Текст книги "Мать Сумерек (СИ)"
Автор книги: Анастасия Машевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)
По возвращению в Гавань Теней раманин не была расположена ни докладывать об успехах предприятия, ни слушать нотации. Потому, сказавшись на сложность своего положения, Джайя спряталась в покое на несколько дней и едва казала нос наружу.
Кхассав, будучи занятым с одной стороны делами правления, которые мало-помалу пытался вытащить у матери из рук, а с другой – неуемной, на взгляд Джайи, жаждой разврата, оставил супругу в покое и почти не давал о себе знать. Наверняка девчонка пережила непростой опыт, посмеивался в душе ахрамад. Что ж, оно того стоило: пусть воочию убедится, чего он, Кхассав, ждет от своей раману. Если Джайя не способна даже поладить с собственными подданными, если она даже не считает нужным ладить с ними, полагая, будто почтением ей обязаны только в силу статуса, ей придется поумнеть. Либо стать такой же, как его, Кхассав, отец: абсолютно безучастной к делам страны и увлеченной чем-нибудь или кем-нибудь еще.
Впрочем, сейчас это все занимало его не сильно. О Джайе Кхассав всерьез вспомнил, только когда в его кабинет ворвался один из смотрителей дворца, всполошенный и запыхавшийся, и сообщил, что у раманин начались роды.
Как велел обычай, Кхассав оставил все дела и расположился у дверей покоя супруги в томительном ожидании. Если подумать, Джайя довольно узкокостна, и роды могут оказаться испытанием более серьезным, чем Кхассав привык думать.
* * *
Время тянулось бесконечно медленно, но в итоге, промучившись восемнадцать часов, Джайя справилась с ролью матери.
А вот с ролью раманин – нет, подумал Кхассав, принимая на руки дочь.
Как только Джайя оправится, он, Кхассав, возьмется за исполнение священного долга с новой силой. И больше джайино нытье по поводу и без на предмет их постели он точно слушать не станет.
* * *
Начались масштабные приготовления к свадьбе Иввани, а когда лаваны Дайхатта заверили, что брачный договор не знает изъянов, засуетились с удвоенной прытью – и на севере, и на юге.
Сив держалась с Бансабирой чудовищно холодно. Демонстративно отстраненно, едва слышно здоровалась, говорила односложно, старалась избегать вовсе, а если вдруг оказывалась в поле зрения танши, всем видом показывала, как неприятно ей тут находиться, кривила лицо, будто оказалась в отхожем месте, обходила Бансабиру стороной, как чумную.
Бансабира вздохнула тяжело по этому поводу – один раз. А потом занялась делами – выперла из чертога Дайхатта, послала в академию за Руссой.
Ведь, пока она была на севере и занималась судьбой Иввани, которая от общения с Аймаром зацвела, как майская роза в Гавани Теней, Тахбир сделал все необходимое. И первое, что сообщил Гистасп по возвращении тану с кручин Астахира – к бракосочетанию все готово: невеста в нетерпении, все заинтересованные стороны и лица собрались, жрецы прибыли в чертог и ждут момента своего вмешательства.
– Раз так, – объявила Бану, – нет смысла оттягивать. Как только уедет Аймар, поженим вас.
Гистасп кивнул.
– Не передумал? – спросила Бансабира, покидая кабинет, где выслушала доклад генерала.
– Как можно, – снисходительно отозвался Гистасп, оборачиваясь танше вслед.
«И я тоже», – непререкаемо подумала Бану, открывая дверь.
* * *
За день до свадьбы Гистаспа Серт попросил внимания тану Яввуз: пока её не было, Вал доставил останки Ри. Их захоронили на кладбище внутри чертога.
– Простите, если позволил себе лишнего, – повинился Серт. Бану качнула головой: они все сочувствовали судьбе Ри. Будь возможно, она бы захоронила его даже в семейном склепе.
– Проводишь меня?
Серт, к удивлению, Бану, тоже качнул головой.
– Если позволите, я привел Айлэн. Думаю, вам стоит поговорить с ней.
Бансабира прикрыла глаза в согласном жесте. В кабинет вошла молодая женщина – ниже танши на целую голову, белокурая, голубоглазая, с двумя длинными косами, высокой небольшой грудью и аккуратными бедрами. С первого взгляда молчаливая, скромная и очень красивая, подумала Бану.
А еще глубоко печальная и явно не одна.
Одним взглядом Бану велела Серту выйти.
– Айлэн, – произнесла танша.
– Да, тану. Это честь для меня, встретиться с вами.
Бансабира прошла за стол сама и жестом пригласила девушку сесть напротив.
– Когда у тебя срок?
– Через четыре месяца, – голос твердый и спокойный. Бану усмехнулась: северянка, от крови.
– Не знаю, соболезновать тебе или поздравлять, – обронила танша. Айлэн не отозвалась. – Где ты сейчас живешь?
– Вал поселил меня у своей сестры.
Бансабира прищурилась:
– Его сестру, насколько я помню, всегда охраняют.
Айлэн кивнула.
– Да. Еще сам Вал, Маджрух и Серт регулярно навещают нас.
– Хорошо. Когда почувствуешь, что срок подходит, сообщи любому из них. Пусть тебя перевезут сюда. С тех пор, как я чуть не прибила нашего прошлого семейного лекаря, нынешний, говорят, хорошо знает свое дело. В том числе, повивальное.
– Что вы, госпожа, это лишние хлопоты для вас.
– Айлэн, – осекла Бану резче, чем хотела. – Я сочувствую твой утрате, поверь, она и моя. Но у меня нет ни времени, ни желания препираться еще и с тобой.
Айлэн покраснела.
– Простите, госпожа. Я не хотела…
«Еще один Юдейр», – в сердцах подумала Бану.
– Когда ребенок родится, будь то мальчик или девочка, для него будет припасено место в военной академии. Уверена, друзья его отца помогут ему стать или стоящим «меднотелым», или хорошим офицером. Если нет, возможно, он будет талантлив как зодчий или осадный мастер – в любом случае, я дам ему крышу над головой и открою любую дорогу. Это большее, что я могу дать ребенку Ри. От тебя требуется одно – он должен родиться здоровым и дожить до зрелых лет.
– Я сделаю все зависящее, тану, – Айлэн обвила живот руками. – Это… вы очень добры, – в её глазах собралась влага.
Бансабира не могла сказать, что чувствует, глядя на печаль молодой женщины. Был ли в её жизни человек, чья погибель также заволакивала бы её глаза?
– Да благословит его или её Мать Сумерек. А тебя, Айлэн – Иллана. Надеюсь он будет рыжим.
Айлэн нашла в себе силы усмехнуться, но в усмешке глаза закрылись сами собой, и по щекам стекли слезы.
– И я.
Серт проводил молодую женщину, оставив Бану в одиночестве. На совести от выполненных обязательств перед безвременно погибшим Ри было спокойнее. На душе – мрачнее.
* * *
Иттая была хороша, Итами, её мать, недовольна, Гистасп – равнодушен.
Его облачили в дорогой бархатный костюм белого оттенка, отчего альбинос окончательно стал похож на пух или снежинку. Бледно-серые глаза то ли скрывали, то ли подчеркивали его безучастность ко всему происходящему. И глядя на радушие в улыбке генерала, с которой он обращался с новообретенной супругой, её родственниками, и всеми прочими поздравляющими и празднующими, Бансабира мрачно торжествовала.
Не ошиблась ли она, уступив Иттае? Она неспроста сомневалась в способности собственных рук, обагренных кровью тысячи раз, греть других людей, и не была уверена, что подобное под силу Гистаспу.
Впрочем, за все поступки в жизни Бансабира ответила сама. Если Иттая будет мерзнуть ночами – это последствия её выбора. Бану он уже не касается.
* * *
Гуляли в чертоге от души, и даже, когда новобрачные удалились, кутеж шел полным ходом.
Только Русса иногда с тоской поглядывал на Бансабиру и больше молчал.
Когда танша попросила брата проводить её до кабинета и составить компанию – он приехал из военной академии только утром в день свадьбы, и им совсем не удалось пообщаться! – Русса отказался. Прежде он всегда бы поддержал затею проболтать ночь напролет.
Впрочем, лезть с вопросами танша не стала. Не прекратит кручиниться в ближайшую пару дней, вот тогда и стоит поднимать тревогу.
* * *
Ни тени улыбки не проходило более по его лицу. Он был сосредоточен и сдержан.
«Ну вот и все» – сказал себе альбинос, оглядывая отражение в зеркале. Надо идти.
Оскалился.
Все-таки, тану Яввуз удивительная женщина, раз, выдав за него сестру, поддерживает в их браке его сторону. Поддерживает ведь?
* * *
Иттая дрожала, сцепив тонкие пальцы и почти заламывая кисти. Расхаживала по комнате, отведенной для новоявленных супругов. Временами вытирала о сорочку потеющие ладони, приглаживая наряд – тонкий и кружевной, едва ли скрывающий многое, – подтягивала вниз длинные узкие рукава. Если бы только Тал, её брат-близнец, мог присутствовать на свадьбе, она бы чувствовала себя сейчас намного храбрее! Он всегда-всегда знал, как поддержать её. Жаль, что он сейчас где-то в Северном море, отец посылал Ному Корабелу весть перед свадьбой, но Тала не было на верфях.
Очень жаль.
От сострадания к себе Иттае вдруг захотелось взвыть волком. Как же страшно, в самом-то деле! Поэтому, когда в комнату зашел Гистасп, затворив дверь, от звука девушка содрогнулась, будто пронзенная стрелой меж лопаток.
– Мать Сумерек, Иттая, – мягко позвал Гистасп. – Не нужно так нервничать.
Сейчас его выражение лица ничуть не отличалось от привычной благосклонности. И только теперь, наедине, оно отчего-то начало внушать Иттае странное беспокойство, от которого девушку мутило. Неужели все происходящее для него ничего не значит?
– Ну же, – Гистасп подошел вплотную, – улыбнись мне.
Он положил ладонь на щеку Иттаи и приподнял её лицо:
– Я жду, – напомнил альбинос, и девушка улыбнулась, все еще трясясь от непередаваемого волнения. – Спасибо, – он чуть взметнул брови и прошелся взглядом по плечам супруги, укутанным в тонкое пурпурное кружево. – Ты дрожишь. Холодно?
– Нет, – Иттая неуверенно качнула головой, будто и впрямь сомневалась, отчего трясется. Она положила ладонь поверх руки Гистаспа на своем лице и чуточку вздернула подбородок. Она должна быть смелее. Обязана быть смелее! Праматерь через Бану послала ей исполнение мечты. Она здесь, в спальне с мужчиной, к которому испытывает самые трепетные чувства, которым восхищается во всех ситуациях. За которого всегда переживает и которого вожделеет каждой клеткой.
Иттая заглянула в светло-серые, чистые, как астахирский снег, глаза, стараясь передать, насколько доверяется мужчине.
И в Гистаспе, наконец, что-то дрогнуло, надломилось.
Эта девочка… действительно испытывает к нему чувства? Не увлеченность, не мимолетную страсть – да и откуда ей знать о страсти – а серьезные чувства? Иначе, что бы она, сестра тану Яввуз, обещанная госпожой Серебряного дома, делала здесь, будучи названной его супругой? Поверить, что он мог понравиться девушке на семнадцать лет моложе его самого, Гистаспу удавалось с трудом.
– Что-то не так? – видя его задумчивость, спросила Иттая. Гистасп встрепенулся:
– Да, – улыбнулся мужчина. – Я дурак, – усмехнулся он и наклонился к девичьим губам.
Сначала поцеловал только нижнюю – аккуратно, пробуя и ожидая отклика. Но Иттая замерла, перепуганная будоражащим ощущением волнительного восторга, который, казалось, вот-вот разорвет изнутри. Гистасп, наблюдая перемену, чуть отстранился и прищурился:
– Тебя не целовали прежде?
Иттая покраснела, смущаясь, отвела глаза. Слишком двусмысленный ответ, оценил Гистасп и предпочел не уточнять. Да и вообще – не время болтать.
Мужчина запустил обе ладони в каштановую копну, притягивая Иттаю ближе и одновременно наступая, заставляя пятиться к кровати.
Гистасп будоражил. Твердыми губами – тело, редкими словами – душу. Он легко касался прикрытых тканью плеч, гладил тонкие жилистые руки, обхватывал длинными пальцами изящные запястья. Гистасп заставлял её пробуждаться, отбрасывать страхи, отзываться на каждый невесомый поцелуй – в веки, в шею, в мочку уха – ловить губами и кожей каждый его выдох.
Гистасп улыбался: он делал все нарочно, и самодовольно скалился – в душе – от того, как остро Иттая реагировала на его близость. Её сердце колотилось так сильно, что генерал, не задумываясь, начинал действовать еще решительнее. Загнать, поймать, поглотить, доказав превосходство – вот, что велел мужчине инстинкт хищника.
Отвлечь внимание – и схватить добычу, велел инстинкт змея.
Когда девушка коснулась края ложа коленными впадинами, сердце в панике толкнулось о ребра, замерло – и полетело вниз. Гистасп мягко и непреклонно надавил Иттае на грудь, заставив подчиниться и лечь. Уложив девушку поудобнее, альбинос накрыл её собой, оперевшись на локоть, ткнулся Иттае в шею, поймал губами бьющуюся вену. Обжег языком, заставив девушку судорожно выгнуться в спине и потянуть мужчину за волосы. Чуть откинув голову, Гистасп рыкнул.
Вот почему он весь белый, успела подумать Иттая краем сознания. Чтобы в полумраке ночи и горящего камина раскрываться всеми цветами мира в её объятиях.
От его ласк у Иттая опухали губы и дрожали ресницы. Гистасп не останавливался. Склонившись, впился в девичий рот и одновременно свободной рукой угрожающе схватился за вырез кружевной сорочки. С треском разошлась ткань от рывка. Глядя в обычной жизни на непритязательного с виду Гистаспа, кто бы подумал, что в нем столько силы?
Иттая нервно схватилась за дранные полы одеяния, надеясь прикрыться. Гистасп ничего не сказал, но отвел её руки, приподнялся и освободил девушку от остатков ткани. А кроме разодранной сорочки на ней и не было ничего.
Гистасп оглядел её всю. Под мужским взглядом Иттая краснела еще сильнее, старалась спрятаться, прикрыться.
Альбинос облизнулся. Недобрая улыбка мимолетно тронула мужские губы.
Он разделся быстро и замер. Иттая окончательно смутилась и, повернув голову, уставилась на матрац. Гистаспу не понравилось. Он скрипнул зубами и сказал:
– Смотри на меня.
И от того, каким тоном были сказаны эти слова, Иттая поняла: ей приказали.
Дождавшись её взгляда, Гистасп снова лег, потянулся к девичьему рту, но стоило коснуться, Иттая уперлась в мужскую грудь, перевитую узлами жил и мышц, слабой ладошкой, второй коснувшись уст.
– У… у меня губы болят …
Гистасп оторвался взглядом от ладони на груди и поднял глаза к женскому лицу. Молча отодвинул разделявшую их длань и, не закрывая глаз, с особым нажимом поцеловал девушку.
– У меня болят губы! – толкнула она его, отвернув лицо, когда появилась возможность. Гистасп чуть приподнялся, возвысившись, выдохнул, оскалился. Потом развел руки жены по обе стороны от неё и опустился к губам нарочито медленно.
Все шло совсем не так, как она представляла. Все должно было быть совсем иначе! Она хотела сказать ему о своих чувствах, но рот был занят чужим языком. Или – собственным рванным выдохом от того, как и в каких местах Гистасп дотрагивался.
Когда мужчина склонился к груди, она опять ощутила, как сжимается все внутри – от легкого, как майский ветер трепета. От прихотливой нежности, с которой свободно свисающие белые волосы Гистаспа щекотали грудь. От того, какое горячее его дыхание – даже для её распаленной кожи.
Зная, что Гистасп не видит, Иттая зажмурилась, закусив губу.
Все это было слишком.
Сколько она намекала, сколько раз пыталась сократить дистанцию между ними прежде. Но Гистасп всегда держался на расстоянии, и самое большое, что позволял себе со дня объявления помолвки – взять её за руку или напутственно приобнять за плечо. Даже сегодня у алтаря в храме, даже на пиршестве в чертоге, он нарочито избегал любых трогательных ласк.
Сейчас Гистасп бушевал, как вулкан, погребая под собой любые протесты. Чем дальше он заходил вперед, тем сильнее у Иттаи возникало чувство, будто её за что-то наказывают. Она снова безумно задрожала, напуганная необъяснимым поведением мужа. Почему он такой? Где всегда вежливый и добродушный генерал? Почему не улыбается? Почему не пытается успокоить? Мама ведь говорила, что в первый раз мужчина обязательно будет мягок и терпелив!
Почему, о, Праматерь, у него такие твердые руки?!
Вместо ответа она почувствовала, как чужая ладонь протиснулась меж бедер. Гистасп наблюдал с удовольствием. Действовал не грубо, но на той самой тонкой грани насилия, которую, в силу опыта, осознавал только он.
– Гис-тасп, – наконец, безвольно позвала девушка, ловя губами воздух и заставляя мужа согнать с глаз стеклянную пелену самовлюбленного наблюдателя.
Тот чуть дрогнул в лице, будто говоря: «Я слушаю».
Иттая повела плечиком, провела ладонями по груди мужчины, по плечам, по каждому шраму, до какого смогла дотянуться, не прерывая зрительного контакта. Может, он таков, потому что она совсем не думает о нем? Он ведь делает все, чтобы Иттая сошла с ума от восторга и неведомых прежде ощущений, а она… что сделала она, чтобы Гистаспу было приятно?
Облизав губы, Иттая прошлась по лицу мужчины рассеянным взглядом. Она мало что знала об отношениях мужчины и женщины и о том, что может порадовать Гистаспа сейчас. Поэтому решилась сделать то, что наверняка возымеет эффект.
– Я слушаю, – напомнил о себе Гистасп с чуть уловимыми нотками недовольства, что его прервали.
– Я хочу верить тебе, Гистасп, – собралась Иттая с духом и открыто призналась. – Я не говорила этого, но ты ведь наверняка знаешь, как… дорог мне. Гистасп, я лю…
Он закрыл ей рот ладонью, которая мгновением раньше была совсем в другом месте. Понаблюдав за переменой чувств в карих глазах, Гистасп наклонился к женскому уху и погрузил влажные пальцы Иттае в рот, прошептав:
– Солнце мое, я так не люблю, когда женщины болтают в постели.
Иттая сдалась. Гистасп был настойчив и нетерпим к любому протестующему жесту. Он не хотел слышать никакое её слово. И заставлял слизывать с пальцев её собственный привкус.
А потом раздвинул девичьи ноги и, пристроившись, толкнул бедрами вперед.
Неудачно. Завизжав от боли, поджавшись всем телом, Иттая отодвинулась к изголовью кровати, оставшись нетронутой. К такому Гистасп готов не был. Он сжал зубы и рванулся еще раз. Иттая, уже не скрывая всхлипов и слез, успела отползти опять.
– В чем дело? – за низким голосом и требовательной интонацией Иттае впервые в жизни открылась натура Гистаспа. Та самая, за которую Бану раз за разом призывала кузину подумать насчет генерала еще разок.
Девица только успела пискнуть, пораженная открытием бездушного убийцы в ледяных серых глазах, прежде чем почувствовала на обоих плечах неумолимые мужские руки.
– Ты же сама этого хотела, – напомнил альбинос и толкнул девчонку себе навстречу.
Иттая заверещала, и Гистасп не стал успокаивать – ни словом, ни поцелуем.
Ну вот и все, цинично подумал он. Можно заканчивать фарс.
Не двигаясь внутри, Гистасп поймал одну из ладоней Иттаи, которыми она закрыла заплаканное лицо, заставляя посмотреть на себя полными обиды и боли глазами.
– Если ты хотела мне верить, Иттая, то почему не поверила сейчас? Без всего этого, – он взглядом прошелся по её лицу, будто указывая на слезы, – можно было обойтись.
Танин не нашлась с ответом – только всхлипнула, утирая капли с лица.
Гистасп отпустил руку жены, отвел от её лица сладко надушенную каштановую прядь. Сбивчивое дыхание женщины приходило в порядок, всхлипывала она чуть реже. Зато Гистасп был на пределе.
– Если ты готова теперь верить мне, – хрипло попросил он, – поцелуй меня.
Боясь, что на её протест Гистасп унизит как-то еще или причинит новую боль, Иттая кое-как подняла голову и коснулась губ мужчины. Едва он ощутил теплое и влажное касание к устам, измученный долгими ласками зверь ткнулся вперед. Иттая пискнула, но, проглотив вскрик, больше не пыталась отстраниться.
Вот. Вот ответ на её давний вопрос: если нет шансов доказать надежность временем, её можно доказать верой.
* * *
Иттая, немного вздрагивая, лежала рядом с мужем, не зная, можно ли прижаться к нему в поисках утешения, или стоит кинуться и расцарапать лицо, грудь – все, что попадется под руку. У неё саднило все тело, кожа горела, и Иттае казалось, что в скором времени она вся превратится в один большой синяк.
– Ну хватит уже трястись, – проговорил Гистасп, привлекая супругу за плечо. Иттая тут же легла головой ему на грудь. Правда, растерянности в ней не убыло. Он такой странный! Он совсем не такой, каким был всегда! Что же на самом деле…
Гистасп настойчиво сжал женское плечо.
– Ты все еще дрожишь, – напомнил он осуждающе. – А я очень хочу спать. Если тебе очень больно, давай я позову кого-нибудь из лекарей.
Иттая дёргано мотнула головой.
– Не надо.
Она ненадолго затихла, всеми силами стараясь унять дрожь, а потом все-таки, едва Гистасп начал засыпать, спросила:
– Почему ты так холоден? – чуть приподнялась, оперевшись на грудь мужа.
– Тебе холодно? – безучастно переспросил альбинос, косясь на жену. – Мне казалось, я разогрел тебя достаточно. Если хочешь, можем повторить, но, – он глазами указал куда-то дальше, в одеяло, и его взгляд сделался сочувственней, – думаю, тебе нужно время, чтобы все немного зажило.
Иттая едва не зарыдала от его слов и тона, которым они были сказаны. Но сдержалась: он обидел её достаточно, чтобы унижаться еще.
Гистасп мог вздернуть её на самый пик безумия и даже удовольствия, несмотря на боль – Иттая запомнила. Но тут же скинул обратно – намерено и жестоко, показав, сколь обыденно для него происходящее. Это она тоже запомнила – и сжалась. Нет ничего больнее, чем любить человека, несмотря на разочарование в нем.
Усталость сморила женщину накрепко, но, когда Гистасп неожиданно вывернулся из-под головы супруги и аккуратно положил её на подушку, Иттая, разлепляя глаза, встревожилась.
– Куда ты идешь?
– Надо идти, – исключительно бессодержательно отозвался мужчина.
Женщина перевела взгляд на камин – огонь еще не потух. Выглянула в окно: рассвет только подкрадывался. Вряд ли они проспали больше двух-трех часов.
– Куда ты? – настояла она. Как ни крути, а она все-таки госпожа танской крови, и благодаря ей Гистасп породнился со своей обожаемой таншей. Так что пусть знает свое место: у неё есть право требовать отчета.
Гистасп так не считал. Он обязан не причинять ей намеренный вред – это все, о чем его попросила Мать лагерей.
– Я, конечно, твой муж, но я еще и генерал, – со скучающей физиономией объяснил мужчина. – Тану свалила на меня кучу работы в последнее время, мне некогда спать долго.
Иттая хотела, было, заявить, что все это полнейшая чушь, но не была уверена, что это в самом деле так.
Гистасп оделся.
– Зачем ты говоришь со мной в таком тоне?
– Праматерь! Иттая, давай без идиотских вопросов, – отмахнулся мужчина. – Я со всеми говорю в этом тоне.
Но она же – не все! – взбрыкнула в душе женщина.
– Я совсем не могу тебя понять, – в её глазах, обращенных прямо на мужа, застыли слезы.
Гистасп такому заявлению немало удивился.
– А должна? – искренне поинтересовался он. Не дожидаясь ответа, приблизился к изголовью кровати со стороны, где лежала жена.
– Отдыхай, – посоветовал генерал и улыбнулся.
Добродушно, светло. И очень страшно, подумала женщина, ощущая, как непроизвольно все меняется в душе. Кажется, она повреждается умом, раз не в силах даже разобраться, как теперь к нему относится, и насколько вообще её отношение к Гистаспу зависит от неё самой.
Генерал, между тем, провел по щеке и вышел из комнаты, пообещав на прощанье все-таки прислать лекарей.
* * *
Иттая смотрела в закрытую дверь с брачного ложа. Теперь, когда Гистасп вышел, она вся померкла, подобралась на кровати и ссутулилась, обхватив одеяло. Её снова заколотило – сначала просто, потом до сокрушающих слез. Гистасп сегодня не провел ночь с женой, он показал роли. Его «А должна?» до сих пор стояло в ушах. Что же он, совершенно не смыслит в отношениях мужчин и женщин?! Или это она ничего не смыслит?!
Иттая зарыдала горше.
Что она сделала не так? Где?! Когда?! Почему Бансабира не сказала, насколько он непредсказуем?!
Гистасп! – сдавленно, сквозь всхлипы, пробормотала женщина в сжимаемое одеяло. И от его имени в сердце опять против воли сладко замерло. Он показал ей роли, и как минимум одна из них совершенно удивительная – та, о которой она мечтала из ночи в ночь, представляя перед сном их близость, их жизнь. Жаль, он не показал, как добиться того, чтобы перед ней всегда было именно это, желаемое обличие Гистаспа!
О, она очень хотела его понять! Ей было жизненно необходимо разобраться в душе Гистаспа, но сейчас Иттая и в своей бы не нашла ни одного знакомого очертания. И эти его маски… Она надеялась, что, оставшись наедине, увидит Гистаспа таким, каков он на самом деле, а он…
Иттая содрогнулась: а что, если вот этот мужчина, неуправляемый, не допускающий возражений своей воле, и есть настоящий Гистасп? Он же был самым великодушным человеком, самым мягким и деликатным в окружении Бансабиры! И никто, как бы Иттая ни пыталась узнавать, не мог сказать о Гистаспе ни одного плохого слова. Даже братец Тал, мнению которого Иттая верила безоговорочно, был высокого мнения об альбиносе. Прощаясь в их последнюю встречу, он, первым узнавший о тайне сестры, заявил, что, несмотря ни на что, Гистасп по-настоящему достоин и восхищения, и женской любви.
Братец Тал… Если бы он только был сейчас здесь, подсказал бы, как быть.
Гистасп – совсем не Тал. Он никогда не будет заботиться о чувствах Иттаи. Гистасп – генерал, и он выполняет приказы. Как, например, этой ночью, с ужасом осознала женщина. А раз так, идти жаловаться к Бану – бессмысленно. Да и на что жаловаться? На то, что Гистасп оказался не таким, каким Иттая мечтала его видеть? Или каким он заставлял её видеть до этого? Иттая не могла даже себе объяснить внятно.
И потом, Бану ведь сразу сказала, что этот брак – уступка, и нечего потом ныть.
Терзаясь безрезультатными раздумьями и душившими слезами, Иттая завались сначала набок, ни на миг не отпуская одеяла. Поплакала еще и незаметно провалилась в спасительное беспамятство сна.
* * *
– Вы не спите еще? – задал абсолютно бессмысленный вопрос Гистасп.
Выйдя из комнаты Иттаи (то есть, их совместной комнаты, поправился генерал), он замер на мгновение у двери, не зная, куда податься. Но уйти было необходимо: находиться в постели с Иттаей мужчина больше не мог.
Он соврал. Конечно, он устал, но спать хотел не поэтому. Уснет – и наутро станет яснее, как жить дальше, так думал Гистасп, призывая Иттаю утихнуть и не мешать ему заснуть. Но не вышло. Генерал промаялся до предрассветного часа, бездумно пялясь в потолок, пока на его груди сопела молодая женщина. Его всерьез жгла обида на судьбу. Тогда, в столице на праздновании юбилея рамана, он, наконец осознал, что принципиальным видит для себя безоговорочную верность одной-единственной женщине, которой присягал сам – Бансабире Яввуз. Он радовался, что их отношения носят именно тот характер, который носят, потому что они возвышали его порыв над обыденной интимной верностью, цена которой не так уж и велика. А теперь внезапно – от него требуется быть способным на эту самую обыденную и примитивную верность в постели женщине, к выбору которой он не имел особого отношения.
Когда от неудобной позы все затекло, и неудержимый поток мыслей уже вконец доконал, Гистасп попросту подскочил с постели.
Оказавшись в коридоре, он растерялся опять. Тишина и одиночество собственной спальни ничем не отличались от тишины и одиночества его супружеского ложа. И Гистасп, пусть не впервые, но точно как никогда остро ощутил потребность в общении с кем-то, кого мог хотя бы с натяжкой назвать другом.
Такой человек на всем свете был один.
Они оба никогда бы не признали, что стали друзьями давно. Мужчины не дружат с женщинами. Господа не дружат с подданными.
Но никакой регламент не мог ни стереть, ни скрыть правды. Когда Гистасп постучал и зашел, без предупреждения, ибо в честь праздника Бану отослала стражу отсыпаться, это стало ясно по тому, как спокойно, без всякого удивления, танша подняла голову от каких-то бумаг за столом.
Против дневного облачения, торжественного и роскошного, сейчас перед Гистаспом сидел главнокомандующий. Разве что меч стоял в стороне, но вот ножи – Гистасп готов был поклясться – наверняка как всегда были распределены в известных местах.
– Как видишь, – ответила танша. Оглядела мужчину с головы до ног, лишь слегка нахмурилась и поинтересовалась:
– Что-то случилось?
– Нет.
Немного потоптался несвойственно для своей привычной манеры держаться, потом спросил:
– Могу я остаться?
Бансабира изучающе всмотрелась в лицо мужчины, после чего мимикой указала на стул по обратную сторону своего стола.
– Все в порядке? – уточнила тану.
Гистасп понял, к чему задан вопрос и не стал увиливать.
– Думаю, я разочаровал её.
Бансабира небрежно кивнула:
– Я сразу говорила ей, что ты – не тот мужчина, о котором стоило бы фантазировать.
Гистасп не нашел, что на это ответить. Зато его лицо, перекошенное неожиданно большим количеством эмоций, которые в присутствии танши генерал в сегодняшнюю ночь позволил себе отпустить из-под контроля, выдавало с головой. Бансабира замолчала, принялась дальше изучать донесения и сообщения по поводу строительства города: какие материалы завезены из тех, что она не успела лично проверить, в каком состоянии находится фундамент, в чем нуждаются зодчие и рабы. Разбирая по содержанию, Бансабира вдумчиво читала каждый из листков, раскладывая по маленьким стопкам.
Вот это – вопросы, которые определенно надо обсуждать с казначеем, а ему пока не до этого. Вот с этими – опять ехать к корабелу. Да и Тала бы пора потрясти. Впрочем, эта беседа, несмотря на то, что напрямую связана со строительством подземного города и флота, явно непервоочередная.
Вот эта пачка, самая солидная, требует обстоятельной беседы как с разведкой, так и с палачами. Здесь проблемы не только с какими-то лже-жрецами, которые продолжают пребывать к морским границам танаара, и не только с дисциплиной при строительстве – здесь, как и говорил Юдейр, опасности на южном рубеже с Раггарами. Беспорядки, волнения. Пока Бану каталась по северу, ситуация немного обострилась. К тому же Раггары в союзе с Каамалами, и Бану понимала – ждать беды. Наличие родственных связей и прочих множественных оговорок требовало решать вопрос чуть деликатнее, чем одной лишь грубой силой. Затягивать нельзя, но и форсировать чревато, особенно после того, как Этер всерьез разобидился.
С подобным ворохом за раз не разберешься, решила Бану, и всю пачку пергамента с пометками и сообщениями для разведки и палачей отложила в сторону. Возьмется позже, когда уладит более мелкие дела, которые можно решить, не выезжая из чертога.
Вроде вон той небольшой папки, требующей вмешательства Бугута и его проходцев. Здесь будет достаточно послать какого-нибудь десятника с поручением. Наконец, с вот этой парой листков хорошо бы наведаться в академию – надсмотрщикам нужны новые товарищи на всякий случай, раз уж количество пригнанных рабов увеличивается.
Время от времени потирая переносицу, Бансабира тихонько раскладывала бумаги, нет-нет, что-то чиркая на полях пергамента.
Гистасп наблюдал за госпожой с полнейшим недоумением в лице. Она что, всерьез сейчас занимается вот этим?! Это заботит её больше, чем благополучие сестры, счастье которой тану поставила почему-то выше собственного?!
