Текст книги "Хождение за три моря"

Автор книги: Анатолий Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Здорова, государь. Уж куда как здорова! Пока ехали, наш язык выучила. Везёт она, государь, библиотеку царьгородскую...

Князь Семён так и подпрыгнул в седле.

– Либерию? Да неуж? И что в ней, в Либерии, ась?

– Рукописи знаменитейшие! Аристофан, Пиндер, Цицерон, Вергилий, Полибий, Тацит, Тит Ливий – да всё и не перечислить. И учёного грека-монаха везу, Максима.

Радость князя Семёна была полной. Был доволен и Иван. Тем временем несколько самых щегольских возков подъехало к пригорку. Иван со свитой спустились к ним. Чужеземные слуги в камзолах и в чулках соскочили с облучка, поклонились государю, проворно развязали дверной полог возка. Иван ждал, окаменев лицом. За его спиной почтительно дышали бородатые бояре. И впрямь от многих несло редькой. Запах не для царского обоняния. Но раньше как-то этого не замечалось. Когда из дверного проёма показалась принцесса, многие за спиной Ивана негромко ахнули. Софья оказалась редкостно толста. Её дородность усиливали одежды. Видимо, прослышав от Холмского о здешних морозах, она была в длинном платье, поверх лисий шугай-душегрей, на голове кика с золотыми переперами. Лицо круглое, насурмленное, румяное, глаза большие, яркие, губы пунцовые, коса под кикой вокруг головы обвита. Невеста склонилась в низком поклоне, басом произнесла:

– Принцесса дома Палеологов рада видеть государя московского Ивана Васильевича.

Речь её была довольно правильной, только некоторые слова она выговаривала излишне округло, с придыханием на конце. Но то, что она успела выучить чужой язык, свидетельствовало об одарённости и об уважении к своему суженому. Не пренебрегла ничем, даже оделась в русскую одежду. Всё это Иван оценил сразу. Ну, а что невеста грузна, так ведь Марья Борисовна была слишком худа.

– Цветы! – сказал Иван.

Так было принято, чтобы жених дарил невесте букет. Решили от обычая не отступать. Подбор цветов производился со всем тщанием, каждый обозначал особенное чувство. Красная роза – знак пылкой любви, барвинок – верность своей избраннице, гиацинт числом бутонов намекал на день встречи, колокольчик указывал на страстность.

Ивану подали букет. И так получилось, что Софья и Иван протянули друг другу цветы одновременно.

Софья подарила белый букет, который обычно дарят невесты.

– Благодарью моего суженого за столь приятную встречу! – церемонно произнесла она.

Иван коснулся губами румяной щеки невесты. Она поцеловала его неожиданно страстно, но тотчас отодвинулась, не позволяя ничего лишнего, нескромного.

А день был не по-летнему прохладен, хоть солнце и светило. Сопровождающие царевну женщины зябко кутались в меха, испуганно поглядывая на грузных бородатых бояр в высоких шапках, словно спрашивая, зачем привезли сюда, под это безрадостное небо, в эти унылые поля. И люди здесь сумрачные, невесёлые, тяжёлые. Аве, Мария! Что с ними будет?

Софья со своими служанками поселилась в покоях умершей царицы. Иван распорядился выделить ей сенных девок да нянек сколь потребно, назначил к ней распорядительницей пожилую боярыню Анну Тютчеву, которая в своё время при нём была нянькой. Боярыня каждый вечер докладывала ему, как ведёт себя невеста.

– Властна, батюшка, ох властна! Всё по её должно быть. Ничего не упустит. Велела покои вымыть, выскоблить, все перины перетрясти, на солнце проветрить, высушить. Печи протопить заставила, коврами пол застелила, штоб ноженьки не мёрзли.

– Сама на скотный двор ходила глянуть на коров, как доятся, жирно ли молоко, опрятны ли скотники и молошницы. При ей две лекарши – женщины, всю еду досматривают, нюхают, пробуют, вкусна ли, свежа ли. – Боярыня поджимала топкие губы, покачивала седой головой, словно осуждая царевну за своеволие. – Вчерась, батюшка, её в банью водила, сама парила.

– Телеса каковы у неё, нянько? – нетерпеливо спросил Иван.

– Дородна, стать, ох дородна. Я у неё всё высмотрела. Она хитра, поняла, зачем боярыня к ней в обмывальщицы напросилась...

Разговаривали они вдвоём. Даже Добрыню Иван отослал во вторые сени. Достоинства будущей царицы – дело государственной важности. Какой приплод она принесёт – то пуще всего заботило Ивана. Он понимал, что его первая женитьба на Марье Борисовне была ошибкой, пожертвовал он молодостью ради дружбы с Тверью, ан не вышло так, как мечталось его родителю. Сынишка Иван тоже хлипок здоровьем оказался, часто простужается, кашляет. Лекарь-немец, осмотрев его, сказал, что, возможно, болезнь матери к сыну перешла. Это каково – без наследника остаться? А Иван загодя решил назначить Ивана своим соправителем, чтобы не было раздору между остальными детьми, в том числе и будущими. Ну, а если не выживет?

– Будут ли дети у Софьи? – спросил он.

Тютчева утешила, понимая его тревогу:

– Будут, батюшка. У меня глаз верный. Слава Богу, шестой десяток на свете живу. Она сама передо мной в баньке изгибалась да ноженьки расставляла. Мы, женщины, в таком деле оченно понимаем. Телеса розовые, чистые, ни единого пятнышка аль чирья. Бёдра широки правда, ножки толстоваты, но ты, батюшка, таких-то и любишь! – Тютчева говорила так потому, что сама отбирала девок для государевых утех. – Долго мы с ней беседовали. Всё женское при ней в целости и сохранности. Девка она. А уж здорова! При мне кадь с водой передвинула. А в кади-то двадцать вёдер! Не беспокойся, детушки здоровы будут!

Иван облегчённо перевёл дух, сказал:

– Добро, нянько, благодарствую за радение. Пусть отдохнёт с дороги. Познакомь её с нашими обычаями да порядками. На одёжу, кормление – всё, что надобно, денег не жалей. Сама за всем присмотри. Скоро я с ней поговорю.

– Ужо присмотрю, батюшка.

Когда боярыня выплыла из покоев, Иван велел позвать Холмского.

Разговор с зятем был долгим. Андрей рассказывал о последних событиях в западных странах: о войне англов с франками, о крестьянском бунте в Германии, о раздорах между Венецией и Генуей, упомянул он и о девице Жанне д'Арк, спасшей Францию и преданной своим королём, сообщил, что сам чёл «Книгу» венецианского путешественника Марка Поло, объездившего много восточных стран и семнадцать лет прослужившего у монгольского хана Хубилая, повелителя Китая.

– Побывал сей венецианец и в Индиянском царстве, – добавил Холмский. – Об этом у него в «Книге» описано.

– В индиянском? – заинтересовался Иван. – И что же он там сведал?

– Знаю, государь, что ты тамошними землями интересуешься, потому упросил Максима Грека перевести поскорей самые знатные места из «Книги». Скоро перевод будет готов. А ещё скажу, государь, что католичество ныне в упадке большом. Люди перестали верить папе римскому, даже проклинают его. Настолько тамошние папы Павел и нынешний Сикст развратны и гнусны. На Западе, государь, распространяются идеи, что церковь следует реформировать, отказаться от обрядов, от кардиналов и прелатов...

Иван слушал зятя с изумлением и даже недоверием. Но позже ему пришлось убедиться, что Андрей прав. Беседа с зятем позволила Ивану составить мнение о западных странах: обременены заботами и распрями, в военном деле не сильны, да и не столь могущественны, как уверял рыцарь фон Поппель. Если придётся скоро схватиться с Литвой, дабы отобрать у неё Смоленское княжество, то Запад не придёт на помощь Литве.

Заключение государя удивило Андрея Холмского. Обрисовывая далёкие страны, он вовсе не ожидал, что Иван извлечёт для себя столь поспешные выводы, которые могут принести Руси вред. Пришлось объяснять ещё раз. Теперь Холмский был гораздо осторожнее.

– Государь, излишние надежды опасны. Слабость тамошних держав суть временна. Нынешний король франков Людовик[128]128
  Имеется в виду Людовик XI (1461—1483).


[Закрыть] уже объединил под своим началом большую часть Франции и начал отбирать у тамошних правителей феодов права на владения. Он усиливает свою власть. Я его видел. Он очень хитёр. Из всех, кого я там встречал, он лучше кого-либо может выпутаться из беды, старается подкупить всякого, кто может ему послужить или, напротив, оказать ему вред. Никто и никогда не выслушивал меня так внимательно, не расспрашивал столь тщательно. А главное – он с великим трудом переносит продолжительный мир!

Иван был уязвлён познаниями зятя, и в нём с новой силой вспыхнула подозрительность. Уж больно Андрей сведущ, без разрешения Ивана свёл знакомство с королём Франции. Для чего?

– Людовик опасен, государь, – осторожно сказал Холмский. – Будучи хитрым, легко может склонить папу Сикста и других государей к крестовому походу против Руси!

Иван оторопел. О подобной опасности он даже не думал. А ведь зять прав. Крестовых походов, совершенных ратями Запада, было много. И не только против турок-бусурман. При родителе Ивана папский легат в городе Братиславе объявил крестовый поход против королевства Богемского[129]129
  Так называлась Чехия. Крестовый поход на неё был совершён в первой половине XV века.


[Закрыть], где большинство населения – славяне. Ради поживы туда отправилось много рыцарей со всего Запада. Богемии был нанесён страшный разор.

Наконец боярыня Тютчева известила Ивана, что Софья Фоминишна готова к встрече с «кесарем Русин», как выразилась византийская принцесса. На первой встрече присутствовали лишь особо доверенные лица. Со стороны Ивана – Холмский, Квашнин, Ряполовский, Патрикеев. Со стороны невесты – её приближённые женщины и Анна Тютчева.

Софья и её свита, как показалось Ивану, не вошли в приёмный зал, а бесшумно вплыли в длинных, до полу, платьях, шитых золотом, атласных. По залу распространился приятных запах благовоний. Софья держала себя величественно, глядела надменно, едва ли не в потолок. Сразу видно, что кровь у неё царская. Ивану показалось, что невеста ещё больше раздобрела на русском хлебосольстве. Конечно, она не красавица, но приятна и возбуждала желание. Иван пошевелился в кресле, крякнул. Тютчева шёпотом сказала Софье, что ей следует сесть в пустующее кресло возле государя. Софья величаво и невозмутимо опустилась на мягкое сиденье, оперлась руками о золочёные подлокотники. Тютчева подсунула под туфельки невесты подушечку. Пышный бюст Софьи едва вздымался, она не испытывала ни малейшего волнения при встрече с царственным женихом. Что значит происхождение! Иван любил крупных полнотелых женщин. Глядя на платье, обтягивающее роскошные бёдра невесты, он почувствовал не просто желание, а азартное мужское вожделение.

Последовали обычные вежливые вопросы о дороге, о здоровье, о том, как ей здесь нравится, не чувствует ли она в чём нужду, привыкла ли к местным нравам и тому подобное. Софья отвечала бойко, с долей снисходительности, была пряма в суждениях, как человек, которому не пристало хитрить, льстить, угодничать. Холмский уже предупреждал Ивана, что у царевны тонкий ум и она весьма проницательна. Но сейчас она свою проницательность не стремилась обнаружить. Иван принялся расспрашивать Софью об Италии – что за страна, богата ли, каковы тамошние дороги и погоды, словом, попытался прощупать её ум.

Она отвечала, что Италия очень богата, там почти не бывает зим и плодородием её Господь не обделил. Но сейчас эта страна переживает трудное время раздробления, каждый край и даже города управляются независимым властителем, и каждый властитель стремится силой или хитростью отобрать земли у соседей, отчего идут беспрерывные войны. Люди перестали уважать законы и порядок и, впав в отчаяние, убивают друг друга днём и ночью, подобно зверям. Только в одном Риме бывает до двухсот убийств за две недели или до пятнадцати убийств за день. Бояре, расположившиеся на лавках вдоль стен, дружно ахнули, загомонили. Говорят, Москва – город татей, а здесь такого и вдесятеро не случается. Иван метнул на них быстрый взгляд, – примолкли.

– Города италийские – Неаполь, Милан, Венеция, Флоренция, Феррари и другие – считают себя государствами и управляются собственными династиями. Каждый город живёт наособицу. В душах людей нет ни страха Божия, ни уважения к законам, а есть лишь алчность и тщеславие. Между родами властвует кровная месть, всей Италии хорошо известны имена кровников: Монтекки и Капулетти, Берголини и Распанти, Торриани и Висконти, Орсини и Колонны. А это ведь славные роды, заслужившие уважение италийцев своей доблестью. Теперь они погибают во взаимной вражде, а вместе с ними погибает Италия, государь! – бесстрастно заключила Софья.

Иван слушал со всё возрастающим изумлением. Ничего себе, невестушка ему досталась! Да ей впору державой управлять. Иван вдруг заметил неприязнь в бычьих глазах Семёна Ряполовского, со вниманием слушавшего Софью. Бояре переглядывались, спешно куделили свои бороды. Оказывается, Русь-то почти рай!

– Я говорю лишь то, что думаю, государь, не утаивая и не скрывая мыслей. Ты спрашиваешь, как мне показались ваши обычаи? Многие хороши, а некоторые – не очень.

Среди бояр послышалось недоброжелательное перешёптывание. В чужой-то монастырь со своим уставом! Пусть и будущая царица, да уж прытка больно. Иван спросил, что Софье не нравится. Ответ опять удивил его. Софья за малое время сумела верно заметить то, на что у него, государя, ушли годы.

– У тебя, милый суженый, неказистый дворец, деревянный. При пожаре он может сгореть. Тебе нужен дворец, соответствующий величию твоей страны. В столице нет соборов, где можно было бы проводить торжественные богослужения, соразмерные с достоинствами православия. Нет палаты для приёма послов, столь же богато разукрашенной, насколько богата Росия. Отсутствуют, государь, и церемонии твоего выхода к народу. Ты слишком прост и открыт для всех. А подобное чревато неуважением!

Лихо Софья углядела суть. Взяла быка за рога. Бояре опешили и уже не перешёптывались, а задумались. Уж не собирается ли Софья вводить на Руси византийские порядки? Ряполовский ещё больше нахмурился. Иван почувствовал в нём недруга Софьи. Ни он, ни тем более князь Семён, ни Холмский не знали, да и знать не могли, что пройдёт не так уж много времени, и сын Софьи Василий, став государем, велит отрубить голову многим боярам, в том числе Холмскому и Ряполовскому, за неуважение к его матери.

Иван сказал, давая понять, что на первый раз достаточно:

– Надобно подумать над твоими словами, невестушка дорогая, много ты привычных для нас бед узрела. Пока прощай.

Софья ушла гордо, не зная, останется ли она после столь прямого разговора невестой. За ней выплыли и остальные. Замыкающая шествие Анна Тютчева, невольно подражая чужеземным манерам, тоже подняла голову и не пошла – поплыла.

– Наворочает она тут! – вырвалось у князя Семёна после ухода принцессы. Он говорил на правах верного советника. – Мы по-своему жили и жить будем, а не по-византийски.

Но мудрый Патрикеев возразил Ряполовскому:

– Я старик, мне кривить душой ради лести несвычно. Зрю я вперёд, князь Семён, и вижу: быть Руси самодержной! А какое уважение самодержцу, ежли он в лаптях да живёт в избёнке? Простота хороша не для престола. Он на уважении держится, на почитании, на страхе да на силе! А простота власть слабит! Софьюшка права: государю надобен дворец по чину, посольская палата – по богатству, храмы – по величию. Указы государевы оглашать следует не только на площадях, но и в храмах!

Забегая вперёд, скажем, что впредь так и поступали. Но пока храмов, соответствующих величию Росии и достоинству православия, даже в кремле не было. А ведь уже близилась победа над Новгородом. Она непременно должна быть чем-то увековечена. Ещё до приезда Софьи решено было строить новый Успенский собор, пригласили сначала московских мастеров-муромлей – Ивана Кривцова и Мышкина. Митрополит Зосима велел им соорудить храм по образцу Успенского собора во Владимире. Мастера съездили во Владимир, для чего им были выделены деньги из казны. Вернулись, решили возводить храм на месте старого собора, того самого, чьи своды и стены были подпёрты брёвнами. И вот Кривцов и Мышкин уже подводили новое здание под своды, когда однажды майским вечером недостроенный собор рухнул. Грохот обваливающихся стен услышал и Иван из своей опочивальни. Муромлей заключили под стражу, допросили. Кривцов и Мышкин плакали, сами от испуга тряслись. Мышкин в беспамятстве на пол падал. Что с них взять? Могли и ошибиться. Но в чём? Строительство – шутка сложная. Иван послал за псковскими мастерами. Те приехали, осмотрели развалины новостройки и решили, что причиной беды явился плохой известковый раствор, а также неудачный расчёт сводов, лёгших своей тяжестью на облегчённую северную стену. Псковские мастера от строительства отказались. А планы в отношении кремля у Ивана были грандиозные. Надлежало возвести не меньше трёх храмов, Грановитую палату по образцу Новгородской, но «вельми чюдной и всякой лепоты исполненной», построить княжеский дворец каменный, укрепить кремлёвские стены, поставить много башен. Кому всё это поручить? И тогда Иван велел Андрею Холмскому послать дьяка Семёна Толбузина в Венецию. Тот привёз итальянского архитектора Аристотеля Фиораванти, его сына Андрея и ученика Петра.

Вскоре после приезда Софьи Иван принимал итальянцев. Торопили хоть что-то успеть до свадьбы. В ранее состоявшейся беседе с Семёном Толбузиным Иван, помня конфуз с московскими муромлями, строго спросил посла, насколько сведущи итальянцы?

Бойкий молодой дьяк ответил:

– Аристотель Фиораванти очень знаменит, государь. Он сам из города Болони, но строил по всей Европе дворцы, храмы, крепости, а также прославлен в литейном деле и в механике. Множество людей уверяли меня, государь, что лучшего муромля в Европе нет.

– Смотри, ответишь головой!

– И отвечу! – смело тряхнул золотистыми кудрями дьяк. – А ежли я нрав, ты меня, осударь, наградишь?

– Награжу, – пообещал Иван, которому смышлёный дьяк понравился. Да и тон его не вызывал сомнения в искренности.

Несмотря на то, что Аристотелю Фиораванти было уже шестьдесят лет, он оказался весьма проворен. Пока Иван был занят Софьей, он успел построить в сельце Калитникове, где оказались хорошие глины, кирпичный завод, съездил во Владимир, потом через Ростов в Ярославль. И явился к государю Руси со своими чертежами и рисунками, на коих были изображены величественные храмы, великолепные дворцы с портиками и коринфскими колоннами, золочёными куполами и нарядными башенками. Ивану даже не поверилось, неужели всю эту красоту можно сюда перенести, в кремль? Велика и могуча та страна, в коей воздвигнуты сии здания! Слава о ней далеко разнесётся! Иван сразу решил – строить.

– За работу не поскуплюсь! – твёрдо сказал он. – Не стыдно будет домой вернуться. Ученикам тоже награду немалую дам. За каждого обученного русского ученика – отдельная плата. Но учите так, чтобы они сами сию лепоту могли и в плане нанести, и построить без порушения.

Семён Толбузин, прервав перевод, сказал Ивану:

– Государь, много москвичей уже убедилось, что Фиораванти секретов из своих знаний не делает. Всем желающим в Калитникове он показал, как нужно готовить известковый раствор. Десятки местных муромлей собрались смотреть. Он при них замесил известь, залил для пробы в стену. Утром её нельзя было ножом отковырнуть! Столь крепка оказалась. Как камень!

Седеющий, но ещё крепкий и подвижный Фиораванти пылко воскликнул:

– Деньги для нас не первое дело, государь. Важно признание! Нам приятно, что нас оценили. Могу уверить всех присутствующих, что увидев нас в деле, вы не измените о нас благоприятное мнение!

По случаю доброго согласия накрыли в трапезной стол с заливными молочными поросятами, жареными куропатками, блюдами волжских осётров, чёрной икрой и множеством других яств, от которых иноземцы пришли в полный восторг. Устроили пирок. На нём Фиораванти и подтвердил наблюдения царевны Софьи, которую, кстати, приезжие знали лично, о том, что Италия ныне находится в величайшей беде и разоре.

Поднимая в честь гостей серебряный кубок фряжского вина, Иван спросил, есть ли в Италии мастера достойнее великого Аристотеля Фиораванти? На что тот серьёзно ответил:

– Государь, я лишь песчинка у ног истинных титанов.

– Неуж так? – изумился Иван. – Кто же те титаны?

– Первый среди них Леонардо да Винчи. Равного ему гения земля ещё не рождала. Он молод, ему чуть больше двадцати лет, но ум его всеобъемлющ. Он усиленно занимается математикой, астрономией, оптикой, механикой, географией, топографией, физиологией – и во всех предметах делает ошеломляющие открытия! Дарование его столь велико, что в любых делах, к коим обращается его пытливый ум, он легко и просто находит верное решение. Силы в нём столь много и соединились они столь успешно, что он ежедневно что-либо изобретает. Он может с лёгкостью снести гору, прорыть туннель сквозь скалы, с помощью им придуманных рычагов передвигает дома, поднимает корабли в воздух, отводит воду из рек. К тому же он гениально ваяет, рисует, занимается философией. И его мозг не прекращает выдумок!

Иван и присутствующие на пиру бояре слушали восторженную речь итальянца недоверчиво. По силам ли такое одному человеку? Да ещё когда страна разорена и разобщена.

– В области архитектуры Леонардо изготовил много чертежей и планов, все они совершенны! Он предложил превратить реку Арно в канал на протяжении от Флоренции до Пизы. Изготовил рисунки мельниц, валялен, машин, приводимых в движение водой. Перед отъездом я слышал, что он избрал живопись предметом своих особых забот, и смею уверить, превзойдёт знаменитейших художников!

Так государь Руси Иван Васильевич на несколько лет раньше, чем в Европе, узнал о существовании гения всех времён Леонардо да Винчи. И первой его мыслью была: неужто на Руси нет даровитых самородков? Как их открыть, сберечь, воспитать?

Богатырь-диакон могучим басом прогремел, что «венчаются раб божий Иван Васильевич и раба божия Софья Фоминишна...» Титулов не указывали, перед Господом все равны. Старенький митрополит благословил суженых. Множество народу собралось вдоль крытого тротуара от церкви до великокняжеского дворца. Постарался Семён Ряполовский, свёз сюда зажиточных москвичей. Когда молодые вышли из церковных дверей, народ грянул:

– Многая лета жить и здравствовать в любви и согласии богоданным мужу и жене...

Поднесли им на рушниках пышный каравай. Осыпали хмелем. Сопровождающие процессию рынды кидали народу деньги. Люди новобрачных поздравляли искренне, им было объяснено, что византийская царевна своим замужеством превращает московского государя в преемника византийских императоров и тем возвеличивает Русь. «Два Рима были, третий – Москва, а четвёртому не быть». Царевна, как наследница Царьграда, перенесла в Москву свои державные права, где отныне разделит их со своим супругом.

Хор возле крыльца пел свадебные обрядовые песни. За столом голосили «горько!». Иван позволил себе расслабиться. Много пил и много целовал жену, крепко, сочно, и она впивалась в него столь нескромно, что даже старики почувствовали молодой задор и тайком оглаживали своих дебелых жён. Иван впервые так близко видел необъятную грудь молодой жены с выпирающими холмами молочной белизны, видел её нетерпеливые глаза, и его охватила страсть. Но после четвёртого или пятого бокала Софья властно положила полную белую руку, прикрыла серебряный кубок мужа, жарко шепнула Ивану на ухо:

– Не пей, мой любый, воздержись, нам скоро дитё зачинать!

Столь дальновидная забота супруги была достойна восхищения. Поэтому Иван лишь пригубил и отодвинул вино, коснулся под столом пышного горячего бедра жены, и вожделение ещё пуще овладело им. Отодвинулись, ушли вон снедающие государственные заботы, хотелось забыться в огненных глазах молодой супруги.

Ну и ночка была, доложить некому. Всю свою сбережённую мужскую силу Иван отдал Софье. Они возились на перинах, как два борца, сошедшихся в смертном поединке. Софья громко стонала. Но не от боли, что сопровождает расставание с девственностью, а от страсти. Иван рычал, подобно барсу, ибо не было у него сил сдерживать радость вожделения и того сладкого нестерпимого мига завершения акта любви. Ах, хороша была почка. Много после, став старым, Иван всегда вспоминал её с улыбкой и тайным сожалением, что всё проходит, даже страсть.

Как разительно быстро стал меняться облик кремля после приезда Аристотеля. Вырыли глубокие рвы для фундаментов, заложили в дно их глубокие сваи. Толпы москвичей смотрели на необычные строительные приёмы итальянца, когда он быстро и остроумно ударами изготовленных по его заказу окованных железом таранов разбил оставшиеся от рухнувшего собора стены. Архитектор лично переносил размеры с чертежей на фундаменты, объяснял муромлям расчёты, сам проверял крепость кирпичей и извести. Восхищенные москвичи после рассказывали, что «хитрый Фиораванти всё робить чрез кружало и в правило»[130]130
  То есть всё делает с помощью циркуля и линейки.


[Закрыть].

Сотни людей копали котлованы под будущие храмы, лишнюю землю увозили подводами, на освободившееся место сгружали бутовый камень, красный прокалённый кирпич. В бадьях месили раствор, добавляя в него для крепости яичные желтки и красную икру. Благо хватало и того и другого. Возле Аристотеля неотлучно находились десяток молодых русичей, отобранных по всей Москве лично итальянцем, юношей даровитых и пытливых. Он прямо на земле расстилал чертежи, объяснял ученикам строительную премудрость. Потом в избе, отведённой под школу, они спешно осваивали математику и механику, рисовали чертежи.

Шумно стало в кремле на всех его двадцати шести квадратных десятинах площади. Вместо прежних деревянных хором государю стали возводить каменный дворец. И опять восхищенные москвичи рассказывали: «Бысть же сей дворец чюден вельми величеством, и высотою, и светлостию, и звоностию, и пространством, такого прежде не бывало на Руси, а мастер Аристотель». Стучали молоты, грохотали по булыжнику телеги, поднимаемая порой пыль затмевала солнце.

Поддаваясь настойчивости молодой царицы, Иван стал выступать на приёмах торжественной поступью, появлялся лишь в шапке Мономаха, в венце и в бармах. Софья привезла с собой византийский обрядник и всякий раз выбирала из него подходящие случаю церемонии. Иван не только не протестовал, напротив, был рад и горд. Отныне даже митрополит, обращаясь к нему, должен был называть его «преславным царём-самодержцем». Самое главное во всех нововведениях то, чтобы люди привыкли к ним.

А от привычки ко властепослушанию до обожествления власти – один шаг. Да и тот малый.

Бояре пред светлы государевы очи должны были являться, коль в них была нужда. А не наоборот. Софья за этим следила особенно строго. Она же велела распространить среди бояр сказанное Иваном, что «ум вперёд чести идёт». Но встал вопрос: что такое ум? Честь – понятно: блюди своё место, веди свой счёт по родству. А ум? Бояре пожимали плечами, обсуждая в думной палате нововведение, покачивали головами, мяли бороды. Было им горько.

Однажды Семён Ряполовский не без заднего умысла доложил государю о беседе Берсеня с приезжим Максимом Греком. Записал сей разговор один из писцов, приставленных к греку для ускорения переводов.

– Вот, – говорил Берсень Максиму, – у вас в Царьграде властвуют ныне бусурманские гонители; настали для вас злые времена, и как-то вы с ними перебиваетесь?

– Правда, – отвечал Максим, – цари у нас нечестивые, однако в церковные дела они не вступаются.

– Ну, – возразил Берсень, – хоть цари ваши и нечестивые, да ежли так поступают, стало быть, у вас ещё есть Бог. У нас хуже. Даже митрополит не вступается за опальных. Всё ныне делается по прихоти государя и новой царицы. Да вот взять хотя бы тебя, господин Грек. Ушёл ты со святой Афонской горы. А какую пользу мы от тебя получили?

– Я сирота, – обиделся Максим, – какой же от меня и пользе быть?

– Нет, – возразил Берсень, – ты человек разумный... Пригоже бы нам у тебя спрашивать, как государю землю устроить, как людей награждать, как митрополиту вести себя.

– У вас есть книги и правила, можете и сами устроиться.

– Нельзя, господин Грек. Нынешний государь людей мало жалует, всё больше своей жёнке доверяет, встречь против себя не любит, гонит тех, кто ему встречу говорит. Сам ты знаешь, да и мы слыхали от умных людей, что которая земля перестанавливает свои обычаи, та земля недолго стоит. А наш государь старые обычаи переменил, так какого же добра и ждать от нас?

Максим возразил, что Бог наказывает народы за нарушение его заповедей, но что обычаи царские и земские переменяются государями из интересов государства.

– Так то оно так, – возразил Берсень, – а всё же лучше старых обычаев ничего нет... Как пришла сюда Софья с вашими греками, так пошли у нас нестроения великие...

Доложив записанное ябедой-писцом, князь Семён хотел обратить внимание Ивана на недовольство бояр, которого государь опасался. А вышло так, что Ряполовский, сам того не желая, подставил Берсеня. Иван был взбешён. Худородный боярин изволит умничать. А если это начало заговора бояр?

А тут ещё братья недовольство проявили. До указа Ивана о передаче отчинных прав Андрея и Юрия на Москву Ивану братья владели Москвой совместно, собирая каждый со своей отчины пошлины и налоги. После указа Иван стал выдавать братьям денежное содержание. Но Юрий и Андрей были недовольны. Подачки старшего брата не заменяли даже налогов, не говоря уже о пошлинах. Однажды они явились к Ивану, и, в присутствии молодой царицы, между ними и Иваном произошёл спор. Зачинщиком выступил Юрий, как самый решительный.

– Ты обездолил нас! Разве так старшие поступают?

– Я даю вам по сто рублей, – напомнил Иван.

– Сто рублёв! – передразнил старшего Юрий. – А себе сколько прикарманиваешь? Бог тебе не простит нищеты нашей! Надысь хотел соли купить, двух рублей не нашлось. Рыбы нечем солить. А ты жиреешь!

Ивану было неловко, он кряхтел, морщился, но сдерживался. Всё-таки родная кровь. Надо бы им жалованья подбавить. А с другой стороны, Юрий несправедлив. Ведь прекрасно знает, что Иван не для себя старается. Нет у него денег – пришёл бы к старшему, разве Иван не дал бы?

– Дашь, но укоришь за траты, – пробасил Андрей. – То худчее.

И вдруг Софья произнесла со сдержанной силой:

– Ваша вина, Андрей и Юрий, что нищенствуете! Почему бы вам не отдать уделы старшему, а самим поступить к нему на службу? Уж тогда он бы вас не обездолил!

Братья оторопело уставились на царицу. Это им и в голову не приходило. А она невозмутимо продолжила:

– Рассудите, братья, правоту старшего. Ведь он печётся не об уделе, а о всей Русии. Он порушил удельность Москвы несправедливо для вас, но справедливо для Москвы. Иль вы считаете иначе?

Андрей при прямом вопросе Софьи несколько смутился и отрицательно покачал головой, мол, нет, он не считает иначе.

– А сможет ли быть Русь сильной, если останется удельной? Пропадёт Иван – пропадёте и вы!

– О чём ты говоришь, невестка? – вскочил с лавки горячий Юрий. – Ты в нашей семье без году неделя, а уже рассуждаешь, что правильно, а что неправильно! Да как у тебя язык поворачивается произносить поруху тому, что заповедали пращуры наши? С первого из Даниловичей так повелось: старшему великое княжество, а младшим – уделы! Это вотчина наша!