Текст книги "Хождение за три моря"

Автор книги: Анатолий Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

– Пошто так?

– Зарок на мне, – мучительно трудно выдавил отшельник. – Не велит он людей врачевать.

– Грядущее далеко зришь?

– Зоркости во мне нет прежней. Что вижу – как в тумане. Слабею, сыне. Замены жду.

– Добро! – думая о своём, заключил Афанасий. – Великий князь Иван Васильевич никому не препятствует селиться на его землях, лишь бы его воле покорялись и десятину в казну вносили. – Он многозначительно помолчал, ибо отшельник вряд ли делал то и другое, добавил: – Доложу я о тебе...

– Мирославом меня звали. А в детстве Блаженным.

– Доложу я о тебе, Мирослав, дьяку Ваське Мамырёву, аль боярину Квашнину. А там что решат. Очаг у тебя добёр. Тоже сам клал?

– Сам. Свей[25]25
  Свей – швед.


[Закрыть] из Новогорода научил. И насчёт брёвен не сомневайся. Жил в древнем городе Сиракузы геометр Архимед. Он много всяческих приспособлений выдумал для облегчения труда. Аз еcмь[26]26
  Аз есмь – в старину заменяло местоимение «я».


[Закрыть] его рычагом пользовался.

Афанасий вспомнил, что дьяк Мамырёв несколько раз упоминал о греке Архимеде, веско произнёс:

– Вижу, учен ты. Надо б тебя в Москву взять. Летопись по своему почину ведёшь?

– Не летопись это...

– Писаниями в монастырях занимаются, аль при князе великом, – строго сказал Афанасий, видя, как внимательно слушает его Дмитрий. – Твой труд втуне пропасть может. Это вред для Руси. Великий князь Иван Васильевич денно и нощно о нас хлопочет, жилы из себя тянет, чтоб державу укрепить, дух народа поднять, ума ему придать, от татаровей поганых Русь освободить. Тут каждое слово, не в глупе сказанное, дороже жемчуга – диаманта. А ты, отче Мирослав, в лесу хоронишься, таем[27]27
  Таем – тайком.


[Закрыть] летописание ведёшь. Не праведно сие!

Отшельник промолчал. Чужая назидательность для простых смертных вполне уместна, возразить – значило дать повод младшему воину обвинить его в нечистых помыслах.

Гости поблагодарили хозяина за угощение, степенно поклонились и вышли.

Возвращался Афанасий молча, обдумывая встречу с кудесником. Досадно было, что не удалось выпытать у старика то, чего хотелось, о чём он спрашивал себя много раз и не находил ответа, что приходилось скрывать от окружающих, ибо его вопросы могли показаться не чем иным, как ересью. Тайное желание познать будущее возникло у него давно, когда созрел ум и богословские книги перестали его удовлетворять. Например, по христианским заповедям русские князья должны жить между собой в дружбе. Но этого не происходило. Почему? Не значило ли это, что в мире есть силы более могущественные, чем родство и заветы отцов, и нынешнее состояние Руси зависимо от них, равно как и грядущее? Об этом и желал он поговорить с чародеем. Мучительно жить в неведении.

Жаль, Дмитрий помешал. На обратном пути следует ещё раз завернуть к волхву, но уже без напарника. Дмитрий храбрый воин, исполнительный, но слишком усерден в следовании вере.

– О сём разговоре я сам князю Ряполовскому доложу, – сказал Афанасий молодому спутнику. – Ты же промолчи, тут опас великий, одно слово много значит, не то скажешь, быть старику на дыбе! Не злодей он и не стригольник, а человек безобидный. Видел, как он медоеда лечил?

– Видел, Афонь, – вздохнул Дмитрий. – У меня тож душа есть. Тебе, конечно, лучше с Ряполовским поговорить, – вот только невдомёк, чего волхв плёл, мол, ты и магометанство сведаешь, и Буту. Ещё чего-то про твой путь, ась?

– Поглядим, коль поживём, – неопределённо ответил старшой, добрея к своему верному товарищу, не раз бывавшему с ним в опасных переделках. – Может, он и прав. Хочется мне на чужие народы посмотреть, как в дальних землях люди живут, что за государи ими управляют, какие силы те народы таят.

– Ты про татар, что ли?

– Татары нам хорошо ведомы, друже, чего от них ждать, мы всяко знаем. Кроме них, другим народам несть числа. Особливо в тех землях, где зим не бывает...

– Неуж есть такие страны, Афонюшка, где весь год тепло?

– Сказывают купцы, что есть.

– Вот бы пожить где! – невольно вырвалось у Дмитрия. – Вот куда надобно было нас послать, мы б уж там всё сведали! А в Новогороде чего мы не видали?

Афанасий не ответил простодушному товарищу. Молод он ещё, неопытен. Князь Семён Ряполовский, посылая их, строго-настрого запретил разглашать что-либо, касающееся секретного поручения.

«С тебя спрос, Афанасий Микиты сын! – сурово изрёк он. – Молодшим знать о том не можно, им и сыты не надобно, дай поглаголить. Помни, что ты и Дмитрий купцы тверские и едете в Новогород посмотреть на тамошний товар. И боле ничего. Дмитрий у тебя для поручений попроще. Об остальном заботься самолично. Кроме тебя о секрете только государь знает, Квашнин да я».

Боярин Степан Квашнин – приёмный отец Афанасия. Двадцать лет назад отбил Степан восьмилетнего отрока у бродячего отряда татар, напавших на усадьбу родителя Афанасия Никитина, и воспитал приёмыша как родного сына. С того времени проведчик дал себе зарок не обзаводиться семьёй, пока не отомстит татарину Муртаз-мирзе, что навёл разбойников на усадьбу отца. До сих пор та клятва не снята. Вспомнив об этой боли, Афанасий помрачнел.

А вечером следующего дня к отшельнику наведался ещё один гость. Сильно похолодало, нанесло туч, задул северный ветер, что случается перед снегопадом. Волхв понял, кто явился, когда под грузным телом чужака скрипнули и прогнулись толстые доски крыльца. Леший осторожно потрогал дверь, пытаясь её открыть, что-то недовольно проворчал. Старик лежал на топчане, укрывшись хлопчатным бумажником, который когда-то подарил ему заезжий купец, заблудившийся в лесу. Кости ломило, волхв чувствовал слабость, тело его, за многие годы натруженное вдоволь, просило покоя и отдыха. Сегодня волхв потратил много силы, чтобы предвосхитить грядущую жизнь старшего из воинов, потому и ослабел более обычного. Через шесть лет судьба начертала ему передать многотрудную ношу юному волхву.

Ужасное лицо лешего заслонило оконце, сквозь мутную оконную пластину были видны горевшие, подобно светильнику, глаза нелюдимого великана. Отшельник попытался встать, не смог. В молодости мир был огромен, сейчас он стремительно суживался: шесть шагов до двери – и не добрести. Понесла бы его земля, но ноги не держали. Чтобы дожить до встречи на поляне духов, придётся воспользоваться мёртвой и живой водой.

В двери послышалось лёгкое царапанье. Леший миролюбиво напоминал о себе. Что бродяге нужно? Скорей всего, наступившие холода погнали его к теплу. Лосёнок, спавший возле очага, насторожился, навострил уши. Выскочил из-за топчана хромой зайчонок, подобранный стариком на днях, поднялся на задние ноги, забарабанил лапами по лавке. Эй, хозяин, поднимайся, гость пожаловал! Забегал по шестку приручённый ворон, вопросительно заглядывая вниз. Живность боялась нежданных гостей. Когда здесь были воины, лосёнок и заяц смирно пролежали под топчаном, а ворон забился в тёмный угол так, что служивые ничего не заметили. Снаружи донеслось негромкое ворчание. Леший сердился. Может, голоден?

– Выкопай на огороде репу! – крикнул старик. – Найди яму под ботвой!

Тяжёлые шаги великана удалились на огород. Ишь как понял быстро. Голод не тётка. Весной надо будет заставить лешего вскопать огород побольше. А сам старик наделает туесков под ягоды и под желудёвую муку. Земля родит обильно, прокормиться ему с лешим нетрудно. Тот добрый помощник.

Утром, выйдя из жилья, отшельник нашёл лешего под дровяным навесом. Великан устроил себе лёжку в хворосте, натаскав сухих листьев. За поленницей дров ему было тепло и сухо, спал он спокойно, свернувшись лохматым калачиком, в его огромной руке была вымытая репа. Волхв почувствовал к бесприютному бродяге жалость. Именем лешего пугают детей, его вид наводит неописуемый ужас, а нелюдимый великан нуждается в защите и заботе, как любое живое существо.

РУСЬ МОСКОВСКАЯ

ыло это тогда, когда человек верил Богу больше, чем себе, а мечу больше, чем Богу. Случалось, люди ложились спать свободными, а вставали рабами, землю пахали по обычаю, а урожай собирали по закону.

Сущность любой эпохи определяют свершения. Пятнадцатый век от Рождества Христова заканчивался заурядно, но уже изобретены пушки, книгопечатание и инквизиция, а Ренессанс породил гуманизм – новое мировоззрение, которому предстоит стать жалким пасынком надежд. Европа стоит на пороге грандиозных географических открытий, они принесут человечеству ровно столько добра, сколько и зла, будет уничтожена одна из культур человечества; но в Европе появится картофель, который спасёт миллионы человеческих жизней. Неистовый фанатик Торквемада уже готов стать великим инквизитором, а величайшему сыну человечества Леонардо да Винчи исполнилось пятнадцать лет, он пока ваяет прекрасные женские и детские головки, но скоро сделает множество изобретений и заявит об одном из них: «Я не пишу о своём способе оставаться под водой столько времени, сколько можно оставаться без пищи. Этого я не обнародую и не оглашаю из-за злой природы людей...»

Можно менять веру, обычаи, законы, но не природу людей. Разница между фанатиком Торквемадой и гуманистом Леонардо да Винчи, кроме всего прочего, и в том, что первый был оптимистом, а второй, увы, пессимистом.

Историю делают люди, но время равнодушно к правителям, которые самозабвенно пытаются соорудить себе пьедестал из песка, оно, посмеиваясь, превращает царственные потуги в фарс. Во Франции правит Людовик XI, в Испании – Иоанн II, в Неаполе – Фердинанд I, Кристофер Моро – венецианский дож, Павел II – папа римский. Здесь цифры означают лишь очерёдность. Какой след в истории оставили после себя все эти павлы, людовики, иоанны, моро, – скажет не каждый француз, испанец или итальянец. Но каждый русский знает, что Иван III – собиратель земли русской.

Даровитые люди нужны Руси, ох как нужны! Первым это понял пращур нынешнего государя князь московский Иван Данилович, прозванный Калитой[28]28
  Калита – Кошель.


[Закрыть], любивший носить при себе суму с деньгами и раздавать их нищим «сколь долонь зачерпнёт». Делал он это не совсем бескорыстно, а зная, что слава о нём, милосердном, далеко разнесётся, потянутся к Москве люди. Сам же был бережлив и, скупая земли у соседей-князей, заботился о водворении на них домовитого хозяйского порядка, переманивая к себе из чужих украин мастеровитый люд, строя на пустошах деревни, наполняя свои закрома хлебом, а казну – деньгами и на эти деньги выкупая у ордынцев пленных русичей, населяя ими свои сёла и слободы. И тогда же учил сыновей: «Допрежь всего – работной люд, кто землю пашет, избы строит, печи ложит, на них наша сила держится, их берегчи надо со всем тщанием, избавлять от татей, непосильным налогом не ломать им хребтину... Но вдвое сверх той заботы яви заботу о человецах даровитых, коих Всевышний наделил необычным таланом, зажёг в них искру божью. Оне есть украшательство земли русской, буде их больше – о Руси слух далеко пойдёт. Таланные, творя разные диковины, избавляя смертных от болестей, облегчая приспособлениями труд работным, выгод князю приносят немало...»

Сыновья Калиты Симеон Гордый и Иван наказ отца крепко запомнили, бережливостью и заботой о людях укрепили княжество так, что сын Ивана Дмитрий одолел татар в кровопролитной Куликовской битве. Жаль, не до конца им хребтину переломил. И вновь сын его Василий и сын Василия, тож Василий, ослеплённый соперниками и за то прозванный Тёмным, настойчиво и терпеливо продолжали начатое Калитой. А теперь тяжкий груз забот с плеч отца своего Василия Тёмного перенял Иван Васильевич.

Государь Иван богат, домовит, силён – это не только на Руси известно. Смердов он не неволит, бояр жалует, торговля в его городах бойка, пошлины невелики. Он хоть и данник Большой Орды, но татары к нему пока ласковы, хан Ахмад самолично передал Ивану ярлык на великое княжение. Может, сейчас бы и не дал. Проведчики Ахмада уже кое о чём дознались, и хан Большой Орды грозится пойти на Москву, его к этому подстрекает и король литовский Казимир Ягеллончик, но Ахмад понимает, что прошло время, когда можно было напугать московского князя, татары Куликовскую битву ещё не забыли. Государь Иван в прошлом году[29]29
  В 1467 голу.


[Закрыть] сам направил рать на Казань, правда не совсем удачно, пришлось отступить, но лиха беда начало.

Кому на Руси Москва плоха – так это соперникам – князьям, она им поперёк горла. Ныне народ к Ивану валом валит, бояре иных удельных князей порой вместе со своими дворами и холопами переселяются в Москву. Великий князь всем им прокорм даёт и службой наделяем. А мелкотные удельные князья – Стародубские, Новосильевские, Бельские, Воротынские, Холмские – добровольно признали над собой власть московского великого князя, вошли со своими уделами под его руку и стали у него «лутчими» служилыми боярами, он им отчинные земли как бы в обрат вернул, и ныне бывшие князья стали в своих отчинах управителями. А тем, кто Ивану показался слишком «поворотным», то есть могли и вспять оборотиться, он отчины не вернул, наделил землёй подале.

Великий князь поднимался на свою башню, где он любил думы думать. Один, сопровождающие в таком деле помеха. Легко нёс по ступенькам своё тело, ещё не заматерел и грузности не набрал, двадцать осьмой годок всего. Высокая бревенчатая башня называлась Обзорной, вёл к ней из жилых покоев крытый мосток. Поднималась она над кремлёвской стеной саженей на двадцать, завершаясь площадкой под тесовой крышей, откуда открывался превосходный вид на стольный город, на синеющие за ним леса и реки. Когда очам просторно, мысли текут вольно. Здесь, вдали от советчиков, у Ивана созревали великие решения.

Вот она, Русь Московская, с высоты птичьего полёта!

Давно уже нет того соснового бора, что шумел когда-то на кремлёвской горе, крутым мысом обрывающейся к устью Неглинной, а память о нём осталась – главные ворота Кремля названы Боровицкими. Иван до сих пор помнит рассказ своего бывшего наставника Степана Квашнина о том, как зарождалась Москва. «Были на этом месте красные и хорошие сёла суздальского тысяцкого боярина Стефана Ивановича Кучки. Но прибыл сюда Юрий Долгорукий, взошёл на гору, обозрел по обе стороны Москвы-реки и Неглинной, возлюбил сёла оные и повелел сделать град мал, древян». Осталась о тысяцком Стефане память, часть города вправо от Москвы-реки и поныне кличут Кучково поле.

А какую память о себе оставит он, великий князь Иван Васильевич, третий по счёту Иван среди московских князей? Эта мысль не смущает его, ибо появилась она не от гордыни, от забот, они ему от прадеда Дмитрия Донского в наследство переданы. Как вечная тревога о земле русской.

Тяжёлым немигающим взглядом смотрит князь на север, где за лесами Тверское великое княжество. Там сейчас правит брат жены Ивана Марьи Борисовны, Михаил. Тверской князь – давний соперник московского. А за спиной Твери – Новгород и Псков, города многолюдные, богатые, ремёслами справные, торгующие с Ганзой[30]30
  Союз германских и западнославянских городов, в котором к середине XV века было больше 100 городов.


[Закрыть], откуда поступает серебро, нужное для чеканки монет. И не только серебро. Воспротивится Тверь пропускать московских купцов в Новгород – казна Ивана доброй трети пошлин лишится. В год восшествия Ивана на княжение[31]31
  1462 год.


[Закрыть] заключил он с шурином договор, по которому оба согласились признать равенство Москвы и Твери. Так ведь вынужденно, ибо равенство мнимое. Москва сильнее, ей Богом дано больше, именно она, а не Тверь оказалась на развилке трёх великих дорог: первая – по Москве-реке, которая притоком своим Истрой через Ламский волок соединяет Верхнюю Волгу со средней Окой, вторая – «дорога Володимерьская», третья – от Киева к Переяславлю-Залесскому и на Ростов Великий. Именно по этим дорогам издревле течёт людской поток на север, ища безопасное проживание, едут купцы с товарами. А пошлины оседают в кошеле у князя московского. Рубль всем правит, рублём Москва крепнет, скупая земли у соседей.

У славного пращура Калиты было семь городов и пятьдесят одна волость с сорока дворцовыми сёлами, когда он «умздил» хана Едигея «многим златом-серебром», взял ярлык на великое княжение и сразу же купил три удельных города – Белозерск, Галич и Углич. Его внук Дмитрий Донской «вытягал» у смольнян Медынь, захватил Стародуб, Дмитров. Сын Дмитрия Василий купил у хана ярлык на Муром, Тарусу и Нижегородское княжество. При отце Ивана Василии Тёмном владения Москвы распространились вверх по Оке и Дне, по вятской земле дошли до Устюга. А ныне великий князь ярославский со всеми своими удельными присягнул Ивану на верность. Со времён Калиты Московская Русь вдесятеро увеличилась землёй и людом, а Тверь как была нищей, так нищей и осталась. Не хитры, не домовиты тамошние князья, больше надеются на храбрость и на то, что их призыв «друг за друга, брат за брата стоять, а татарам не выдавать...» найдёт поддержку. Иван понимает, что сие есть пустословие, никчёмное мечтательство. Из прямодушия меча не изготовить, из призывов монет не начеканить, а без денег войска не собрать. Потому быть Твери под Москвой.

Но допрежь того – вольный Новгород. Его бы следовало назвать буйным, потому как высылает он разбойничьи ватаги удальцов-ушкуйников, те на судах плавают по верхней Волге, разоряют московские владения на северо-востоке, отчего население там худо приживается. Пришлось послать в Новгород Хоробрита-проведчика, чтобы... Но это большая тайна, её даже в мыслях держать опасно, вдруг нечаянно проговоришься. Иван невольно оглянулся, не стоит ли кто позади, среди его бояр есть тайные волхвы, умеют угадывать мысли. Но площадка была пуста.

Самая большая беда – врагов у Москвы много. Ох много! Недавно Степан Квашнин подсчитал: Москва со времён Ивана Калиты половину прошедших лет воевала, а вся Русь и того более[32]32
  С 1228 по 1462 год Русь вынесла около 160 внешних войн и 90 междоусобиц.


[Закрыть]. Редко выпадал мирный год. Тяжкая доля – ждать со всех сторон грозы.

На западе Литва воинствует. Смоленское княжество себе прибрала, унию с поляками сотворила, католичество приняла. Правитель тамошний Казимир и сын его Александр воители славные. У Ягеллы-отца Казимира-мать была тверской княжной, стало быть, сродственник Михаилу. Сойдётся ли православный с католиком? Если да, жди беды. А пущий опас в том, что Ягеллончик подговаривает большеордынского хана Ахмада выступить совместно против Ивана. А ежли к этому союзу добавится ещё и Казань, тогда замкнётся вокруг Московской Руси враждебное кольцо. Узел сей разорвать можно союзом с Менгли-Гиреем, ханом крымским, но тот давний союзник Казимира, хотя склоняется и к союзу с Москвой, потому что Османская империя грозится захватить Крым и свергнуть Менгли-Гирея.

Но пущий опас с востока и юга – Казанское ханство, Большая Орда, Ногайская Орда, Астраханское ханство. Они закрывают Руси путь на юг по Волге, – купцам большое стеснение. Правда, торговать никто из ханов не запрещает и даже поощряет, но если каждый год ждёшь войны, то купцам от торговли радости мало. Ногаи в южных степях кочевьями густо ходят. Там их сила несметная. Ни проходу, ни проезду по сухопутью. Разорять русские земли для татар – дело привычное. В прошлом году Ахмад конницей на низовые города ходил, напал было на Калугу, но воевода Данила Холмской отбился, Ахмад поопасился, ушёл. В отместку Иван на Казань рать посылал, да неудачно. Облегчение Москве единственное в том, что ханы между собой не ладят. Астраханский султан Касим считает себя прямым потомком сына Чингиза Дясучи, а это значит, у него больше прав на золотоордынский престол, чем у Ахмада. От того он ярится и при случае всадит нож в спину Ахмаду. То же и в Казани. Там соперничают между собой местные беки. Одни хотят на казанский престол царевича Касима, тёзку астраханского султана, а другие поспешили возвести Ибрагима. Тогда обиженный казанский царевич ушёл со своими людьми на службу к Ивану.

Не за себя сердце болит, за Русь. Велика она, обильна, да недужна удельной враждой, а оттого слаба. Собрать её надо как можно быстрее, но время требуется и сила. А чтобы Руси мощь поиметь, торговлю нужно наладить, особенно со странами, что на юге и на западе. Недавно приезжал в Москву венецианский посол Джан Батиста Тревизан, якобы хотел, чтобы Московия помогла Венеции в войне с турками-османами, захватившими оплот православия Константинополь. Иван бы и рад помочь, да через татар не пробиться, Литву не перейти. А тут Тверь под боком, буйный Новгород. Тот венецианец красно баял про полуночные страны, мол, и государи в тех странах самодержцы, и бояре у них покладистые, и народ послушный и трудолюбивый. Города, мол, там сплошь каменные, мостовые мощены, чисты. Дороги вельми удобны. Много учёных-книгописцев и изобретателей, выдумавших огнемётные машины, мушкеты, пушки. Про новое оружие Иван давно знает. Уже послал Андрея Холмского, брата воеводы Даниила, к свеям, чтобы мастеров по литью пушек в Москву пригласил. Наказал, чтобы сулил любые деньги, лишь бы приехали, научили оружие изготовлять, чего-чего, а железа у нас хватает. Пушки уже имеются у Твери, у Казимира. Недавно проведчики прознали, что и у турок много пушек было, когда они Константинополь приступом брали, стену крепостную железными шарами проломили. Теперь вот надо стены толще делать. Сейчас бы то огнемётное оружие да под Казань. Враз бы управились. Пораньше следовало новшества у себя ввести. Отстала Русь от полуночных стран, надобно искать людей даровитых. Думы, думы... Не оставляют они в покое даже на короткое время. Взять того же Батисту Тревизан. Каков хитрец оказался, новых тревог прибавил. Он из Москвы к Ахмаду наладился. Зачем? Проведчики вызнали, что венецианский дож Кристофер Моро дал ему секретное поручение уговорить золотоордынцев напасть на турок-османов, с которыми Венеция ведёт войну. Для Москвы сие полезно. Ну, а если этот новый союз позже оборотится против Руси?

А тут ещё напасть. Иван невольно поморщился, до того неприятна даже мысль о ней. Как-то так получилось, что московский государь наособицу от других государей стоит, он им как бы чужой, не порфироносный. Недавно король Казимир доказывал московскому послу Никите Беклемишеву, что у великого тверского князя Михаила на Русь больше прав, чем у Ивана, ибо Михаил из того же гнезда Всеволожского, а московские князья ещё с тех далёких времён, когда Всеволод Большое Гнездо отчину свою делил между сыновьями, всегда были младшими, а потому им и достался «заброшенный угол». Это уж потом Москва возвысилась, но суть от этого не меняется. И первый сиделец в «заброшенном углу», Владимир, был младшим среди братьев, и второй, Михаил, прозванный за своё забиячество Хоробритом, остался младшим. Право на властительство всегда у старших, недаром говорят, поперёд батьки не суйся. Стало быть, если Иван и объявит себя государем, то в глазах других царей альбо королей он будет самозванцем. Эта мысль для Ивана мучительней остальных.

Ежли он даже татар победит и землю русскую в кулак соберёт, как себя равным другим государям поставить?

Когда Батиста Тревизан был у Ивана, то объяснил на примере полуночных стран, что самодержец не токмо в стране самолично правит, но и от соседних государей независим, дани никому не платит. Горько было слышать про всё это великому князю. Ему приходится порой боярские выходки терпеть, гневливые слова выслушивать, а самое главное – вынужден ежегодно Большой Орде дань посылать. Да какую – десять тысяч рублей серебром! Это всё равно что десять громадных караванов с товарами[33]33
  Представление о стоимости товаров в караване дают жалобы купцов. Так, шедший «полем» к Азову караван в 300 вьючных и 200 сменных лошадей был ограблен на 1500 рублей, и купцы лишились всего.


[Закрыть]. Как если бы их без всякой пользы в реке топить. Доколе?

Но выход вроде бы есть. Вчера многомудрый боярин Квашнин ему совет дал. Беседа была с глазу на глаз и столь тайной, что рынды всех, кто имел нужду к великому князю, из покоев Ивана вон выпроводили, сами в сенях стали без пропуска. Сказал Степан Квашнин, как бы случайно обмолвясь:

– Марья-то Борисовна тяжко больна, ась?

Иван и сам об этом не худчее Степана Дмитрича знало, ему лишнее напоминание о болезни жены край неприятно, он досадливо нахмурил густые брови, промолчал.

– А ты, кесарь-батюшка, слава Богу, здоров и молод, – продолжил Степан Дмитриевич. – Выслушай, государь, не гневайся. Жизнь не остановишь, горе делу не помощник.

– Ну, слушаю. Что сказать хочешь? – нетерпеливо отмахнулся Иван, не удивившись тому, что боярин впервые назвал его кесарем, как величали римских императоров со времён Августа – цезарь, кесарь.

– А то. О женитьбе загодя следует подумать.

– Кикимору сладим – женишков отвадим! – отшутился князь, думая о своём. – Ещё говорят, жениться не напасть, как бы с жёнкой не пропасть! Чего ты затеял?

Пожилой дородный боярин обиделся, пожевал губами, смял седую бороду в жилистый кулак. Преданный он Ивану человек, воспитатель князя с младости, ума в него много вложил и шутить ему никогда не позволял, мол, не по сану тебе игривость ума, у государя думы должны быть степенные, чтобы все видели, он – надежда. Родитель Ивана не раз Бога благодарил за то, что тот надоумил пращура нынешнего рода Квашниных, Родиона Квашню, покинуть Киев и перебраться со всем своим двором в Москву. А двор тот был немалый – тысяча семьсот человек.

Иван спохватился, примирительно сказал:

– Прости, дядько, ежли обидел. Пошто разговор-то затеял?

Квашнин расправил пышную бороду, оглянулся на дверь, ведущую в сени, понизив голос, сказал:

– Невесту пора поискать.

– При живой-то жене?

– При смерти Марья Борисовна. Немчура-лекарь говорил, её уже ништо не спасёт. Околдовали её.

– Кто? – князь ожёг боярина гневным взглядом.

– Лекарь об том не знает, но колдун, бает, силён был. Не поднимется Марья Борисовна, недолго ей осталось. А тебе о всей Руси надобно думать! Об этом не забывай.

– Ты вот что, – прервал его Иван. – Собери-ка колдунов сюда. Ко мне. Гонцов пошли по городам, пусть сведают. Когда соберутся, я им Марью Борисовну покажу, спрошу, кто чары навёл. Найду... – Князь только зубами скрипнул.

Колдовство на Руси – дело обычное, не к ночи будь оно помянуто. По Москве только и слышно о проказах ведьмовских: то рыжая свинья на пешехода о полуночи напала, всего искусала, то корова молоко не стала давать, то бородатый козёл на задних ногах по улице шёл и человеческим голосом вещал, какие беды Русь ожидают, то от порчи человек помер, женщина в белом по ночам бродит, в окна добрым людям заглядывает, а у самой глаза как у сатаны горят. Иван уже велел на каждом перекрёстке стражу ставить.

Степан Квашнин опять бороду в кулаке смял. Собрать колдунов во дворце – как бы беды не нажить. Такого ещё никто не делал.

Князь тем временем вдруг стал задумчив, исподлобья бросил на боярина испытующий взгляд, прошёлся по ковру, остановился, спросил:

– Говоришь, невесту поискать? И как это мыслишь?

– Не княжна тебе нужна, а принцесса.

– Добро. У кого будем искать – у фряжцев, англов или германов?

– Искать не надобно. Уже есть на примете. Софья Палеолог.

– Кто такая? – сделал вид, что впервые слышит о ней, Иван.

– Племянница последнего византийского императора Константина Палеолога, – сказал боярин, как отчеканил.

Мудр Степан Дмитрич, раскусил тайную нужду князя. Династический брак, к коему охотно прибегают в предвечерних странах, разом ставил великого князя в равное с другими государями положение.

Думы, думы, думы... Марья Борисовна больше года не встаёт с постели, худа, бледна, жидковолоса, в чём только душа держится, только сына Ванятку к себе и допускает. А тому седьмой годок пошёл, мал ещё. Жалко супругу, была между ними и любовь, и ласки горячие, но живому – живое. Что прошло – не вернёшь. Иван и сам с лекарем беседу имел, и тот сказал, что у Марьи Борисовны уже кровь горлом идёт. Пора ладить в Рим посольство.

Несладка жизнь княжеская, ох несладка. Тревоги, заботы, хлопоты тщатся впусте предстать, но дай им только волю, враз закабалят. Скоро станет лёд на реках – жди ногаев аль крымчаков. Надо полки выводить на южные рубежи, заслоны по степным дорогам ставить. Под Калугой мор на людей напал. На ярославских землях недород зерна хлебного, а нижегородцы мёда недобрали против прошлогоднего. Ивану всё взвешивать, прикидывать, что из этого произойти может. Недавно в Заволочье из-за самоуправства волостного старшины смерды поднялись было на переселение в Литву. А князю урон, ему заботушка. Народ вольной, служат, пока служится, проведают, что у других житьё полегче, утекчи могут. «А боярам и слугам межи нас вольным воля». Вот и ещё опас: отчинная земля без людишек остаться может.

Ратникам прокорм надо давать, жалованье платить. Добрый воинник – добрый и прокорм. Пора обзаводиться постоянной ратью, чтобы стояла она по всем опасным направлениям, перекрывая дорогу на Русь ворогам. Но казна не окиян, скорей озерцо, которое легко вычерпать. Тогда как быть? Думы, думы, думы...

Смотрел Иван тяжёлым немигающим взглядом на Замоскворечье и не видел, как прекрасен закат, полнеба охвативший пламенем, как над западным окоёмом замерло грузное бурое облако, похожее на замшелый валун, из-за него брызгали огненные полосы, россыпями золотых монет отсвечивая в воде, ниже стояли безмолвные леса зелёных, голубых, коричневых, жёлтых осенних оттенков и густой запах земли тёк над площадкой.

Из тяжкой задумчивости его вывели крики, доносившиеся снизу. Он поглядел туда и увидел Квашнина, а рядом с ним грузных князей Семёна Ряполовского и Ивана Патрикеева. Все трое кричали, пытаясь привлечь его внимание. По лестнице на площадку карабкался плечистый рында Добрыня, раскрасневшийся, возбуждённый смотрел снизу на перегнувшегося через витые перильца Ивана ясными васильковыми глазами.

– Князе, князе...

Иван поспешил вниз, перескакивая ступеньки. Его высокая шапка от быстрых движений упала с головы, покатилась по лестнице. Рында едва успел подхватить её.

– Татарове, князе! – пробасил он, задыхаясь.

– Татарове? Откуда? Ведь рано...

– Воевода Патрикеев бает, по Муравскому шляху идут!

– Много? – И сразу замерло, упало вниз сердце.

– Ой, не ведаю. Велели сразу к тебе бечь...

– Что ж ты...

Иван выхватил из рук Добрыни шапку, кое-как напялил – и опять вниз ступеньки пересчитывать. Богатырски сложенный рында грузно грохотал следом, так что лестница трещала и шаталась. Великий князь сердито оглянулся.

– Чего топочешь? Князя угробить хочешь?

– Дак... дак следом поспешаю... – растерялся богатырь.

– Вот и поспешай не торопясь.

– Дак ладно.

Тело у рынды огромно, сказать – не поверят. Летом привезли на пристань несколько медных досок на цепях для взвешивания особо тяжёлых товаров. Установили, отладили. Для пробы решили взвесить Добрынин, а на другую доску поставили здоровенного медведя скоморохов. Так рында оказался тяжелее медведя на два пуда. Купцы пожелали, чтобы Добрыня схватился с медведем. Богатырь было согласился, да скоморохи воспротивились, побоялись, что силач ихнего кормильца нечаянно покалечит.

По оставшимся ступенькам оба спустились чинно. Но доски гнулись и потрескивали. Иван на ходу торопливо прикидывал, сколько понадобится времени, чтобы собрать рать. Ах, поганые. Ждал их зимой, а они, глянь-ка, по распутью наладились. Муравский шлях тянется от Перекопа в Крыму до Тулы и здесь выходит на прямоезжую Московскую дорогу. Путь по шляху и осенью проходим между верховьев Днепра и Северного Донца. Сухие там места. Поэтому возле Тулы и проходит оборонительная черта[34]34
  Оборонительный рубеж от Козельска до Тулы и далее до Оки.


[Закрыть], ещё дедом Василием строенная. Стоит в городе конный полк князя Шуйского. Ров, засека, вал, а в безлесных местах – сторожки, городки с тынами. В тех городках конные ратники, дети боярские и казаки. Но крепостей мало и людей в них невелико число.