Текст книги "Хождение за три моря"

Автор книги: Анатолий Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

– Пора вам не об отчине радеть, а обо всей державе!

Юрий открыл было рот, чтобы вновь возразить невестке, но Андрей, кашлянув, толкнул его, сказал:

– Она права.

И Юрий замолчал.

Обрадованный таким поворотом дела, Иван расщедрился, хотя был скуповат, и увеличил откупные братьям за Москву до полутораста рублей. Произошло замирение. Иван даже прослезился и обнял братьев. Договорились тут же (раз уж к месту пришлось), что рать на Казань поведёт Юрий.

Вскоре после этого в Москве был учреждён Разбойный приказ, который должен был проводить в первопрестольной сыск, ловить татей. Возглавил его боярин Никита Ховрин, «буде тот распоряд единый держать, дабы Москву от татей пасти».

Наконец прибыло долгожданное известие от воеводы Бутурлина. На реке Шелоне его рать встретилась с конницей новгородцев. Гонец привёз письмо воеводы.

«За молитву святых отцов наших...

Государь пресветлый! Воеводишко Бутурлин тебе низко кланяется и доносит без умотчания о великой победе.

Собралось ушкуйников бес числа, и все конно да оружно. Среди их воителей сплошь чёрный люд – гончарники, медники, огородники, боярские холопи, шорники и прочие молодите, к бою несвычные. Поелику число их было несметно, я, помолясь, укрепился на холму. А они, государь, кинулись на нас всей ратью. Тако их оказалось много, што они мешали друг другу, а немало своих задавили. Слуга твой покорный велел в сию толпу стрелять, с божьей милостью ни одна стрела не пропала. Потом я выдвинул засадный полк и ударил им в тыл, дабы воспрепятствовать переправе на свой берег. Положили мы, государь-милостивец, врагов числом тринадцать тыщ, да восемь тыщ в полон взяли. Сё не воители, а мастера добрые. Шлю их тебе. Прибыли ко мне послы – бояре новгородские Михалка Степанич да Мирошка Незденич с посацким Андреяном Захарьиничем. Челом били и на кресте святом клялись, что согласны перейти под твою руку. Просят только разор им не чинить да оградить Новгород от людишек пришлых из Ярославля, Ростова, Костромы, даж из Твери и Москвы, кои приходят и посады граблют, говоря: «Вот мы вас ужо, ушкуйники! Как вы нас!» Послов я направил к тебе, государь».

Явились послы вслед за письмом. Торопились изрядно. Худой, носатый, чёрный как грач Михалка Стапанич и белый, пухлый Мирошка Незденич. Посадский же Андреян Захарьинич от переживаний в пути занемог и остался в Русе. Прибывшие бояре были подавлены, униженно кланялись. Такого страшного поражения Новгород ещё не терпел, у него не осталось войска. Софийские бояре согласились на все условия – войти неделимо под руку самодержца Руси, выполнять волю его наместника, вносить в казну все подати и налоги, не злоумышлять против Москвы. С новгородской ратью вышла заминка. Михалка Степанич уведомил государя о просьбе вече не посылать новгородские полки в низовые земли, то есть на юг, а ставить их на охрану западных рубежей, ибо они тоже стали заботой Ивана. Государь согласился. Хоть и была опасность сговора софийских бояр с тевтонами или с литовцами, но вводить на западные рубежи московские полки было ещё опаснее. На том и порешили. По случаю великой победы был устроен пир.

К ноябрьским холодам из Крыма вернулся Никита Беклемишев с послом от Менгли-Гирея Давлет-мирзой. Кафа товары русских купцов не отдала. До разрешения спора положила их на хранение. Вскоре в Кафу ожидается прибытие нового консула из Генуи, он и решит, кто нрав. Менгли-Гирей согласен на союз с Росией, обещает воспрепятствовать своим ордам грабить русские украины. Сие известие было радостью великой. Впервые за сотни лёг один из ханов отказывался бандитствовать и заявлял об этом открыто. Пусть это было начало, но весьма обнадёживающее.

На следующий день ко двору государя был приглашён посол крымского хана, и Иван подписал договор о союзе с Менгли-Гиреем. Это был первый внешний договор Москвы как равной стороны. И подписал его Иван так: «Иоанн, Божьей милостью государь всея Руси».

В ту же ночь, после бурных любовных утех, между Софьей и Иваном произошёл разговор, заставивший государя пожалеть, что у него оказалась столь проницательная жена.

– Любый, – сказала Софья, поглаживая голову уставшего мужа. – Любый, а ведь тебе нельзя называться царём.

Иван только засопел, но промолчал, и в его нерасположенности к разговору Софья почувствовала неприязнь. Но отступать она не могла, в её чреве уже зрела новая жизнь, и ей надо было бороться не только за себя, но и за того, кто скоро родится.

– Цари, рексы, короли, кесари, императоры, султаны, шахи – суть государи стран независимых, – пояснила она то, что Иван и без неё знал, – а ты данник Ахмада.

– Дай срок, любая моя! – Иван вновь принялся ласкать жаркое тело жены.

– Экий ты ненасытный! – шутливо упрекнула она, и когда Иван, отдыхая, опустил голову на её необъятную грудь, спросила: – Какой же срок тебе дать? Тебе немного нужно времени, чтобы на меня взобраться, оседлать да вскачь пуститься. Ты на мне смел и проворен. – И вдруг, вцепившись в его волосы сильными пальцами, жёстко произнесла: – А вот не допущу я тебя до своего тела, пока ты Ахмада не сбросишь! Пока истинным царём не станешь!

Иван на жену не обиделся. Её боль искренняя, от любви к нему. Какой царице приятно, что её муж данник?

– Тверь и Рязань возьму, тогда и пощщекотаю бока Ахмаду, – пообещал он.

На что Софья резко возразила:

– Тверь и Рязань только твоей помощью и держатся. Они давно твои! Ты их сейчас брать не хочешь! Я ведь догадалась, что ты измысливаешь!

Иван поспешно закрыл ладонью ей рот, привстал. Даже под кровать заглянул, хотя ни в опочивальне, ни в ближних сенях никого не было. Софья, горячая в любви, в момент наивысшего наслаждения могла испустить вопль блаженства силы непомерной. Хотя на людях превыше всего пеклась о пристойности.

– Чего ты буровишь? – прошипел муж.

– А вот чего. До сё ты прикрывался Тверью от Новгорода. Смоленском – от Литвы. Казанью – от неведомых племён за Волгой. Рязанью – от Ахмада. Ты не хотел оставаться с внешними врагами один на один. Чтобы они на большой кусок не набросились, ты им подсовывал кусочки помельче. Ио не в этом суть твоих измышлений. Я поняла, что ты пуще всего опасался неведомого! Не нагрянут ли новые орды из-за Уральских гор, из южных степей. Для выяснения повсюду проведчиков разослал, Хоробрита даже в Индию направил. Когда я об этом узнала, то и поняла, что Большая Орда, Крым, Литва – это твой второй круг обороны! Ты Жертвовал малым, чтобы не потерять всё. Но теперь с божьего благословения многое изменилось. Сил у тебя хватит, накопил. Отныне Русь – и моя забота. Побей Ахмада!

Иван ничего не возразил, лишь весело сказал:

– Завтра велю Квашнину изготовить печати с византийским гербом.

Так на печатях государя Ивана Васильевича впервые появился двуглавый орёл – знак преемственности русским государем Византии.

А наутро выпал ранний снег. Софья видела его впервые. Но некогда было им любоваться. Хлопоты наступали не ребячливые. Пора пришла схватиться с Большой Ордой.

ХОДЖА НАСРЕДДИН

 Гурмызъ есть на островЂ, а ежедень поимаеть его море по двожды на день[131]131
  А. Никитин имеет в виду приливы.


[Закрыть]. И тут есми взялъ 1 Великъ день[132]132
  Великий день – Пасха.


[Закрыть], а пришёл есми в Гурмызъ за 4 недели до Велика дни. А то есми городы не всЂ писалъ, много городовъ великих. А в Гурмызъ есть варное солнце, человека съжжеть. А в ГурмызЂ былъ есми мЂсяць, а из Гурмыза пошёлъ есми за море ИндЂйское по Велице дни в Фомину недЂлю[133]133
  Фомина неделя – вторая после Пасхи.


[Закрыть], в таву[134]134
  Тава (даба) – название корабля, не имеющего палубы. Этот тин судов до сих пор используется на морских линиях юга.


[Закрыть] с коньми.

И шли есмя моремъ до Мошката[135]135
  Маскат, Дега, Калхат, Камбей, Чаул – города (см. карту) на Аравийском и Персидском побережьях.


[Закрыть] 10 дни; а от Мошката до ДЂгу 4 дни; а от ДЂга до Кузряту, а от Кузрята до Конбату, а от Канбата к Чивилю... а шли есмя в та†б недЂль моремъ до Чивиля».

Чем дальше удалялся Афанасий на юг, тем слабее становился Зов Леса. Здесь всё чужое. Давно стояла осень, и на родине уже трещали морозы и лежали глубокие снега. Здесь же было сухо и непривычно жарко. Он покинул Мазандаран с его густыми лесами, Эльбурс остался на севере. Дорога вилась по плоскогорью, между выжженных солнцем холмов и скал. Встречались селения, окружённые полями, попадались на пути люди, чаще мирные крестьяне с бронзовыми лицами и щетинистыми усами. Завидев всадника, они не приглядывались, приветствовали: «Селям алейкюм!» – кланялись и спешили дальше.

Неподалёку от города Рея и произошла встреча Афанасия с одним из удивительнейших людей земли, о котором он был наслышан ещё в Москве от купцов и шутки которого широко ходили по Руси.

На пятый день бегства из Чапакура, ближе к вечеру, дорога вывела к ручью. На берегу под тенистой чинарой отдыхал старик. Рядом на лужайке мирно пасся длинноухий серый ослик. Старик был одет в потрёпанные белые шаровары, широкую истлевшую рубаху, но на ногах были великолепные сафьяновые туфли с серебряными пряжками и загнутыми вверх длинными носами. Перед ним на лопухе лежала половинка большой лепёшки, чёрствый сыр, горстка диких абрикосов и кувшинчик с водой. Трапеза скудная, что и говорить, но незнакомец ел с удовольствием и при этом любовался своими красивыми туфлями, вытягивая ногу, поворачивая туфлю то вправо, то влево, восхищённо прищёлкивая языком. Афанасий напоил Орлика и хотел было продолжить путь, но старик окликнул его и пригласил отужинать с ним. Афанасия удивил его голос: в нём было нечто озорное и бойкое, не вяжущееся с почтенным возрастом незнакомца. Русич пустил жеребца пастись, прилёг рядом с владельцем роскошных туфель. Тот поцокал языком при виде Орлика, восторженно промолвил:

– Прекрасный жеребец! Царский! Не боишься, что его у тебя отнимут?

Хоробрит выразительно похлопал по ножнам сабли. Незнакомец оценивающе взглянул на широкие плечи и суровое лицо путника.

– Странно, по выговору ты не перс, по обличью не хоросанец, ведёшь себя не как мусульманин, но на шее у тебя нет христианского крестика. Откуда так хорошо знаешь тюркский язык?

Где потерялся крестик, Хоробрит и сам не знал. Он ответил, что долго жил рядом с тюрками.

Старик загорелый, курносый, выражение лица насмешливое, но не обидное, а весёлое, смеющиеся глаза в лучиках морщин доброжелательны. Чувствовалось, что это человек неунывающий, любящий пошутить. Афанасий спросил, куда он держит путь.

– В славный Багдад, – был ответ.

– Но ты удаляешься от него.

– Разве? – лукаво переспросил старик. – Знаешь ли, хозяин прекрасного жеребца, я никогда не спешу. Приду ли я в Багдад годом раньше или годом позже – какая разница? А куда ты направляешься?

– В Ормуз.

– Ормуз гораздо дальше Багдада. Мне говорили, что этот город поистине прекрасен. Почему бы и мне не побывать в Ормузе? Пойдём вместе. Одна ладонь шума не делает. Погляжу, может, там живут счастливые люди.

– Но ведь ты сказал, что идёшь в Багдад.

– И не только это! – возразил старик. – Я ещё сказал, что туда не спешу!

Афанасий засмеялся. Через самое короткое время они стали добрыми друзьями. Старик заявил, что ему интересно бродить по белу свету, потому что мир разнообразен, а у него всего два глаза.

– Да и не все красавицы живут в Багдаде. Много их и в Ормузе, – объяснил он своё желание побывать там.

Когда они переправлялись через ручей, который оказался довольно глубок, спутник Афанасия крикнул своему ослику:

– Эй, эй, на воду не опирайся! Ставь копыта на дно!

Ослик послушался, и они благополучно выбрались на берег. По дороге Афанасий спросил старика, откуда у него такая прекрасная обувь.

– Подарок купца, – объяснил тот. – Он подарил мне туфли за пророчество.

– Пророчество? Чьё? – удивился Афанасий.

– Моё. Я предсказал купцу, что он через год найдёт самородок золота, если оставит под говорящим деревом свои новые туфли. Что купец и сделал. Дело было так, о любознательный господин. Однажды я сидел на вершине абрикоса и наслаждался спелыми плодами. Вдруг к нему подъехал караван и остановился на отдых. Дерево было громадное, ветвистое и с дуплом, в котором можно спрятаться. Я и спрятался. За едой купцы заспорили, кто из них знает больше пословиц. А их, да будет тебе известно, было два. Вот один говорит:

– К идущей ноге пыль пристаёт.

Второй отвечает:

– Глаза друг друга невзлюбили, между ними нос вырос.

Первый говорит:

– Сорока мнит себя соколом, а каша – пловом.

– После бури за чекменём не бегают, – не сдаётся второй.

– Старый ноготь лишь укромное место чесать хорош! – кричит первый купец.

– К чему слепцу красивая жена?

И тут первый произнёс:

– Когда молла Насреддин упал с осла, сказал: «Я и сам бы слез».

Второй молчит. Мне стало его жалко, и я ответил за него:

– Кривая нога обязательно о камень ударится!

Оба купца вскочили, смотрят вверх, а меня не видят. Один спрашивает:

– Ты кто?

– Говорящее дерево, – отвечаю.

Они поверили. Тот, на ком были эти красивые туфли, осведомился:

– Можешь ли ты, говорящее дерево, предсказывать будущее?

– Могу. Для меня нет ничего проще.

– Скажи, что случится со мной через год?

– Ты найдёшь золотой самородок. Но в том случае, если оставишь здесь свои туфли и отправишься босиком в горы Демовента.

Купец и оставил свои туфли. Теперь они мои! Я бы, господин, не стал им вещать из дупла, если бы они не назвали моё имя. Меня зовут Ходжа Насреддин[136]136
  Историческим прототипом Ходжи Насреддина был турок-сельджук (род. в 1207 г.). Но позже было много неистощимых острословов, носивших то же имя. Встреча Никитина с одним из них вполне вероятна.


[Закрыть].

В то, что перед ним и на самом деле знаменитый Насреддин, Хоробрит поверил сразу, – слишком необыкновенен был старик и диковинны его рассказы.

Рей оказался мёртвым городом. Как и тот, что встретился Хоробриту на Кавказе. Место, где погиб имам Хусейн, лежало в развалинах. Страшное землетрясение не оставило ни одного целого дома. Здесь даже трава не росла, лишь песок и камень. Глядя на чудовищное запустение, невольно верилось, что Всевышний не оставляет без кары ни одного мерзкого поступка. Здесь негде было заночевать, и Насреддин предложил ехать дальше, в Кашаны.

Погода по-прежнему держалась сухая и тёплая. В лесах было много диких плодов, а каждый кустик мог стать местом ночлега. Ходжа Насреддин оказался не только весельчаком, но и человеком весьма сведущим, а поскольку Афанасий был любознателен, то дорога для обоих превратилась в приятное времяпровождение.

– Вот прекрасный Кашан! – воскликнул старик, когда они с перевала увидели в утренней дымке большой, окружённый полями и садами город с голубыми мечетями. – О, дивный Кашан, наверное, здесь живут счастливые люди!

Со всех дорог в открытые ворота втекали странники, пешком, на ослах, конях, в повозках. Крестьяне везли с полей плоды, гнали на продажу овец, буйволов.

Путники прошли за стадом в город. Пыльная улица полна народу. Привычна для восточных городов людская сутолока. Белели одежды, покачивались разноцветные чалмы, женщины прикрывались чёрными чадрами. Улица вывела на обширную торговую площадь. Здесь было от чего разбежаться глазам. По сторонам теснились бесчисленные лавки, в которых имелось всё, чем обилен восток. По более всего Афанасия поразило множество тканей – бумазеи, бархата, парчи, которая особенно ценилась на Руси и называлась камкой. Путники заметили постоялый двор и направились туда. Как заметил Насреддин, всё равно им покупать не на что, а продавать нечего.

Старик был неистощим на шутки и выдумки. Пока Афанасий ставил жеребца и ослика в конюшню, задавал им корм, Ходжа Насреддин вынул из-за пазухи лепёшку и, усевшись возле пылающего очага, на котором варилась баранья похлёбка, отламывал от лепёшки куски, подносил их к пару, исходящему из котла, а потом уже ел. Людей в харчевне было много. Мрачный одноглазый посетитель рассказывал Ходже, что Кашаны славятся трудом умелых мастеров – ткачей и посудников, что если бы приезжий купец пожелал купить тканей на десять тысяч динаров, то мог бы совершить покупку в один день. Оказывается, отсюда по всей Персии расходится фаянсовая посуда, глазурованная плитка для строительства, изделия из прозрачной бирюзы, фаянсы с росписью по эмали.

– Кроме того, мы сеем пшеницу и разводим хлопок, – говорил одноглазый.

– О, любезный, из твоего рассказа я заключил, что в Кашане, да будет он прославлен по всем землям, несомненно живут счастливые люди! – вскричал Ходжа, восхищенный трудолюбием местных жителей.

– Счастливые? – удивился посетитель, вперив в старика единственный глаз, сверкавший в полутёмной харчевне наподобие изумруда. – Да хуже нашей жизни нет во всей Персии!

Тут хозяин харчевни, толстый, рябой перс потребовал, чтобы Ходжа расплатился за еду. Старик протянул ему одну медную монетку – цену лепёшки. Рябой оттолкнул его руку, показал два пальца.

– Давай две монеты!

– Но лепёшка стоит одну.

– Ты должен заплатить и за пар от похлёбки!

Посетители удивились. Кто платит за запах от варева? Но хозяин упрямо стоял на своём: раз гость вдыхал запах бараньего бульона, значит, должен за него рассчитаться.

– Хорошо, – согласился Насреддин. – Сейчас произведём расчёт. – С этими словами он вынул ещё одну монетку, присоединил её к первой, зажал их в кулаке, протянул хозяину. Тот хотел взять деньги, но Ходжа попросил подставить ухо. Рябой подставил. Старик позвенел монетками возле волосатого уха хозяина.

– Вот, дорогой, мы и квиты.

– Как это? – взревел тот.

Насреддин спокойно объяснил:

– Запах твоей похлёбки стоит не дороже звона моих монет. Или ты считаешь иначе?

Раздался дружный хохот посетителей. Рассмеялся и рябой, оценив шутку. Вместо ссоры, он самолично налил гостю миску бараньей похлёбки, кляня себя за скаредность. Одноглазый весело воскликнул:

– Клянусь моим уцелевшим глазом, твоя острота, старик, достойна самого Ходжи Насреддина!

Тот скромно промолчал, уписывая дармовую похлёбку, лишь прокалённое солнцем лицо его выдавало сдерживаемый смех. Весь вечер посетители рассказывали о шутке старика. Харчевня то и дело сотрясалась от хохота. Вскоре в неё набилось столько гостей, что выручка перса превысила месячную.

Путники переночевали на постоялом дворе. Утром расщедрившийся хозяин опять угостил весёлого старика похлёбкой, дал на прощанье свежую лепёшку и просил заезжать ещё. Платы за ночлег он не взял.

– Жаль с тобой расставаться, старик! – сказал рябой, провожая гостей к воротам. – Вчера я убедился, что и шутки приносят прибыли!

– Умный говорит, – пословицами сыплет, – отозвался старик.

Хозяин спохватился.

– Назови своё имя, драгоценный.

– Ходжа Насреддин, – был ответ.

Рябой остолбенел, потом припустил за ними, прося погостить ещё.

– Даром! – кричал он. – Будете жить даром! Только оставайтесь! Ай-вай, почему я не спросил твоё имя раньше!

Но серый ослик уже весело нёс своего хозяина прочь от постоялого двора. На оживлённой улице Ходже вновь пришлось услышать своё имя.

На перекрёстке собралась шумная компания, там то и дело слышались взрывы смеха. Когда путники проезжали мимо, до них донеслось:

– У Насреддина была строптивая жена. Так случилось, что она утонула. Ходжа пошёл её искать вверх по течению. «Что ты делаешь? – удивились соседи. – Разве она там может быть?» «Конечно, – ответил Ходжа. – Ведь она всё делала наоборот».

– А вот послушайте о воре! Однажды ночью вор забрался в дом Ходжи и стал бродить по нему в поисках поживы. Насреддин проснулся и стал ходить за ним. Вор обернулся, увидел хозяина и спрашивает: «А ты за мной зачем ходишь?» «Мне интересно знать, что здесь можно найти», – отвечает Ходжа.

Вскоре Афанасию пришлось на деле оценить остроумие своего знаменитого спутника.

Однажды дорога вывела их к реке. Ходже не захотелось мочить свои красивые туфли, да и плавать он не умел. Старик сказал Афанасию, чтобы тот переправился один и перевёз бы его обувь и ослика.

– А ты как? – спросил Афанасий.

– Подожди меня на другом берегу – увидишь, – отозвался тот.

Афанасий благополучно переплыл реку, привязав поводья Серого к хвосту жеребца. Выбрался на берег, уселся обсыхать на солнцепёке.

А старик тем временем лёг на противоположном берегу, закрыл глаза и сложил на груди руки. Вскоре подошли к реке несколько странников, по виду это были дервиши – нищенствующие мусульманские монахи, – коих много бродит по дорогам Востока. Дервиши увидели старика, подумали, что он мёртв. Оставлять покойника – великий грех. Они посовещались и решили отнести тело в ближний город, который был неподалёку на той стороне реки. Но они не знали, где переправа. Принялись спорить. Наконец предположили, что брод ниже по течению. Подняли старика и понесли его туда. Ходжа Насреддин вдруг приподнялся и слабым голосом сказал:

– Когда я был жив, то брод находился чуть выше! Вон там!

Дервиши испугались, бросили старика и убежали. Пришлось Афанасию самому переносить Ходжу через реку. Выбрались на берег оба мокрые. Ходжа вздохнул и заметил:

– Когда неудачник купается, к нему и лягушка прилипнет.

Наконец путники добрались до города Йезда, расположенного в оазисе посреди пустыни. Как говорил Ходжа, которому уже приходилось бывать здесь, Йезд славен своими урожаями шёлка-сырца. А большая часть жителей состоит из ткачей.

Проезжая по улицам города, старик озирался вокруг с весёлым любопытством ребёнка и не уставал приговаривать:

– Благословенный Йезд, любимый аллахом город! Здесь люди рождаются под счастливой звездой и никогда не умирают!

Его славословие было услышано горожанами, и кто-то спросил:

– Ты откуда такой беззаботный?

– Из Хорезма, почтеннейший, – ответил Ходжа благожелательно.

– И что, у вас в Хорезме ничего такого нет?

– Есть, почтеннейший! Как нету, всё есть!

– Что же ты хвалишь наш город, если он не лучше вашего?

– Я же гость! – возразил Ходжа. – Попробовал бы я сейчас кричать: уй, какой отвратительный, какой грязный Йезд! А сколько здесь воров! Ты первый, почтенный, побил бы меня камнями!

Вокруг засмеялись. Кто-то тронул Афанасия. Рядом стоял приземистый парень с воровато бегающими глазами.

– Продаёшь жеребца?

Афанасий ответил, что не продаёт. Парень исчез. Насреддин продолжал шутить. Вокруг сгрудились зеваки.

– Почтенные, знаете ли вы, о чём я вам хочу рассказать?

– Не знаем! – кричали зрители.

– Раз не знаете, так что мне вам говорить?

– Знаем, знаем! – спохватились зеваки.

– Ну, раз знаете, незачем вам и говорить!

Вокруг захохотали. Кто-то догадался крикнуть:

– Эй, весёлый человек! Одни из нас знают, а другие – нет! Что ты на это скажешь?

– Скажу так: пусть те, кто знает, расскажут тем, кто не знает!

Вновь грянул дружный смех. В это время Афанасий почувствовал, что держит в руках пустые поводья. Он обернулся. Вздёрнутая морда его Орлика виднелась шагах в десяти. Орлик храпел, упирался, но его вели трое, вцепившись в обрезанные поводья.

Афанасий кинулся за ними, расталкивая людей. Приземистый, который спрашивал о продаже коня, попытался вскочить в седло, но жеребец взбрыкнул, и парень свалился на землю. Жеребец ударил его задним копытом. И тут Хоробрит догнал воров. Один из них, большеносый, с густыми спутанными волосами на голове, что-то прокричал. У третьего вора, широкоплечего, в рваном халате, в руке появился нож.

Парень оскалился, хищно изогнулся. Одним прыжком Хоробрит настиг его. Широкоплечий взмахнул ножом. Проведчик подставил согнутую руку, задерживая движение ножа, свободной рукой перехватил кулак татя с зажатым в нём ножом. Запястье вора хрустнуло. Он вскрикнул и выпустил клинок. Большеносый бросил поводья, метнулся к Хоробриту. Проведчик сбил кулаком и его.

В толпе кто-то звал стражей. Их явилось сразу несколько. К Афанасию протолкался Насреддин. Оценив обстановку, кинулся к своему спутнику, крича:

– Ай, молодец! Ай, спасибо, что задержал гнусных негодяев!

Старший стражник, длинноусый, с хмурым лицом, спросил, что здесь случилось. Большеносый, показывая ему свою изуродованную кисть, плачущим голосом завопил:

– Этот человек украл моего жеребца! Мы хотели его задержать! Он убил моего родича и поломал мне руку!

– Он лжёт, почтенный! – возразил Ходжа Насреддин. – Это они хотели украсть жеребца моего друга!

– Они оба чужеземцы! – завизжал большеносый. – Хватайте их, стражи, ведите к судье!

Растерявшиеся стражники окружили Хоробрита и Ходжу, спрашивая, кто они такие и откуда прибыли. Неизвестно, чем закончилось бы дело, если бы воры не исчезли, воспользовавшись суматохой. Удрал даже тот, кого Орлик ударил копытом.

– Куда же они подевались? – недоумевал длинноусый страж, ворочая выпученными глазами. – Сами пожаловались и скрылись. Как так?

По этому поводу Ходжа заметил:

– Не стоит удивляться. Воры сбежали потому, что знали: у меня есть самый честный и неподкупный свидетель!

– Ты кого имеешь в виду, старик? – грозно зашевелил усами старший.

– Моего осла! – объявил Ходжа. – Он не слушает лжецов и не берёт откупных!

Словно подтверждая слова хозяина, серый осёл вдруг басовито взревел и махнул хвостом.

– Ну вот, слышите! – изрёк старик и обратился к Серому: – Что же ты, почтенный, сразу не сказал и тем ввёл в заблуждение достойных и благородных воинов?

– Иа-иа! – прокричал осёл. – Иа-иа!

Ходжа спокойно объяснил:

– Он говорит, что надеялся на умных и честных людей. А их здесь не оказалось. Поищем умных в другом месте, правда, Серый?

– Иа, иа! – согласился тот.

Старший стражник вдруг закричал:

– Нет, стойте! Твой осёл оскорбил меня, назвав глупым! Или платите штраф, или пойдём к судье!

Окружающие зеваки захихикали. Им явно нравилось развлечение. Такого ещё не бывало в славном городе Йезде: страж будет судиться с ослом.

– Хорошо, пойдём к судье, – охотно согласился Ходжа Насреддин. – Пусть он рассудит, кто прав: ишак или ты!

Раздался громовой хохот. Казалось, на развлечении присутствует весь базар. Стражник сообразил, что смеются над ним, и стал разгонять толпу. В это время подошёл чрезвычайно толстый, смуглый, в шёлковом халате, перс. Вытирая платком обильно выступающий пот, с интересом глядя на осла, спросил, правда ли, что тот умеет разговаривать?

Видимо, перс был важной персоной, потому что люди почтительно расступались перед ним, а стражники раболепно поклонились.

– Истинная правда, господин, – охотно подтвердил Ходжа. – Я учил его три года! Ну-ка, подтверди мои слова! – обратился он к Серому.

– Иа-иа! – проревел тот и махнул хвостом.

– Вот видишь, почтенный!

– Но я не разобрал слов разумного животного, – застенчиво прошептал толстяк, косясь на осла.

Насреддин с лукавой назидательностью сказал, что разговору с его Серым тоже надо учиться. Перс спросил, долго ли нужно этому учиться.

– Такой смышлёный господин, как ты, усвоит уроки за самое малое время! – заявил Ходжа.

– Продай мне своего осла.

– Не могу, господин. Я ему стольким обязан! Он любит путешествовать, вдыхать запахи дорог. Мы привыкли друг к другу и умрём от тоски, если разлучимся. Ведь правда? – обратился старик к мышастому.

– Иа, – подтвердил тот.

– Видишь, господин, он согласен. Сказал «иа» и не взмахнул хвостом. Если бы он при этом махнул хвостом вправо, значит, я солгал. А если влево, то обиделся на меня.

– Тогда научи моего ишака разговаривать, – попросил перс.

– Этого мало, господин. Нужно вместе с ним и тебя научить. Но наука эта долгая и требует расходов.

– Я возмещу расходы!

– Сначала заплати вон тому стражнику, который так подобострастно слушает тебя. Он грозился отвести нас к судье.

– Но я и есть судья! – воскликнул перс. – Я Керим-ага!

Керим-ага отослал стражников. И так далеко, что те больше не попадались Ходже и Афанасию на глаза. Судья и Насреддин быстро сошлись в цене, при многочисленных свидетелях хлопнули по рукам и отправились к дому судьи. Керим-ага поклялся платить за учение – своё и ишака – по два ахча в день. Это было недёшево. Подобную щедрость мог проявить лишь тот, кто столь же глуп, сколь и богат. Видимо, судья крепко брал взятки. Причина его щедрости выяснилась по дороге. Керим-ага спросил Насреддина, можно ли будет после обучения показать учёного осла эмиру?

– Ты приятно удивишь его! – заявил Ходжа. – Он щедро осыплет тебя наградами!

– А если я подарю ему учёного осла?

– Он немедленно сделает тебя старшим судьёй! А может быть, назначит визирем! Ведь не должен человек, умеющий беседовать с ослами, прозябать в должности базарного судьи!

Керим-ага раздулся от гордости, заметил, что умный эмир должен выбирать себе и умных визирей.

Дом Керим-аги был велик, добротен и набит всяческими припасами. Тюки шёлка хранились даже в конюшне, где было несколько красавцев скакунов арабской породы, а в отдельном деннике, поедая отборный ячмень, стоял упитанный осёл – любимец хозяина. Керим-ага сказал, что учителю жить придётся в конюшне, спать на свежем душистом сене, а питаться они будут со слугами. Насреддин шепнул Афанасию, что им следует согласиться, ибо нужно набраться сил перед дальней дорогой в Ормуз. Он осмотрел хозяйского осла, зачем-то закрутил ему хвост, отчего животное сердито взревело и застучало копытами об пол.

– Видишь, он уже начал говорить! – обрадовался судья.

Но Ходжа охладил его восторг, заявив, что осёл слишком жирен и избалован, а такие животные к обучению не расположены.

– Но его, надеюсь, можно научить? – забеспокоился Керим-ага. – Я хочу стать визирем!

– Ты станешь им! – уверил его Насреддин, задумчиво оглядывая денник. – Но придётся много потрудиться. И даже выбить лень из твоего любимца. Если ты, господин, в урочный час услышишь его рёв, не пугайся, по ночам ослы особенно понятливы, а я человек добросовестный.

– Делай с ним что хочешь, лишь бы мне предстать перед эмиром.

– Только на его рёв не вздумай являться! – ещё раз счёл нужным предупредить старик. – Иначе наука впрок не пойдёт!

– Не приду, не приду! – замахал руками Керим-ага, ещё больше потея и волнуясь. – Кормите его вволю! Я разрешаю брать самый отборный ячмень и овёс.

Тут же Насреддин, не тратя зря время, преподал судье первый урок:

– Главное, почтенный, понять ослиный язык, как он произносит своё «иа-иа»: высоким или низким голосом, помахивает ли хвостом и в какую сторону; поднимает ли уши, вертит ли головой, стучит ли копытами, косит ли глазом; сколько раз произносит звуки – один, два, три, четыре или даже пять. Сердится ли при этом или ревёт ласково. Если один раз он произнёс «иа», значит, желает выслушать умного человека, если два – то сам желает высказаться. Три произнесённые подряд «иа» означают недовольство обществом, четыре «иа» – наоборот, осёл наслаждается беседой, а если пять подряд «иа» – он жаждет, чтобы его слушали со вниманием. Ах, почтенный, какое это наслаждение – слушать рёв и вникать в его смысл! Осёл может поведать об удивительных вещах! Недавно, например, мой Серый развлекал меня всю дорогу от Багдада до Тебриза, рассказывая о полководце Александре Двурогом. А ведь это путь неблизкий, почтенный! Но для меня он промелькнул, как время от утренней до полуденной молитвы. Прекрасно иметь просвещённого осла!

Керим-ага от удовольствия потирал жирные ладони, его распирали надежды. Ни у кого во всей Персии нет, а вот у него будет!

Когда судья ушёл, Насреддин тотчас выгреб из кормушки хозяйского осла весь отборный ячмень и честно поделил его между мышастым и Орликом.