к преследователю, выхватил саблю.

Потянул по степи предутренний ветерок. Небо бледнело, и гасли звёзды.

– Брось оружие! – крикнул Хоробрит. – Я оставлю тебя в живых!

– Нет! – прохрипел тот, бросаясь на врага. – Слишком долго мы за тобой гонялись, русич! Один из нас должен умереть!

Сколько жарких схваток видела эта равнина, сколько крови впитала в себя сухая полынная земля, сколько костей, омытых дождями и иссушенных ветрами, разбросано по здешним дорогам – кто сосчитал? И кто скажет, сколько крови прольётся здесь ещё, сколько костей рассыплется в прах?

Забывчив человек. А прошлое уничтожимо.

Вражда столь же извечна, как извечно мужское соперничество. Татарин рубился с отчаянностью обречённого. Он знал грозную мощь противника и не обольщался надеждой. Лишь случай мог спасти его. И вот, кажется, удача улыбнулась ему. Жеребец Хоробрита споткнулся, попав ногой в нору. Хоробрита бросило вперёд, к гриве, его крутой затылок оказался перед глазами врага. Татарин присвистнул от радости и не замедлил обрушить на беззащитно белевшую шею свой клинок. Но Орлик отпрянул, спасая хозяина от неминуемой беды. Татарин взвыл от бешенства. Хоробритом владела ярость. Сколько раз он щадил противников, но ни один не пощадил его. Любая оплошность несёт в себе смерть. Сейчас он рубился как никогда в жизни. Мощный удар сверху. Лязг столкнувшихся сабель. Резкий поворот рукояти – привычный приём. Клинок врага, вывернувшись из негибкой напряжённой кисти, падает на землю. Татарин пригнулся к гриве скакуна и пустился прочь. Звёзды в небесной светлеющей вышине исчезали одна за другой, не успевшие погаснуть, продолжали всматриваться в степь, словно надеясь увидеть конец поединка. Татарин знал, что пощады ему не будет, гнал жеребца что было сил, нахлёстывая бешеной плёткой то справа, то слева. Приподнявшись на стременах, Афанасий занёс клинок.

Возвращаясь на стоянку, Хоробрит заметил, что возле костра сидит гонец, держась за раненое плечо, из-под пальцев его густо сочилась чёрная кровь.

– В моей сумке есть тряпица и баночка с мазью. Перевяжи меня! – попросил он, кривясь от боли.

Афанасий охотно исполнил просьбу. Гонец посидел с закрытыми глазами, баюкая раненую руку, глухо сказал:

– В такие мгновения не обманывают, русич. Я хотел тебя убить, чтобы отнять жеребца. Всевышний наказал нас за это. Прости меня. Остальных уже простил аллах. Они погибли в бою, а значит, попали в рай. Меня звать Фатих Албан.

– Албан? – удивился Афанасий, осматривая трупы. – Разве ты не перс?

– Нет. Моя родина Албания. Когда её захватил Мехмед-султан, я был мальчиком. Меня отдали в «аджеми-огланы» – это школы, где турки обучают чужеземных юношей, чтобы сделать из них воинов. Так я стал «ени чери», то есть янычаром. Но я затаил обиду на османов за то, что они разорили мою родину, и перебежал к Узуну Хасану, врагу османов. – Албан, опираясь на здоровую руку, поднялся с земли, пошатнулся. – Надо поймать лошадей, русич, взять оружие и уезжать. Скоро сюда прилетят стервятники и прибегут шакалы.

Афанасий собрал шестерых лошадей, остальные убежали, снял с убитых оружие, походные сумки, привязал коней поводьями, помог Албану сесть на его лошадь, и они тронулись в путь. Восемь трупов остались лежать в степи. Албан сказал, что души убитых уже на небесах, а тела Богу безразличны.

– Пусть они пойдут на корм диким зверям-падальщикам, – равнодушно сказал он. – По крайней мере, от них будет хоть какая-то польза. Много они в своей жизни нагрешили, хоть и считались правоверными. Плохие люди.

Суждение Албана удивило Афанасия, он спросил, мусульманин ли гонец.

– Обрезанный, – столь же безразлично отозвался тот. – В аджеми-огланы нас принудили стать мусульманами. Двое из наших постарше не отказались от христианства, днём молились, как правоверные, в мечети, а вечером просили у Христа прощение за отступничество. Кто-то их выдал. Обоих посадили на кол для устрашения остальных. Если бы ты видел, русич, как они корчились и плакали кровавыми слезами! С того времени сердце моё выжжено злобой к людям. Когда увидел тебя, решил, что ты такой, как и все. Среди нас не найдётся воина, который не захотел бы ограбить одинокого путника. Откровенно скажу, русич, я никогда не испытывал жалости и не стал бы перевязывать раны своему врагу! Родился ли я таким, или меня к этому вынудила жизнь – не знаю. Хотя часто задумывался над этим. – Албан говорил отрывисто, зло, как о давно наболевшем, возможно даже стыдясь своих мыслей.

После этого он замолчал и не произнёс больше ни слова. Лишь на загорелом недобром лице его вспухали и опадали желваки.

Так они ехали по полынной степи с увала на увал. Солнце всё ярче разгоралось в белёсом небе, перепархивали с куста на куст стайки бурых птичек. В ослепительной голубизне пел жаворонок.

Ближе к вечеру они увидели густое облако пыли, затмившее всю западную часть горизонта, стал доноситься неслитный шум, скрин арб, ржание лошадей, лай собак. Отдельные всадники скакали вдоль края тучи. Несколько верховых, заметив Афанасия и Албана, помчались к ним. Это были воины. Передний держал пику, на которой покачивался конский хвост.

– Сотник ставки скачет, – вглядевшись, определил Албан. – Ха, скорый гонец Узуна Хасана тоже не из простых воинов! – Он приосанился, поправил баранью шапку, перевязанную голубой лентой, поднял здоровой рукой пику с голубым флажком.

Увидев, кто перед ними, чужаки сдержали лошадей. Передний воин, стройный, статный сотник, почтительно поздоровался:

– Ассалом алейкюм, мир вам!

У него на бараньей шапке красовалась жёлтая лента.

– Далеко ли путь держите, почтенные? – спросил сотник.

– Мира и вам! – важно поздоровался Албан. – Хорошо, что вы подъехали. Где сейчас ставка хранителя истины Узуна Хасана, да будет полон сиянием его взор? У меня срочное донесение!

– Почему вы без охраны, почтенный гонец? – удивлённо спросил сотник.

– На нас напали. Охрана погибла. Мы убили пятнадцать разбойников. Я ранен в плечо, – отрывисто и громко сообщил Албан, становясь прежним – заносчивым и хвастливым.

– Велик аллах! – откликнулся сотник. – Ставка нашего государя в пяти фарсахах[188]188
  Фарсах, или фарсанг – расстояние, проходимое караваном за час, примерно 6 км.


[Закрыть] на север, – он показал плёткой. – Езжайте прямо, вас встретит застава. Не нужна ли вам помощь?

Албан отказался от сопровождения. Сотник оценивающе оглядел лошадей с пустыми сёдлами, которых вёл Афанасий, спросил, не продаст ли гонец коней.

– Сколько дашь за каждую? – деловито спросил Албан.

– По тридцать.

– Мало, почтенный.

– Тридцать пять. Это красная цена.

– Сорок.

– Накину ещё две монеты.

– Скину одну.

– По рукам!

Они хлопнули ладонь об ладонь в знак заключения сделки. Сотник вынул мешочек с деньгами, отсчитал названную сумму. Албан, довольный, пересыпал деньги в свой кошель. Лошади стоили дороже, но достались Албану даром. Сотник поскакал к своему обозу. Албан вдруг плюнул вслед уехавшим, передразнил:

– Накину две, скину одну... Тут, русич, все вор на воре! Ни одного честного человека! Только и норовят кого-нибудь обмануть.

Но с Афанасием он и не подумал делиться. Впрочем, тот и не настаивал. На чужой беде не разбогатеешь.

Когда солнце закатывалось за горизонт, путники увидели огромный стан. Там золотились в закатных лучах шатры, пестрели походные палатки, передвигались конные отряды.

Передовая застава встретила их в степи и проводила в ставку. Следующие заставы пропускали их, как только замечали пику с голубым флажком. Скорых гонцов нельзя задерживать. Шёлковый шатёр повелителя Ирана стоял в окружении шатров вельмож, перед которыми располагалась сплошная цепь отборных воинов, острые лезвия копий блестели на солнце. Начальником охраны оказался тот самый богатырь, который боролся с Таусеном.

Он лично проводил гонца и Афанасия к советнику шаха. Величественный старец с лицом мудреца, поглаживая широкую серебряную бороду, расспросил гонца, прочитал письмо управителя дворца и, с интересом окинув взглядом Афанасия, спросил, словно не веря своим глазам:

– Так ты русич?

– Да, великий визирь.

– Давно ли ты из Русии?

– Скоро будет пять лет.

– Неужели ты так долго добирался к нам? И зачем?

– Я привёз письмо моего государя славному шаху Персии.

Афанасий вынул письмо, которое сумел-таки сберечь, подал визирю.

Тот внимательно рассмотрел печать государя Ивана, роспись его, сказал, что повелитель Ирана готов заключить с Русью союз и при ставке сейчас имеются два переводчика, знающие русский язык. Кстати, он сейчас их и проверит.

Одним переводчиком оказался бывший шемаханский купец, много раз бывавший с товарами в Москве. Другой – кудрявый чёрный грек из Крыма, выучивший русский язык у полонянок. Визирь велел им сделать переводы письма. Когда оба выполнили, каждый отдельно, работу, визирь сравнил переводы с тем, что содержался в письме, и остался доволен, заметив Афанасию:

– Теперь я убедился, что твой государь действительно ищет дружбы с моим повелителем. Ваши переводчики превосходны. В таких делах нельзя допускать небрежности. Сейчас тебя отведут в гостевую палату, отдохни, вечером я пришлю за тобой.

Чёрный молчаливый слуга-эфиоп отвёл Афанасия в большую палатку, принёс поднос с едой. Насытившись, Афанасий лёг на тюфяк и уснул мёртвым сном.

Вечером его вновь отвели к визирю. Величавый старик был не один. Трое важных вельмож сидели рядом с ним. Визирь сказал, что шах ждёт приезда русского посла, поэтому удивительно, каким образом письмо государя Руси оказалось у купца. Афанасий объяснил. Визиря удовлетворил ответ, он заметил, что проезд посольств по землям, где проходят военные действия, и на самом деле затруднён.

– Значит, ты был в Индии? Говорят, там идёт война между Бахманидским султанатом и Виджаянагаром?

– Война закончилась, великий визирь. Махараджа Вирупакша отстоял свои владения. За это султан Мухаммед-шах отрубил голову Махмуду Гавану и назначил на его место Малика Хасана.

Вельможи переглянулись, о чём-то тихо переговорили. Один из них обратился к Афанасию:

– Давно ли ты из Индии?

– Около четырёх месяцев.

– При тебе в Бидаре было спокойно?

– Не совсем. Хотя можно сказать и так.

– Сегодня мы получили донесение, что Малик Хасан убит, вместо него Касим Берид-шах. Ты его не знаешь?

– Впервые слышу.

– Этот Касим Берид-шах объявил себя правителем. Мухаммед-шах сбежал из столицы. Сын Малика Хасана стал раджой независимого государства Телинганы. Другие провинции тоже хотят самостоятельности. В Бидаре творится что-то непонятное. Наш могучий шах очень хотел бы узнать подробности.

Афанасий ответил, что будет рад сообщить о том, что видел. И подумал: кроме, разве, того, о чём рассказывать нельзя. Удалось ли Кабиру и оружейнику Вараручи совершить задуманное? Скорее всего – нет. Либо восстание подавлено, либо они опоздали. В противном случае о нём упомянули бы в донесении. Видать, и у Узуна Хасана там есть проведчики.

Вернувшись в гостевой шатёр, Афанасий обнаружил, что его походную сумку проверяли. Ну что ж, подобную возможность он предусмотрел, в его записях нет ничего, что навело бы на догадку, кто он на самом деле. Правда, о войске Мухаммед-шаха он упомянул подробно, но тут же описал выезд султана, сколько коней вели, сколько женщин следовало за повелителем, какие украшения были на вельможах, словом, записи можно принять за впечатления человека, поражённого увиденным. Не более того. У Хоробрита мелькнула догадка, что, возможно, его проверяли не люди Узуна Хасана, а кто-то другой. Но кто из посторонних может проникнуть за сплошную цепь охраны?

Утром его привели к большому золотистому шатру, окружённому рослыми воинами в доспехах. Один из них тщательно обыскал Хоробрита, вынул клинок, засапожный нож. С того времени, как серб Милош Кобилич убил турецкого султана Мурада отравленным ножом, спрятанным в рукаве[189]189
  Это случилось 15 июля 1389 года, когда в сражении на Косовом поле сербы, боснийцы, хорваты потерпели поражение от турок.


[Закрыть], все государи принимают меры предосторожности.

Узун Хасан принял Афанасия, прохаживаясь по шатру, который мог бы вместить тысячу человек. Золотистое сияние, исходящее от стен, придавало огромному помещению особое очарование. Толстые ковры заглушали шаги владыки Персии, и казалось, что он парит над землёй в золотом ореоле. Но и без этого впечатление о нём у Афанасия сложилось благоприятное, чувствовалось, что этот человек одарён величием души, свойственным истинным властителям, исполненным великодушия и государственного ума.

Султан был высок, худощав, подвижен, выражение смуглого лица постоянно менялось, видимо, в ярости он легко переходил границы и мог быть опасен. Он остановился перед Афанасием, проницательно вгляделся в него, задумчиво сказал, как бы утверждая:

– Ты воин.

Афанасий промолчал. Узун Хасан продолжил столь же задумчиво и неспешно:

– И не просто воин. Под обличьем купцов нередко скрываются разведчики. Ты отлично говоришь на тюркском языке и соответствуешь приметам, которые разослал астраханский султан Касим. – Он щёлкнул пальцами: – Эй, писец, прочти-ка приметы человека, которого просит задержать султан Касим!

Писец, стоявший возле входа, извлёк бумагу, громко произнёс:

– «Во имя аллаха милостивого и милосердного! Прошу отмеченного всяческими благодатями брата моего стойкого в справедливости шаха Узуна Хасана, да будет с ним мир и всяческое благополучие, задержать русича Афоньку сына Никитина по прозвищу Хоробрит, совершившего величайшее зло, противное божественным установлениям, убившего моего сына, наполнившего горем моё сердце, напоившего нас мученическим шербетом.

А приметы русича таковы: выдаёт себя за купца, но товару не имеет; лет от роду 35, среднего роста, увёртлив, силён, крепок биться на сабле и кулаках, вельми обучен воинскому ремеслу, многим языкам горазд, а такоже грамоте.

Особливые приметы: голубоглаз, волосом прям, рус; на лбу в треть ширины шрам, половина мизинца на левой руке отсутствует. Награда задержавшему русича – золотая чаша, наполненная золотыми монетами».

– Покажи левую руку! – потребовал Узун Хасан.

Мизинец и на самом деле был изувечен в схватке со степными разбойниками, когда отбивали русский полон за Тулой. Вызнали-таки проведчики Касима.

– Значит, ты и есть знаменитый убийца? – с любопытством спросил Узун Хасан. – Как же тебе удалось убить царевича?

– Султан Касим напал на наши суда и пограбил их. Он сам поступил как тать. Убил наших купцов. Я отомстил ему. В схватке, повелитель, не ведаешь, кто перед тобой – царевич или простой воин. Рассуди по справедливости!

Узун Хасан опять стал прохаживаться по коврам. Было видно, что он не склонен принимать опрометчивых решений. Остановившись, он спросил:

– Ты жил в Бидаре, когда отрубили голову Махмуду Гавану?

– Да, повелитель, султан Мухаммед – шах не понял, что великий визирь – благородный человек и охранитель его престола. Поэтому враги шаха всячески старались устранить Махмуда Гавана. Особенно старался Малик Хасан, даже составил подложное письмо, где не было ни слова правды... – Афанасий подробно рассказал о том, что произошло в Бидаре, умолчав лишь о краже драгоценностей из сокровищницы визиря и о замыслах Кабира.

Выслушав, Узун Хасан заключил:

– Султан оказался слишком глуп и самонадеян. Из-за этого и потерял царство. Мой визирь говорил, что ты разбираешься в драгоценных камнях?

– Видел я, повелитель, много яхонтов, сердоликов, гранатов, жемчугов, изумрудов.

– Во сколько ты оценишь вот этот балас? – Шах, подойдя к низенькому лакированному столику, вынул из серебряной шкатулки огромный рубин с мелкой вязью арабских букв по краю. Камень был великолепен, и в золотистом сиянии вспыхнул, засверкал множеством граней, словно голубое пламя, испускающее искрящие лучи, от которых слепило взор. Велика власть красоты! В ней есть некая божественная сила, завораживающая, первозданная. Афанасий благоговейно вернул драгоценный камень Узуну Хасану.

– Если бы я, повелитель, назвал его цену, а этот камень имел бы голос, то он спросил бы меня, встречал ли я нечто подобное? И я вынужден был бы ответить, что не встречал. Тогда бы он спросил, почему же я пытаюсь оценить то, что не с чем сравнивать? Может быть, этот балас стоит целого города!

Афанасий грубо польстил шаху. Явно удовлетворённый ответом, тот бережно уложил рубин в шкатулку.

– Ну что ж, русич, я верю тебе. Султан Касим поступил с вами несправедливо. И твоя месть вполне оправданна. Об этом случае я знаю. Ты не солгал и в малом. А потому отпускаю тебя с миром. Посольства вашего тебе ждать не нужно. Когда оно прибудет – неизвестно. А я скоро пойду на Сивас. Письма с тобой вашему государю передавать, пожалуй, не стоит, у моего врага турецкого султана Махмеда слишком много проведчиков.

Говоря так, Узун Хасан словно в воду глядел.

«И яз из орды пошёл къ Арцицпну (Арзинджан), а из Рыцана пошёл есми въ Трепизонъ. И въ Трепизон же приидох на Покровъ святыя Богородица и приснодЂвыя Мария и бых же въ Трипизоне 5 дни. И на корабль приидох и сговорихъ о налонЂ датъ золотой от своеа головы до Кафы, а золото есми взял на харчъ, а дати в Кафъ. А въ Трепизоне же ми шубашь[190]190
  Су-баш – начальник городской охраны, то же, что куттовал (тур.).


[Закрыть] да паша[191]191
  Паша – наместник султана.


[Закрыть] много зла ми учиниша, хламъ мой всъ к соби взнесли в город на гору, да обыскали всё. А обыскываютъ грамотъ, что семи пришёл из орды Асанбега...»

Ищейки султана Махмеда всё-таки приметили русича. Возможно, что соглядатаем турок был тот самый переводчик – крымский грек, который делал перевод письма Ивана, уж слишком настороженно, с любопытством посматривал он на Афанасия, да и проверить содержимое тетрадей чужеземца ему, знающему язык московитов, было сподручнее. Но подозрение – не доказательство, а проверить его не оказалось времени. Афанасию пришлось встречаться со многими людьми ради сведений, которых он упорно добивался, распростившись с большей частью монет – его долей из сокровищ Малика Хасана. И теперь знал много. Приближённые властителей всегда алчны, но алчность, ставшая мерилом поведения, есть верный признак неустойчивости престола. Равно и государства. Особенно показательна в этом отношении была встреча Афанасия с начальником охраны ставки, кунаком Таусена, который, получив от русича сто монет, проникся полным доверием к кунаку своего кунака. И подтвердил сведения, которые Хоробрит знал от других: у шаха Персии всего лишь двести тысяч войска вместе с резервами, в то время как у турок в полтора раза больше без резервов. Более того, турки-османы воинственны и умелы.

– Знает ли об этом Узун Хасан? – спросил Хоробрит.

Бывший пехлеван лишь гулко вздохнул, и ответ его почти совпал с тем, что сказал однажды Махмуд Гаван.

– Видишь ли, русич, воля Узуна Хасана ничего изменить не может. Если бы он не нападал, то вынужден был бы защищаться. А это намного, хуже, ибо тогда нападали бы турки. Поэтому для Узуна Хасана сейчас нет разницы, насколько армия Мохмеда превосходит его войско. Ну, а об остальном умный человек догадается и сам! – Грузный богатырь по-мальчишески лукаво подмигнул Хоробриту.

Догадаться было нетрудно. На десятый день пребывания Хоробрита в ставке Узун Хасан направил двадцатитысячную конницу одного из своих полководцев, Омара на Эрзиндан, с тем чтобы после Омар повернул на Трапезунд и отвлёк армию турок от главных сил Узуна Хасана, которые вскоре должны были выступить и через Сивас устремиться на город Токат – в самое сердце Малой Азии. Афанасий в должной мере оценил блестящий замысел властителя персов, но был убеждён, что хода войны отчаянный манёвр изменить уже не сможет.

Больше в ставке ему делать было нечего, и он покинул её с конницей Омара. Ехал задумчивым, хотя душа и рвалась вперёд; но самого себя не обгонишь.

Итак, пять лет провёл он на беспокойном, многолюдном, жарком юге, и результат его долгих странствий превзошёл все ожидания. Государь и князь Семён получат сведения, ценность которых поистине огромна. Ни одно посольство не в силах выполнить того, что сделал он, одинокий проведчик.

Что дальше? Нельзя не задать себе этого вопроса. Он привык к одиночеству, привык к безымянности, привык к скитаниям. И в то же время усталость копилась в душе и хотелось покоя, оглушающей тишины, вечернего заката над лугом.

Видимо, его приметы были уже известны и в Трабзоне. Стражи окружили его, когда он въезжал в городские ворота. Вначале Хоробрит решил, что схвачен по приметам, которые разослал султан Касим. Но оказалось не то. Коренастый бритоголовый су-башь немедленно повёл его на гору, в Верхнюю крепость, где находился паша. В крепости его тщательно обыскали, отобрали оружие, деньги, мешочек с землёй, тетради, вынули даже стельки из сапог. Потом привели к пожилому паше, и тот спросил, где грамота.

– У меня никакой грамоты нет, – удивился Хоробрит.

– Ты был в ставке нашего врага Узуна Хасана?

– Был, господин.

– Что там делал? Только не говори, что забрёл туда случайно.

– Я приехал вместе с гонцом. Так безопаснее. А в ставке дождался, когда конница Омара пойдёт на Трапезунд. Я один, и меня каждый может обидеть.

– Говоришь, ехал с конницей Омар-бея? Зачем она шла на Трапезунд? – насторожился паша.

Обманывать не имело смысла, ибо в пути они были долго, и в это время Узун Хасан наверняка уже подходил к Сивасу. Хоробрит объяснил, почему Омар оказался возле Трапезунда, а затем начал медленный отход к востоку. Наместник султана так и подскочил в кресле.

– Скорых гонцов ко мне! – взревел было он, но спохватился, спросил, чем русич может подтвердить свои слова.

Поистине, судьба оказалась благосклонной к Афанасию. Именно в это время в комнату вбежал су-башь и подобострастно прошептал паше, что привезли пленного перса. Паша приказал ввести пленного и, зловеще улыбаясь, обратился к Афанасию:

– Сейчас мы проверим, насколько ты оказался правдивым!

Пленника уже успели раздеть и избить, посеревшее от страха лицо его было окровавлено, один глаз заплыл, на обнажённом до пояса смуглом теле запеклись несколько ножевых порезов.

– Я всё скажу, клянусь Кораном, только не убивайте меня, я такой же мусульманин, как и вы... – заторопился пленный, с трудом выталкивая через разбитые губы слова. – Я десятник из конницы Омар-бея. Звать Коллоксай. У Омар-бея двадцать тысяч конницы, обоза нет. Сначала мы шли на Эрзинджан, потом повернули на Трапезунд, но почему-то отступили. Причины я не знаю. Я всё скажу, что вы хотите знать... я мусульманин...

– Куда вы отступили?

– Пошли на восток, к Армении.

Словом, пленник Коллоксай подтвердил всё сказанное Афанасием. Паша спросил, видел ли он в войске Омар-бея вот этого человека, и показал на Афанасия. Пленник взглянул на проведчика, и глаза его расширились от удивления.

– Видел, господин! Он ехал вместе с нами. Но он не воин, он – чужеземец. Говорили, что он возвращается из Индии на Русь!

Когда перса увели, наместник султана значительно подобрел.

– Что ты делал в Индии?

– Я купец, господин, хотел узнать, чем торгуют в тамошних землях, какие цены на товары, что пользуется спросом из наших товаров, какую прибыль можно получить. Купцу много следует знать, господин, чтобы не оказаться в убытке.

– Что за землю ты вёз в мешочке?

– Это земля моей родины, господин. Чтобы не чувствовать себя одиноким.

Стареющий паша удивлённо поцокал языком.

– Вы, русичи, странные люди. Неужели можно тосковать по северу, где зимой столь холодно, что нельзя выйти на улицу и нужно постоянно топить жилье, которое вы называете ис-ба.

– Каждому своя родина мила, господин.

Вновь явился су-башь, пыхтя от усердия, нёс тетради Афанасия. Доложил, что в тетрадях переводчик не нашёл ничего, кроме записей о товарах, расстояниях между городами в Персии и в Индии, описания обычаев народов и другого, что указывает на то, что русич торговый человек. Никаких других писем или грамот не оказалось. Наместник султана благосклонно кивнул.

– Очень хорошо. Видно, что этот человек безобиден. Верните ему его записи. Да. Мешочек с землёй тоже отдайте. Пусть привезёт на свою родину и высыпет возле ис-бы. – Паша скучающе зевнул.

У Афанасия су-баши отобрал все деньги, оружие и самое главное достояние – Орлика. Спорить и шуметь было так же бесполезно, как биться головой о крепостную стену.

– Иди и радуйся, что тебя отпустили живым! – недобро ухмыляясь, ответствовал начальник охраны Трабзона. – Если станешь возмущаться, посажу на кол! – Но всё-таки вынул один золотой, бросил русичу. – Бери.

Сдержавшись, Афанасий побрёл в порт. Ему не дали даже попрощаться с верным другом.

В порту у первого встречного он спросил, есть ли здесь русские люди. Тот ответил, что русских нет, но хозяин портовой харчевни, грек по имени Сократ, дружит с московитскими купцами, которые живут в Кафе, и показал, где харчевня.

В дымной харчевне Афанасий поговорил с хозяином. У того было умное, приветливое лицо и огромный шишковатый лоб. Выслушав Афанасия, он посочувствовал ему, но заметил: