Текст книги "Хождение за три моря"

Автор книги: Анатолий Соловьев

– Но для чего это понадобилось?

– Причина – в непомерной гордыне брахманов. Без брахмана нельзя ступить и шагу с рождения и до самой смерти. Брахман не поклонится даже изображению богов, если они стоят в доме человека низшей касты. Когда ему кланяются, он в ответ лишь благословляет.

– Наверное, они многознающие люди?

– Да, они много знают, а потому столь спесивы. Брахма – наш главный бог, поэтому жрецы его с младенчества изучают обряды, запоминают молитвы, овладевают санскритом – это язык, на котором пишутся священные тексты – Веды. Трудно провести границу между добром и злом. Знания жрецов – благо, но они породили исключительность брахманов, то есть породили зло! Чтобы победить отчуждённость людей, надо нарушить эту исключительность, сделать знания достоянием простого народа, включая и неприкасаемых. Это очень трудно! Но надо же когда-то начинать. Дальний путь открывается первым шагом. И совершить его Всевышний указал мне! – Кабир поднимал голову, и тогда седые длинные кудри водопадом ложились на его плечи, а лицо становилось ещё более вдохновенным. Он был тоже горд.

И, странно, при этом он искренне верил в возможность равенства. Не было ли его убеждение всего лишь жаждой славы? Для того, чтобы стать проповедником, надо верить в собственную исключительность. Ах, Кабир, Кабир...

Так они день за днём продолжали свой путь, и дорога казалась бесконечной. Однажды путники ещё издали услышали впереди громовой рёв, треск кустарника. И вдруг, шагах в тридцати от них из зарослей на дорогу вывалилось нечто ужасное, напоминающее бешено бьющийся живой клубок зелено-рыжего цвета, из которого торчали сразу два хвоста – один тонкий, с пушистой кисточкой на конце, другой длинный, змеиный. Клубок, издавая рёв и шипение, заметался по дороге, оба хвоста, торчащие из него, без устали молотили воздух. Путники оторопели. Уж на что Орлик был привычен ко всяким неожиданностям, и тот вздрогнул, попятился. Скоро Хоробрит понял, что огромный удав обвил сплошными кольцами большого гривастого льва и усердно душил. Лев катался по земле, стремясь сбросить с себя чудовищные удавки, рвал когтями толстое бронзовое тело врага, но ему никак не удавалось освободить голову, зажатую в страшной петле, чтобы пустить в ход клыки. Он придушенно ревел, рвался. Пыль поднялась над схваткой. Обезьяны оцепенели на деревьях, с благоговейным ужасом наблюдая за великой битвой властителей джунглей. Сильное тело льва продолжало метаться, змея грозно шипела, удваивая свои усилия, слышался хруст рёбер зверя. Казалось, ещё немного, и упорство льва ослабнет. Вдруг взвизгнула одна из обезьян, явно не желая, чтобы победило самое опасное существо – удав. Вопль обезьяны словно придал силы льву, – он судорожным рывком освободил голову, впился острыми клыками в тело змеи, напоминающее гибкий ствол дерева. Теперь могучий хищник получил некоторое преимущество и умело им воспользовался. Он рвал шею врага клыками, его огромная пасть окрасилась кровью. Тело удава обмякло, хвост вяло опустился на дорогу. Лев почти перегрыз туловище противника, рванулся. Кольца удава распались. Помятый, растрёпанный зверь протащил мёртвую змею по дороге, стряхнул с себя и одним прыжком исчез в кустах. Но ещё долго слышался его приглушённый рёв, полный ярости и боли. Проходя мимо поверженного чудовища, Хоробрит сосчитал шагами длину змеи. Тело удава равнялось двадцати трём шагам, или почти тридцати аршинам.

Потрясённый Кабир долго шёл молча, наконец, вздохнув, промолвил:

– Даже столь ужасные создания сотворены Всевышним. Видимо, для того, чтобы люди, видя чудовищ, проникались величием и грозной мощью замыслов Создателя! Но мы упорствуем в неведении.

По этому случаю он рассказал забавную притчу.

– Был человек, который поклонялся Шиве и ненавидел всех других богов. Звали его Гханта Карна. Однажды Шива явился к нему и заявил: «Ты не можешь считаться истинно верующим, пока будешь ненавидеть других богов». Но Гханта Карна был непреклонен. Разгневанный Шива перестал ему являться. Но человека и это не смутило. Деревенские мальчишки начали дразнить его, призывая в его присутствии другого бога – Вишну. Гханта Карна не мог стерпеть этого и повесил на свои уши колокольчики. Как только дети произносили ненавистное имя, он тряс головой, чтобы звон колокольчиков заглушал голоса. И стали звать его Колоколоухий Гханта Карна.

Притча развеселила Хоробрита. Даже долгий путь не кажется утомительным, если он сопровождается смехом и шутками. Хоробрит, в свою очередь, рассказал несколько историй, случившихся с человеком, о котором даже в Индии были наслышаны.

– Однажды могущественный калиф Багдада тяжело заболел. Никто не мог его вылечить. Тогда слуги привели к нему Насреддина. Ходжа осмотрел больного и сказал: «Увы, тебе поможет только одно средство – клизма». «Что? Клизма? – закричал калиф. – Кому собираешься ставить клизму?» У калифа был такой страшный взгляд, что Ходжа перепугался и робко ответил: «Себе, мой повелитель!» И сам себе поставил клизму. И – о чудо! – калиф стал поправляться. С того времени всякий раз, когда его начинала терзать болезнь, он вызывал Насреддина и приказывал ставить самому себе клизму.

Иногда мудрецы ведут себя, как дети. Кабир хохотал до изнеможения, хлопал в ладоши, восторгаясь остроумием лукавого хитреца Насреддина, восклицая:

– Поистине скучен был бы мир без таких людей! О, Ходжа, да будут твоя жизнь долголетия! Не знаешь ли ещё что-нибудь про него? – умоляюще обратился он к Хоробриту.

За время, проведённое в Персии, проведчик узнал столько, что ему не составило труда удовлетворить просьбу Кабира.

– А вот ещё был случай, – продолжил он. – Однажды Ходжа гулял по Багдаду. Встретившийся ему водовоз решил подшутить над стариком. Подошёл к нему и спросил: «Говорят, ты учёный человек, Ходжа. Не скажешь ли мне, где лежит твоя борода, когда ты спишь, – на одеяле или под ним?» Ходжа удивился вопросу, но ответил, что никогда не обращал на это внимания. Когда наступила ночь и он лёг спать, было жарко, он откинул одеяло, и его борода оказалась наверху. Потом стало прохладно, он укрылся одеялом, и борода оказалась под ним. Сон не шёл к Насреддину, и он промаялся всю ночь; то клал бороду поверх, то прятал её. Утром он, вздыхая, сказал шутнику: «До сих пор я считал мою бороду украшением моей учёности, а теперь убедился, что она украшает мою глупость! Какая разница, где она лежит, лишь бы сон был крепок!»

Последняя шутка особенно понравилась Кабиру, и он воскликнул:

– Велик человек, если он может смеяться над самим собой!

А разве не велик тот народ, который способен смеяться над собой?

И тут оживившийся Кабир рассказал ещё одну притчу, которая поразила Хоробрита.

– Жил-был голубь, он постоянно менял гнёзда. Неприятный запах, исходивший от них, был ему невыносим. Однажды он пожаловался старому мудрому другу: «Почему от моих гнёзд идёт столь сильное зловоние?» И тот ответил: «Оттого, что ты постоянно меняешь гнёзда, ничего не изменится. Запах, который мешает тебе, идёт не от гнезда, а от тебя самого».

В этой притче Хоробрит увидел глубокий смысл, заставивший его задуматься. Запах, столь ненавидимый голубем, мог исчезнуть только с ним. Не иначе. Неопытный голубь пытался менять гнёзда. Но можно ли убежать от самого себя?

Неподалёку от города Умри путники встретили толпу измождённых индусов, одежда которых состояла из куска материи, обёрнутой вокруг бёдер. Они явно принадлежали к париям и занимались расчисткой дороги от наступающих джунглей. Кабир попытался с ними заговорить. Но они дружно опустили головы, съёжились, прикрыв рты ладонями. Здоровенный волосатый надсмотрщик удивлённо глянул на путника, признав в нём брахмана, и сказал, что здесь он только один из варны кшатриев, намекая, что беседовать следует с ним, а не с париями. Кабир объявил во всеуслышание, что он не признает каст, для него все люди равны.

– Каждый муж и каждая жена, когда-либо родившиеся, – одной породы с вами! Мы все братья и сёстры! И те, кто очищает улицы от нечистот, и кто живёт во дворце – все одинаково любимы Всевышним...

Надсмотрщик слушал Кабира с неприкрытым изумлением, хлопая глазами. Парии же ещё больше съёжились, на их худых чёрных лицах читался откровенный испуг. Но наиболее смелые, робко оглядываясь на растерянного надсмотрщика, стали мелкими шажками нерешительно приближаться к седому человеку с вдохновенным лицом пророка. Воин-кшатрий не знал, как отнестись к происходящему, его лицо побагровело, он недоумённо вертел круглой головой. Наконец, поняв, что на его глазах совершается святотатственное, неуверенно выдавил:

– Господин, прошу простить меня, но людям надо работать, иначе они не выполнят урочного задания и их за это накажут. – В его волосатой руке палка как бы сама взлетала вверх, словно напоминая хозяину, что пора взяться за работу.

– Пусть отдохнут! – величественно возразил Кабир. – Божественная воля и законы Ману и Ашоки[149]149
  Ману – мифический прародитель людей. Ашока – царь, объединитель Индии, правил в III веке до н. э.


[Закрыть] требуют милосердия! Или ты не знаешь об этом, кшатрий?

– Моё дело присматривать, чтобы эти люди работали. Мой хозяин никогда не напоминал о милосердии, – угрюмо проворчал страж, вытирая со лба обильно выступающий пот.

– В душе твоего хозяина нет бога! Разве его не заботит будущее перевоплощение?

– Этого я не знаю, господин.

– А ты задумывался над этим?

– Я выполняю волю моего хозяина, а не Ашоки! – рассерженно проревел надсмотрщик, и палка в его руке вновь поднялась вверх.

После его грозного окрика парии испуганно и покорно стали разбредаться по обочине дороги, принимаясь за работу. Одни рубили мелкие деревья и кусты, другие засыпали ухабы и убирали с дороги камни. Вид париев был жалок – скелеты, обтянутые чёрной кожей, а в глазах робость детей.

Кабир вдруг с грустью произнёс:

 
То, что мечта кистью надежды
Пишет на досках сердца,
То судьба как ребёнок
Стирает, смеясь, украдкой.
 

Казалось, он пал духом. Афанасий спросил, что такое перевоплощение. Кабир ответил, что после смерти тела душа человека переходит в какое-либо живое существо. Если человек при жизни был злым, то его душа перевоплотится в крокодила, если был пустословен и суетен – быть ему обезьяной.

Ночевать они остановились в большой деревне, окружённой частоколом – защита от диких зверей. И на самом деле, как только стемнело, какой-то крупный хищник стал бродить вокруг ограды, своим рыком тревожа буйволов и собак.

Узнав, что Кабир брахман, их пригласил к себе староста деревни. Глиняный пол его просторной хижины был застелен циновками, вдоль стен стояли сундуки с добром, много было посуды на полках и даже лакированный низкий столик, за которым обедали, – несомненный признак состоятельности. Когда поужинали, хозяин не велел жене убирать со стола, объяснив, что скоро должны появиться отшельники. Прошло немного времени, и в открытом окне показалась тёмная фигура обнажённого человека с жалкой тряпицей вокруг бёдер. Человек протянул чашку и бесстрастно произнёс:

– «Знай, так велят Веды... Когда дым перестанет подниматься из труб, когда пестики в ступах замолкнут, и уголья потухнут, и народ кончит свою еду... тогда приходит отшельник за своим подаянием».

Хозяин дал знак жене, и пока та укладывала в подставляемые чашки шешни – рисовые лепёшки, политые приправой, – старости речитативом говорил отшельникам, один за другим подходившим к окну:

– «Да не желает он умереть, да не желает он жить; пусть не скорбит он, когда ничего не получит, пусть не радуется, когда получает, и пусть ему будет безразлична пища, которую он получает...»

В каждую протянутую чашку жена старосты клала по одной небольшой лепёшке. Бесстрастный и молчаливый пустынник пропадал в темноте.

Когда подаяния были розданы, старости облегчённо вздохнул, оправдываясь, сказал, что отшельников, живущих в роще за околицей, больше полутора десятков, а многие жители деревни бедны.

– С сегодняшнего дня нам придётся кормить ещё и трёх певцов. Они прибыли утром и будут читать нам «Махабхарату» и «Ригведу»[150]150
  «Махабхарата», «Ригведа» – старейшие памятники индийской словесности, поэмы, содержащие мифы о сотворении вселенной, людей, золотом веке, потопе и др. «Ригведа» состоит из 1028 гимнов, авторы которых часто неизвестны.


[Закрыть]. А это продлится много дней, – добавил он.

Узнав о певцах, Кабир изъявил желание их послушать. Староста отправился вместе с ними. Они прошли мимо пруда, расположенного в центре деревни. Здесь росло священное дерево – толстая смоковница, возле него стоял каменный алтарь, где жители совершали жертвоприношения. Уже спала дневная жара, повеяло свежестью наступивших сумерек. Людей на улицах не было. Лишь одинокий мужчина-прачка на берегу ручья стирал бельё. Миновав бедные кварталы земледельцев и горшечников, они вошли в квартал ювелиров. И здесь из большой хижины, освежённой несколькими масляными светильниками, до слуха Хоробрита донеслось:

 
Не было тогда небытия, не было и бытия;
Не было воздуха и неба над ним.
Что было сокрыто? Где? В чьей охране?
Были ли воды непроницаемо глубокие?
Не было смерти и не было бессмертия,
Не было признака дня и ночи.
Это единое дышало само, без ветра;
Кроме него, не было иного...
Родство бытия и небытия нашли мудрецы,
Ища в сердце размышления
Мерку поперёк они натянули,
Было ли «внизу», было ли «вверху»?
 

Голос первого певца сменил голос второго, не менее звонкий и отчётливый.

 
...Откуда явилось творение?
Из этого творения явились боги.
Но кто знает, откуда они явились?
Откуда явилось это творение?
Создано оно или не создано?
На высшем небе, кто на всё взирает,
Тот верно знает – ИЛИ И ОН НЕ ЗНАЕТ?
 

– «Ригведа», – благоговейно прошептал Кабир, вслушиваясь в торжественно-мелодичное звучание гимна, и, закрыв глаза, блаженно повторил:

 
На высшем небе, кто на всё взирает,
Тот верно знает – или и он не знает?
 

– Какой великий смысл вложен в эти слова, Афанасий! Какие мучительные раздумья скрыты в них! Какая благодатная пища для пытливого ума! – восторгался Кабир, с раннего детства, как и многие индусы, заучивавший «Махабхарату» наизусть, а в ней, по словам старосты больше двухсот тысяч стихов.

За низкой оградой во дворе жилища ювелира слышалось тяжёлое дыхание множества людей. Здесь собралась почти вся деревня. Люди будут слушать до утра. А утром выйдут на свои поля, чтобы вечером опять собраться. И так в продолжение нескольких месяцев. И всё это время деревня обязана кормить певцов бесплатно. Вот как велика жажда познания у простых людей.

Утром странники вновь отправились в путь. Могучие деревья смыкали кроны высоко над головой. В пёстрой тени над дорогой пролетали стайки разноцветных попугаев. Обезьяны, галдя, бросались в путников сорванными плодами. Кабир не обращал на них внимания, лишь как-то заметил, что у обезьян есть свой предводитель, имя которому Хануман.

– Говорят, он объявил войну людям и недавно с обезьяньим войском напал на несколько деревень и изгнал из них жителей.

От влажной земли поднимались густые испарения, в чаще слышались чьи-то хрипы, стоны, шум схваток. Дикий джунгли полны неведомой опасности, таинственной и грозной, здесь постоянно кто-то защищается или нападает, преследует или убегает, а всё живое трепещет, напрягается в азарте борьбы за жизнь.

Как было просто и понятно на родной земле, где в домах живут весёлые домовые, в реках – русалки, а лес светел и мудрый волхв бережёт всё сущее. Там и дышалось легко. Хоробрит невольно коснулся мешочка с землёй родины, спрятанного за пазухой.

Несколько раз Хоробрит замечал в чаще джунглей гибкое рыжее тело тигра, слышал, как проламывались в молодой поросли серые туши слонов. Однажды дорогу перебежало стадо чёрных свиней, задрав морды и усиленно нюхая воздух розовыми пятачками.

Местность становилась холмистой, встречались долины, где шумели высокие травы, по берегам озёр паслись стада, а в густом иле нежились длиннорогие буйволы. Горы день ото дня приближались, росли всё выше, внушительнее вздымались скалистые пики над склонами, заросшими густым тропическим лесом. Попадались мелкие речушки, бегущие с хребтов Западных Гхат. Вечерами горели великолепные закаты, а когда наступала темнота, зелень джунглей словно смыкалась, наполняясь тревожными криками, рычанием, трубными звуками.

Насколько джунгли были полны яростной борьбой за существование, настолько тихо и вяло текла жизнь в деревушках, затерявшихся в глубинах бескрайнего леса, словно лес отнимал у людей все силы, делая их пугливыми и робкими. Жители рассказывали Кабиру и Хоробриту, что никогда не уходили дальше своего поля или выгона. Они не знали, что делается в мире, и лишь изредка скуку их рассеивали бродячие поэты и живописцы.

Однажды они пришли в деревню и обнаружили жителей в убогом храме, где люди молились двуликому четверорукому богу. Оказалось, что на днях кто-то из деревенских жителей нечаянно уронил с повозки на проползавшую кобру горшок с углём. Разгневанная кобра стала нападать на людей и перекусала больше десяти человек, из которых пятеро умерли в мучениях. И вот теперь люди молились богу, чтобы он упросил кобру смилостивиться. После жертвоприношения жрец-брахман в сопровождении всех жителей деревни прошествовал к гигантской смоковнице, где была нора змеи, произнёс заклинание и поставил возле отверстия норы горшок прохладного молока. Кобра вскоре показалась между корней, подняв голову, оглядела преклонённую толпу, подползла к горшку и стала пить молоко.

Чтобы чувствовать себя индусом, надо родиться им. Удивительно, на этой благодатной земле, где круглый год можно ходить без одежды, где каждый кустик мог стать ночлегом, а урожаи можно собирать по несколько раз в год, простые люди не чувствовали себя счастливыми, были робки и безответны. Повлияла ли на них созерцательность, столь свойственная индусам? Или религия? А может быть, беспрестанная борьба с лесом отнимала у людей все силы без остатка?

– Всё это, и ещё боязнь наказания, – замечал Кабир и наизусть принимался читать священные для индусов тексты Вед.

«Наказание есть по-настоящему царь, наказание истинно муж по силе, руководитель, повелитель, ответственный за соблюдение законов. Наказание управляет всеми, их охраняет, наказание бодрствует, когда все спят. Мудрые знают, что наказание – это закон. Если бы царь не применял наказания, то сильнейшие обижали бы слабейших... ни по отношению ни к чему не сохранилось бы право собственности, низшие ниспровергали бы высших. Итак, весь мир держится в границах наказания, ибо человек безгрешный труднонаходим... Из страха горит огонь (Агни), из страха сияет солнце, из страха движется ветер и пятый – Смерть...

Где шествует чёрное наказание с красными глазами... там люди не отступают от истинного пути. Царь, который любострастен, пристрастен и обманчив, будет уничтожен тем самым наказанием, которое он незаконно применяет».

Они брели по дороге, держа на поводу Орлика, и дни текли в бесконечных беседах. За это время Хоробрит достаточно освоил разговорный санскрит, и Кабир хвалил способности своего ученика, утверждая, что Афанасий теперь может смело бродить от деревни к деревне и проповедовать учение бхакти.

– Или стать отшельником и размышлять на поляне в кругу мудрецов-пустынников о смысле жизни. В Индии много одиноких мыслителей, питающихся лишь воображением.

– Нет, Кабир, я вернусь на Русь, – говорил Хоробрит. – Там меня ждут. Родина дороже всего. Только на чужбине это понимаешь.

Однажды, проходя в тени развесистого платана, Хоробрит вдруг почувствовал чей-то пристальный взгляд, поднял голову и увидел на толстой ветке среди листвы большую серую обезьяну. Лицо её было необычно бледное, гладкое, глаза круглые и внимательные. Обезьяна молча и пристально рассматривала путников, не выказывая враждебных намерений, во взгляде светилось лишь любопытство. На её голове было надето подобие короны, усеянной блестящими камнями. Вдруг обезьяна благожелательно кивнула Афанасию.

ХАНУМАН – ПОВЕЛИТЕЛЬ ДЖУНГЛЕЙ

 имЂ же у них ходить люди фота на бёдрах, а другаа на плещем, а третья на головЂ. А князи и бояря тогда въздевають на собя порткы да сорочицу, да кавтанъ, да фота по плечемъ, да другою ся опояшеть, а третьею фотою главу обертить; а се оло, оло абрь, оло акъ, оло керимъ, оло рагымъ (о, боже, боже великий, боже истинный, боже благий, бог милосердный!).

А в томъ ЧюнерЂ ханъ у меня взял жерепца, а увЂдал, что яз не бесерменинъ, русинъ. И онъ молвит: «И жерепца дам, да тысячю золотых дам, а стань в вЂру нашу в МахмЂт дени. А не станешь в вЂру нашу в Махмет дени, и жерепца возму и тысячю золотых на гла†твоей возму». А срокъ учинил на 4 дЂни, въ говЂйно Успении на Спасовъ день[151]151
  Спасов день приходится на 6 августа. Успенье – на 15 августа.


[Закрыть]. И господь богъ смиловася на свой честный праздникъ, не отстави от меня милости своея грЂшнаго, и не повёлЂ погыбнути в Чюнеръ с нечестивыми. И канун Спасова дни приЂхал хозяйочи Махмет хоросанець, билъ есми челомъ ему, чтобы ся о мнЂ печаловалъ; и он Ђздилъ к хану в город, да мене отпросил, чтобы мя в вЂру не поставили, да и жерепца моего у него взялъ. Таково господарево чюдо на Спасовъ день!

Ино, братья русьстии християне, кто хочеть пойти в ЫндЂйскую землю, и ты остави вЂру свою на Руси, да въскликну Махмета, да пойди в Густаньскую землю!..

Во ИндЂйской земли княжать все хоросанци, и бояре все хоросанци, а гундустанци все пЂшиходы, а ходят борзо, а все нагы да босы, да щитъ в руцъ, а в другой мечь, а иныя слугы с великими с прямимы лукы да стрелами. А бой их все слоны, да пЂших пускають наперёд, хоросанци на конехъ да в доспЂсехъ и кони, и сами; а к слономъ вяжуть к рылу да к зубом великмъ мечи по кендарю[152]152
  Кендарь – мера веса, в данном случае около 40 кг.


[Закрыть] кованы, да оболочат ихъ в доспЂхъ булатный, да на них учинены городъкы, да в горотькЂ по 12 человЂкъ в доспЂсех, да все с пушками да стрелами».

Они поднимались всё выше в горы. Мрачный лес остался внизу. Пыльная дорога вилась между скал, земля была каменистой, здесь росли приземистые деревья, по обочинам журчали ручьи, исчезая в джунглях. Когда из еды у них осталась одна лепёшка, Хоробрит стрелой сбил небольшого козла, выбежавшего на тропу, зажарил его. Но Кабир отказался от жаркого, с отвращением заявив, что индусы ни под каким предлогом не едят мяса.

На следующий день они поднялись на перевал, где буйные чащи розового тамариска источали пряный запах. Далеко внизу на западе, откуда они пришли, на лесистых склонах хребта клубились утренние туманы, а ещё ниже темнели джунгли. Выше них в розовом небе плавали орлы и вздымались вершины гор. На востоке вставало солнце, и в его лучах желтели высокие купола минаретов; синяя предутренняя дымка скрывала спящий город.

– Джуннар! – воскликнул Кабир, показывая на вспыхивающие золотом купола. – Погляди, русич, какая царственная красота сотворена Всевышним! Где ты ещё увидишь подобное! – Он широко обвёл рукой светлеющий горизонт, где в сумрачных ущельях между величественными горами ещё мерцали дрожащие огоньки угасающих звёзд и вспыхивали зарницы, словно пламя преисподней.

Рождённый поэтом всегда им остаётся до самой смерти. Увиденное извлекло из памяти Кабира воспоминание, которым он поделился с Хоробритом.

– Однажды мать рассказала мне сказку, которая, подобно бриллианту, сверкает в ожерелье мудрых творений моего народа. Послушай!

«Эго было давно, и мир тогда был ещё юн, тот мир, который уже стар. И всё было не так, как теперь, и Великий Вестарван был царём над горами. И тучи ложились плащом на его плечи, а голова стояла гордо и одиноко в синем небе. Надменный, он взирал лишь на солнце и звёзды. И тёмной ночью звёзды сияли венцом вокруг его головы. Зависть и злоба закрались в сердца окрестных гор: Харамука и Нангапарбат гневались и негодовали на презрение Вестарвана. Одна дивная Гвашбрари, холодная и сияющая среди льдов, молчала, наслаждаясь своей красотой. Однажды, когда Вестарван окутался тучами и скрылся из глаз, окрестные горы повели злобные речи. И с презрением сказала им красавица Гвашбрари: чего вы спорите и негодуете? Горд великий Вестарван, и главу его венчают звёзды, но ноги его здесь, на земле, как и у нас. В нём только немного больше камня, вот и всё.

– Так что он гордится? Кто сделал его царём среди нас? – улыбнулась красавица Гвашбрари, улыбнулась нехорошей улыбкой. – Кто сделал его царём? Да вы сами! Но для меня он не царь, даже в венце из звёзд. А вот я царица.

И горы вокруг засмеялись, ибо ниже всех была красавица Гвашбрари. А низкое не кажется великим.

– Подождите ж, встанет завтра солнце, и у моих ног ляжет гордый Вестарван.

И вновь загрохотали смехом окрестные горы. И весь летний день красавица Гвашбрари сияла и чарующе улыбалась. Солнце стало заходить, и бледная Гвашбрари вспыхнула, блестя красотою и любовью. И увидел высокий Вестарван это сияние, обернул свой надменный взор туда, в долину, и глядел в немом изумлении на дивную красоту. Ниже опустилось солнце, ещё ярче зарделась красавица Гвашбрари. И тогда по долине, словно гром, пронёсся крик:

– Гвашбрари, поцелуй меня, или я умру.

Поражённые стояли вокруг горы и молчали, а эхо разносило слова Вестарвана из долины в долину. Улыбнулась Гвашбрари, ответила:

– Как быть тому? Ты высок бесконечно, а я так низка, о царь гор! Как мне достичь твоей венчанной главы?

И вновь раздался тот же крик Вестарвана. И красавица с ледяным сердцем Гвашбрари шепнула:

– Если любишь меня, наклонись ко мне, поцелуй!

Ниже и ниже наклонялся Вестарван, пока не лёг к ногам красавицы Гвашбрари. И солнце село. Как всегда холодная и надменная, стояла красавица Гвашбрари – и у ног её лежал развенчанный великий Вестарван, а на небе сиял его звёздный венец».

Поднялось солнце, тёплым светом озарились джунгли. В ближней роще запели птицы, золотые купола стали ближе. Показались белые зубчатые стены на вершине обрывистой горы рядом с Джуннаром. Крепость напоминала Дербентскую, только склоны горы ещё круче.

Когда они шли вдоль ручья, вытекающего из озера, берега которого заросли бамбуком, Хоробрит вдруг увидел след огромной босой ноги на илистой отмели. Остановился, чтобы рассмотреть его. Кабир равнодушно заметил:

– Этот след оставил момон.

– Кто такой момон?

– Похож на человека. Только очень большой, почти великан. И дикий. Живёт в горах, ближе к снегам. В долины спускается редко. Люди его боятся, потому что он очень сильный, может задушить тигра.

Цепочка гигантских следов, пересекая ручей, тянулась по болотистой низине к ближним скалам за озером. Точно такой же след Хоробрит нашёл однажды в лесу под Москвой, когда ехал в Тверь с Дмитрием и Степаном по тайному поручению князя Семёна. Неужели и здесь есть лешие? Хоробрит вспомнил, что когда умер волхв, леший приходил прощаться со стариком.

Тревожное предчувствие охватило Афанасия. Зачем здесь, в далёкой жаркой стране, ему вновь встретился сумрачный, нелюдимый великан?

В Джуннар они явились под вечер. Утёс, который опоясывала белая стена, оказался гранитной скалой, напоминавшей каменный остров среди застывших гребнистых волн. К вершине, где была крепость, вела тропинка, настолько узкая, что по ней мог пройти лишь один человек. Неприступная крепость называлась Даулобад.

Ворота города были ещё открыты, и к ним с окрестных полей спешили крестьяне. В потоке людей путники зашли в город и направились в странноприимный дом. Но на площади им пришлось задержаться. Стража перегородила её, оттеснив людей. На противоположной стороне площади стоял красивый дворец из белого мрамора со стрельчатыми окнами и балконами, увитыми цветущими растениями. Два фонтана освежали воздух на зелёных лужайках, где росли роскошные мальвы и магнолии. Разукрашенная медная дверь вдруг распахнулась, из неё выбежали стройные, легконогие скороходы с большими палками в руках. За ними показалась процессия: вначале разряженные вельможи, потом шестеро рослых слуг вынесли золочёную кровать, на которой возлежал, опираясь на подушки, рослый мужчина в чалме, шёлковом халате, с завитой крашеной бородой, насупленными бровями и закрученными в кольца усами. Он глядел поверх голов, куда-то вдаль.

В толпе пронеслось:

– Хан Асад! Выехал на прогулку!

По краям носилок бежали опахальщики, обмахивая грузного хана веерами на палках. Следом ехали жёны правителя, тоже на носилках, но их несли верблюды, в сопровождении многочисленных служанок верхом на красивых иноходцах; последними ехали евнухи. Что и говорить, выезд был торжественным. Одежды вельмож и самого хана блестели золотыми и серебряными украшениями. Чадры скрывали лица жён.

Народ безмолвствовал. И вдруг в полной тишине раздалось одинокое ржание Орлика, долго не видевшего коней. Завитая борода хана дрогнула, он гневно повернул голову. Заметил жеребца Хоробрита и оценил его по достоинству, приподнялся на кровати, впившись взглядом в великолепного скакуна, что-то повелительно произнёс.

Один из сопровождавших хана вельмож подъехал к Хоробриту, осмотрел Орлика, одобрительно прищёлкнул языком, спросил, чей жеребец.

– Мой, – отозвался Хоробрит.

Всадник оглядел и его, властно спросил:

– Ты кто? Из каких земель?

– Я ходжа Юсуф Хоросани.

– Ты мусульманин?

– Нет.

– Почему же называешь себя хоросанцем Юсуфом?

– Потому, что я прибыл сюда из Хоросана. На самом деле я русич.

– Русич? – удивился всадник. – Эта страна далеко на севере. Как ты попал сюда? Впрочем, следует известить Асад-хана, великолепного своей мудростью. Охраняйте его! – строго обратился он к стражам, повернул коня, подскакал к хану. Они поговорили, хан махнул рукой. Вельможа вернулся к толпе и велел стражам вести русича за ним.

– Куда? – спросил Хоробрит. – И я не один. Со мной друг.

– Кто твой друг?

Кабир выступил вперёд, назвал себя. Видимо, слава бывшего ткача достигла и Джуннара, потому что всадник спросил:

– Ты тот самый Кабир, который проповедует учение бхакги? Говорят, ты брахман, но женился на девушке из касты ткачей? И сам занимался ткачеством?

Бродячий проповедник подтвердил, что всё так и есть.

– Ты прибыл в наш город смущать умы правоверных и индусов?

– Не смущать, а просветлять, почтенный. Прости, не знаю твоего имени и должности, которую ты заслужил своим усердием, – гордо и слегка насмешливо ответил Кабир.

Лицо вельможи вспыхнуло и побагровело от проявленного к нему открытого неуважения.

– Я куттовал города Хасан-амир! – проревел он. Моя обязанность – следить за порядком в Джуннаре! Поэтому я не могу допустить твоих проповедей! Эй! – крикнул он стражам. – Выведите этого бродягу за ворота! И не впускайте впредь в Джуннар! А если вернётся, бросьте его в тюрьму! Ты же останься, – велел он Хоробриту.

Несколько стражей с копьями в руках окружили Хоробрита. Другие повели к воротам Кабира. Афанасий рванулся было за ним, но кольцо воинов вокруг него сомкнулось теснее.

– Кабир! Пророк явился в Джуннар! – заволновались люди. Многие двинулись вслед за стражами, уводящими проповедника.

– Прощай, Афанасий! – крикнул тот. – Ты был славным товарищем! Желаю тебе благополучно добраться до своей родины! Я верю, вы будете великим народом!