Текст книги "Хождение за три моря"

Автор книги: Анатолий Соловьев

ДВА ВИЗИРЯ

 буханЂ же бут вырЂзанъ ис камени, велми великъ, да хвостъ у него черезъ него, да руку правую поднялъ высоко да простёръ, акы Устьянъ царь Царяградскы, а в лЂвой руцЂ у него копие, а на нёмъ нЂтъ ничево, а гузно у него обязано ширинкою, а виденье обезьянило, а иныя буты нагы, нЂт ничево, кот ачюк, а жонкы бутавы нагы вырезаны и с соромомъ, и з дЂтми, а перет бутом же стоить воль велми великъ, а вырезанъ ис камени ис чёрнаго, а всь позолочен, а целують его в копыто, а сыплют на него цвЂты, и на бута сыплют цвЂты...

А намазъ же их на востокъ по-руськы, обе рукы подымають высоко, да кладутъ на тЂмя, да ложатся ниць на земли, да все ся истягнеть по земли, то их поклоны. А ясти же садятся, ини омывають рукы да ногы, да и ротъ пополаскывають. А бутуханы же их без дверей, а ставлены на востокъ, а буты стоять на востокъ. А кто у них умрёть, и они тЂх жгутъ, да пепел сыплють на воду. А у жены дитя родится, ино бабить мужь, а имя сыну даёть отець, а дочери мати; а добровтра у них нЂтъ, а сорома не знають. Или пришёл, ины ся кланяють по-чернечьскы, обе рукы дотычють до земли, а не говорить ничево...

В Бедери же мЂсяць стоить 3 дни полон. В Бедери же сладкаго овощу нЂтъ. В ГундустанЂ же силнаго вара нЂтъ; силно варъ в ГурмызЂ, да в Катобагряимъ, гдЂ ся жемчюгъ родить, да в ЖидЂ, да в БакЂ, да в МисюрЂ, да в Остани, да в ЛарЂ; а в Хоросаньской земли варио, да не таково; а в Чеготани велми варио; а в ШирязЬ, да въ Езди, в Кашини варно, да вЂтръ бывает, а в Гиляни душьно велми да парищо лихо...»

Все эти сведения нужны Руси, Тайному приказу, в них нет ничего зряшного, ибо они дают представление о стране, которая пока на Руси неведома, ведь общение двух далёких друг от друга многолюдных народов не за горами. А как общаться, не зная языка, обычаев, климата, поведения людей?

Именно по этой причине Хоробрит присматривался к людям, с которыми он шёл в Парват. Чем они живут, в чём видят счастье? У него из головы не выходил встреченный им в Персии пахарь, который всю свою жизнь не покидал своей деревни и был весел, безмятежен, не имея даже рубашки.

А шёл Хоробрит в Парват с людьми из касты бродячих рисовальщиков. Каста была небольшой, около тридцати человек, вместе с женщинами и детьми. Старший в ней был когда-то брахманом, но женился на женщине из шудр, его как нечистого отвергли брахманы и не приняли шудры. Поэтому Хала, так звали его, вынужден был образовать свою касту, позже к нему присоединилось ещё несколько таких же отверженных пар, склонных к рисованию, как и Хала. Глядя на них, трудно было определить, к чему они больше питают пристрастие: к бродяжничеству или художеству.

Путь был долог, потому что рисовальщикам было безразлично, придут ли они в Парвату через неделю или две. Поэтому из Бидара они отправились загодя. Останавливались в каждой деревне, продавали жителям свои картины, рисунки из «Махабхараты» и «Рамаяны», красили в богатых домах стены, изготавливали для предстоящего праздника маски, венчальные веера, фонарики, лепили глиняных кукол. Словом, добывали себе пропитание трудом. Закончив в одной деревне, шли в другую, неся в тючках всю свою утварь: краски, кисти, кувшины, спальные принадлежности. На вечерних привалах, когда наступала прохлада, Хала рассказывал Хоробриту о своей жизни и о своей джати – так называл он касту.

– Джати в Индии очень много – певцы, сказители, танцовщики, музыканты, рисовальщики, кровельщики, кузнецы, горшечники, прачки, каменщики, мелкие торговцы – все, кто не имеет постоянной работы в деревне и не склонен жить в шумном городе, поэтому большая часть джати не оседлы, а бродят от деревни к деревне, от города к городу. Мы привыкли дышать воздухом свободы, проводить время среди полей и лугов, мы отвергаем любое насилие и довольствуемся малым.

– Вы счастливы? – спрашивал Хоробрит.

Приземистый, широкоплечий Хала, имевший огромные губы и уши, напоминающие лопухи, был философом, как и большинство индийцев, поэтому отвечал серьёзно:

– Когда мы имеем работу, то счастливы.

– А если не имеете?

– Не падаем духом, верим: наступят лучшие времена, а вместе с ними и большая радость.

И вы не хотите изменить свою жизнь?

– Нет, – кратко и выразительно отвечал Хала.

– А если власти запретят вам бродяжничество?

– Тогда они должны нас уничтожить. Или к каждому человеку из джати поставить по стражнику. Пойми, мы такими рождены. Нашим родоначальником был бог Вишкарман, он научил моих предков рисовать.

– Почему ваша джати маленькая?

– Ома не всегда была такой. Вишкарман научил нас не только рисовать, но и шить башмаки, работать с кожей. Но позже башмачники и кожевенники выделились из джати и образовали свои. Теперь мы не берём друг у друга даже воды и не допускаем прикосновения.

– Но для чего это нужно?

– Так повелел Вишкарман.

– Хорошо, спрошу иначе: какая польза от запретов?

– Польза есть, – уверенно отвечал Хала. – Например, мы, рисовальщики, никогда не останемся без работы, значит, и без кхичри, потому что нашу работу другим делать запрещено. Тот, кто жаждет рисовать, – а такие ведь есть, верно? – должен разыскать нашу джати и вступить в неё. Конечно, это не распространяется на всю Индию, она слишком велика, а только на нашу округу, где нас все знают. То же и с остальными джати.

– Это я понимаю. Но почему вы не допускаете даже прикосновения?

– Так повелел Вишкарман.

Когда Хала затруднялся ответить на вопрос, он всегда ссылался на богов.

Есть невыразимое очарование в новизне ощущений, когда сладкое онемение от увиденного можно сравнить лишь с райским наслаждением. Нечто подобное испытал Афанасий при виде храмов, когда внезапно из-за туч выглянуло солнце и осветило Парват. Загорелись и заискрились снежно-белые стены, словно глыбы льда, и как бы ожили изображения аватар Вишну, коих, как известно любому индусу, десять. В первом перевоплощении Вишну спасает первочеловека Many, затем превращается в льва, рыбу, черепаху, вепря. При осмотре седьмого перевоплощения – Вишну в облике Рамы – Афанасий почувствовал, как белая птица пролетела мимо, опахнув его холодным ветром, – на него со стены смотрело каменное лицо Ханумана. Тот же венец на голове, те же демонические красные глаза. Они притягивали, и на этот раз взгляд владыки обезьян был грозным.

Поистине, Парват для индусов – что Мекка для мусульман. Окрестности храмов были заполнены паломниками. И они всё прибывали. Нескончаемый поток людей, не прерываясь, тёк ко входу храма, богатые ехали на конях и волах. Все в праздничных белых одеяниях, со свежевыбритыми головами. В воротах стояли монахи. В каменные чаши возле них с тихим шелестом сыпались монеты.

В сумеречном свете храма людской поток обтекал изваяние Вишну и позолоченного быка Нанду. Каждый паломник целовал Нанду в копыто и сыпал на него цветы. И на статую Вишны сыпали цветы. Священнодействие проходило в полном молчании, лишь шарканье множества ног. Под потолочными сводами, где уже сгустилась темнота, носились летучие мыши и ласточки. На голову Афанасия упала капля помёта. Кто-то взял его руку, шепнул:

– Не следует стряхивать, господин, прошу прощения.

Фраза была произнесена на санскрите с той излишней старательностью, которая выдаёт чужеземца. Афанасий оглянулся. За ним шёл человек в одежде латинянина – шёлковый камзол, белая рубашка, короткие бархатные штаны, чулки. За латинянином шествовал слуга, неся башмаки господина. За три с лишком года пребывания Афанасия на чужбине он впервые увидел белого человека. Незнакомец приложил палец к губам, прося о соблюдении молчания, и увлёк Афанасия к выходу.

Углубившись в одну из аллей храмового сада, они остановились возле пруда. Незнакомец изящно раскланялся.

– Помпоний Лето[162]162
  Джулио Помпоний Лето (1428—1497), основатель и ректор Римской академии, путешественник. В 1472 году посетил Русь.


[Закрыть], сударь, к вашим услугам.

Афанасий назвал себя. Тщательно выбритое румяное лицо итальянца выразило изумление.

– Неужели, мой друг, вы из холодной Русии?

– Из Твери.

– Ах, это неважно, мой друг. Дело в том, что я прибыл сюда из Москвы. Через Ширван, Армению, Иран. Вы удивлены? И тем не менее это так. Вижу по вашему лицу, что вы горите желанием узнать последние новости. Но сначала скажите, давно ли вы оттуда?

– Скоро четыре года.

Помпоний Лето ахнул, покачал головой.

– Достойно удивления! Как вы вынесли столь долгое пребывание на чужой земле? По какой причине?

Афанасий объяснил, что он купец и ищет новые торговые пути на юг.

– Так вы не учёный? – несколько разочаровался итальянец. – Но всё равно, я очень рад встретить здесь достойного человека. Надеюсь, я смогу удовлетворить ваше желание узнать о своей родине. Но это долгий разговор. Прошу быть моим гостем.

Новый знакомый повёл Афанасия мимо храма. Скоро они оставили шумную ярмарку в долине. На зелёном берегу реки под смоковницей стояла походная палатка итальянца. Возле неё ещё один слуга Помпония, молодой парень, жарил на костре цыплят.

Некоторые из новостей, рассказанных Помпонием, Афанасий уже слышал от Кирилла, о других узнал впервые. Итальянец сообщил о женитьбе царя Ивана на Софье Палеолог, о приезде в Москву итальянских мастеров, которые уже строят Ивану Успенский собор, заложили ещё один храм – Архангельский и заканчивают возведение Грановитой палаты, предназначенной для приёма иностранных послов, которую собираются украсить так, что она по великолепию превзойдёт все приёмные залы европейских дворцов.

– Вообще государь Иван собирается перестраивать весь кремль, обновить стены, построить новые башни. Москва, дорогой Афанасий, скоро будет одной из красивейших столиц мира! – разглагольствовал Помпоний, угощая русича жареными цыплятами. – Откровенно признаюсь, я дня не могу прожить без мясного, мне все эти кхичкери и шешни опротивели! А поскольку индийцы не могут без отвращения смотреть на мясо, то подобное противоречие несколько затрудняет моё общение с местными жителями, хотя я против них ничего не имею, индийцы порядочные и честные люди, а это в наше время, дорогой Афанасий, преимущество немаловажное! Итак, на чём я остановился? Ах, да, государь Иван, надо отдать ему должное, весьма дальновиден и расчётлив. Он присоединяет к Московии одно княжество за другим. Например, почти два года назад прибавлена Новгородская республика. Его брат Юрий совершил поход на Казань и едва её не взял. Он и казанский хан, простите, забыл его имя, у татар такие труднопроизносимые имена, подписали мирный договор, по которому хан вернул Москве всех русских пленников, захваченных казанцами в течение сорока лёг! Вы представляете! Теперь на очереди присоединение Тверского княжества и Рязанского. Судя по тому, как государь Иван умело собирает своё государство, он скоро станет царём самой обширной страны мира. От Чёрного моря до Каменного Пояса, так кажется, если память мне не изменяет, на Руси называют горный хребет, который угры называли Уралом. Ах, да, ещё одна немаловажная новость для вас, как для патриота. Государь приказал открыть в Москве Пушечный двор. Там уже начали лить пушки! Скоро ваше войско пополнится новым оружием – пищалями, коих в Москве уже окрестили самопалами. Должен вам сказать, мой друг, что Иван весьма удачно выбрал себе жену – Софью Палеолог. Она умна редкостно. Благодаря ей сейчас в Москву съезжаются лучшие представители учёного мира Европы и отменные мастера. Посему не удивлюсь, если именно на Руси появится восьмое чудо света, а Москва станет третьим Римом.

Нетрудно было понять, что женитьба Ивана на Софье немало способствовала появлению у латинян интереса к Руси и её дальнейшей судьбе.

Помпоний оказался человеком весьма сведущим, доброжелательным, что чувствовалось по тону его голоса, не в пример португальцу дону Диего Деца. Хоробрит почувствовал приязнь к добродушному итальянцу, который сам себя называл новым для Афанасия словом «гуманист» и говорил, что это слово сейчас в Европе входит в самое широкое употребление.

– Меня не влечёт Индия как земля обетованная, – говорил он, – я изучаю нравы, обычаи народов, хочу понять различия характеров и склонности народов в зависимости от образа жизни, климата. Это, друг мой, весьма перспективное направление науки, которую можно назвать гуманистической. Индийцы, например, мечтательны по натуре, они не агрессивны, далеко не воинственны и вряд ли когда-нибудь предпримут захваты земель своих соседей, если над ними будут столь же незлобивые и мирные правители. Я не беру в пример династию Бахманидов, они мусульмане. У них изначально заложено стремление присоединять к своей вере другие народы, и чаще насильственно, а это уже предполагает воинственность. Отсюда проистекает причина постоянных войн султаната с соседями.

Далее наблюдательный итальянец, сам того не подозревая, подтвердил выводы Хоробрита о том, что устремление Бахманидов на юг является ошибкой, ибо нечего и мечтать распространить свою веру на чрезвычайно стойкий в своих обычаях народ, а военный успех Бахманидов невозможен по причине многолюдства южных государств.

– Но в просчёте великого визиря Махмуда Гавана таится благо для северных соседей, ибо мусульмане не могут повернуть свои армии на них, – заключил Помпоний, явно владеющий искусством стратегических расчётов. – Впрочем, дорогой Афанасий, со стороны Махмуда Гавана подобное тоже было бы недальновидно. Он просто погубил бы своё войско. Судьба Бахманидского султаната сама по себе весьма любопытна.

– Чем же? – спросил Хоробрит.

– Тем, что она доказывает известную истину: если захватчики в результате первоначальных побед получают власть над более многочисленным народом и не хотят слиться с покорёнными, а распространить свою веру не имеют сил, то господство победителей не может длиться долго. Я в этом не просто убеждён. В Бидаре мне пришлось наблюдать многое, что скрыто от глаз хоросанской верхушки. И должен заметить, дорогой Афанасий, судьба государства Бахманидов в некотором смысле схожа с судьбой Золотой Орды. Пройдёт не так уж много времени, и Русь не только освободится от унизительного данничества, но и поглотит саму Золотую Орду.

То, о чём в последнее время упорно размышлял русский проведчик Хоробрит, находило полное подтверждение в наблюдениях итальянского учёного, человека многознающего, умного, а самое главное – беспристрастного.

Они беседовали всю ночь. И всё это время шумел в долине огромный лагерь паломников, где собралось множество людей, пришедших с юга и севера, востока и запада, из сухих степей и влажных джунглей, объединённых одной верой, упорно желающих жить по своим исконным обычаям. И какая сила могла им в этом воспрепятствовать?

Да, Помпоний Лето был прямой противоположностью кичливому португальцу Диего Деца. Поэтому утром итальянец и Хоробрит расстались друзьями. Помпоний хотел ехать дальше на юг, в государство Виджанаягар, а Хоробриту нужно было возвращаться в Бидар. За прощальным завтраком, подняв кубок с виноградным вином, итальянец гуманист возгласил:

– Моя мечта проста: земля должна цвести и благоухать! А для этого её следует очистить от скверны! Насколько бы все народы продвинулись вперёд в образовании, науке, искусстве, если бы с тела земли удалось соскоблить все зловонные наросты, отмыть её и нарядить в белые чистые одежды! Я пью за процветание земли!

Он искренне верил, что это возможно. Но Хоробрит выпил тоже.

«От Первати же приехал есми в Бедерь за 15 дний до бесерменьскаго улу багря[163]163
  Курбан Байран – один из главных мусульманских праздников.


[Закрыть]... и язъ позабылъ вЂры христьяньскыя всея, и праздниковъ христианьскых, ни Велика дни, ни Рожества Христова не вЂдаю, ни среды, ни пятници не знаю; а промежу есми вЂръ тангрыдань истремень, олъ сакласынъ: «Олло худо, олло акъ, олло ты, олло акъберъ, олло рагымъ, олло керимъ, олло рагымелъло, олло каримелло, танъ танъ-грысень, худо сеньсень (я молю Бога, пусть он сохранит меня: «Господи, боже истинный, ты Бог, Бог великий, Бог милосердный, Бог милостивый, всемилостивейший и всемилосерднейший, ты, Господи Боже!) Бог еди единъ, то царь славы, творець небу и земли.

А иду я на Русь, кетьмышьтыръ имень, уручь тутъ-тымъ (с думой: погибла вера моя, постился я мусульманским постом?) МЂсяць марта прошелъ, и азъ мЂсяць мяса есмь не ялъ, заговЂлъ с бесермены в недЂлю, да говЂл есми ничего скоромнаго, никакия ястъвы бесерменьскыя, а ярлъ есми всё по двожды днёмъ хлЂбъ да воду, вратыйял ятьмадымъ (с женщиной не ложился я). Да молился есми Богу вседержителю, кто сътворилъ небо и землю, а иного есми не призывал никоторово имени, богь олло, богь керимъ, богъ рагымъ, богь худо, богъ акъберъ, бог царь славы, олло варенно, олло рагымелло, сеньсень олло ты! (Господи Боже, Бог милостивый, Бог милосердный, Бог Господь, Бог великий, Бог царь славы, Бог зиждитель, Бог всемилостивейший, – это всё ты, о Господи!)»

Порой тяжкий груз жизненного опыта превращается в неверие, в тоску, отчаяние, и нет рядом близкого человека, могущего утешить, ободрить, мрачные думы заполняют душу, и мир кажется средоточием вражды, злобы, пороков. В особо тягостные минуты человек непременно обращается к Богу. Но подвигло Афанасия написать эти строки не только отчаяние, но и стихи, прочитанные Помпонием за прощальным завтраком.

– Послушай, дорогой Афанасий, что пишет один из величайших поэтов, когда-либо рождённых женщиной! – воскликнул он.

 
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
...Мой дух ещё в смятенье бега,
Вспять обернулся, озирая путь,
Где, кроме смерти, смертным нет ночлега.
Когда я телу дал передохнуть, то
Прочитал над входом в вышине:
«Оставь надежду всяк, сюда входящий»[164]164
  Данте Алигьери (1265 – 1321), провозвестник Ренессанса. Перевод с итальянского М. Лозинского.


[Закрыть].
 

– Это «Божественная комедия»! Надпись автор увидел над входом в ад: «Оставь надежду всяк, сюда входящий» – сказано о грешниках. Позволю себе заметить, что стихи «Божественной комедии» противоречат постулату христианства об отпущении грехов. Кто прав?

Восхищаясь сочинением великого Данте, Помпоний оставался прежде всего учёным. Его вопрос задел за живое Хоробрита и навёл на смутные мысли. Может быть, по этой причине возникло у него, стойкого человека, состояние безысходности.

Но всё кончается. Даже безысходность.

«ИндЂяне же вола зовутъ отцемъ, а корову матерью. А каломъ их пекут хлЂбы и Ђству варять собЂ, а попеломъ тЂм мажуть ся по лицу и по челу, и по всему тЂлу их знамя. В недЂлю же да в понедЂникъ ядять единожды днёмъ. Въ ИндЂе же какъпа чекътуръ а учюзедерь: сикишь иларсень ики шитель; акечаны иля атырьсень атле жетель берь; булара досторъ; а кулъ каравашъ учюзъ: чар фуна хубъ, бемъ фуна хубЂсия; капкара амьчуюк кичи – хошь. (В Индии же гулящих женщин много и потому они дешёвые; если имеешь с ней тесную связь, дай два жителя; хочешь свои деньги на ветер пустить – дай шесть жителей. Так в сих местах заведено. А рабы и рабыни дёшевы: 4 фуны хороша, 5 фун хороша и черна; чёрная-пречёрная амджик маленькая, хороша).

А Келекогъ (Кожикода) есть пристанище ИндЂйскаго моря всего. А пройти его не дай богъ никакову кестяку[165]165
  Судно. Здесь имеется в виду средневековое портовое право, по которому чужое судно, проплывающее мимо порта, должно зайти в него и купцы обязаны предъявить свой товар для продажи. В противном случае судно захватывалось.


[Закрыть], а кто его ни увидитъ, тотъ поздорову не пройдеть моремъ. А родится в нём перець, да зеньзебиль, да мошкатъ, да калафуръ, да корица, да гвозникы, да пряное коренье, да адряк, да всякого коренья родится в нёмъ много. Да всё в нём дёшево. Да кулъ да каравашь письяръ хубь сия. (А рабы и рабыни многочисленны, хорошие и чёрные).

А Силян (Цейлон) есть пристанище ИндЂйскаго моря немало, а в нёмъ баба Адамъ на горЂ на высоцЂ[166]166
  Гора Адама на Цейлоне.


[Закрыть]. Да около его родится каменье драгое, да червьци, да фатисы, да бабогури, да бинчай, да хрусталь, да сумбада[167]167
  Наждак (корундовая порода).


[Закрыть]. Да слоны родятся, да продають в локоть, да девякуши продають в вЂсъ[168]168
  Видимо, страусы.


[Закрыть].

А Шабаитьское пристанище ИндЂйскаго моря велми велико. А хоросанцемъ дають алафу по тенкЂ на день, и великому и малому. А кто в нёмъ женится хоросанець, и князь шабатьской даетъ по тысячи тенекъ на жертву, да на алафу, даЂтъ на всякый мЂсяц по десяти денёк. Да родится в Шаботе шёлкъ, да сандал, да жемчюгъ, да всё дёшево.

А в Пегу же есть пристанище немало. Да всё в нём дербыши (дервиши) живугь индЂйскыя, да родится в нёмъ камение дорогое – маникъ, да яхутъ, да кырпукъ, а продают же каменья дербыши.

А Чиньское же да Мачиньское[169]169
  Южный Китай.


[Закрыть] пристанище велми велико, да дЂлають в нём чини[170]170
  Фарфор.


[Закрыть], да продають чини, в вЂсъ, а дёшево...

Шаибатъ же от Бедеря 3 мЂсяци пути, а от Дабы ля до Шаибата 2 мЂсяца моремъ итьти. Чинь да Мачимъ от Бедеря 4 мЂсяца моремъ итьти, а там же делаютъ ними[171]171
  Возможно, имеются в виду шёлковые ткани.


[Закрыть], да всё дёшево. А до Силяна 2 мЂсяца моремъ итьти...

В Кузряте же родится краска, да люкъ. Да в КамбатЂ родится ахыкъ (сердолик). В Рачуре же родится алмазъ бир кона да новъ кона (старые копи и новые копи). Продают почку[172]172
  Почка – старинная мера веса. Различалась лёгкая почка – 0,17 г и тяжёлая – 0,21 г.


[Закрыть] по пяти рублёвъ, а доброго по десяти рублёв, новаго же почка алмазу пЂнечьче кени, сия же чар – шеш кени, а сипитъ екъ тенка (чёрного алмаза по четыре – шесть кени, а белого – одно кени).

Алмазъ же родится в горЂ каменой, а продають же тую гору каменую по д†тысячи фунтовъ золотых новаго алмазу, а кона алмазу продають в локоть по 10 тысячь фунтовъ золотых. А земля же тоя Меликханова, а холопъ салтановъ. А от Бедеря 30 кововъ... Да в ШабатЂ же всё дёшево, а родится шёлкъ да сахаръ велми дёшево. Да по лесу у них мамоны да обезьяны, да по дорогамъ людей дерут, ино у нихъ ночи по дорогамъ не смЂють Ђздити, обезьянъ дЂля да мамонъ дЂля».

Приведённые выше сведения (кроме последних – о мамонах и обезьянах) Хоробрит занёс в тетрадь после тщательных расспросов купцов. Самому побыть везде не представлялось возможным, слишком долго и трудно. Теперь русские купцы будут иметь представление, чем богата индийская земля, что эта далеко не блаженная страна «неподалёку от рая, где нет ни татя, ни разбойника, ни завидлива человека». Нельзя держать людей в мечтательности и в ложных надеждах.

Совсем другую Индию увидел русский проведчик Афанасий Никитин и рассказал о ней исключительно правду, и только правду. Спрятав записи, Хоробрит задумался: будут ли довольны князь Семён и государь Иван его поездкой?

Да, он лишит государя надежд. Но когда ложь была полезней правды? Особенно в делах, которые решают судьбу страны?

Тем более что он выполнил главную задачу, поставленную перед ним, – выяснил, что НЕВЕДОМЫХ ПЛЕМЁН, МОГУЩИХ НЕОЖИДАННОЙ ЛАВИНОЙ ОБРАШИТЬСЯ НА РУСЬ, НА ЮГЕ НЕТ. Но и не только на юге, их нет и на востоке. Теперь Русь все свои силы, включая резервы, может не опасаясь бросить в решающую схватку с Золотой Ордой. Татарскому игу скоро придёт конец.

Выполнил Афанасий Никитин и второстепенную, но не менее важную задачу: открыл для Руси Индию. Отныне всякий, прочитав его записки, поймёт, что из себя представляет эта неведомая, почти сказочная страна. Русский проведчик Хоробрит проложил в неё путь. Теперь по нему могут пойти послы и купцы.

Итак, он совершил небывалое. Остальное от Хоробрита уже не зависело.

Что же касается упоминания о мамонах и обезьянах, то о них и расспрашивать никого не надо было. Всё происходило на глазах Хоробрита. Предупредить об опасности следовало, хотя бы потому, что в ночь после отъезда Помпония на лагерь паломников напали.

Эго было настоящее нашествие обитателей джунглей, потому что нагрянули вместе с обезьянами и другие дикие звери. У Хоробрита сложилось впечатление, что вёл их один предводитель. И конечно, им был царь Хануман. Правда, сам случай Хоробрит не решился описать по причине, упомянутой выше, и отчасти ещё потому, что видел он нападение как бы в полусне.

Нападения хищников на богомольцев происходили весьма часто. И много паломников гибло. Но последнее было нечто из ряда вон выходящее. Словно звери задались целью изгнать людей из Парвата. Услышав неясный шум, Афанасий вскочил, увидел, как в долину, освещаемую красноватыми всполохами, из чёрной чащи леса выскальзывают ряд за рядом обезьяны. Величественный царь Хануман сидит на носилках, которые несут два могучих волосатых великана.

Отовсюду доносились вопли обезьян и крики индусов. Где-то за рекой трубил разъярённый слон. Ему вторил другой. Ревели тигры, выли волки, кричали шакалы. Афанасий вдруг заметил, что к нему подкрадываются неясные тени. Это были необыкновенно рослые обезьяны.

– Хануман, Хануман... – произносила одна из них, нерешительно приближаясь к Хоробриту, всячески показывая, что у них нет намерения напасть на чужеземца, напротив, Хануман любезно приглашает его к себе.

Но в руках Хоробрита была сабля. Она описала в ночи сверкающий полукруг. Голова ближней обезьяны слетела с сутулых шерстистых плеч. Другие, гневно завизжав, бросились прочь. Мимо бесшумными прыжками пронеслась огромная кошка, держа в пасти трепещущее тело индуса. Ночь была наполнена воплями, рёвом, мольбами о помощи, треском ломаемых кустов. Где-то крушил шалаши слон.

И вдруг на долину стал наплывать белый туман, клубы его шевелились, словно живые, сгущались, превращаясь в белесоватую влажную мглу, заглушая все звуки. И вскоре настала такая мёртвая тишина, словно Хоробрит остался во всём мире один. Его потянуло в необоримый сон, глаза стали слипаться, ему хотелось упасть навзничь в мягкую густую траву и забыться. Но вокруг него собирались безмолвные тени, манили за собой. После Афанасий вспомнил, что кружил над головой саблей, очерчивая некий магический круг, а земля в мешочке на груди шевелилась.

Сколько времени провёл он в таком состоянии, трудно сказать. Плыла ночь, наполненная красными всполохами, яркими звёздами, дуновениями ветра, странными движениями серых теней и мельканием тумана. Его звал чей-то голос, и Хоробрит брёл на зов словно заворожённый. Но это был не голос волхва. Хоробрит то ли бредил, то ли видел наяву горящие глаза тигра, хобот слона, обнюхавший его, гримасничащую морду обезьяны. А потом перед ним предстал Хануман на царской кровати, которую держали два момона. И повелитель обезьян вновь спросил, не желает ли он служить в войске Джунглей.

– Нет, – ответил Хоробрит.

– Смотри, чужеземец, от чего ты отказываешься! – воскликнул Хануман и повёл лапой.

Джунгли расступились, и разверзлась земля. Глазам Хоробрита предстали мраморные дворцы, увитые лианами, подземелья, полные сокровищ, по которым ползали лишь змеи. Но Хоробрит остался равнодушен. Видение пропало, джунгли вновь сомкнулись. Не стало Ханумана и момонов. Хоробрит увидел, что стоит на лесной поляне и держит в руке саблю. Вокруг шумел утренний лес, листья и травы были мокры от росы и тумана. Пересекая поляну, в траве вилась узкая тропинка.

Он вышел в долину лишь к полудню. В солнечном свете сверкала река, а за ней ледяной глыбой блестел храм Парвата. Долина была пуста. Лагерь паломников исчез.

По дороге к храму ехала повозка, влекомая волами. В ней находились два бритых монаха в белых одеяниях. Афанасий спросил, куда делись люди.

– Три дня назад на лагерь напали звери. Люди разбежались. Отправились по домам. Теперь их не будет до следующей «ночи Шивы».

– Как – три дня? Разве это было не сегодняшней ночью?

– Нет, господин, прошло три дня.

Монахи уехали. Хоробрит вброд перешёл реку. Шалаши были развалены, на чёрной вытоптанной земле виднелись следы слонов, тигров, момонов. Хоробрит выбрался на дорогу, ведущую в Бидар.

Он шёл от селения к селению, от города к городу, загорелый, голубоглазый, светловолосый, и женщины в завийях охотно платили ему за «ночь любви».

В дне пути от Бидара, там, где дорога идёт по узкому ущелью, Хоробрит встретил двух всадников. Они выехали из-за поворота, и шум водопада, низвергавшегося со склона горы в ущелье, заглушил звук копыт. Ещё издали по лохматым бараньим шапкам и вольной посадке Хоробрит узнал татар. А когда один из них поднял голову и под шапкой блеснули волчьи глаза, у русича тревожно стукнуло сердце. Это был Муртаз-мирза. Второй был широкоплечий воин с костлявым бритым лицом. Вот где его настигла погоня! Муртаз-мирза тоже узнал Хоробрита, дико взвизгнул, срывая с плеча лук.

– Русич! – крикнул он своему спутнику. – Аллах милостив к упорным!

Но и одного слова было достаточно, чтобы бритый сообразил, какое им выпало везение. Встретить одинокого врага в ущелье, где ему негде скрыться, да ещё пешего! Спутник Муртаз-мирзы в полном восторге поднял свою лошадь на дыбы, выхватил саблю и пустился во весь мах к Хоробриту, не слушая, что ему кричит сотник. Он жаждал первым добраться до русича и снести ему голову, за которую обещана неслыханная награда: куча денег и звание тысячника.

– Стой, подлый Шакал! – выл сотник. – Остановись, это моя добыча!

Какое там – остановись. Крик лишь подстегнул Шакала. Где начинается соперничество, там кончается покорность. Это у воинов в крови. Став тысячником, Шакал заставит сотника заплетать ему на ночь косицу. Уступить добычу, ради которой вот уж сколько времени он скитается по чужим землям? Ха, дождёшься! За его спиной свистнула стрела. Это стрелял Муртаз-мирза, надеясь издали поразить русича. Но тот стоял к нападавшим правым плечом, прикрывшись лезвием дамасского клинка. Шакал увидел, как русич сделал неуловимо быстрое движение, как бы сдвигая клинок вправо, и стрела пролетела мимо. Шакала порадовало, что сотник промазал. Он расскажет об этом остальным. В это время русич стремительно повернулся и выставил вперёд левое плечо. И вторая стрела Муртаза просвистела мимо. Лошади Шакала оставалось всего несколько прыжков. Вай, как хорошо! И тут обнаружилась досадная оплошность: впереди один за другим лежали два крупных валуна. Их следовало обогнуть. Но Шакал нарочно скакал на них, чтобы закрыть русича своим телом от стрел Муртаза. Он ударил лошадь плёткой. Та прыгнула через первый валун.

И случилось неожиданное. Русич оглушительно свистнул. Дикий разбойничий свист испугал коня, заставил остановиться. Последовал второй свист. Лошадь, храпя, прянула в сторону. Шакал едва удержался в седле. Новый оглушительный свист вынудил лошадь подняться на дыбы. Прилетела третья стрела, ударила в спину Шакала, прикрытую кольчугой. Татарин выругался и потряс саблей. В горячке он не заметил, каким образом русич оказался рядом с его конём. Сабля Хоробрита распорола брюхо лошади. Та опрокинулась навзничь, хороня под собой седока. Раздалось предсмертное ржание.

Муртаз-мирза забросил за плечо лук, выхватил аркан и пустил жеребца к Хоробриту. Змеевидная петля взметнулась и пала на плечи русича. Сотник мгновенно рванул аркан. Но клинок Хоробрита оказался проворней. В руках Муртаза остался лишь обрывок кожаной верёвки. Он взревел. В несколько прыжков его лошадь приблизилась к русичу, и клинок сотника с размаху опустился на врага. Такой удар обычно разваливает человека надвое. Но замах оказался напрасен. Хоробрита на прежнем месте не оказалось. Выругавшись, Муртаз-мирза с похвальной быстротой метнул в русича джерид. Проведчик едва увернулся. От второго джерида ему не спастись.